Говорит и показывает. Книга 2

Татьяна Вячеславовна Иванько, 2019

Прошло шесть лет – много для тех, кто любит и кто расстался? Мало для тех, кто вместе? В чём истина любви – удержать рядом любимого человека или отпустить? Напряжение в любовном треугольнике нарастает, но в сложной любовной геометрии появляются новые углы, меняя первоначальные фигуры… Полностью переменилась жизнь, совсем иным стал мир, новые законы и правила жизни, даже города изменили названия и лица, но переменились ли так же и люди? Как различить истинную любовь среди множества подделок и суррогатов? И что сделать – пойти на её зов или спастись, убегая и прячась?.. Кем стали герои, с чем перешли к новому этапу жизни? На чём строятся и держатся семьи и для чего создают их? Они ещё нужны в сегодняшнем мире?..

Часть 12

Глава 1. Дом

— Ты давно не приезжал, как твои дела? — спросила я, суетясь.

Накормить — это первый инстинкт материнский или просто женский, но я ставлю в микроволновку жаркое из отборной баранины, Лида достала из недр двустворчатого холодильника, похожего на громадный сейф из кино про Джеймса Бонда, буженину, сыр, зелень, помидоры, оливки, чёрную икру, красную я забыла купить…

— Я — хорошо. Да куда столько, вы что, девочки!

— Что пить будешь, Илюша, водку, Мартини? Или белое вино? — не слушая его возражений, спросила Лида.

— Ну, если вы со мной выпьете, то можно и водки.

— Лидуша, там есть ещё грейпфрутовый? Я бы Мартини с ним выпила.

— Я-то подумала, может… Нашёл невесту, наконец.

Илья не ответил. Мы старались все эти годы не касаться больше темы, из-за которой наши дети ушли из дома. Илья не появлялся почти год после этого, даже позвонила первой я. Но потом стал приезжать всё же, редко, несколько раз в год, но чем дальше, тем всё же чаще. Всегда в отсутствие Виктора, с ним он примирится сил не имел. И Виктор слышать не хотел об Илье.

— Как у Маюшки дела? — это мы тоже спрашиваем всегда и всё знаем о нашей девочке, которую не видели шесть лет.

И знаем о Васе, чему мы с Лидой очень обрадовались, всё как-то правильно организовалось, будто и не было ничего того, что разрушило нашу семью. Теперь и мы сами уже почти позабыли об этом.

Мои дела были неизменны, как и Лидины. Только что с кончиной партии я остаюсь всего лишь директором школы, но и к этому я привыкла, столько перемен за эти годы. Меняют программы чуть ли не ежегодно, курс истории теперь вообще непонятно как вести. Как и географии, особенно в экономической её части. Учителей не хватает, многие предметы из-за этого целые четверти не преподаются.

Но у Виктора дела на заводе идут не просто в гору, а на редкость хорошо. Он зарабатывал столько, что мы с Лидой и не спрашивали даже, но на переделку дома, которую он непременно хотел сделать, словно избавиться от комнат Майи и Ильи было необходимо, чтобы просто продолжить жить, на эту переделку ушло много тысяч долларов.

Виктор ни разу о Майе не спросил. И когда Лида попыталась рассказать ему о ней, отрезал:

— Я не знаю, о ком речь, и мне неинтересно.

Мы с ней даже не стали обсуждать это. Вообще же, после ухода их из нашего дома, будто и жизнь ушла отсюда. И спасибо Илье, что он имеет достаточно сердца, чтобы всё же простить нас и примириться.

— Маюшка идёт в ординатуру, последний Гос сдаст и всё.

— Всё же в ординатуру? — улыбнулась Лида.

Она горда достижениями дочери и то, что муж не хочет вместе с ней разделять этой гордости, огорчает её. Она не потеряла и капли своей красоты до сих пор, её не коснулось ещё увядание, даже фигура не отяжелела, за этим она ревностно следит. И сейчас, когда они, мои дочь и сын сидят вместе за этим столом, я вижу, как они похожи. Я горжусь ими обоими, и материнская нежность переполняет меня.

Илья ест почти без аппетита сегодня и говорит немного, поэтому берусь рассказать я и о делах в школе, и о делах в городе. Потом Лида о больнице, об общих знакомых. Но Илья больше курит, чем ест или пьёт и слушает довольно рассеянно.

Мне не только не хотелось есть, я вообще жалею, что всё же приехал, я не в силах даже рассказать, что их интересует. Всё во мне — это наш с Маюшкой разговор на лестнице. И её слова. И её губы… и мокрые ресницы…

Мы доехали до дома Васи, она соскочила с седла ещё до того, как я успел полностью остановиться, и исчезла в подъезде, на бегу снимая шлем. Я смотрел ей вслед, слушал её шаги по лестнице наверх, поднял голову и смотрел на окна… Я ничего не видел и не слышал, но я смотрел и слушал…

Не переболела… Маюшка… Маюшка…

И вдруг…

…Звонок в дверь — это то, чего никто из нас не ожидал. Никто к нам в гости не ходит давным-давно, кроме нужных Виктору людей, которых мы принимаем со всей положенной помпой. К моим приятельницам я хожу сама, как и Лида встречается с подругами вне этого дома, который после перестройки стал совсем не похож на себя…

Илья поднялся, затушил сигарету, которая дымила в его пальцах уже пару минут без интереса с его стороны, даже столбик пепла успел нарасти.

— Я открою, время такое, что…

Я сама не знаю, почему я побежала домой. Именно так. Я не была здесь шесть лет, даже мимо не проходила. Ю-Ю говорил мне, что отец перестроил дом, но я не представляла, что настолько.

В сумерках мне предстало совсем незнакомое место, я даже подумала, что я ошиблась. Ничего в этом особняке со странной готической башенкой на том месте, где когда-то была лестница на Ю-Юшин балкон, не напоминало наш дом. Никакой Найды уже не было и в помине, в большой будке, похожей на небольшой домик заворчало какое-то большое животное. Мне стало жутко. Замирая от страха, я позвонила в дверь поднявшись на крыльцо в четыре ступени. Может быть это вообще не тот дом, опять подумала я.

Когда дверь открылась, осветив меня ярким светом электрических ламп, стало ясно, что дом тот и ясно, почему я прибежала сюда: Ю-Ю был здесь. Когда он в этом ярком золотом свете предстал на пороге, мне показалось какой-то портал открылся передо мной, тот, что влиял всё время на меня своим магнитным полем или как-то ещё, но раскрылся только теперь…

— Кто там, Илья?

— Мама, это я, — сказала я, чтобы не смотреть на Ю-Ю, чтобы не кинуться ему на шею, что за сумасшествие? Как-то надо взять себя в руки… Но ведь я пришла сюда, потому что искала его…

Мама почти выбежала навстречу. Она такая тоненькая, кажется ещё моложе, чем тогда, шесть лет назад. Причёска всё та же… А домашнее платье новое… И красивые тапочки на каблучках, с пушками на мысках… Но всё это я разглядела позднее, когда мы перестали обниматься и плакать…

Да, моя дочь, повзрослевшая малышка. Она ушла отсюда, даже не оглянувшись, шесть лет назад, и все эти шесть лет жила так, что мне было стыдно, что мы могли так поступить с нашей девочкой тогда. Она оказалась не только лучше, чем мы думали о ней, но и лучше нас самих.

И вот она та же и не та. Она… изменилась. Стала красивее, поумневшей красотой. Это не нераспущенный бутон, это начавший расцветать куст шиповника. Некоторые цветки уже полностью раскрыли лепестки, другие ещё только готовятся, а третьи раздумывают, когда им расцвести сейчас или позднее. Вот такая, немного сложная, неочевидная, но завораживающая с первого взгляда. Невозможно оторвать взгляда. От её движений, от улыбки, от её глаз. Неужели они с Ильёй так и продолжают свою любовь? Или… что-то с ними обоими сейчас…

Нашего дома больше нет. Он не исчез в недрах этого мини-замка М-ского пошиба, наш дом исчез, растворился во времени. И даже красивая старинная мебель, что оставалась в этой обширной новой гостиной и напольные часы со сломанным боем, и люстра богемского хрусталя в двенадцать рожков, все эти вещи казались здесь такими же гостями, как и мы с Ю-Ю. Но хозяйки ли мама и бабушка? Им уютно в этих обширных и гулких комнатах, среди золотых ручек, бра, обоев, отливающих золотом и перламутром?

Отца нет, интересно, он такой же, как был? Или седина появилась, или облысел, или пополнел…

Я почувствовала взгляд Ю-Ю, мне хочется посмотреть на него и я понимаю, что если обернусь к нему, то не смогу уже перестать смотреть, не вырвусь ни из глаз его, ни из его рук уже никогда.

Зачем я наговорила всё это Васе? Зачем? Отрезала себе путь? Или… Как он сказал: враньё? Может простит ещё?..

Мама и бабушка расспрашивают наперебой о Васе, об учёбе, об интернатуре, Ю-Ю успел рассказать…

— Какие отметки, Маюшенька? Диплом…

— Красный диплом, — гордо сказал Ю-Ю.

— Тьфу-тьфу! — сказала я. — Ещё один Гос, не сглазь.

Мама подала бутылку шампанского Ю-Ю:

— Илья, открой, нельзя не выпить за нашу встречу!

