В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 2. Обвал

Татьяна Вячеславовна Иванько, 2022

Марк вступает в новую фазу своей жизни, меняясь и меняя своё отношение ко всему.Мы снова встречаем Марата Бадмаева, узнавая его судьбу. Валера Вьюгин, почти утонувший в поглотившем его болоте, однажды встретив Платона и оказавшись на выставке картин Тани Олейник, решается на перемены. Разводы потрясают жизни наших героев, чтобы добавить хаоса или, напротив, гармонии в свои жизни или в мир вокруг себя.Затягиваются узлы и донельзя заостряются углы любовных многоугольников, растёт напряжение сторон, прежние отношения расшатываются или укрепляются, меняясь, разогреваясь и разгоняя чувства и поступки, прежние договоры шатаются, угрожая похоронить под своими обломками всех.

Часть 13. Подъём

Глава 1. Гнев

— Как?! Таня, как ты могла?!..

Размышляя в течение этих двух дней, пока не видел Таню, о том, что делать с ней и с проблемой, что образовалась около неё, вместо того, чтобы решать свои, я злился всё больше. Наконец, я дозвонился до неё, в сотый или двухсотый раз я набрал её номер, и вот она, наконец, ответила. Я даже думал пойти в этот триста четырнадцатый номер и разогнать их там с этим её патластым Книжником, но так унижаться не хотелось. Нет, я должен быть хитрее, умнее, сильнее его, чтобы я остался с ней, и чтобы он отпал.

Наконец, она ответила. Да, я был зол, и я еле-еле держал себя в руках сейчас, но с ней я говорил самым мягким и нежным голосом. Пусть только придёт, только пусть придёт…

Когда она сказала, где она, я едва сдержал возглас изумления и возмущения, куда занесло её с этим гадом, с этим паршивым рокером!

— Приезжай, Танюша, мне нужна твоя помощь, поговорим. Ты… дай мне пару часов, потом можешь возвращаться к своему Ромео. Всего пару часов?

Я должен выпрашивать. Я должен выпрашивать, уговаривать мою жену прерваться ненадолго между их совокуплениями, чтобы уделить мне время. Что твориться в этом мире?! Я, как и обещал, не прикасаюсь, я пять лет ни разу не позволил себе быть неделикатным, впору вериги на себя надеть, а она бросила меня…

Оказывается, напиться можно очень быстро. Я вообще-то пить никогда особенно не любил, Таня вообще не пьёт, я выпивал всегда только, если это было нужно для поддержания компании, да скорее не пил, а делал вид. Поэтому у нас дома алкоголь жил годами никем не тронутый, и если только кто-то приходил к нам в гости, что случалось, наши одногруппники, например, бывали нередко, причём если Щелкун и Карина уже запланировала свадьбу, то Очкарик и Табуретка встречаться начали совсем недавно, как прозрели. Вот они все и выпивали наши запасы. Других людей, кроме моей мамы и Таниных родителей и её брата у нас гостей не было. Платон бывал у нас часто. Он вернулся в Москву несколько лет назад и с тех пор успел стать очень известным журналистом. Но о нём я сейчас не думал, как и об остальных, просто вспомнил, пока наливал себе.

Сейчас я налил себе виски столько, сколько не наливал никогда, но мне надо было растворить каменную плиту, придавившую мою грудь. Я надеялся, что алкоголь облегчит моё сердце, что злость отступит, и я не убью мою жену. Господи, Таня, как ты могла так поступить со мной?!

— Как?! — вскричал я, когда она вошла в гостиную. — Ответь мне, Таня?! Как ты могла меня бросить?!

— Марк… ты что?

Войдя, Таня сбросила куртку, оставшись в джинсах и блузке, лифчика нет на ней, вообще надевает редко, мне нравится подглядывать, как она одевается: стоит перед огромным шкафом, глядя в зеркало прикидывает одно другое платье… так же с бельём. На её теле что угодно смотрится божественно прекрасно…

— Я что?.. а что я? Я всего лишь муж, которого ты бросила на три дня, чтобы удовлетворить внезапную похоть. Я тот, кому ты обещала помочь, между прочим! — заорал я и отбросил дурацкий стакан, орал телевизор, орал я, стакан разбился где-то о стену почти неслышно.

— Да ты что бушуешь-то? Сбегутся…

— Да плевать, кто тут сбежится! Я плачу полторы штуки баксов за ночь в этом сраном отеле, за этот сраный номер, который и половины не стоит, так что могу тут бушевать и вообще делать, что хочу!

— Ты что… пьяный, что ли? — нахмурилась Таня.

Она такая красивая сейчас, всегда такая красивая, а сейчас, от него… с этими распущенными волосами, струящимися по груди и спине, они тонкие и мягкие, но очень густые, их так приятно касаться, наслаждение зарыться в них лицом, она позволяет мне это, как вообще позволяет касаться себя, как смотреть на себя, на свою наготу, как спать рядом с собой, будто в насмешку, как подачку, как…

— Да пьяный! Пьяный я! от любви! И от злости, твою мать… Как ты могла?! Ты обещала мне, что придёшь, ты обещала и не пришла. Ты… За что ты со мной так? Чем я заслужил? Вместо того чтобы помочь мне, как обещала, ты привела в дом какого-то… какого-то проходимца и он… и… Почему я должен это терпеть?! За пять лет я хотя бы раз заставил тебя стыдиться, жалеть, что ты вышла за меня? Хоть раз, хоть в чём-то я отказал тебе? Таня?! — я видел своё отражение в стёклах шкафов: взлохмаченный, бледный, зато в проклятых рыжих веснушках по всему лицу и телу, чёрт возьми, весна… в расстёгнутой рубашке… — Боже… я веду себя как истеричка…

Я, правда, не владел собой, и это было противно, не надо было пить… Я сел, скорее бессильно свалился в кресло.

— Марк… прости меня. Ну правда, я… не подумала, — растерянно пробормотала Таня.

— Ты думала, я из камня? Или скорее из мягкого дерьма, из которого ты можешь вылепить, что хочешь, да?!

— Ну что ты городишь, кто лепит из дерьма? — выдохнула Таня.

— Кто… вероятно, Бог, который сделал нас, — уже без сил проговорил я.

Таня подошла ближе и присела на подлокотник кресла, в котором я сидел.

— Скажи лучше, что там у тебя в порту? — сказала она, сидя рядом, но, ещё не решаясь, коснуться.

Я выдохнул, стараясь привести в порядок течение мыслей и вспомнить, что я думал вчера или уже позавчера до того как начал злиться.

— Всё очень плохо… всё… как я и думал. Течёт ручей героина, причём в обе стороны. Героина, и кокаина оттуда к нам. И если героиновый во многом транзитный, то кокс — весь для внутреннего потребления…

— Они… поняли, что ты знаешь?

— Если бы поняли, уже бы или кончили, или попытались купить. Но я прикинулся мажором-дураком, который на мамочкиных возможностях руки греет. Тань… мне это не нравится. Я хочу помешать этому, слышишь? — я посмотрел на неё. — Я сам торчок, причем я торчал жёстко, но… как известно, бывших наркоманов не бывает, потому я и знаю, как… а эти ручьи превратятся в реки, сколько жизней они утопят? Скольких детей… Я должен… ну хоть как-то, слышишь, Тань… надо что-то придумать. Тут ещё Чечня эта грёбаная, как чёрная дыра, через которую втекает и вытекает всё без всякого контроля. Понимаешь?

— И что ты сделаешь с этим? Спецслужбы подключишь? — спросила Таня.

— Спецслужбы? — я посмотрел на неё.

— Думаешь, им можно верить?

— Верить?.. О вере речь не идёт, когда такие деньги и власть… нет, дело не в вере и не… Слушай, надо подумать… это…

Ну вот, я же говорил. Я упёрся в стену со своими эмоциями, примешавшимися к этому делу, а Таня смотрит всегда совсем под другим углом…

— Спасибо, Танюшка… ты, как всегда, — я улыбнулся, потянув руку к ней. — Слушай… поужинай со мной? А? Я закажу. Ну пожалуйста, что тебе жалко? Побыть с мужем пару часов, неужели я прошу так много?

