Золото. Том 4

Татьяна Вячеславовна Иванько, 2018

Что принесло золото в страну Солнца? Всеобщее благоденствие, процветание и расцвет? Или сытая распущенность, подлая слабость и заговор расцветут и распространятся вширь и в глубину? Чем грозит царству внезапная болезнь Великого Белогора? Что произойдёт в случае его гибели? Ориксаю приходится думать и об этом, и кто в новых условиях поддержит молодого царя, а кто предаст, отходя всё дальше от древних законов Великого Севера. Сможет ли Ориксай выстоять перед сонмом врагов, когда его главный союзник отправится в мир иной? Как судьба Белогора изменит планы заговорщиков? А царица? Выдержит ли любовь царя испытание правдой? Что ждёт преступников? И какие преступления совершены и совершаются под личиной благих намерений? Кто раскроет их? Кто прольёт свет? Или прольёт кровь?..

Часть 15

Глава 1. Меч

Следующие недели, много, наверное, недель, кто их считал, мы почти не выходили. Если выходили то очень ненадолго, шли в баню, ездили в лес, и на озеро, к которому прилип язык ледника, где Авилла купалась, пугая меня своей удивительной нечувствительностью к холоду, но когда я, поддавшись на её уговоры и обещания, что это мне точно понравится, всё же с разбегу, под её хохот, бросился в эту прозрачную воду, и выскочил из неё с воплями и проклятиями, то уже через несколько мгновений я захотел снова испытать эти ощущения: будто жидкий огонь пробегает по моей коже, мысли проясняются и бегут быстрее…

Очень многое для меня впервые. Нет, не многое, всё. Всё впервые. То, что началось ещё зимой с первого взгляда, что разом открыло нам что-то до сих пор невиданное никогда, продолжилось теперь… Сказать, что мы с удовольствием любились, что не могли наговориться, наглядеться друг на друга… всё не то, всё мало и неверно.

И говорим мы обо всём, о подлом заговоре и Авилла говорит, что после болезни Белогора что-то изменится в нём.

— Для нас?

— Для нас не в лучшую сторону. Не думаю, что мы с тобой вписываемся в будущее, которое замыслили наши заговорщики.

Ещё я рассказал ей, о чём говорил Черныш, что, похоже, что женщины стали пользоваться новым законом и строгостями с ним связанным во зло. Я хотел увидеть и услышать, что она ответит. Именно увидеть, что будет у неё на лице, когда поймёт, что её сёстры по полу не всегда такие уж беспомощные и добрые создания, которых надо защищать по их слабости.

Она нахмурилась, бледнея, слушая, как много приходится теперь платить штрафов:

— А тех, кто подаёт эти жалобы, осматривают, опрашивают свидетелей? Или всё только на словах этих женщин?

Я посмотрел на неё, этого я не узнавал для себя.

— Я разберусь с этим, Ориксай, если ты позволишь мне, — её тонкие ноздри затрепетали. — Я разберусь с каждой и если кто-то лжёт… Ах, мерзавки! За это надо наказывать, как и тех, кто насильничает! — даже заходила взад-вперед, будто не в силах оставаться на месте. — Вот же подлые паршивки! Проклятые паршивые тупые овцы! Из-за таких между мужчинами и женщинами не прекращается война!

Будто я сам произношу эти слова. Но она ещё добавила, ярится:

— Из-за проклятых лгуний те, кто пострадал, могут не быть услышаны! Люди перестают верить, когда сотня женщин солжёт о таком, кто поверит той единственной, что скажет правду? Скажи, а таких, за которые казнят, таких преступлений стало больше или меньше?

— Я не знаю. Разберись, на это тебе моё царское поручение.

Мы говорим и о ледниках, ещё приблизившихся к городам в это жаркое лето, хотя, кажется, должны были отступить.

— Как ты думаешь, чем это может грозить нам?

— Когда вы с Белогором были в Лабиринте, землю трясло все дни, что вы там находились, мы все привыкли даже и не пугались. Но тогда ни Солнечный холм не подумал треснуть, а ведь он значительно нависает над океаном, я видел, мы скакали там, как раз под ним, весь он может съехать в воду, отколовшись от береговой полосы. Ни ледники тогда не тронулись с мест. Но за те шесть лет, что я живу здесь, в Солнцеграде, этот ледник, что у озера подполз к самой воде.

Авилла посмотрела на меня:

— Белогор считает, что ледник сойдёт в воду и вода, выйдя из берегов, погубит город.

— Когда это будет?

— Этого он не знает. Сказал в любой день…

— Белогор провидит всё?

— Нет, он видит природу, погоду, катастрофы, но не людские судьбы, не войны или грядущие смерти. Это…

Я усмехнулся:

— Он же далегляд.

— Не в отношении судеб, то есть, если проведёт обряд, войдёт в соприкосновение, то… Ну что ты хихикаешь?! — чуть-чуть смутилась она. — У каждого свой дар…

— Ну, Белогор, как я понял, вообще человек редкий, — сказал я.