Бабушка принесла узкие узорчатые фужеры, тоже новые, незнакомые, при мне шампанское пили из треугольных бокалов, которые были в каждом советском серванте, теперь все знают, что надо из таких вот, овоидных…

Все эти чудесные яства на столе, я отвыкла от них, даже забыла о том, что существует чёрная икра, буженина, голубой сыр и прочие деликатесы, но, оказывается, я не скучала по ним. И по маме с бабушкой. Я так думала. А сейчас смотрю на них и понимаю, какой ошибкой было прийти сюда. Сначала сказать Ю-Ю то, что сказала, а теперь я будто в машине времени. Надо остановиться, вернуться назад к Васе, я не могу без него…

…Пришла. Пришла, за мной пришла, я знаю… Больше не отпущу тебя. Как мог отпустить? Из вины отпустил. От боли. Не могу отпустить больше…

…Боже мой, он не отпустит меня теперь… бежать надо… Как я могла с Васей так говорить? Только бы не ушёл никуда…

…Что происходит между ними опять? Ничего не забыто? А как же Вася тогда? Я не только от Ильи знаю, что Майя и Вася Метелица живут вместе все эти шесть лет. Тогда, что происходит сейчас между Майей и Ильёй?

— Илья сказал, ты на акушерство идёшь, — сказала Лида, она тоже заметила что-то сейчас между Ильёй и Майей? — Династия у нас получается.

— Это сейчас немодное слово, — сказала Майя растерянно. — А где папа?

Мы дрогнули от её вопроса. Ведь Виктор… захотел бы Виктор, чтобы ребята пришли в этот дом? Не представляю, чтобы они могли бы так же обняться и поцеловаться, как мы с Маюшей.

— Он в командировке, во Франкфурте-на-Майне, у них там партнёры.

— Да, я слышала, что завод процветает как ни один другой.

— АвтоВАЗ тоже процветает. Не наезжают бандиты? Сейчас успешные заводы или под олигархов ушли, или просто перестали существовать, — сказал Илья.

Мы с Лидой переглянулись. Мы ничего такого не знаем. Если и есть, то Виктор ничего не рассказывал, он теперь гораздо менее откровенен.

Я оглянулась на часы, часы и те совсем незнакомые висят на обновлённой богатой дубовой кухне, оборудованной так, что мне и не снилось в нашей милой кухоньке на четвёртом этаже старой «сталинки»… Мне захотелось плакать. Какая же глупость. Какая же ужасная глупость, как я могла? Что я вообще делаю? Никогда ещё бабья дурь не овладевала мной.

— Ох, полночь, пора… — ахнула я. — Надо домой.

Меня резануло это: «домой», здесь нет для неё дома… Девочка моя… была одна дочка и ту я позволила оторвать от себя. Тогда казалось правильно…

Майя встала, тоненькая, как истончала тогда, так и не пополнела.

— Жениться-то не собираетесь с Васей? Институты окончили, — спросила я.

— Собираемся, — улыбнулась Маюшка. Господи…

— Пришли бы с Васей, а, Маюша?

Мы дошли до обширной и нарядной передней, с красивым напольным канделябром, в виде какой-то нимфы с фонарём, позолоченными консолями, узорной вешалкой с позолоченными крючками. Это я ещё в ванной не была, страшно подумать… Странно, мы всегда в достатке жили, что это понесло их по золоту этом самоварному?

— Илья, ты…

— Я провожу Маюшку и вернусь, — сказал я.

— Не надо, останься, — сказала Маюшка.

— С ума сошла, ночь на дворе, куда одна-то?

— Я бегом. Хотите, позвоню, как доберусь, — и не смотрит на меня. Боится наедине остаться, да ещё ночь, тёмный город.

— Я провожу, — повторил я. — В советское-то время нечего было болтаться, а теперь подавно.

— Я прошу тебя, — сказала Маюшка, впервые после того, как мы вышли из подъезда, взглянув на меня очень быстрым, вскользь, взглядом, но я увидел, как горят её глаза.

Я всё понял…

И ничего не понял…

А я выскочила из этого странного особняка, где жили теперь мои родители, о которых я не думала шесть лет, и побежала так, будто за мной гонятся.

Я добежала до квартиры, где я так сказочно живу, бегом, через тёмный, вонючий подъезд, к двери, я и ключ не взяла. Но дверь… открыта. Только будь дома, Васенька, только будь дома…

Конечно, я дома. И жду её. Я чувствовал, я так и знал, что придёт. Не знаю, что за припадок случился с ней, но не может быть, не может быть, чтобы вот так вдруг она бросила меня. И не вдруг не может. Она меня не может бросить. Никогда…

Я не спал, конечно, но постель разложил и смотрел телевизор, когда она вошла и остановилась у двери, закрыв её за собой. Я сел и откинул одеяло, приглашая её к себе в нагретое мной гнездо.

Она мгновенно сбросила одежду и легла рядом со мной, глядя на меня блестящими глазами.

— Прости меня, — только и сказала.

— Бывает, — сказал я, обнимая её, с холодными волосами и разгоряченным от бега телом…

Глава 2. Грустно

Сказать, что мои дела шли хорошо, это поскромничать с эпитетами. Со времени перехода на хозрасчет, с тем, что умерли почти все отрасли отечественной промышленности, наш приборный завод оказался нужен тем, кто остался наплаву. Наше процветание только росло и ширилось. Потянулись контракты за границу, и по всей стране, бывшему СССР. Мало нашлось бы предприятий, работающих как наш завод. Все оборонные закрылись, так и не сумев научиться лить титановые кастрюли вместо деталей для самолётов и танков. И рабочие, и инженеры потянулись на рынки и в челноки, таская клетчатые баулы из Турции и Китая со всяким тряпьём, наводняя им всё и вся. Теперь дефицита не существовало. Теперь было всё. Громадные рынки в столице и во всех городах стали лицом новой экономики.

Но мы с Лидой там ничего не покупали. Очень приличные бутики снабжали одеждой нас и Татьяну Павловну. И наш дом преобразился из особнячка непонятных стилей и времён в настоящий современный красавец. Я горжусь и домом, и моей красавицей-женой, мне приятно, когда приходящие в мой дом партнёры восхищаются ею и спрашивают, насколько же она меня моложе.

Мы с Лидой очень сблизились теперь. Больше, чем раньше. Ни она, ни я не тратили теперь эмоций вне дома. Меня научил горький опыт прошлого, а Лида, я думаю, перестала делать то же, потому что прекратил я.

И то, что у нас теперь нет детей, тоже сближает нас. Паршивую овцу, что ушла в обнимку со своим любовником-извращенцем я исключил не только из моего сердца, но даже из мыслей. Я заставил Лиду выбросить все её фотографии и никогда ничего мне не рассказывать. Я ничего не хочу знать. Будто её не было. Не представляю, что было бы, если бы я увидел её снова. Не хочу вспоминать даже её имя.

Но иногда она приходит ко мне во сне. Это мучительные и тяжкие сны, как те, которые приводят умерших, и ты силишься понять, чего же они хотят от тебя. Вся тьма, что владела мной в те месяцы, сразу оживает во мне и ладони зудят от бессильного желания избить кого-нибудь…

Но, к счастью, мне есть чем занимать мои мысли и мои чувства.

Из этой поездки я везу подарки для Лиды и тёщи, красивые золотые браслеты и ожерелья. Татьяна Павловна не сдаёт позиций по-прежнему.

Но в последнюю перед отъездом во Франкфурт неделю, ко мне в офис, как теперь принято называть кабинет, вошли несколько человек, в профессии которых сомневаться не приходилось.

Завели разговор издалека, трогая мои журналы, бумаги на столе, опираются о монитор.

— Как поживаете, Виктор Анатольевич? Завод не буксует?

— Поживаю отлично, чего желаю и вам.

Рожи, да и только. Их нарочно отбирают за страшноту или они уже в группировках своих такие отращивают? Может, им их выдают по разнарядке, как у нас форменную одежду рабочим.

— Спасибо, на добром слове.

Садятся бесцеремонно, один мобилу на стол кладёт — сегодняшний символ «крутизны».

— Вы, похоже, человек неглупый, да, пан Директор?

Надо же, кто-то ещё помнит «Кабачок 13 стульев», кажется, те времена даже не с нами были.

— Наша фирма заинтересовалась вашим предприятием, мы хотим купить его.

Я откинулся на спинку своего дорогого, услужливо отклонившегося подо мной спиной кресла, сцепив пальцы на животе.

— Ни малейших планов на этот счёт мы не имеем, у нас вполне успешное дело, так что…

Они ухмыляются.

— Так в том-то всё и дело, пан директор. Зачем бы нашей фирме никому не нужный хлам. Нет-нет, мы именно потому и хотим купить ваше предприятие, что оно успешно и доходно.

— У нас акционерное общество, я ничего не решаю.

Ухмылки ещё шире и противнее:

— Вот и продайте контрольный пакет.

— У меня нет, контрольного пакета… — попытался я.

Они опять заухмылялись, наклоняясь надо мной, распахнулись полы пиджаков, по их собственной моде сшитых, и дух дорогого парфюма и густого пота ударил меня в нос, как кулак.

— Подумайте Виктор Анатольевич. С нами ссорится резону нет.

Оставили визитку: «Альянс-Инвест» и номер мобильного, кто бы сомневался…

Но об этих визитёрах я тут же и позабыл.

Но, как оказалось, зря. Они пришли ко мне снова опять, вскоре после приезда.

— Как решение? Что-то мы не дождались звонка, Виктор Анатольевич.

— Пожалуй, я вызову охрану, — сказал я.

— Не боитесь? За семью, дом хороший, жена красавица, дочка институт заканчивает, хорошая девочка, не в пример многим, ни наркотиков, ни прочих глупостей… беречь надо… А вы дерзите. Нехорошо, пан директор. Даём ещё время подумать. Наша цена вас устроит.