— Хорошо…

Я погладил её бедро, до колена, джинсы плотно облегают её ноги. Но Таня только похлопала меня по ладони и поднялась, подходя к зеркалу. Я встал и подошёл к ней.

— Останься со мной?

Мы отражались там оба, я сейчас не хочу смотреть на то, как мы прекрасно смотримся вдвоём, я не хочу видеть себя, слабого и нелюбимого, нежеланного, потому что перед моим мысленным взором стоит тот, кто моя противоположность, кто ничем не лучше, но почему-то пустил корни в её душе. Почему? Что в нём? Что в нём лучше?!

— Я и так с тобой, — улыбнулась Таня.

— Останься, отдохни, ты бледна, устала… Я всегда вижу, что ты устала или больна, ещё немного, и ты заболеешь, останься хоть на эту ночь? Одну ночь?

— Ты такой добрый.

— Я совсем не добрый, — и я сжал её плечи, притягивая её к себе.

Да, мы касались друг друга, обнимали и гладили по волосам, по лицу, по плечам, да, она делала это как, наверное, делают с кошками, я делал это, потому что желал её тела и так получал крошки, мелкие брызги от океана, который плескался рядом и не давался мне.

— Танюшка… — я наклонил её к себе, прислоняя спиной к своей груди, а руками заскользил по её телу, её кожа грела мне ладони сквозь тонкую ткань жатого хлопка, вот здесь, на груди между вышивками застёжка, я скользнул пальцами туда.

— Марк… милый, ну ты что? — Таня поймала мои пальцы.

— Дай мне хоть что-то, Таня… почему иным все, а мне ничего?

— Марк… что ты вдруг? От водки? — Таня развернулась ко мне и протянула руку к моему лицу даже как-то участливо.

— Я пил виски.

Я разозлился, жалеет меня, жалеет, как… несчастного больного пса. Таня-Таня…

— Дай мне, Таня… ну хотя бы…

И я прижался ртом к её губам, прижимаясь сам к ней.

— Ну… хотя бы… хотя бы поцелуй меня? Ты никогда меня не целовала, — прошептал я, оторвавшись на миг, и продолжая руками шарить по её телу.

— Господи, Марк… какого чёрта ты напился? — Таня отодвинула меня, вернее попыталась, но я сильнее и мои руки длиннее.

— А как ты думала, я поступлю, когда ты… привела в наш дом…

— Это не наш дом, это отель! — беспомощно воскликнула Таня.

— Если мы здесь оба, значит, здесь наш временный дом.

— Я извинилась, ну что ещё? Всё как-то… Да перестань же!

Но я довольно ловко расстегнул пуговицы на её джинсах… Как давно я не касался того, что там запрятано…

— Ну ты что?! — Таня попыталась оттолкнуть мои руки. — Ты хочешь, чтобы я ушла?!

— Уйдёшь, я закажу его! — сказал я очень тихо, но очень ясно, и близко глядя ей в глаза.

— Что?!

— Я не повторяю, — сказал я. — Останься сегодня и пойдёшь к нему завтра. Более того, я сделаю всё, что ты попросишь, как не делал до сих пор. Я не помогал тебе с Куриловым и Вальдауфом, ты не просила. Но я помогу этому, чем он занимается? Музыкой? Ротации-чертации, через месяц его группа будет на вершинах хит-парадов. Хочешь?

Я засунул ладонь ей в джинсы, мягенькая шёрстка примялась жесткими штанами, а трусики из тонкого шёлка…

— Марк… ну… ты что?.. — она не дала мне продвинуться дальше.

Я отпустил её. И снова подошёл к мини-бару.

— Или останься сама, или я напьюсь и…

— Ну перестань! Что за блажь?

— Блажь?! Ну, может и блажь, пусть блажь! Но или ты ляжешь в постель, или он ляжет в гроб.

— Ты дурак, что ли? Обольститель, тоже мне…

— Да я не умею обольщать, чего там, — я пожал плечами. — Мне не приходилось. Тебя вот в жёны заманил, а ты сестрой сделалась мне. Я больше не могу.

— До сих пор мог, а теперь…

— А теперь не могу! И ты обещала, если мне станет невмоготу, ты… ты обещала мне. Ты помнишь?

Я налил виски, но не пил, поболтал тающим льдом по стенкам.

— Вот так ты… хорошо… сам не захочешь! — разозлилась Таня.

И со злостью сбросила кеды, блузку и стащила джинсы вместе с трусиками, оставшись в облачении из своих чудесных волос. Белая кожа, белые волосы, они подсвечивают её тело, даже чисто эстетически это очень красиво, очень, как будто она изысканный цветок, магнолия, к примеру… «Сам не захочешь», ну-ну…

— Что дальше? Здесь?.. Или, как ты приказал, в постель лечь? — вздрогнув ноздрями, спросила она, бледнея, губы при этом странным образом стали ярче.

— Тань, я не знаю, я девственник в этом смысле, — сказал я, пожав плечами, и искренне веселясь её злости.

Таня тут же почувствовала это и, вздохнув, провела по волосам, успокаивая свой гнев.

— Слушай, ну что мы… как эти, какой-то цирк… Марк, ну это смешно… — попыталась она.

— Ты думаешь, мне смешно? — я расстегнул брюки и показал ей, что мне вовсе не до смеха.

— Тьфу! — её злость сама по себе так мила и забавна, что за одну эту нашу перепалку я бы влюбился в неё.

Махнув рукой, Таня направилась в спальню. Когда я вошёл вслед за ней, она откидывала покрывало с постели, приятно было любоваться грацией её обнажённого тела, игрой мышц под кожей. Какого чёрта я не должен этого хотеть? Потому что когда-то по дурости пообещал? От любви и пообещал… дурак, всегда остаёшься в дураках, как только открываешь душу…

Таня, зло взглянув на меня, улеглась на свою половину, потом вспомнила, завернула жгутом волосы и просто легла на спину, не накрываясь.

— Пожалте, барин, — сказала она, а мне был виден пульс, бьющийся точкой между рёбер и над солнечным сплетением, до которого почти доходил тонкий-тонкий шрам, отсюда с трёх шагов его не видно, я просто знаю, что он там есть. Когда-то на мой вопрос об этом она соврала мне, что сделала себе грудь, и шрам остался от операции, я верил недели две, а потом Платон рассказал мне, что в детстве её оперировали на сердце, и долго хохотал над её выдумкой, утирая слёзы с длинных ресниц…

Я тоже обнажился и подошёл к изножью постели.

— Что… могу делать, что хочу?

— Что хотите, ваше сиятельство. Надеюсь только, не сожрёте…

— Ну, это… может быть…

Думаю, Таня рассчитывала охладить мой пыл, залить водой своих лягушачьих шуточек и подколок, но меня они только распаляли, как всегда возбуждали её остроты. Мне не хотелось набрасываться. Мне почти двадцать восемь и я никогда не занимался нормальным сексом, какая теперь могла быть спешка? Особенно, когда я «сиятельство» и «барин», думаю, назови она меня скотиной, я повёл бы себя именно, как скотина, а сиятельству пристали изысканные ласки…

Незачем описывать то, что знают и делают нормальные люди и чего не знал прежде я, что это значит, впервые упиться тем, чего так долго хочешь, желать выпить до дна, думая о том, что, возможно, тебе больше не получить того же, вот о чём я думал, приступая… Но я сразу забыл обо всём, как только ощутил аромат её кожи…

Наверное, есть вещи, которых стоит ждать и желать долго, чтобы почувствовать до конца их волшебство. Да, я никогда этого не делал, да я вообще мало что делал, но если в прошлом мне приходилось действовать рассудочно, или подчиняться желаниям других, о чём я не хочу больше помнить, то теперь моё тело само всё знало и вело меня…

…Платон сказал мне как-то вскоре после знакомства с Марком:

— Тебе не кажется, что он… любит тебя как-то… как-то слишком?

— Слишком?

— Слишком сильно.

— А так бывает? — засмеялась я.