Авилла улыбнулась спокойно, взмахнув длинными ресницами, она не мне сейчас улыбается, интересно, себе или ему?

— Мне трудно судить. Для меня он — Бел, которого я знаю всю мою жизнь. Не Великий, не далегляд… он тот, кто носил меня на плечах, отряхивал мне платье и дул на разбитые коленки, когда я падала, катал на санках, строил со мной плотины на ручьях и делал для меня кораблики из кусочков сосновой коры. Даже косы заплетал, бывало, как растреплешься… Так что… как я могу к нему относиться, если я помню каким он был, когда ему было пятнадцать? До этого не помню, правда…

Я долго думал, прежде чем спросил:

— А… эти годы… пока… ну… Ты вспоминала его? Он ведь был твой жених…

Мы в этот день шли по лесу, где листочки уже нападали на жухнущую траву, пахло сырой прохладой, пропитавшей всё, потому что моросящий дождик не прекращался уже дней восемь и сейчас не идёт вовсю, но висит в воздухе, распушая и завивая нам волосы.

Авилла смутилась моим вопросом. Опустила глаза, хмурясь:

— Стыдно было… Чудовищно стыдно даже думать о нём. Ведь получалось, что я… я изменила ему. Тайно. Грязно. Не лучше, чем Дамагой… Понимаешь? — она посмотрела на меня.

— Ладо, я никогда девушкой не был, — сказал я, немного злясь, зачем я спросил её? Теперь она думает и говорит о них… И… я никому не изменял.

Она остановилась, смотрит на меня без улыбки:

— Изменял. Мне. Ты сказал, что любишь и я чувствовала, что это так, но… а сам… жену новую привёз…

И я остановился:

— Это правда… — теперь я смущён. Я потёр нос и проговорил, чувствуя, будто извиняюсь: — меня и наказали за это. Той же Ланой, подлой и низкой, такой же, как Агня… а может и хуже.

— Ты ведь… Как ты мог вообще любить Агню? — скривилась она, будто мы вспомнили о чём-то смердящем…

Я пожал плечами:

— «Как»?… Так. Не знаю, любил, вернее, я так думал… — хотелось самому понять это. — Но… я не замечал. Я не считал, что… что надо… что стоит… Я не пытался разбираться в её душе… Я об этом вообще не размышлял. Пока гром не грянул. Тогда стало поздно. И ничего не сделал. Знал уже о ней всё, но… ничего не сделал.

— Простил, наверное? — спросила Авилла.

— Нет… я… я просто… просто перестал об этом думать. Просто забыл. Это стало как-то неважно. Удобно, что она оставалась, не надо новую искать…

— Вот это ты договорился! Ты… отказываешь любимой женщине в присутствии в ней души? Так что ли?

Я вздохнул:

— Нет, ну я… Нет… я не считаю, что у неё её не было. Была, надо думать, как и у всех. Но мне она не была важна. Мне всё представлялось просто с ней.

— Просто. Да, несложно. Только страшно оказалось.

Авилла покачала головой, продолжила свой путь по траве, подол отяжелел, вымок от росы…

— Ты… теперь я понимаю… как… Ты потреблял их, пользовался, и… Это так и было?

— Когда ты говоришь, звучит как-то ужасно, словно я высокомерное холодное чудовище. Но… получается так, — что она меня распинает, мировая Совесть, понимаешь ли…

— Конечно так, ты царевичем рос. Мы все такие, — сказала она, легко пожав плечами.

— И все, кто окружает меня, не относятся иначе… иначе к этому. К своим жёнам, — мне не хочется ссориться.

— Неправда. Яван рассказывал мне, да и я сама слышала, как твой отец любил твою мать.

Я смотрю на неё, верно, всегда этот пример был перед моими глазами, но…

— Ты права. Но мои родители не такие как все. У них необыкновенная судьба. Я всегда так и считал. Я не был таким с самого начала. И никто другой не был.

Она долго думала, прежде чем сказала, останавливаясь, смотрит на меня заблестевшими глазами:

— Как интересно, что ты говоришь… Мне… кое-что теперь становится понятно в вас, мужчинах… — будто она вглядывается в меня, как в некую загадку, — у вас свой мир, куда вы нас не впускаете. У каждого и у всех мужчин вместе… И если какая-нибудь проникает вам в душу… то хорошо, если это не Агня.

Мы пошли дальше, и теперь я думал над её словами. Стыдно мне что ли? Но, вроде нечего стыдится. И всё же не по себе.

— Подожди, Авилла, — я опять остановился. — Ты… ты… такой разговор чудной… мы говорим сейчас как двое мужчин. Впрочем, мне с первого дня кажется, что ты не женщина.

Она засмеялась и подошла ко мне. Я смотрю на её лицо, кожа от влаги белая, румянец такой нежный… а глаза смеются. Разговор чудной. Потому что она чудная. Ох и чудная.

Конец ознакомительного фрагмента.