И положили карточку с шестизначным числом и знаком доллара.

— Да вы что! — я рассмеялся. — Да завод стоит в тысячу раз больше!

— Это только ваша доля, если согласитесь подумать…

Я решил потянуть время и сделал вид, что стану думать. Вот пристали. Но с людьми в Областной Думе поговорить об этом надо. Какой-то наезд ни дать, ни взять.

… так всё же Майя заканчивает институт. Вдруг страшно захотелось разузнать о ней всё. Тем более, что я могу это сделать, не раскрывая своего интереса перед Лидой или Татьяной Павловной. Мысль об этом так взволновала меня, что даже стало жарко.

— Ты чего сегодня раньше засобирался? — спросил я Илью.

— Так, в одно место надо, — как-то слишком уклончиво ответил он.

Я уже начинаю чувствовать себя слишком ревнивой супругой, всё чаще отговорки какие-то для меня находит.

— Опять Маюшку свою повезёшь куда?

Он только усмехнулся:

— Нет, сегодня, Евфимии надо в аптеке пропись заказать, аптек с производственными отделами всё меньше.

— На метро опять поедешь? Что ты как лузер всё на метро-то ездишь? Уже купил бы машину себе.

На это Илья только усмехнулся:

— В метро с девушками знакомиться сподручнее, — сказал он.

Я же говорю, всё какие-то отговорки, жонглирует словечками. Веселится без страсти, девок водит без желания. Только к работе и испытывает подлинный интерес.

— Толку что? — намекнул я, что все его знакомства дольше, чем пару дней не длятся, или того меньше. Я хотя бы по паре недель встречаюсь, а то и по месяцу, бывает.

— А ты, я слышал, собрался опять на кафедру? Что это вдруг? — сказал Илья, снимая хирургическую изумрудного цвета пижаму.

— Мама сказала, пора жениться, вот пойду невесту поищу среди положительных студенток.

Илья захохотал. Ну, хоть какое-то оживление, а то весь устремлён уже сбежать побыстрее и от моих вопросов тоже.

— Ну-ну. Лучше попробуй в метро спуститься, — сказал Илья.

— По-моему, в метро одни бабки с тележками.

Илья смеялся, продолжая одеваться:

— Хватает, верно.

Джинсы опять с железяками, ну, хоть кроссовки, не ботинки и не сапоги. Берёт косуху.

— Жарко там, не надевай кожан свой. Уже на Армани перешёл бы, сколько можно?

— Вэл, я к твоему Армани не пристаю, не лезь к моему кожану.

Вот и поговорили.

— Василёк, женился бы что ли на мне, а?

Вот это да! В золотом свете, заполняющем всю комнату Майка похожа на солнечный зайчик, такая же пронзительно золотистая и весёлая.

— Ты как солнечный зайчик, — щурится она, улыбаясь.

— Что? — изумился я. — Что ты сказала?

Майка посмотрела удивлённо:

— Что… что ты солнечный зайчик.

— Это тоже… а перед этим… Ты серьёзно?

— Про зайчика? Серьёзно, конечно… — и засмеялась опять, — мой зайчонок, — принимаясь щекотать меня.

— Подожди ты, — я поймал её руки под одеялом, стиснув тонкие запястья легонько, чтобы остановить щекотку. — Ну не ерунди, Майка, ты сказала, поженимся?

— Нет. Я сказала: женись на мне.

Я приподнялся, чтобы лучше видеть её лицо. Улыбается мягко, не смеётся.

— И пойдёшь за меня?

— Так уж повёл бы, наконец, — она погладила меня по лицу, убирая волосы назад, потрогала колечко в ухе, любить его пальчиком шевелить.

— Тогда вставай, пойдём, — я поднялся.

— Куда пойдём? — Майка села, волосы скатились ей на грудь красиво.

— Как куда? В ЗАГС.

— С ума сошёл?

— Нет, паспорт-то здесь?

— Да здесь, в… это… в сумке.

— Давай-давай, завтракаем быстро и в ЗАГС.

— А если не работает? Там же не каждый день, — Майка выбралась из-под одеяла, люблю смотреть на неё обнажённую, она как ожившая статуэтка.

— Вот и узнаем.

ЗАГС работал. И мы встали в очередь. Надо было заполнить чудное заявление одно на двоих, в конце указать какую фамилию присвоить супругам. Майка засмеялась:

— Давай сделаем двойную, тогда я буду Кошкина-Метелица!

Я захохотал, поддержанный Майкой, нас чуть не выгнали.

— А Метелицей будешь? — спросил я уже тихо, перестав смеяться, протянул руку к её лицу, очень хотелось коснутся.

Майка улыбнулась, приникая щекой к моим пальцам.

— Буду, милый мой Метелица.

Но заявление — это оказалось не всё, надо ещё пойти в сберкассу оплатить пошлину. Какая-то смешная сумма в сто рублей, устаревшая, видимо ещё пару лет назад, когда Майкина стипендия была две тысячи, а сейчас 84000, ровно стоимость проездного и оплата общежития в месяц. Но, чтобы оплатить эти копейки…

— Вась, очередь из бабусь на три часа, — смутилась Майка, когда мы заглянули в первую сберкассу.

— Пошли в другую.

Мы обошли ещё две, но везде та же картина. Майка, явно устала:

— Слушай, давай, если сейчас вот в этой опять очередь или перерыв, то…

— Что замуж за меня не пойдёшь тогда?

— Ну, в другой день придём…

— Ладно. Давай.

Чудеса, в сберкассе не оказалось никого. Мы переглянулись с Майкой, не улыбнуться невозможно.

Нам назначили свадьбу на восьмое августа, через два дня после Васиного дня рождения. Мы вышли из загса с бумажкой-приглашением и посмотрели друг на друга:

— Кого звать-то будем? Кроме Ивана Генриховича и Ю-Ю?

Действительно вопрос: мы ни с кем не общались все эти годы, со Славкой только.

— Ты знаешь… Я тогда… Ну… В-общем, я сходила тогда домой…

— Домой? — дрогнул я. Вот и получилось, что я всё же на директорской дочке женюсь.

— Может, маму и бабушку… Они приглашали в гости с тобой. Только… папа, он… Но мама и бабушка будут рады.

Она смутилась немного, поэтому мне захотелось успокоить её:

— Знаешь, я отца никогда не имел, ты теперь без отца, ничего как-нибудь выживем?.. — сказал я.

Мы вернулись домой усталые и голодные: целый день потратили на то, чтобы заявление подать. Во, как жениться захотелось!

А дома мне пришла мысль, как нам увидеться с мамой и бабушкой и не ходить туда в тот странный раззолоченный дом.

— Пригласим их к нам?! — предложила я.

Вася улыбнулся смущённо, но и облегчённо. И мы пригласили маму и бабушку на ближайшие выходные. А мне ещё предстоит последний экзамен послезавтра.

Я почти не готовилась, уверенная в себе и своих знаниях. Да и кто получает «пары» на выпускных «госах»? И мне, конечно, поставили «отлично», поздравив напоследок. И стало грустно.

Ужасно грустно, только сейчас осознала, что это всё — институт кончился.

— Майя, едем со всеми в центр, — Слава подошёл ко мне.

Я обернулась, в группе я дружила только с ним, но остальные ребята были мне не близки, но приятны и отношения в группе всегда были хорошими, все остальные, кроме нас со Славкой — москвичи, сытые домашние детки, только мы мотались по электричкам, жили в общежитии. Хотя Славка тоже почти москвич, он только желая сохранять свою независимость и свободу и жил в общаге, а так вполне мог бы жить с отцом. Мама его вышла замуж и год назад уехала с этим мужем жить в Швецию. Но зато у отца вот-вот родится ребёнок в новой семье. Вот такие интересные события происходили с этими страпёрами.

У самого Славки, который стал теперь очень симпатичным парнем, не тем тщедушным мальчиком, с припухшими веками и любопытным носом, что провожал меня из школы иногда, девушек было немало. Девушки очень лояльны к нему. У него были две или три более или менее постоянные привязанности за все шесть лет института, но они пока закончились, по крайней мере, он не рассказывал мне довольно давно о своих девушках, а то имел обыкновение.

Мне нравится то, что мы можем общаться ним вот так, как друзья или даже подружки, рассказывая друг другу то, что не расскажешь своим «половинам». Он рассказывал о девушках то, что ему не нравилось в них, просил поговорить даже, что я и делала для него, не знаю с хорошим результатом или нет. И о том, как влюблялся, что в каждой из его пассий есть прекрасного и неповторимого. Это ещё и потому нравится мне, что всегда интересно вот так увидеть мир как видят его мужчины. Ну, хотя бы попытаться…

— И куда в центр? — спросила я.

Мы договаривались с Ю-Ю, что он отвезёт меня домой, но я обещала позвонить, потому что о времени мы не договорились. Вот только, чтобы позвонить надо еще карточку эту дурацкую надо где-то купить для таксофона.

— В клуб на Монетчиковский, но сначала в центр в Макдональдс, поедим и может по бульвару прошвырнёмся… щас пока всё равно рано.

Надо сказать, ни разу я в клубах не была, как-то не пришлось. Я нечасто в Москве-то оставалась ночевать, что говорить о том, чтобы я пошла в клуб. Но сегодня последний день с группой, вряд ли мы станем много общаться после института, если пока учились не слишком тяготели друг к другу. Поэтому я согласилась.