— Танюшка, я не шучу, такая страсть может граничить с одержимостью.

— Вовсе он не одержимый, не выдумывай, — мне хотелось защитить Марка немного, всего объяснить я не могу, но хотя бы попытаюсь. — И никакой страсти, мы… ну в общем, даже не спим вместе. Мы друзья.

— Это напрасно. Надо спать, даже если не хочешь, иначе он… и правда свихнётся на тебе, — серьёзно сказал Платон. — А не хотела его, зачем замуж шла? Ох… чудишь ты, Татьяна…

Однако Платон был сам достаточно сведущ, да и круг его общения настолько обширен и только увеличивался, что до него через некоторое время дошли россказни о Марке. Он сказал об это мне, глядя внимательно, хотел понять, видимо, знаю я или нет.

— Господи, Плато-он, — протянула я.

— Нет, я понимаю, ты из самых правильных меркантильных побуждений вышла за него и не прогадала, конечно, но… Чего он влюбился-то тогда? — Платону было так странно это всё и не укладывалось в его схемы, в которых он жил и смотрел на мир, и которые, кстати, он не применял к самому себе, как и все люди: для всех одно, а «я же — особенный человек».

— Ну я тоже его люблю. И даже очень.

— Ой, да ладно, заливать-то! — скривился Платон. — Он для тебя… как котик со сломанной лапкой. Причём здесь любовь?

— Как это причём? При всем том же.

Платон посмотрел на меня, качая головой.

— Это не игра. Лучше порви с ним сейчас.

— Я… не могу. Марк мне тоже нужен, как и я ему… — ну что рассказывать ему про эту дурость с Боги и Вальдауфом, чтобы он цокал языком и смотрел проницательно, потому что знает немного больше обо мне, чем другие? Чтобы пенял, как я неправильно веду себя? Ну а как правильно, Платон?! Как ты? Ты сам знаешь, что всё сделал неправильно с собой…

Этот разговор был почти четыре года назад, и вот сегодня я вспомнила его, потому что Марк и, правда, слишком уж любил меня, особенно, если учесть, что во мне нет ответной страсти и желания, его чувства сразу обременили меня, и добро бы в истинном смысле, а так получалось, я будто снисхожу… И почему я ввязалась когда-то в эту его аферу с женитьбой? И почему поверила, что он не станет испытывать ко мне обычных чувств? Но ведь тогда так и было. Даже на свадьбе ещё так и было… И после все пять лет мы жили так счастливо, как мало кто, думаю, живёт, в полном согласии и взаимопонимании. Поэтому я и привела сюда Володю, не сомневаясь ни мига в том, что Марка это никак не заденет. Как я сглупила, всё забыла в своём спокойном благословенном существовании… Ох, какое наказание…

Но теперь мне хотелось сказать ему: «Нет во мне никакого сокровища, я такая же, как и все», но откуда ему знать, какие все… Вот такая ответственность легла на меня…

Он был очень нежен, даже неожиданно, или напротив, ожидаемо, он вообще нежен со мной, и кончил с громкими стонами, почти крича, и едва ли не со слезами, это оказалось так трогательно и возбуждающе, что и меня вытолкнуло будто куда-то в небо, ослепляя и оглушая горячими волнами нежности к нему. И, едва он смог открыть глаза, задыхаясь и с клокочущим сердцем, которое ещё било меня в грудь тоже, будто расталкивая моё, пытаясь разбудить, заставить биться, не понимая, что оно холодно, оно мертво, спросил:

— Т-те-ебе… х-ха-а-ра-шо? Х-хоть… не-ем-ного?.. Танюша-а…

Вместо ответа я поцеловала его, потому что да, было хорошо, как он сам говорит, чистая физиология, но мне-то хотелось думать, что я нормальный, одухотворённый человек, живу душой, не телом. Оказалось, тела намного больше…

…Поцеловала… до этого она позволяла мне целовать себя, не противилась, но не целовала. И оказалось, что и о поцелуях я ничего не знаю, вернее, не знал. Вот когда я вполне овладел ею, не раньше, но теперь, когда она, прикрыв веки, касалась моего рта губами и языком так горячо и нежно, что мир завертелся передо мной, снова скручиваясь в тугой жгут желания и разливаясь морем счастья. Вот почему ты никогда не целовала меня, знала эту тайну, настоящие поцелуи — это золотые ключи от всех райских врат…

И ещё одно я понял, что Бог, несомненно, мужчина, потому что создал женщину такой: бесконечный источник наслаждения. И почему мне не открылось это прежде? И почему я не видел в женщинах ничего притягательного? Впрочем, я не видел и в мужчинах… я вообще ничего этого не видел.

Ночь накрыла город и комнату, огни с улиц и от купола собора освещали помещения, отражаясь от наших тел.

— Марк… ну, уймись, что ты как… последний день Помпеи? — прошептала Таня, пытаясь остановить меня. — Ну… пожалуйста…

Я приподнялся.

— Конечно, последний, одна ночь…

— Ну почему одна-то?.. Господи… — выдохнула Таня, видимо, я, и правда, уже сильно донял её. — Что, ты…

— И… дальше… ты… будешь со мной… как…

— Да буду, что теперь… только… давай без… одержимости. Я же не из пластика… — она погладила меня по лицу, надеюсь, не очень ненавидит меня. — И… Давай поспим?

Я покачал головой.

— Я засну, ты сбежишь.

— Да не сбегу.

— Обещаешь?

— Обещаю, спи…

— Ты куда? — приподнялся я, потому что она скользнула из постели.

Таня обернулась, совершенно обнажённая, растрёпанная.

— Господи, «куда»… На кудыкины горы, Марк! Писать хочу, «куда»…

Когда она вернулась через несколько минут с заплетёнными в косу волосами, умытая и даже пахнущая холодной водой, я обнял её, притягивая к себе.

— Но только спим, — сказала Таня.

— Спим, да… но двух одеял больше не будет…

Она только вздохнула, пристраивая голову на подушке и мои руки на себе, чтобы не мешали спать. Ну, что же, вот я и в раю…

…А вот где теперь я, я не знаю…

Глава 2. Семейные ценности

Интересно, удивилась бы моя сестра, если бы узнала сейчас, что в эти самые мгновения, и я так же лежу, глядя в ночь, без сна и думаю то же: «где я теперь?», удивилась бы она?

И даже ситуация похожа, но немного. Только я лежал не с женой, и не с Катей, я лежал в постели с главредом, только не подумайте, она — женщина. Притом даже вполне красивая, холёная и я готов был бы расхваливать её на все лады вслух и даже про себя, если бы она не была моим начальником, и это и было самое противное. Но Таня испытывала какие-то добрые чувства к этому своему странному мужу, который вообще-то казался мне опасным маньяком, который или не дорос до маньяка, или его жизнь протекала так благоприятно, что эти задатки превратились в одарённость, с которой он вёл свои дела.

Впрочем, о них мне было почти ничего не известно, я мог только догадываться о масштабах его дел по его тратам, потому что официально у него была небольшая фирма «Печати и штампы», которая занималась изготовлением печатей, визиток, экслибрисов, их Марк рисовал сам и действительно очень тонко и даже увлечённо, но, по-моему, он занимался этим нарочно для того, чтобы в это время размышлять, как другие вышивают, вяжут, гуляют по лесу. О чём именно размышлял Марк Лиргамир можно было только пытаться догадываться, он ездил по всей стране, иногда с Таней за границу, везде они снимали неизменно самые дорогие отели и виллы, так же как и одежду, машины, обстановку в их квартире, впрочем, весьма скромной по его запросам. Но он обмолвился как-то, что в Москва-сити для них строится квартира, и дом в Завидово, или ещё где-то, говорил, что хотел бы купить виллу в Италии или Испании, они не были обычными богачами и не стремились только на какую-нибудь Рублёвку. Откуда спрашивается у владельца крохотной фирмы из шести человек, один из которых директор, второй бухгалтер, третий шофёр, четвёртый резчик, пятый — уборщица, и Марк — шестой, художник и владелец. Причём доход был не то что минимальный, но никакой, заказов было не более десяти в месяц, а зарплаты, и неплохие, он платил исправно, не так как по всей стране, с задержками. Когда-то один из моих приятелей-осведомителей, работающий в органах и дающий мне иногда кое-какую информацию, которую я мог использовать в работе, в ответ на мою просьбу «пробить» моего подозрительного зятя, сказал через некоторое время:

— Ну что сказать тебе, Платон, утешительного не скажу, — Костин выдохнул, доставая сигареты, Господи, «Космос» курит, я предложил ему «Сamel», но он только качнул головой: «Не стоит, привыкну, в отделе решат, что я взяточник». И продолжил: — Ну в общем, Платон, сказать, что тебе очень повезло с родственничком не могу. Юность у Марка Лиргамира была… скажем, весьма бурной. Это очень мягкое и интеллигентное определение. Наркотики, групповой секс, передозировки, причём в их компании умерли ребята, историю замяли, но… то ли они сами разбодяжили героин не тем, то ли им просто не повезло, теперь уже не поймёшь… Но потом он ушёл в глухую завязку и… в училище вернулся, и женился, вот, даже, — Костин показал на меня, будто он на мне женился, хотя… в известном смысле и на мне.

Мы шли с Костиным по бульварному кольцу, хрустя подмерзшим льдом, потому что был февраль, и после оттепели снова подморозило, обыкновенный серовато-синий зимний день, когда кажется, что зима не кончится никогда. Да, когда я был сначала в Лондоне, а после переехали в Вашингтон, я думал, чокнусь. И не от ностальгии, вовсе нет, что мне было ностальгировать, если ничто не мешало мне вернуться, ничто, кроме собственных амбиций и ожиданий, что вот-вот для меня распахнётся беспредельные возможности реализации моих талантов, сила которых распирала меня, как телесная сила распирает мышцы. Так что я мучился со скуки, все эти красивые, правильно устроенные, замечательно освещённые города с магазинами, полными прекрасных товаров, которые так радовали мою жену, пытавшуюся сохранять достоинство, отправляясь по их сверкающим коридорам, всё это благополучие хорошо для того, чтобы просто жить здесь, а не быть журналистом. В моём понимании журналист это борец с несправедливостью, язвами общества, замалчиванием преступлений и тому подобным, но здесь это было исключено. Местные язвы меня не волновали, а писать о прекрасном, как было модно теперь, или загнивающем, как было модно прежде, Западе мне было скучно, я не смог бы написать ничего толкового. Поэтому, проработав полтора года, вопреки желаниям и ожиданиям моей жены, я запросился назад, в Москву, и едва смог убедить Иконникова, который когда-то говорил мне, что я напрасно уезжаю, способствовать моему возвращению. И вот, я вернулся. А тут всё оказалось совершенно по-новому, настолько иначе, что я вообразить не мог, когда уезжал в 90-м. Советского союза, партии, комсомола нет, зато магазины полные товаров есть и не хуже, чем там, откуда я приехал, отец и мама живут вместе в Москве, потому что Таня, Таня! купила им квартиру, сама Таня замужем, но не за Лётчиком. Ленинград стал называться Петербургом, и там Таня купила себе квартиру. Но, правду сказать, её квартира до сих пор ещё отделывалась, что она там хотела сделать не знаю, но там не жила, когда приезжала со своим мужем. Так что за два года изменилось почти всё, даже то, что, кажется, не могло измениться.

Начался 1993й год, когда мы говорили с Костиным. И он, делая драматические паузы, рассказывал мне о моём зяте, произведшем на меня неоднозначное, странное впечатление. С одной стороны Лиргамир не мог не понравиться, он был интеллигентен, интеллектуален и превосходно воспитан, к тому же очень радушен, очевидно обожал Таню, правда, этого было не скрыть, даже как-то восхищался ею, к тому же сам он был хорош собой и неглуп, даже остроумен, с ним было приятно и интересно поговорить, слышать то, что он говорит о происходящем вокруг, сейчас все об этом говорили, но он высказался только, когда я предложил эту тему, а до того говорили о том, о чём говорят интеллигентные люди: кино, Таня рассказала о новой моде, что было интересно Марине, новые театральные постановки, тогда выходил новый балет в «Большом» и Марк с Таней собирались пойти…

Он ничем не был похож на Летчика, и я растерялся, но даже, если бы не моё природное любопытство, я хотел всё же понять, с кем почему-то Таня связала свою жизнь.

–…Однако в училище он проучился снова только полтора курса. И открыл фирму. Но, по-моему, натурально «Рога и копыта», хотя и без зиц-председателя, потому что никого теперь за такие вещи не сажают.

— Ты думаешь… он отмывает деньги? — спросил я, удивляясь, неужели этот красивый московский парень, мой ровесник, между прочим, с такими длинными белыми пальцами, изысканно утончёнными чертами лица и белокурыми волосами, вот такой весь… не знаю, художник может быть, участник изощрённых и даже извращённых оргий, вполне могу представить, даже наркоман, это тоже подходит, но отмывать деньги мафии…

На мой вопрос Костин кивнул.

— И чьи? Ты знаешь?

Костин только загадочно скривил рот.

— Ты не поверишь, Платон. Свои.

— Не понимаю… какие свои?

Костин пожал плечами.

— Если бы кто-то знал, он, наверное, уже сел, хотя… Короче, никто не знает, чем конкретно он занимается, никто не брал его в разработку. Он проходил только как родственник по делам смертей его дедов и бабок.

— Ну да… об этом я слышал, — вспомнил я, рассказывала Таня, сам Марк тоже упомянул и не раз, вся эта история была тогда ещё свежа.

— И что, он имеет отношение?

— Не думаю, — Костин закурил следующую сигарету. — Хотя ему прямая выгода, он наследник. Но я не думаю, что Марк Лиргамир это провернул, там если и убийства, то это работа суперпрофессионалов, которым твой зять, конечно, ещё стать никак не мог успеть… хотя… кто знает.

— То есть Марк Лиргамир… тёмная лошадка? — разочарованно спросил я.

— Кроме того, что он голубой я ничего определённого о нём не скажу. И что твоя сестра… хотя он смазливый, может, втюрилась, дурёха, и надеется на путь истинный его вывести, знаешь, как бывает у девчонок: «Он меня любит, ради меня весь мир забудет»?.. Хотя она и не такая наивная, думается, за границу ездила работать уже два раза, пара месяцев целое состояние в кармане, у нас-то столько заработать, это, я не знаю, кем быть…

— Но Марк зарабатывает больше?

— Ты спросил бы.

— А я и спросил. А он сказал, что дедово имущество проживает. Врёт.

— Врёт, — кивнул Костин. — И квартиры, и то, что в них никто ничего не тронул до сих пор, на охрану поставлены, как законсервировал. Даже дача… Он… я думаю, теневик какой-то, Платон. Мать во Внешторге, он ещё несколько лет назад оседлал торговые потоки.

— И что? Не понимаю…

— Раньше, при совке с барыгами всевозможным сотрудничал, за определённую мзду, теперь фирмы-посредники существуют на подставных лиц, а на деле — его. Сеть только ширится. Но… ничего преступного. По крайней мере, пока. Между прочим, если бы ты не просил, я вообще ничего не знал бы о нём, нигде он не фигурирует, о нём никто не знает. А так… да тоже, знаешь, даже каким-нибудь бывшим ОБХС не к чему придраться. К нему деньги реками текут, все в тени, и ничего незаконного…

— Так он… миллионер, что ли?

Костин кивнул:

— Мультимиллионер. Долларовый притом. Твоя сестрёнка-то и не в курсе, небось, девчонка совсем, — усмехнулся Костин, ёжась.

А вот в этом я не был бы так уверен, как ни странно, Таня и Марк довольно близки, и потом Таня совсем не такая девчонка, как другие её ровесницы.

— Не уговаривает вместе с мамашей в училище вернуться?