Маюшка позвонила, чтобы предупредить, что поехала с одногруппниками в какой-то клуб, я толком не понял, в какой, понял только одно, что мне на сегодня — отставка.

— Не волнуйся, Ю-Ю, я в общежитие ночевать поеду. Завтра позвоню.

Завтра так завтра. Займусь тогда сегодня отложенными монографиями, всё никак не прочту.

Уединение мне необходимо временами. Только Маюшка, как и прежде никогда не вытягивает энергию из меня, напротив — подпитывает.

А вот от всех остальных требуется спрятаться иногда. И от Юргенса тоже. Мне давно кажется, что он старается слишком приблизится ко мне, почти нарушая моё личное пространство, в которое я с детства могу впустить только одного человека.

Такой я, оказался, одиночка. Люди мешали мне, утомляли, я могу любить их очень дозировано, работа ли, требующая подлинного душевного участия и сочувствия, или иные причины привели меня к этому, я не знаю. Юргенс же любил общество, я тоже не чуждался компаний и развлечений, и люблю быть в центре внимания, забывая своё одиночество на это время, но мне это всё требовалось гораздо меньше, я понял, что должен найти убежище для себя. Убежище, известное и доступное только одному человеку. Поэтому я давно уже коплю деньги на квартиру.

Майка не приехала сегодня после экзамена. Позвонила уже вечером из какого-то шума, я едва мог слышать её голос, выныривающий из грохота музыки и голосов, а она меня, по-моему, не слышала вовсе.

— Вася, сегодня не жди, я тут с ребятами, последний вечер, получается загул!.. Не волнуйся, завтра приеду!.. Слышишь? Вася?.. — я даже представляю сейчас её лицо, когда она прислушивается к тому, что я могу сказать, пытаясь вся обратиться в слух. Я ответил, но она не слышала.

Сегодня я сказал Ивану Генриховичу, что мы решили пожениться. Он моргнул почти лишёнными ресниц блёклыми глазами, и снял даже очки, будто протереть, но мне показалось, там мелькнула слеза:

— Так… Это хорошо, очень хорошо, Василий, — он «почесал» глаз, пряча как ему, наверное, кажется, свидетельство слабости. — Я давно ждал. Хорошо. Ребёнок будет?

— Мы не поэтому. Просто… просто, потому что… — я не хочу словами называть то, почему мы женимся.

— Не подбирай слов, я всё понимаю.

А дальше мы взялись с ним обсудить то, где провести торжество и как. Мы с Майкой не сговариваясь решили, что большой праздник устраивать не будем, но каким будет маленький, пока окончательно не решено.

И Иван Генрихович предложил поехать на пикник. Лето, все молодые люди.

— Исключая меня, конечно, старого гриба, но и я вполне способен оценить прелесть удовольствия завтрака на траве. А?

Мне понравилась эта идея. Оставалось продумать бюджет нашего праздника. Деньги я как мог копил, покупая доллары на все свои «заначки».

Я проснулась от неприятного чувства вертящейся дурноты. Открыла глаза, «вертолёт» постепенно снизил скорость и приземлился. Я знаю, что такое похмелье, в моей жизни это происходило несколько раз. С Ю-Ю парочку, и с Васей мы тоже пару-тройку раз набирались изрядно. Вот и теперь… Только… где я?

Я пытаюсь понять, что это за потолок, состоящий из двух, нет, трёх плохо подогнанных бетонных плит, как в моей комнате в общежитии. Но это другие плиты, незнакомые. Повернуть голову удалось не сразу, так ужасно меня мутит.

— Приветик, — Славкин голос вполне бодрый и даже весёлый.

И где сам Славка? Славка… значит его комната… и я что, спала в его комнате? Вот это в первый раз, чтобы я не помнила, где я заснула и почему… я пошевелилась немного, пытаясь понять в одежде я или нет.

— Да не боись, всё твоё при тебе, — засмеялся Славка. — Я может и мечтал бы воспользоваться, но, чтобы ты хоть что-то осознавала, а не так как вчера… Пить ты совсем не умеешь, Майя Кошкина.

Это верно. Во-первых, не умею, во-вторых, на меня действует сразу и слишком сильно. Поэтому не очень и люблю, а все думают, я выпендриваюсь.

Вот и Славка, появился в поле моего зрения… смеётся, вихры лохматые, тоже недавно встал, волосы мокрые у лица, умылся только что.

— Я кофе сварю?

— Ой, не говори про кофе, — взмолилась я, чувствуя, как меня затошнило от одного воспоминания о его вкусе.

А в следующее мгновенье я побежала в ванную блевать, пугая его соседа по блоку, который шарахнулся от меня как от привидения.

В-общем, я проболела целый день, не в силах не только поехать домой, но даже выйти из Славкиной комнаты и дойти хотя бы до своей. Но оно и лучше. Славкины соседи по комнате уже уехали, а мои соседки все ещё были здесь и их суета, подготовка к экзаменам не сочеталась бы с моим смертельным похмельем.

А Славка оказался настоящим другом, очень нежно ухаживал за мной, дурой, и даже согласился спуститься на вахту и позвонить Васе, сказать, что я не приеду сегодня домой.

Глава 3. Тайны и открытия

Прийти к Маюше в гости, в тот дом, где она прожила уже шесть лет, нимало не нуждаясь в нас, волнительно и даже рискованно, мы с мамой придумали, что идём вместе к её многолетней приятельнице на день рождения, чтобы не вызвать недовольства у Виктора. Не представляю, что бы он сказал, узнав, что мы пошли в гости к Маюшке.

Мне понравилось здесь, эта квартира в старом сталинском доме на четвёртом этаже, она была маленькой и даже тесной по сравнению с нашим домом, даже с прежним. Но хозяева, а я подозреваю, что именно Майя, так разумно организовала всё это пространство, что казалось, что здесь места больше, чем у нас. Вася оказался красивый парень, смущался нас, но это только ещё украшало его. Мама-то хорошо его знала и то сказал потом, что он повзрослел со школы и стал «ещё интереснее», как она выразилась.

И сосед их, как оказалось, приёмный Васин отец был на первый взгляд старый и скучный, после стало ясно, что первое впечатление ошибочно. Он с обожанием смотрел на детей, и старался понравиться нам.

Мы готовы были расспрашивать их о работе, о планах и прочем, но дети огорошили нас объявлением о том, что намерены пожениться.

— Лидия Леонидовна, Татьяна Павловна, я прошу вас отдать за меня вашу Майю, — сказал Василий.

Мы с мамой, вздрогнув, переглянулись, и, думаю, нам обоим пришла одна и та же мысль: отец должен принимать эти слова, не мы…

— Так вы… Ох ты… во это да… — неуклюже проговорила я.

Я узнал о планах Маюшки и Васи от мамы. Она позвонила мне сама и рассказывая о чём-то, потом вскользь упомянула об этом. Вскользь, потому что была уверена, что я знаю, что я-то не могу не знать, если это знает она…

Это было в день выборов. В результате, я позабыл о том, что надо выйти из дома и проголосовать. Да и так не пошёл бы, должно быть…

Что я почувствовал? Одиночество. Странно, ведь Маюшка оставила меня ради Васи так давно, так давно, что в это не верилось: ещё Советский Союз был цел и никто не мог подумать, что через шесть лет мы будем жить не при Советской власти, а в царстве олигархов. Вот как давно это было. Почему же я только сейчас вдруг осознал это?

И почему я чувствовал то, что заставило меня сорваться и сказать Маюшке то, что я сказал на той лестнице? Как может быть и то, и вот это — её решение выйти за него.

Вот ничего странного нет, всё к этому шло, и я это знал, но почему сейчас вот такое потрясение? Потому что не мне первому она сказала об этом? Потому что даже мама не сомневалась, что я уже знаю…

Май, как же мне понять это? Что ты хочешь отставить меня? По-настоящему теперь. И показать это? Но как больно ты решила это сделать. Рассчитывала именно так? Хотела именно так? Ведь не осталась со мной ни разу наедине с того дня, как произошёл тот разговор. Да что наедине, после того как пришла тогда на Труда, я вообще её не видел.

Уехать надо куда-то, уехать, напиться, забыться как-то… Вот чёрт, когда это кончится!

— Ты куда пропал-то? — Юргенс поравнялся со мной, когда мы вышли с планёрки. — Я уж думал, бастуешь как шахтёры. Или ещё хуже, где-нибудь в троллейбусах этих взорвался.

— Очень смешно! — укорил я его неуместной шуткой над несколькими терактами, произошедшим на днях, мы так привыкли к этому бедствию, что и шутить люди не стесняются. И всё же… Интересно было бы посмотреть на него, если бы там был тот, кто ему дорог. Но кто ему дорог, Господи…

— Да ладно тебе. Что случилось-то, отощал даже. Где был? В М-ске своём прекрасном?

— Нет, в Сочи ездил.

— Один?

— Кто ж один в Сочи ездит, — ответил я, почти зло, потому что, конечно, брал с собой Яну, девушку, с которой познакомился в тот самый ужасный для меня день третьего июля, когда я узнал о предстоящей свадьбе Маюшки, а Ельцин выиграл эти дурацкие выборы.

— И как она?

— Кошмар, как и обычно, — ответил я.

Юргенс захохотал, хлопнув меня по плечу.

— Ладно, не тоскуй. Я тебя познакомлю, я тут с одной близняшкой познакомился. Тебе одна близняшка, мне другая, прикольно, а?