Он засмеялся, нос красный, даже и посинел, возвращаться надо. Н-да, я много чего ожидал, но того, что Марк теневой магнат не предполагал, опасался, что каким-нибудь наркодилером подрабатывает, думал, чтобы Таню не замазал, а он…

Я Таню спросил о нём, узнал с удивлением, что они не спят вместе, потому что, что бы ни говорил Костин, а на Таню её муж смотрел, как полагается нормальному мужику его возраста, тогда я и сказал ей, что не стоит отказывать ему, если он этого хочет, и не потому, что могут быть измены, а потому, что то, как Марк смотрит на Таню, как говорит, как обращается с ней, мне казалось немного избыточным. А любая избыточность пугает.

Но это всё хоть и занимало мои мысли, но недолго, выяснив для себя картину настоящего, я стал жить дальше. Но без сюрпризов со стороны Тани не обошлось. Вскоре, в течение года, наверное, выяснилось, что вместо того, чтобы быть нормальной женой своему мужу, она встречается с двумя мужчинами. Один был её одногруппник и ещё один — известный художник, её профессор. Я узнал об этом, потому что возник шорох, что Вальдауф уходит от жены, это заинтересовало меня, как журналиста, хотя я и не писал светских хроник, но работал уже в то время на телевидении, думая, как бы мне вернуться на прежние мои позиции, когда я, благодаря Таниным ужасным злоключениям прославился, написав несколько острых статей. Пока мне не удавалось повторить тот успех. Многие помнили моё имя, но время теперь текло так быстро, а самые яркие события я пропустил. И вот среди развала, распада, беготни из издания в издание, потому что газеты и даже телеканалы стали то закрываться, то открываться с новыми названиями и новыми хозяевами, вместо пары десятков государственных, появились в короткое время пара сотен новых, частных…

И вот такая подковёрная информация, осведомители у меня теперь были всюду, притекла из самого театра. Я поехал, пусть супруга Вальдауфа балерина не из прим, но известная, проник со своим удостоверением за кулисы, иду коридорами, девушки хорошенькие, мно-ого, я знал о Катиной мечте, о балете, но чтобы она одна из этих, многих? Нет, Катя единственная…

Но я отвлёкся на свои мысли и чуть не прошёл мимо цели, но именно благодаря этому услышал больше, чем мне сказали бы в возможном интервью.

–…Да нет же, Катерина Петровна… девчонка! Студентка его, такая же художница, чтобы они провалились, малевалки эти… он всегда заводил пару-другую интрижек, я понимаю, он художник, ему нужны свежие эмоции, музы там… ну и ладно, но… Когда мы поехали с ним в отпуск, смотрю, а у него все блокноты в набросках, раньше бывало, но редко, он не пейзажист, вы знаете, а что рисовать в Крыму, кроме природных красот?.. А тут девица…

— Девица? Господи, ну и что…

— Да, казалось бы, ничего… но… понимаете… её было как-то чересчур много. Ну ладно, набросков десять-двадцать, но два блокнота… но как-то отговорился, я допытываться не стала…

— И правильно.

— Вот-вот… Но он стал каким-то… не знаю, не таким. Пропадал в мастерской как никогда. Год прошёл, всё вроде было спокойно… кроме того, что он стал какой-то рассеянный, похудел и… Вдруг сказал: «Мы должны развестись, я люблю другую. Прости», ну, безумие какое-то, и всё… Мы столько лет вместе, столько пережили всего и вот… я опешила, конечно, даже не сказала ничего, просто какой-то столбняк… а потом… Я… как-то поехала туда, в его мастерскую… и… знаете, что: я не видела ещё такого… вся мастерская увешана портретами. Одна и та же… я тогда — в училище, надеялась застать его, ведь неделями пропадал…

— Пошла бы в дирекцию…

— К ректору? А что скажешь? Не старые времена, свобода теперь… как-то стыдно стало. Скажут: «чего ты хочешь, старая дура?».

— Ну какая ты старая?

— Никакая… в новом спектакле роли уже нет… уходить пора… ладно, потом об этом… Так вот, приехала за мужем, а увидела её.

— И как?..

— Да плохо, Катерина Петровна… такие как раз с ума и сводят… Таня Олейник…

Я задрожал, просто до пяток пробежала дрожь, уходя в пол. Как это мне повезло не войти и не представиться, вот ужас получился бы… Скажет, сестра увела мужа, а брат пришёл поглумиться… Так что я сбежал. Таню мне ремнём хотелось отлупить.

Я сам приехал к училищу, встретить её, проводить до дома и поговорить по дороге. Но из здания училища она вышла с парнем, крупным, вроде меня, он смотрел с обожанием, я незаметно пошёл за ними, у метро они расстались, причём Таня на мгновение прижалась к нему с поцелуем, он пошёл назад, оглянувшись несколько раз и продолжая улыбаться самому себе…

В метро я Таню и нагнал. На мои гневные вопросы об одном и о другом, Таня молчала всё время пока я говорил, наконец, мы вышли из метро, и пошли по Садовой, к её дому. К их с Марком дому.

— И что ты молчишь? — спросил я, сердясь на её спокойствие.

— Жду, пока ты проорёшься — сказала Таня.

— Какая же ты…

— Ну какая? Вот мне интересно, Платоша, у тебя жена и Катя, твой сын растёт с чужим человеком и чужим именем, но никто тебе не устраивает головомойки за это. Как ты думаешь, почему?

Я даже остановился и сказал:

— Может быть, потому что меня это терзает? Все годы терзает… И я не считаю, что это нормально. А ты…

— Опять… с чего ты взял, что меня не терзает? Ты давно уже мог бы жениться на Кате, ну, пока эта твоя курица была при сильных мира, и пока ты хотел свалить из Союза, я понимаю, но теперь?! Ванюшка уже никогда не привыкнет, что его отец…

— Ну не надо! — простонал я, отворачиваясь. — Умеешь ты…

Таня осеклась и, помедлив немного, подошла ближе и погладила меня по плечу.

— Ты… Платоша, ты… прости меня. Я… это потому что я виновата… Правда. Сама знаю… Хочешь, я расстанусь с обоими, давно надо… да и начинать не надо было, но… как-то всё случилось… не знаю даже, что сказать.

— Танюшка, я… ты права, я не должен был тебе читать нотации, кто угодно, не я. Но уводить мужа у женщины, которая…

— Господи, да и не думала я уводить! — воскликнула Таня. — Сам какую-то ерунду придумал, мол, я замуж вышла ему назло, потому что он женат, а я… и значит, ему нужно развестись, чтобы мы были вместе… как слепые… слепые, глухие и слабоумные.

— Танюша, когда любишь, разум теряешь в первую очередь.

— Ну… возможно…

— Послушай, а если Марк узнает о твоих художествах?

— Марк знает. Ему плевать.

— Почему? Потому что он гей? Ты из-за денег вышла за него?

— Да, — она пожала плечами. Ну, хоть честно.

Но этот разговор, происходившей почти три года назад, повлиял и на меня. Таня права, давно надо было соединиться с Катей. И я направился домой с чётким намерением сегодня же поговорить с Викой. Действительно, нам давно уже надо было расстаться. Ещё в Лондоне надо было, но… не принято разводиться во время заграничных командировок.

А приехав, я почему-то снова не сделал этого. Почему? Потому что я привык жить так, как мы живём? Или потому что мне нравилась свобода, которая была у меня в этом браке с Викой. Вот как у Тани с её Марком. Разве с Катей я буду свободен? Да я и не захочу свободы, я это знаю, когда она рядом, всё остальное перестаёт существовать, а мне всё казалось, что этого самого, остального в мире так много, что мне надо ещё немного, ещё совсем немного, но насладиться им. Даже другими женщинами.

Поэтому сейчас у меня были два параллельных романа, с молодой девушкой, моложе даже Тани на два года, она была такая хорошенькая, такая молоденькая и её неопытность и даже простодушие, граничащее, может быть и с глупостью, очаровывали меня, а вторая — взрослая дама, директор художественной галереи на Волхонке. И ту и другую звали Машами, между ними была разница двадцать лет, этот контраст возбуждал меня, а ещё очень льстило, что обе влюблены в меня как кошки.

У молоденькой Маши я был первый мужчина, и мне кажется, она уже рисовала планы на нашу свадьбу, у второй недавно умер пожилой муж, и, я не думал, что она тоже имела какие-то планы относительно совместной жизни, и была такой образованной и умной, что я, бывало, слушал её часами, а сама Марь Пална готова была часами и даже сутками говорить. Впрочем, всё, что она рассказывала, было очень интересно и даже познавательно, и я запоминал всё сходу, надеясь козырнуть при случае.

Марь Пална неплохо знала Вальдауфа, даже приятельствовала с его женой и я некоторое время назад выслушал целую лекцию о вреде лимитчиц в Москве, готовых вырвать глотки всем.

— Думается мне надо установить ограничение…

— Лимит, — вставил я.

И она радостно подхватила:

— Именно лимит на пребывание этих девок в столице. Отучилась и под зад коленом. Когда раньше распределяли из ВУЗов, этих девок тут не оставалось в таком количестве. А теперь беспредел во всём.

— Марьяша, я ведь тоже лимитчик, — улыбнулся я сладко и сладострастно.

— Ну, ты парень. Мужчин не касается.

— Тогда какой-то половой фашизм начнётся.

— Плевать! Главное, чтобы это безобразие прекратилось. Невесты без места…

Я не мешал ей упиваться своими теориями и мечтами, тайком поглядывая на часы, потому что свидания с Машами я всегда назначал на один день, потому что иначе я путался. И по старшинству…

Вторая Маша была как раз из этих, лимитчиц, ну, то есть, ещё нет, но вскоре станет, ещё два года и она окончит свой МИСИС, домой в свой Тамбов она не собиралась. Она собиралась замуж, и подозреваю, что за меня. Так вот, надо такому произойти, что Маши, с разницей в двадцать лет и в два часа сообщили мне, что беременны.

Надо сказать, я не поверил. Моя жена пытается забеременеть уже скоро шесть лет и уже начала закидывать удочки насчёт ЭКО, причём где-то за границей, выбирала тут клиники на той неделе, хотя я сказал, ещё три года будем стараться обычным способом, а если не удастся, то обратимся за помощью. Мы ходили по врачам, и нас находили здоровыми. Но мне кажется, всё дело было в том, что я очень не хотел, чтобы всё получилось, связать себя навсегда с Викой… мне это казалось какой-то страшной пыткой. И я приготовился к разговору, который положит конец нашему «чудесному» браку, в котором не было ни капли правды, ни одного настоящего чувства с самого начала. Думал, вот приду домой и…

Но тут меня застал Танино сообщение на пейджер с просьбой позвонить. Я позвонил, и она сказала мне буквально следующее:

— Платоша, привет!

Мы встречались, созванивались и разговаривали часто и были, в общем, в курсе дел друг друга, больше чем родители, которым мы рассказывали только то, о чём нельзя умолчать. Вот скоро придётся о разводе рассказать…

Но неожиданных звонков от Тани обычно не было.

— Платоша… ты помнишь Володю Книжника?

— Несомненно, — как я мог не помнить?

— Платоша, ты можешь… Одним словом, Володя — музыкант, у них группа, и…надо бы им интервью или сюжет на ТВ, ты можешь что-нибудь придумать?

— Ну ты даёшь… Группа… Какой хотя бы, как его… жанр?

— Хэви-металл. Да и… что бы там Володя ни делал, мне нравилось бы, ты же понимаешь… Но есть люди, которые говорят, что они очень хороши.

Я начал лихорадочно соображать после Таниных слов, конечно, для Книжника и я сделаю всё, как он когда-то сделал для Тани…

— Танюшка, перезвони завтра, часа… где-нибудь в час? Только ТВ мало… Когда приедешь? Он с тобой поедет? Или… А Марк? Э-э… не против?

— С чего Марку быть против?

Я ничего не понял, и не стал бы расспрашивать, но одно дело её художники, которых она так легко оставила, едва я сказал, что надо это сделать, а тут целый Книжник… Но сейчас я должен подумать о том, как выполнить Танину просьбу, тем более что застала она меня, конечно, врасплох. В тот момент, когда она звонила, я был в редакции «Нашего времени», куда я не так уж давно пришёл и осваивал тут нишу острого социального репортажа, потому что при всей популярности и хорошем заработке разнообразных светских новостей с их пикантностью, возня в этом грязном белье не приносила мне ни удовлетворения, ни радости и слава скандального обозревателя мне тоже не улыбалась.

Оставалась политика, но это зона пока закрытая, и я ещё не решил для себя, стремиться мне туда или не стоит. Меня не пугали перспективы погибнуть, хотя по глупости попасть под раздачу, конечно, не хотелось, но чтобы приблизиться к высшим кругам, надо зарекомендовать себя, как серьёзный журналист, а в моём активе пока было всё тоже дипломное расследование. Телевидение в этом смысле тоже могло послужить замечательной лестницей или мостом, как ни сравнивай. Была ещё мысль через криминальную журналистику, что тоже очень перспективно в наше время, но и ещё более опасно. Так что я стоял пока перед камнем с тремя путями и обещаниями.

Будь я женщиной, Танина просьба подала бы мне мысль и даже тропинку стать журналистом от искусства, или обозревателем, но это для богатых дамочек, благополучных дочек или жён. Я не был ни той, ни другой, поэтому решил попросить такую заняться этим, раскрутить эту группу.

— «Металл Милиция»? Прикольно…. — улыбнулась зубастая Лена Свирс, это был псевдоним Елены Сидоровой, моей сокурсницы, с которой мы однажды протанцевали весь Новый год, и, возможно, даже переспали, хотя этого я определённо не помню, и, мне кажется, и сама Лена этого не помнит. Поэтому мы встречались нечасто, немного смущаясь тех воспоминаний, хотя продолжали испытывать взаимную симпатию. — Ты знаешь… мне кажется, я слышала что-то такое…

— У «Металлики» есть песня с таким названием, — сказал я.

— Серьёзно? — улыбнулась Лена, поднимая голову от компьютера.

Я смотрел на неё и думал, она такая страшненькая, но при этом такая привлекательная, что у меня и сейчас защекотало в животе. Но заняться сейчас ещё и Леной…

— Нет, мне кажется, я слышала о них и так. Питерская группа, по-моему… И что ты хочешь? Интервью, репортаж с концерта?

— Для начала интервью хотя бы.

— У них есть клипы или что-то такое?

— Я узнаю, — сказал я.

— Ладно, Платон, пускай приезжают после праздников, десятого, часов в десять, скажут, что твои, я пропуска оставлю. Скажи, пусть берут с собой всё, что у них есть. А чего ты вдруг за них вписываешься? Друзья твои?

— Да… сестры моей, одноклассники.

— Сестры? Это Тани?

— Вы знакомы?

— Нет, но когда готовили выставку Вальдауфа, слышал о таком, надеюсь? Ну вот… говорили о твоей Тане. Она у него на курсе?

— Да, кажется, — поёжился я, не хотелось, чтобы Лена сказала, что слышала о том, что Таня любовница и протеже Вальдауфа, пусть теперь времена терпимости и даже какой-то вседозволенности, но мне не хотелось бы, чтобы люди обсуждали интимную жизнь моей семьи.

— «Кажется», ну даёшь… самая талантливая его студентка. Он сам говорит, что, по его мнению, она даже талантливее его.

Я кивнул, не желая развивать тему, что ещё он может говорить? Теперь, что бы ни говорил этот тип о Тане, я всегда буду думать, что он делает это, потому что спит с ней. Хотя… может быть, уже и не спит? Она ведь послушная девочка, могла и бросить это свинство. Надо спросить при случае…

— Да, Платон, тебя искала наша главредша, ты бы поговорил с ней и об этом тоже, по-моему она к тебе неровно дышит. Угодишь нашей Медведице, ворота на телевидение тебе и всему, что двинется от тебя, будут распахнуты настежь, — Лена подмигнула.

Вот если бы не два объявления о беременности от женщин, которые мне совсем не были нужны, и головная боль в связи с этим, я пригласил бы Лену на кофе хотя бы. Но она сделала это сама.