Я согласился, чего уж, хоть близняшки, хоть сикарашки, лишь бы не думать… И мы оправились на свои приёмы. Здесь мы ведём приём амбулаторных пациенток, которых потом берем для дальнейшего ведения, в некоторых случаях достаточно медикаментозной терапии, некоторым просто психотерапии и витаминов, другим гормонов, третьим — ЭКО.

Я прицельно занимаюсь проблемами бесплодия, Юргенс — нет, его эти вопросы не вдохновляют как меня. Он отличный хирург, кстати, но душевно он в своих пациентах старается участвовать по минимуму, столько, сколько необходимо. Он хирург от Бога, но для него искусство ради искусства. Он оперирует не человека, он создаёт почти ювелирное произведение. Но, может быть где-то это вернее. Я же, оперируя каждую мою пациентку, мысленно вижу её лицо, глаза перед собой, я помню её историю и даже её имя, фамилию — реже. Все эти женщины, что были у меня на столе, ближе и милее моему сердцу тех, кто были со мной в постели, вот такой поразительный парадокс. Хотя я знаю, что и у Юргенса так.

— Илья Леонидыч, вас к телефону.

Надеясь, что это не Яна, которой я, между прочим, этот номер не давал, я взял трубку.

— Ю-Ю… Господи, слава Богу! Я тут… как же ты, куда пропал? Я чуть…

— Я замуж почти вышел, — ответил я.

От одного её голоса у меня сдавило горло, что ещё? Что тебе ещё, Май, ты оставь тогда меня… только совсем. Чтобы я и думать не мог о тебе. Но как не думать? Мозг себе смолой залить что ли?..

— Ты… обиделся? Прости меня, я хотела по-другому, но…

— Не надо, кукла, сделала как сделала, — сказал я, понимая, что если действительно, она перестанет общаться со мной, я… я даже не знаю, что я тогда… — Ты… заявление в ординатуру подала?

— Завтра хочу приехать. Ты…

Увидеть! Увидеть тебя!..

— Ты платье-то купила к торжеству?.. — спросил я. — Или я не приглашён?

— Ю-Ю, ну прости ты меня, я в клубе этом напилась, а тут выходные уже и… ну, в общем… Где ты был-то?

— Не имеет значения, Май. Я сегодня дежурю, а завтра давай приезжай со своим заявлением, после на Якиманке сходим в свадебный салон. Купим платье тебе.

— Ю-Юша…

— Ладно, Май, без соплей, завтра в четыре на Октябрьской тебя жду.

И я с нетерпением стал ждать завтрашнего дня.

И я ждала с нетерпением. Я так огорчалась, что не смогла правильно и так, как намеревалась сообщить Ю-Ю о нашей с Васей свадьбе, конечно, он обиделся. Конечно он…

Конечно… Попробовал бы он так поступить с тобой хоть раз, что было бы? Не знаю, вены вскрыла бы тогда…

Что тогда я делаю теперь? Почему во мне будто два человека? Один цельный, чистый и красивый, другой, какой-то корявый урод? И самое худшее то, что они перетекают один в другого…

Бессонная ночь только обостряет восприятие мира, обостряет чувства и ощущения. Я почти месяц не видел Маюшку. Даже мой день рождения я провёл впервые без её подарка. Яне, что была со мной в тот день, я не сказал, что у меня торжество, чтобы избежать её глупых восторгов и сюсюканья, к которому она оказалась склонна.

Поэтому, когда я подъехал к выходу с Октябрьской, мне казалось, шум улицы, люди, снующие вокруг, их шаги и голоса, всё это имеет ещё эхо и звуковое, и зрительное. И только когда Маюшка появилась в коротком красном сарафанчике, этот эффект, который бывает на грани засыпания, исчез: сердце тукнуло, адреналин и окситоцин огненной волной шарахнули в мою кровь, разбегаясь по артериям живительным жаром. Улыбается, очки солнечные сняла, волосы волнами по плечам, тёмные, но вспыхнули золотом на солнце, будто оно пальцы погрузило в них, на ножках тонюсенькие какие-то босоножки почти на плоском ходу, платьишко это… скоро все начнут её за мою дочку принимать…

— Ну уж, конечно! — засмеялась Маюшка, легонько чмокнув меня. — Привет.

Но серьги из тех, что я дарил ей ещё когда-то, кольца, усыпанные мелким бриллиантовым песком. Казалось бы, куда такие серьги с этим простым сарафанчиком, но смотрится так, будто это и задумывалось.

Она рассказывает мне, что планируют своего рода пикник на природе, что придут мама и бабушка, их сосед, и Слава Максимов.

— Что ж, ни одной подружки?

— Славка — моя подружка, — сказала Маюшка.

— Ну да, конечно, если у человека есть член, он не может быть подружкой, — усмехнулся я. Хорошо, что хоть я — не подружка. — А чего пикник, как босяки?

— Ты хочешь ресторанные котлеты или кур есть? Марь Иванна приготовит…

— Марь Иванна? — перебил я, смеясь, обнимая её за плечи. — Настоящие босяки. Ну и хорошо.

— Не слишком пафосный бутик для босяков? — обернувшись, спросила Маюшка, робея перед входом в большое чёрно-зеркальное здание.

— Смелее, ты же принцесса.

Внутри приятно пахнет специальным парфюмом, играет Ace of Bace «Beautiful Life», к нам подошла дежурно улыбающаяся девушка с чётко выверенным лаковым каре и тщательным макияжем, предлагая свою помощь.

— Нам нужно платье в духе вот этого легковесного сарафана, — сказал я, — ну и всё остальное, что полагается. Включая бельё и туфли. У вас имеется?

— Несомненно.

— Да, насчёт туфель, свадьба предполагается на природе, поэтому без каблуков, может быть… — сказала Маюшка.

Девица приподняла брови, немного удивлённо, но потом кивнула и повела Маюшку в «кулисы», где таились примерочные, а меня оставили в забранном в бархат зале, на велюровом диване, но ненадолго, та же девица явилась и принесла шампанского, бутик есть бутик. И спросила:

— На какую сумму рассчитывать?

— Практически на любую, — смело сказал я, и подумал, что хорошо, что я отлично ориентируюсь в ценах в такого рода магазинах, не свадебных, разумеется, но пафосных и дорогих, поэтому застать меня врасплох этим невозможно.

— Желаете взглянуть на образцы белья и туфель?

— Желаю. Но образцы туфель обсудите с невестой, а вот бельё я выберу. И не только свадебный комплект. Шёлк и кружево.

— Чулки, пояс?

— Непременно.

— Для вас костюм будем подбирать?

— Я — не жених, увы, я только дядюшка невесты.

— О, такой молодой дядя! — лицо девицы осветилось платной улыбкой.

Мне прислали другую девушку, не ту, что встречала нас. Она оглядела меня с ног до головы, хмыкнула странно накрашенным ртом: в середине красным, с краёв почти чёрным, пирсинг в губе и в брови. Да, это не пафосная приглаженная девочка, с этой мне проще найти общий язык.

— Мне сказали у вас на природе будет торжество, что это, дом, или берег моря? — почти строго спросила она.

Но я рассмеялась:

— Да нет, обычный человеческий пикник на семь человек. Мне надо, чтобы платье сочеталось например… с кедами. В-общем, с какими-нибудь тапками.

Девица взглянула внимательнее мне в лицо и повеселела.

— Я — Ульяна, — кивнула она, — а вас как можно называть?

— Майя.

— Тоже хреново, — ответила она и мне это показалось забавно и симпатично.

Я разглядела и выщипанные в нити брови, и нарочито небрежно взбудораженные короткие чёрные волосы.

— Вот что, Майя, какую музыку ты слушала на этой неделе? Из новинок?

Вот это правильный вопрос, музыкальные предпочтения, как тропинка, по которой мы идём.

— «Until it sleep» Metallica, — сказала я, именно новый диск играл в моём плеере по дороге на «Октябрьскую».

Ульяна просияла:

— Врёшь!

Я приоткрыла сумочку, в которой был плеер и открыла крышку, диск с рыжим локтем, хотя может это не локоть никакой?.. но мне казался локтем.

— Ну, Майя, всё ясно, будет тебе лучшее платье на земле для твоей свадьбы! А я-то думала, ты из этих теперешних цыпочек с их папиками и Сташевским.

Я засмеялась, а она уже испарилась, чтобы появиться через несколько минут уже с несколькими платьями.

Уже первое было чудесно: пышная юбка, отделанная шитьём по подолу, до середины икры, рукава-фонарики пышные ниже локтя,

— Вот и кеды, — сказала Ульяна, поставив передо мной кружевные кедики, похожие на тапочки для спортивной принцессы. — Есть ещё ковбойские сапоги и туфельки. Я принесу, а ты примеряй.

Ю-Ю не с улыбкой, а супер-улыбкой смотрел на меня, когда я вышла к нему. Вокруг него разложены раскрытые коробки с комплектами белья, всегда любил мне бельё дарить.

— На головку можно вот эту шляпку…

Белая соломенная шляпка с цветами подходила прекрасно и очень к лицу Маюшке, мне интересно, скажет она то, что подумал я.

— Очень красиво, просто чудесно, но… это совсем не я, — сказала она. А я счастлив, именно эти слова были у меня в голове.

Следующий выход уже почти то, что надо: платье из кружева с открытыми хрупкими плечами, очень простое и очень красивое, сексуальное даже, в таком по траве босиком…

Мы с Маюшкой посмотрели друг на друга, и она пошла переодеваться. И вот только четвёртым было именно то, что должно было быть: короткое до колен, простой лиф, круглый воротничок, маленькие рукавчики, пояс — атласная лента. К нему и туфли с милыми детскими ремешками на плоских каблуках. И на выбор: маленькая фата или простой венок ободком. Мне больше понравился венок. Но я молчал, опять ожидая выбора моей Маюшки. Она выбрала веночек.