— Платон, может, кофе в буфете выпьем? — и улыбнулась своей страшноватой кривозубой, но совершенно очаровательной улыбкой. Мог я отказаться?..

Это питьё кофе в буфете стало как глоток свежего воздуха в этот душный день. Мы болтали о наших, кто где работал, все делали неплохие карьеры, кроме двух или трёх, Лена рассказывала, комментируя их смешно и очень метко, как Таня делает, мне всегда это нравилось. Я смотрел на неё, на то, как она хохочет, становясь похожей на Буратино, только без длинного носа, такой же рот до ушей и весёлые шкодные глаза.

Спасибо, Леночка, если бы не ты, я, наверное, сейчас, лёжа рядом с тяжёлым боком Медведицы, заснувшей после своих пугающе басовитых стонов, просто не выдержал, встал бы и, не знаю… из окна сиганул? Да нет, поехал бы напиться…

Катюша, как давно мы не виделись, целых пять дней. Когда мы не видимся, я начинаю не то что тосковать, я об этом даже не думаю, ни о том, что скучаю, ни что люблю… Мне просто не хватает воздуха и во мне самом жизни. Будто я жив не на половину, а как те, кто в коме, тело здесь, а где всё остальное неизвестно. Вот и моё, какого чёрта оно в этой постели возле этой чужой женщины?

Я не могу ни позвонить Кате сейчас, потому что уже ночь, ни… А почему — нет?

Я встал, стараясь не шуметь, и вышел в коридор модной пустой квартиры. Вот и радиотелефон. Боясь, что меня могут застать и тогда мне не будет не только карьеры, но и настоящей жизни в Москве, потому что таких людей, как Ангелина Шульц обижать, мягко говоря, небезопасно, я забрался аж в ванную и включил душ, прежде чем набрать номер Кати. Пусть ночной звонок, который, конечно, недопустим, но что если Катин Никитский на службе, ведь это бывает часто, но если поднимет трубку он, значит, я просто отключусь, надеюсь, определителя номера у них нет…

Нет, подняла Катя.

— Катюша… — прошептал я.

— Платошенька… — выдохнула Катя, она улыбнулась, я чувствовал. По имени называет, значит, Никитского дома нет. — Ты… что так поздно? Уже два часа. Всё нормально?

— Да, кроме одного… я соскучился. Страшно соскучился, Кать?

— Ну… я тоже… тоже, милый.

— Увидимся в выходные?

— Конечно…

— В десять?

— Хорошо…

Ну и всё, воздух потёк в мои лёгкие. Мы встречались с Катей по выходным почти всегда, иногда и в будни, к счастью, у её мужа для этого была превосходная работа, его всё время не было дома. А встречались мы в Таниной квартире, то есть одной из тех, что она купила, но где не бывала…

Дверь дёрнулась, я отложил телефон и даже накрыл его полотенцем, открывая дверь с улыбкой.

— Ты что это, Платон Андреич?.. — улыбнулась громадная Медведица громадными зубами, пугая габаритами своего тела, мне почти двухметровому мужику было страшно утонуть в ней.

Сколько ещё я так выдержу?..

Глава 3. Вода в Неве похожа на чернила…

Может быть, такая тягостная тоска во мне возникла оттого, что я почувствовал, что там происходит с Таней, но я никогда не узнал об этом. Мы с Серёгой зависли у него в комнате на всю ночь. Он только посмеивался:

— Гляди, обидится твоя спонсорша-то… позвала на свидание, а он…. — и он начинал хохотать, падая на свой засаленный диван, который не разбирал даже когда приводил своих разнообразных женщин. А их у него было столько, что мне казалось иногда, что каждый день бывали по несколько. Причем, если я не был слишком придирчив до женитьбы, то Серёга вообще был всеяден. А я со времени свадьбы, оказывается, с другими женщинами, кроме Риты и не был, только сейчас понял, глядя на Серёгин ужасный диван. Выходит, я был верный муж, надо же…

На его шутки я не отвечал, чувствуя его ревность, но он сам сказал об этом, наливая водку с мутные стопки, плеская мимо:

— Ладно, Володь, ты не… обижайся, я от зависти, правда. Мало того, что Олейник, в такую, мать её… невозможную красотку выдурилась, непо-анятно как, так ещё и… предлагает нам Москву на блю-удечечке с такой лёгкостью, будто… приглашает… по-атанцевать… эх-хс… И почему у меня член вместо…

— Серый… у тебя будет ещё возможность и членом поработать на славу, — я нарочно перебил его, чтобы он не наговорил сейчас спьяну того, что я запомню и не смогу ему простить, потому что о Тане и думать и говорить можно, с моей точки зрения, только в превосходной степени.

— Ты д-думаешь? — захохотал Серёга снова. — Н-ну… ладна… я вот что, я себе тоже модель найду… чтобы ноги от ушей, чтобы выше меня на…и-ык!… на голову! А ш-что-а ты думаешь? Я не мо-агу-у?! Па-асмотрите!.. ищ-що… — и отключился, упав на диван.

Я посмотрел на него, думая, вот как это может быть, а совсем трезвый, или кажусь себе таким, а Серёга нализался? Допивать и убирать всё это свинство на столе я не стал, только положил его на бок, чтобы не захлебнулся, если вдруг его разберёт блевать, посмотрел ещё раз на его лицо, Серёга похож на девчонку, почему-то заросшую густой щетиной.

Я вышел, прикрыв длинную двойную дверь, в коридоре было темно, едва не упал, натолкнувшись на велосипед, сняли уже, ещё когда мы пришли, висел на стене, как и лыжи и удочки, до шестиметрового потолка на стены много чего можно было навешать. А вообще шатает меня, набрался я тоже лихо, это на Серёгином фоне мне казалось, что я не так уж и пьян…

На улице было светлее, чем в зассаном парадном, я каждый раз удивлялся, входя, как люди ссут на мрамор? Вот как им хватает мразности, чтобы при статуях доставать члены и орошать пивной мочой узорные мраморные полы и ступени? Говорила ли во мне привитая мамой придирчивая чистоплотность, когда мне с самых сопливых лет на каждом шагу напоминали, что не надо пачкать, сдвигать с мест, ронять и тем более ломать, хотя у нас не было и близко такой красоты…

Да, на улице было славно, воздух весенний, запах воды… Я добрёл до набережной, Серёга снимал комнату во дворах недалеко от набережной Фонтанки, я остановился, опираясь локтями на парапет. Мимо протарахтел запоздалый речной трамвайчик, сейчас их становится всё больше. А когда-то я говорил Тане, беременной от другого, что я готов на всё, даже работать матросом на таком вот трамвайчике. Да, я всегда был готов на всё, только чтобы быть с ней. А сейчас нализался… сейчас, когда она ждёт меня в этом «Англетере», я так нарезался, что могу только стоять и смотреть на воду, плескающуюся внизу, похожую на чернила…

Вода в Неве похожа на чернила,

Когда в ней отразится ночь.

Чернилами напишут всё сначала,

Когда нам говорить уже невмочь.

Когда осветит небо солнце,

В воде увидим отраженья наших лиц,

Забот, трудов, побед и бед,

Но ночью — только звёзды и небо без границ…

Не говори, что ты не можешь,

Не говори, что не резон,

Струится время через

Нас, сердца и мысли побросав в агон.

Мы время возвращать не станем,

Нам прошлое не улыбается ничем,

И мы увидим, что чернила ночи нарисуют

Нам свой ковчег…

Как идти такому пьяному к Тане? Как не пойти? Но ввалиться пьяным и грязным в «Англетер» с Серёгиного дивана, от которого если не забеременеть, то триппером точно можно заразиться?