Большущая коробка, перевязанная атласной лентой, к ней ещё несколько с туфельками и украшением на голову, а остальные с бельём.

— Не много ты белья-то накупил?

— Опьянел тут от шампанского ихнего вот и позволил себе, разгулялся. Не переживай, платье твоё хоть и Шанель, оказалось, между прочим, но не разорило меня как я надеялся, — сказал я.

— Шанель — это хорошо, — засмеялась Маюшка. — Там ещё чёрный пояс был, но я подумала, что для мамы с бабушкой будет слишком революционно.

Я улыбнулся, посмотрев на неё:

— Ты сама теперь о них так много думаешь… Скучала, выходит?

— Выходит… — Маюшка чуть-чуть улыбнулась, опуская ресницы.

Я сгрёб коробки в свои руки, потом подумал и сказал девицам:

— А можно я всё это заберу на днях, а то у нас сегодня ещё мероприятия запланированы?

Они рады исполнить любое наше желание, покупка оплачена, а дальше можешь делать с ней, что угодно.

— Какие это у нас мероприятия? — удивилась Маюшка, когда мы вышли в пыльное тепло улицы из душистой прохлады магазина.

— На экскурсию тебя хочу сводить. Прогуляемся от Китай-города до Таганки. В «Иллюзион», может, сходим. Поехали?

Она улыбнулась:

— Надеюсь, в театр не пойдём?

— Не любишь театр?

— Неприлично не любить театр. Люблю, но… меня очень редко там захватывает. Ужасно?

— Надо на хороших актёров и режиссёра сходить, тогда захватит. И скучно не будет. Шесть лет в Москве, так и не сходила на хорошее представление, я говорил, а ты всё в М-ск сливалась. Привезла бы и Васю своего на какой-нибудь спектакль.

Маюшка надела солнечные очки, скорчила рожицу, вроде: «не учите меня жить, парниша!». Мы быстро доехали до Таганской. Длиннющий эскалатор стояли то я впереди, то она. Когда она стояла передо мной, я не мог удержаться, чтобы не сжать легонько её плечи в ладонях. Маюшка только погладила мои пальцы рукой, не оборачиваясь. И сама легонько кладёт свои пальчики мне на плечи, когда я стою перед ней. Я обернулся, она улыбнулась, смотрит из-под ресниц. Погладила меня по щеке. Вот она и вот я, но мы разделены. Этой сегодняшней примеркой больше, чем её словами шестилетней давности.

Мы болтались по улочкам и переулкам вокруг Таганской, чтобы потом спустится к Котельнической, перейти Москва-реку и до Павелецкой.

Тут, на Таганке, множество красивых домов, правда, запущенных и пыльных, но это как обедневшие и постаревшие красавицы, как моя Марья Сергеевна, хоть и вековая старушенция, а всё равно хранит красоту.

В этих переулках целоваться бы сейчас…

— Какие красивые дома, Ю-Ю, модерн что ли? — сказала Маюшка, обернувшись.

— Или подражание модерну.

— Вот представляешь, эта эпоха, я имею в виду модерн, продлилась-то какие-то пять лет, а оставила такой значительный и неповторимый след. Неповторимой красоты и изящества.

— Любишь этот стиль? — улыбнулся я, не в силах перестать думать о том, как мне хочется её поцеловать.

— Он завораживает, кажется, надо быть человеком особенного какого-то химического состава, чтобы вот так видеть мир.

— Кокаин употреблять регулярно, — усмехнулся я.

— Ну… наверное. Что ж, они там в Серебряном веке все любили это…

— Как импрессионисты — абсент.

— Ох и хитрюга ты, Илюшка… Завлёк на экскурсию.

— А что делать, — улыбается, глаза стали совсем светлыми, искрятся. — Чем-то отвлечь тебя, чтобы кроме свадьбы думать. Надо ещё на «Золото Шлимана» в Пушкинский сходить. Теперь поедем, поедим куда-нибудь? Или пойдём к набережной как собирались?

— В «Русское бистро» пошли, пирожков с печенкой хочу, — сказала я. — И чаю сладкого!

Глава 4. 8. 08

Что может быть волнительнее, чем выдавать замуж дочь? Ничего другого, сравнимого с этим я не помню. Даже моя собственная свадьба не вызывала во мне столько эмоций. Тревога, жалость, что последние годы мы провели не вместе, раскаяние в том, что когда-то я не нашла в себе достаточно мудрости, доброты и душевных сил, чтобы понять её и встать на её сторону.

Мне не хватило тогда любви к ней. Может быть, я вообще обделена этим даром? Не хочется так думать, очень страшно так думать, но эти мысли невольно приходят мне в голову все эти годы, когда я вспоминаю о том, что было тогда и понимаю, что не могла и снова бы не смогла поступать иначе, чем тогда.

Мне была непонятна их с Ильёй связь и близость. А может быть зависть к таким отношениям владела мной, я не знаю. Я привыкла, что любят меня. Я всегда хотела, чтобы любили меня, но сама… что я сама? Хотя бы отражаю свет?

— Как считаешь, Лида, достаточно подарка, что мы приготовили? Может быть надо было какое-нибудь… не знаю, постельное бельё?

— Мам, сервиз ещё придумай. Тысячу долларов дарим, десятая часть однокомнатной квартиры по теперешним временам.

— Ну, а памятное что-то? Ведь свадьба, не обычный день рождения. К тому же, согласись, для нас эта свадьба разве не радость из радостей? Что хоть с Илюшкой отлипли друг от друга.

Я посмотрела на маму:

— Ты сама-то в это веришь? Отлипли… Не расстаются все эти годы…

— Не надо, Лида, они всегда были дружны. И близки.

— Это точно, ближе некуда, — не могу не съязвить я. Мама только поморщилась.

Поэтому, наверное, мне так тревожно в солнечный день 8-го августа. Я чувствую что-то, чего не хочет замечать мама. Я чувствую эти нити между Майей и Ильёй. Эти нити как паутина опутывают их обоих, и не в отдельные коконы, увы, нет, в один, единый кокон. И это странное чувство. Потому что когда я видела её с Васей — то же было и с ним: они одно целое. Она даже разная внешне с одним и с другим, вот что удивительно. С Васей, вроде как рыжеватая становится, прозрачная, вся солнечная и радостная, как весна, поляна одуванчиков. А с Ильёй… спокойная, сильная, тёплая, как река. Синяя… И кто она на самом деле? Она сама это знает? Может быть, надо было поговорить с ней?

— Маюша, — я взялась сделать ей причёску под её чудесный венок. И платье волшебной прелести, я бы не догадалась выбрать именно такое. — Ты… не беременная?

— Нет, мамочка, — Майя улыбнулась мне в зеркале, подняв глаза на меня. — Под это платье, конечно, наверное, стрижка пошла бы как у Одри Хепберн в «Как украсть миллион», а?

— Не волнуйся я сделаю в стиле, именно как ты представляешь. Милый детско-юношеский пучок на затылке, — улыбнулась я, поднимая ей чудесные волосы расчёской повыше. Они совсем не такие как мои: мягкие и волнистые, тёмные, но блестят при этом чудесным золотистым блеском и льются как молодой мёд по моим рукам. Вообще Майя, конечно, образец чистейшей прелести, из тех самых, пушкинских… — Скажи мне, что у вас с Ильёй?

Майя побледнела немного, и нахмурилась, не глядя на меня:

— То есть как? Что у нас, если я выхожу за Васю?

— А… ты уверена в своём решении?

— Тебе кажется, что… что я… что Вася… что мы…

— Как раз мне ничего не кажется, только для меня очевидно, что вы с Ильёй очень близки. Правильно ли в таком случае морочить такого славного парня как Вася? Если бы ты по расчёту за старого чёрта выходила, я и слова не сказала бы, а Вася, он… Ты его любишь? Как ты сама понимаешь? Вот так как Илью, тогда? Так же?

Майя обернулась и посмотрела уже не в зеркале потемневшими глазами:

— Ты что, мама?

— Не вертись, на боку получится, — сказала я, почему-то испугавшись её взгляда.

И Майя опустила глаза, поворачиваясь обратно к зеркалу:

— Ничего, сейчас модно.

Я решил сделать Маюшке неожиданный сюрприз, договорился с нашими рокерами, которые теперь всё больше начинают называться байкерами на американский манер, чтобы прокатить её, нашу рокерскую невесту по городу по дороге в ЗАГС. Все наши М-ские рокеры согласились с большой радостью.

— Поедем медленно по городу, день будний, много не соберётся…

— Что не соберётся, смеёшься, ты что думаешь, тут все как раньше на работу каждый день ходят? — усмехнулся Неро. — Вон челноками половина, другая половина в Москву вашу катается примерно с теми же делами. Так что отлично смогут все, кто пожелает.

— И как челноками? — немного растерянно спросил я, я и не знал, что так изменилась тут жизнь за эти годы. Не интересовался как-то, а на наших тусовках об этом не говорили.

— С новым указом о налоге на наш нехитрый бизнес, боюсь, протянем ноги. Что-то другое придётся искать. Только-только начал подкапливать деньги. То бандюкам отдай, то властям за хорошее место… Нанял пару тёток, чтобы на рынке стояли, так и их придётся уволить. Впору как шахтёрам начинать бастовать, только вот за что, чтобы налог не вводили?.. — грустно усмехнулся Неро. Я и не слыхал ни про какой новый указ… — На завод пойду к твоему зятю, может возьмут.

И вот утром 8-го августа мы подъехали к дому Васи. Маюшку повезу я, Васю — Неро. А остальные с букетами покатят. Мы даже шлемов не надевали. Я заранее привёз в ЗАГС два ящика шампанского и пива, чтобы угостить наших друзей и отпустить после церемонии восвояси, а мы отправимся на заказанном микроавтобусе за город, все, кроме меня, я верного Харлея на автобус не променяю.

— Пора, невеста! Вон, рокочут, кортеж наш приехал. Как у Маликова, помнишь? «…весел и свеж, брачный летит кортеж»? — сказал я, не открывая дверь.

Майка вышла ко мне из комнаты, где переодевалась в тайно хранимое от меня платье в большой белой коробке с чёрными буквами «Chanel». Мог я не заглянуть за те две недели, что оно провело у нас в комнате? Мало того, его привезли, когда я был один дома, так ещё и не рассмотреть? Я не разглядывал, конечно, но крышку открыл и посмотрел на чудесное нежное платьице с пуговками на лифе, милым воротничком, я коснулся шелковистой ткани… как приятно, как волнующе и как ласкает мое самолюбие то, что она для меня, для меня! наденет это. Слово «Шанель» и для меня не было пустым звуком, и я догадывался как дорого оно может стоить. Вернее, предполагал.

Но одно дело заглянуть в коробку и совсем другое — увидеть его на ней. То есть её в нём.

— Майка… — только и проговорил я, обомлевший от чудесной девушки, что соглашается стать моей женой. Неужели это не сон и это та самая Майка, Майка, с которой я когда-то одиннадцать лет назад сел за парту, чтобы навсегда прилипнуть к ней всей душой?

Она улыбнулась смущённо, и смотрит на меня, будто спрашивает: тебе нравится?

— Какая ты… красивая…

— И ты…

Я говорю правду: белоснежная рубашка и джинсы — вот и весь жениховский наряд моего дорогого Васи, если не считать белый букет роз, что он едва на выронил из ослабевшей руки, увидев меня.

— Неужели ты правда выйдешь за меня замуж?

Вместо ответа я его обняла, прижавшись к нему, тёплому, под этой рубашкой, стройному и гибкому, он обнял меня одной рукой, боясь второй, с букетом, помять мой наряд…

Как искрятся твои глаза.

В них неба свет и чистой воды глубина.

Как светит твоя улыбка,

Я теплее не знаю в этом мире лучей.

Смотри на меня, не отводи твоих глаз.

Смотри на меня, я боюсь оторваться

Я боюсь потеряться во тьме,

А она подступает ко мне.

Со всех сторон подступает ко мне.

Как светит солнце в этот день.

Почти как твоё лицо.

Нет ничего яснее того, что есть во мне и тебе.

Но почему я чувствую прикосновения тьмы?

Её объятия, она липнет ко мне?

Или это не тьма, а иной свет?

Тот, что вижу только я и не видит никто?

нет и нет!

Нет и нет!

Я закрываюсь от него столько лет!

Нет и нет!

Но он пронзил все покровы и нашёл меня этот свет…

Нет и нет!

Нет и нет!..

Я боюсь его или саму себя?

Где ответ?

Где мой путь?

Или пути вовсе нет?..

Наша рокерская банда криками встретила жениха и невесту, вышедших рука об руку из подъезда. Эта обшарпанная дверь и щербатое крыльцо недостойны таких эльфоподобных существ, что появились на его фоне.

— Ура, молодым!

— Ура, Малая!

— Ура жениху!

Посигналили в клаксоны, пугая кошек, брызнувших на деревья, и старух, начавших чертыхаться на нас.

Маюшка, смеясь, села бочком на сиденье позади меня. А Вася за спину Неро, я помолился про себя, чтобы, не дай Бог, ничего не произошло по дороге. Как бы старательно не уговаривал я себя, как бы не отвлекал свои мысли всеми доступными мне средствами от алкоголя до потока женщин, но не думать о том, что Маюшка выйдет сегодня за Васю и мне навсегда будет отрезана дорога к ней, кто другой, любой другой муж, но он — это навсегда и по-настоящему в истинных традициях русской жизни…

Странно, что только теперь я стал так думать и чувствовать, будто она не сделала выбора ещё шесть лет назад. Мне духу не хватило тогда расстаться с ней. Это я так думал, что не надеюсь, что у них всё закончится, не жду в засаде, а на деле?

Вот поэтому сейчас, чувствуя судороги отчаяния в моей душе, я содрогаюсь и от страха, что может что-то случится с Васей из-за того, что я хочу, чтобы его вообще никогда не было на земле…

Вот её тонкая рука, её ладонь на моём животе, она почти не прижимается ко мне, уверенно чувствует себя в седле, или не хочет мять платье, или просто не хочет плотнее обнять меня? Маюшка, я везу тебя в ЗАГС, чтобы отдать твоему Васе, тому, кого ты любишь больше меня… Больше меня…

Но, может ударить по газам и увезти тебя отсюда? Увезти от всех наконец-то. Почему я давно не сделал этого? Чего я ждал и жду столько лет?..

Я знаю чего. Чтобы она выбрала меня…

Невозможно. Глупо, наивно, неправдоподобно и неправильно. Я, оказался романтик и сентиментальный советский мальчишка, а не современный молодой мужчина, гражданин новой России.

Этот рокерский кортеж, который я никак не ожидал увидеть, произвёл впечатление. Совершенно необыкновенное. Нежная камелия, какой я знаю Майю и какой она и приехала позади своего дяди, брутального красавца, как сейчас принято говорить, в окружении других таких же мачо, на ревущих железяках, вооружённых букетами роз и гладиолусов — это незабываемое зрелище. И Метла среди них вроде и не свой, но и не чуждый, не теряется, улыбается самой светлой улыбкой, какие я только мог видеть в своей жизни. У меня захватило дух от этой ревущей компании.

Вот и всё для меня. Сказать, что я всерьёз надеялся, что Майя когда-нибудь может начать относиться ко мне иначе, не как теперь, когда она воспринимает меня всего лишь как друга… Не надеялся и не рассчитывал. Но мечтать никто мне не возбранял, тем более что все шесть лет я был рядом с ней каждый день. Я перевёлся в её группу, когда увидел, что меня записали в другую, я пошёл к декану и попросил перевести меня. Он удивлённо посмотрел на меня и сказал:

— Ерундой не занимайтесь, молодой человек, какая причина? Для чего вам? Какая разница, в какой группе учиться?

— О, огромная! Там девушка моей мечты! Я за ней портфель носил, она…

— Так хороший способ её позабыть.

— Я во сне её вижу каждую ночь, и всё рано же будем видеться, а так… авось, она внимание на меня обратит, наконец!

Он засмеялся, качая головой, надел очки:

— Авось? Ну, если «авось», тогда Бог с тобой, иди подпишу заявление о переводе.

И вот, Майя всё равно выходит замуж не за меня. Всё равно Метла. Он всем лучше, это я понимаю, и всё-таки… И всё-таки, почему другим девчонкам я нравлюсь, а Майе — нет?

— Вот сумасшедшие… — проговорила Лида, увидев кортеж мотоциклов, вооруженных цветами. — Илья в своём репертуаре. Не мог без рокеров своих. Рыцарь, тоже мне, на железном коне.

— Да уж… — ахнула я. — А платьишко-то, Господи, Илья не говорит даже, сколько оно обошлось, но это же… разве выходят замуж в таких нынче?

— Это что… они ведь через весь наш городишко проехали, Виктор-то всё узнает. Вот будет нам с тобой!

Я отмахнулась от дочери:

— Что такое нам будет, прям уж! Он на работе, и не узнает, что мы были не на своих работах, а здесь.

Лида посмотрел на меня:

— Думаешь не дознается?

— Шпики у него что ли кругом? Угомонись и радуйся жизни. Наконец-то всё у нас пойдёт как надо, — радостно сказала я, подходя к ссыпавшимся уже с мотоциклов чудным гостям внучки или моего сына.

Илья обернулся к нам, махнув приветственно, из нашего микроавтобуса вынесли ящики с выпивкой, и он щедро угощает своих друзей.

— Отпустим молодых уладить формальности, а сами подождём здесь, чтобы не пугать слуг Гименея нашей жуткой компанией? — сказал я, не в силах пережить слова: «Объявляю вас мужем и женой!», тем более что Маюшка, имела-таки сострадание и не позвала меня в свидетели. «Жуткая компания» не подвела, все громогласно завопили, соглашаясь и откупоривая шампанское и пиво.

Маюшка с Васей, мама и Лида, Иван Генрихович и Слава зашли в ЗАГС, а мы остались на площадке перед входом и предназначенной для того, что мы устроили здесь: попойку.

Они вышли довольно быстро, Вася поднимал вверх свидетельство о браке и паспорта, что держал вместе в одной руке.

— Ура! Ура новобрачным!

— Малая! Ура!

— Здоровья молодым!

— Удачи молодым!

— Счастья!

— Золота!

— Долларов!

— Детей побольше!

— Ура, ребята!

И пробки в небо, хохот, фонтаны шампанского, хлопушки с конфетти, серпантин, крики снова.

Но вот ящики наполовину опустошены, подъехал микроавтобус, чтобы отвезти нашу компанию в лес, на поляну, которую присмотрели для этого Маюшка с Васей. Эти ящики я отдал ребятам, чтобы не обижались, что не зовём на семейный пикник.

В микроавтобусе корзины и сумки со снедью, одеялами — стелить на траву, и посудой. Тот же автобус увезёт всех потом домой. И только я на своём верном Харлее еду и сейчас за автобусиком, украшенном лентами и шариками. Я не отстаю и всё же я не внутри. Господи, дай мне сил выдержать это… вот только зачем?..

Всё как чудесный красивый сон:

— Вы согласны, Майя Викторовна?..

— Объявляю…

— Поцелуйте вашу жену…

И кольцо, вдруг оказавшееся на моём пальце. И Васино лицо, какое-то незнакомое, будто это и не он… а кто же?

Но вот мы опять под солнцем, здесь тепло, не то, что в старинном здании ЗАГСа, где за толстыми стенами такой холод, что меня пробирает дрожь. А здесь тепло, потому что здесь солнце и… и здесь Ю-Ю… Господи, что же я натворила… Вася, как я могла так с тобой?

В автобус мы садимся все кроме… Ю-Ю… Нет, отпустите меня к нему… как я без него…

Я обернулась назад.

— Ты что? — спросила бабушка, заметив мой взгляд.

— Едет он, не беспокойся, куда денется… Не слышишь, рычит мотор, — не глядя на меня, хмурясь, сказала мама.

Но пока я не вышла из автобуса, пока не увидела его, слезающего с Харлея, снимающего шлем, мотнувшего волосы привычным движением за плечо, пока не увидела как он снял куртку, бросив её на сиденье, и не посмотрел на нас, немного бледный и улыбнувшийся не сразу, пока всё это не произошло, мне было не по себе и даже… больно, будто мне защемили или вывихнули что-то внутри…

…Что-то странное с Майкой? Это мне кажется или правда происходит что-то? Я не могу понять, на будто сама не своя… но с какого момента? Я совершенно не могу понять, я не могу вспомнить, как и что происходило с ней в ЗАГСе, я был так взволнован, мне всё казалось сейчас что-то произойдёт и всё расстроится, ведь вечно всё происходит не так, в моей жизни уже точно. И последние шесть лет были сплошным незамутнённым счастьем, значит скоро должно произойти что-то…

Но почему обязательно должно произойти что-то плохое? Со мной столько плохого происходило до Майки, может быть я уже полностью испил чашу незаслуженных испытаний? Почему не быть теперь счастливым всё время?

Но почему я чувствую холодок, пробирающий меня, будто сквозняк? Это немного бледное лицо Майки, её потемневший взгляд с расширенными зрачками, оттуда из-за этого куда-то делось солнышко. Майка, посмотри на меня…

Взглянула. Но будто сквозь. Словно меня и не видит. Или меня нет? Или её здесь нет? Майка, да что с тобой?

Только до конца выдержать лицо. Только выдержать. Господи, дай мне сил. А потом, поеду в Москву и… может КАМАЗ какой успокоит меня?.. Или кювет. Или столб… Чёрт, какая глупость. Ну какая же глупость. Почему я не могу иначе чувствовать? Почему я не могу так, как говорит Юргенс? Почему во мне нет его нелипкой лёгкости? Он может никого не любить и быть счастливым, почему я так вляпался? Почему я завяз как древний комар в янтаре, навсегда? Почему я не мог влюбиться в девушку, которую мне можно любить, и которая любила бы меня? Какого чёрта я получился у тебя таким дураком, мама?!

Я посмотрел на маму, и она обернулась ко мне, улыбнувшись на мой взгляд будто немного испуганно. Растерянно точно…

Есть от чего растеряться. Казавшиеся такими счастливыми молодые вдруг начали меняться как меняется летнее небо, только что не было ни облачка, а то откуда-то ползут толстобрюхие синие тучи и серебрятся высокие перистые буреносные облака. Что с Майей? Что с Ильёй? Губы бледные, глаза вниз… Вася то бледнеет, то снова улыбается.

Все прочие вроде и не замечают ничего. Да ничего и не происходит. Всё как надо. Тосты, шампанское, угощение, превосходные, душистые от пряностей цыплята табака, фрукты и овощи, вино, все улыбаются, шутят, дарят подарки молодым, опрокидывают рюмки, хохочут, снова пьют, угощаются, рассказывают анекдоты, никто не разговаривает о политике, ни о прошедших выборах, ни о бесконечных, каждый день происходящих терактах в Москве и на юге, в Волгограде и где ещё, в Астрахани?… ни про убийство депутата в Краснодаре, ни о войне в Чечне, которая, по-моему, уже расползлась везде, как угарный газ, отравляя всю страну, а мы и не подозреваем, и даже не чувствуем, в своей ежедневной суете и том, что видим перед носом в данный момент. Но и к этому мы слепы. Ах, как слепы…

— Илья, может, ты скажешь что-нибудь молодой семье? — сказала я, намереваясь вывести его немного из странного то возбуждённого, то апатичного состояния.

— Не надо, — вдруг сказала Маюша.

Все мы посмотрели на неё. Господи Боже, что же это делается… Только не это… Майя, остановись!

— Не надо ничего говорить, Ю-Ю… Вася… — она повернулась к молодому мужу, но не сморит на него, опустив голову. — Вася… можно… можно поговорить со тобой?

И поднялась на ноги, платьице замялось немного сбоку как сидела. Вася поднял голову, смотрит на неё:

— Поговорить? Ну… говори…

— Нет, давай… давай отойдём?

Он поднялся, становясь белым как салфетки, что разбросаны по скатерти…

— Что с тобой?

И Илья тоже поднялся на ноги.

Слава, такой симпатичный мальчик, обернулся на молодых, но Иван Генрихович и Лида продолжили, к счастью, начатый между собой разговор о Булгакове, любимом Лидином писателе:

— Вот фильм вышел по «Роковым яйцам», как вы нашли?

— Мне и роман этот не очень знаете ли…

Я же слежу за молодыми, я не слышу их разговор, но…

— Вася, ты должен простить меня… то есть… Господи, конечно, ты ничего не должен, и наоборот, не прощай, я… такая дрянь, не зря папа бил меня каждый день.

— Что делал? — переспросил Вася. — Ты не говорила…

— Не важно…

— Да нет, подожди…

— Я не должна была становиться твоей женой… Всё это нечестно… Я не знаю, что я… я не понимаю, Вася, я так тебя люблю… Я люблю тебя. Но… — я сняла колечко с пальца и протянула ему, — я не могу быть… Я поэтому и не могу быть твоей женой…

— Ты что?

— Я…

— Ты меня не любишь?

— Люблю.

— Тогда…что?..

— Я не могу… — беспомощно повторила я.

Он ударил меня по руке, выбив кольцо и оно улетело куда-то в траву.

— За что, Майка?! Всё то же? Тебе со мной… ты думаешь что-то главное упустишь или потеряешь?.. Что-то, чего я не смогу тебе дать?.. Ты думаешь у меня не хватит… денег… или сил…

— Нет-нет, всё не то! Ничего этого… просто я думаю о другом. И во сне его вижу… как можно быть и здесь, и там…

— Я не знаю, — сказал Вася, бледнея и отвернувшись…

Но к нам спешат. Подбегают. Не дают договорить.

— Что тут у вас?

— Ссоритесь?!

— Да вы что, ребята…

— Не надо…

— Погодите…

И бабушка, и Иван Генрихович… И… нет, мама обернулась на Ю-Ю, что-то говорит ему… Славка смотрит на них.

— Поздравляю! — сказала Лида, обернувшись на меня.

— Думай, что говоришь, — ответил я.

— Ты же не думаешь, что делаешь. Что делал. И что сделал. Парню хорошему жизнь испоганил. Ладно она — наша порода, дрянь, сучка, паршивая потаскуха, как ты и я, но он-то мальчик чистый, где и берутся такие в наше время, с ним ты за что так?

— Что мне было… утопиться?! — заорал я.

Она только плечами пожала. Не думает, конечно, что мне надо было утопиться, но и выхода для меня никакого не видит. Нет его. Только…

Что за странный разговор? Почему мать Майи так говорит со своим братом, с её дядей? Так странно, будто в ссоре между Васей и Майей виноват он, будто он…

Я снова посмотрел в сторону, куда поспешили Иван Генрихович и Татьяна Павловна, но Вася оттолкнул руку своего соседа, как я знаю, его приёмного отца, и пошёл и вскоре даже побежал прочь. К шоссе. Его подхватит попутка, тут ехать полчаса от силы… но что у них…

— Майя!?.. Майя! — бабушка ударила Майю по щеке. — Опять начинается, мало отец лупил тебя!?

Майя только отшатнулась, прижав ладонь к щеке.

— Мама! — крикнул Илья.

Если бы бабушка не обрушила на меня свою карающую длань, я бросилась бы за Васей. Может быть, я сумела бы опять убедить его, что это какое-то безумие и свадебный мандраж. Может быть, он поверил бы во второй раз, но её удар будто полностью вернул меня на шесть с половиной лет назад, когда отец ударом ещё посильнее сбил меня с ног…

Ю-Ю… вот ты… Обнял меня, закрывая о всех. Всё… я в моём мире…

— Мама, ты…

— Ну вы… — прорычала бабушка, намереваясь, очевидно, обругать нас.

— Прекрати! — рыкнул и Илья.

Я не слышу и не вижу ничего. Я только чувствую его тепло, его твёрдую и мягкую для меня, тёплую грудь, в которую упирается моё лицо, его чудесный запах, его руки, закрывшие меня сразу от всех и от всего. И его сердце, бьющееся там в груди…