Нет… я развернулся и пошёл домой к Рите. Даже если она снова будет плакать, или ругать меня, я хотя бы просто просплюсь…

И проспался… Когда я, наконец, проснулся, то сквозь жар во рту и сердцебиение, услышал голоса, мне казалось на мне мотоциклетный шлем, а это какие-то мотороллеры стрекочут рядом со мной. Ох… попить бы… Ведь не догадается никто воды возле тахты поставить…

Я повернулся, на мне одеяло и почему-то кажется, что оно мерзко пахнет, но, наверное, это я мерзко пахну… На мне была футболка, но задница абсолютно голая, ни джинсов, ни трусов, даже носков на мне не было, как-то странно я разделся…

— Вот… проснулся… — проговорил ещё невидимый Ритин голос. Спрашивается, зачем комментировать?

Я отбросил одеяло, вставая, глядя мутным взглядом вокруг себя в поисках штанов, ведь если так раздевался, должны тут где-то быть…

— Ох! Да ты что, Владимир!? — послышался двойной возглас ужаса моих родителей, мамин так даже на визг сорвался.

Я постарался, наконец, полностью разлепить глаза. О, Боже, за столом сидели мама и папа, Рита тоже, все раскрыв рты, воображаю их ужас, потому что мало того, что я был довольно грязен, лохмат и небрит, даже самому себе вонял перегаром, так ещё с ничем не прикрытой нижней частью тела, где красовался стоящий во всю молодую мощь мой изрядно стёртый за прошлые двое суток пенис.

— Свинья какая! — Рита бросилась ко мне с каким-то колючим пледом, куда портки-то делись?! — Вот видите, как он… пьянствует, шляется… а позавчера заявил, что уходит… потом явился под утро вот в таком виде и…

— Рита! — тихо прорычал я, потому что охрип. — Ты что мелешь-то? Штаны мои где?

— В стирке штаны! — воскликнула Рита, отходя от меня. — Вот, что у тебя в твоих штанах нашлось!

И бросила в меня комок Таниных порванных мной трусиков и колготок, сказала выбросить, я так и не стал, засунул в задний карман поглубже…

— Вы посмотрите, Никита Василич, Анна Любомировна, что он с собой носит! Как извращенец… я не удивлюсь, если они там на наркоту подсели с этим Серым!

— Владимир, посмотри на меня — строго проговорил отец, как в третьем классе, будто я опять окно соседям разбил и отцу-директору всего города стыдно за непутёвого сына.

— Пап, ты серьёзно хочешь, чтобы я щас лицом к тебе повернулся? — проговорил я.

— Не ёрничай! — строго прикрикнул отец.

— Вот видите! Грубит, хамничает! Совсем от рук отбился с музыкой этой… после концертов вообще… а уж когда уезжают из города… Я ему говорю, у нас будет ребёнок, а он — мне плевать, иди на аборт, я ухожу к другой.

— Рита?! — проговорил я, изумляясь.

— Владимир! Посмотри на меня! — опять повторил отец.

— Сынок, как же так? — заплакала мама. Господи, а я всё без штанов…

Я плюнул, отбросил проклятый плед и, подойдя к шкафу, достал джинсы, слава Богу, джинсов у меня пары четыре и не все они «в стирке», посмотрят на мой зад секунды четыре, небось, никто не ослепнет.

— Владимир! Бессовестный… Мы с матерью приехали, чтобы поговорить с тобой. Так не ведут себя взрослые мужчины.

Я взял со стола стоявшую там зачем-то банку с солёными огурцами и приник губами так, словно с этой солёной влагой в меня стала возвращаться жизнь и бодрость. Горлу сразу стало легче. А Рита снова выкрикивала свои обвинения, я даже не предполагал ни такого ужасного голоса у неё, ни лжи, ни приёмчиков, гадкого расчёта с которым она заставила моих родителей всё бросить и приехать.

— Денег не приносит совсем, только торчит целые дни, а то и ночи неизвестно где, на что ребёнка нам содержать?! И теперь вовсе надумал меня бросить… — Рита «зарыдала», трагически всплеснув руками и усевшись на край противной разворошённой постели, неужели я сегодня спал здесь… больше того, спал с Ритой… мерзавец и свинья, конечно…

— В постели Таней меня называет… — простенала Рита, ну договорились…

— Что?! Таней? — в ужасе воскликнула мама, выпрямляясь и сразу перестав плакать. — Это… какой ещё Таней?! Вова?!

Боже, опять «Вовой» назвала меня… мама, тебе трудно произнести на один слог больше?!

— Вова, какая Таня?! это… что такое… это та… это… — мама начала хватать воздух, как рыба, выброшенная на берег. — Не может быть…

— Владимир! Мы требуем, чтобы ты немедля взялся за ум, — продолжил отец. — Бросил всю эту… ерунду, хватит подростковых бунтов, тебе двадцать четвёртый год, скоро сам станешь отцом. Сегодня же пойдём вместе, устроишься на работу, и…

Я увидел на полу всё тот же брошенный комок Таниного белья, поднял и засунул снова в карман, но уже не задний, а передний, и сделал это с видимым удовольствием, так, будто ублажаю сам себя, отец осекся сразу же, поперхнувшись своими протокольными фразами.

— Так, Рита, собери мои вещи, я через пару часов заберу. Ответ на все ваши возгласы будет таков: ни музыку, ни Таню я не брошу. «Какая Таня?», мамочка, всё та же, я довольно постоянный человек… Всё на этом, мои дорогие.

И подхватив куртку с крючка на двери, я вышел вон, даже не хлопая. Так… куда сейчас? Вымыться бы, Господи…

Я полетел к «Англетеру», но, подумав, что таким, какой я был сейчас показываться на глаза Тане не просто стыдно, мне противно на себя в отражения в лужах-то было смотреть, что там говорить, чтобы… К тому же я не пришёл на свидание к ней, больше того, я опоздал более чем на сутки. Серёге позвонить…

— О, жених?! Куда пропал-то? Таня звонила, искала тебя, дома твоя Ритузина, конечно, направила её… по известному адресу…

— Что ты сказал? — испугался я.

— Не боись, сказал, что ты пьяный спишь. В общем, она уехала, ждёт нас в Москве, дала телефоны и адрес. Квартиру нам даёт пожить пока. Человек, правда, Олейник-то наша… Собираться, однако, надо, Ленин. Я нашим сказал, автобус паковать, всю фигню…

— Слушай… к тебе можно? — взмолился я, от собственной вони меня сейчас стошнит. — Только пить не будем.

— Не будем, похмелимся и всё… а чё дома?

— Засада, что…

На это Серёга только захохотал…

Мы ехали в Москву на машине, Марк настоял, когда Володя не пришёл на следующий день, и дозвониться было нельзя, я позвонила ему домой, потому что этот номер мне дал Серёга, но его жена только услышала женский голос в трубке и вылила на мою голову такой ушат ругательств, что, впрочем, мало меня впечатлило, я сказала бы себе в сто раз больше и грубее. Поэтому я не стала дослушивать, в конце концов, мужа у неё я отнимать не собираюсь, мужа мне вполне хватает своего, но понять, что, возможно, я способствую и её благополучию, потому что заработки свои Володя принесёт в семью. Дамочка обозвала меня, в числе прочих грязных слов и проституткой, причём не один раз, чем я точно никогда не была. Я привыкла отдавать, не брать, по крайней мере, в материальном смысле…

Трудно описать, какое разочарование я испытала, когда утром, пока Марк спал, заглянула в триста четырнадцатый номер и не застала там никаких признаков Володи. Он не приходил и весь следующий день…

Когда я вернулась к нам в номер, то услышала голос Марка из гостиной:

— Что, Ромео пропал? — он вышел уже в халате и даже с мокрыми волосами. — Такие они, Ромео из прошлой жизни… В такие моменты понимаешь, что почём, да?

Он усмехнулся, впрочем, без злорадства, или же хорошо его скрыл.

— Ладно, не расстраивайся, моя киска, — Марк раскрыл мне объятия, и я не без удовольствия пришла в них. — Никуда он не делся, напился на радостях с друзьями, наверняка.

— Ты даже защищаешь его сегодня, — засмеялась я.

— Ну… я великодушен к поверженному, он косячит, мои очки растут.

— Твои очки навсегда выше всех, ты — мой муж.

— Круто… — засмеялся Марк, я ткнула его в бок кулаком, шутя. — Ах!

Постучали в дверь.

— Это завтрак привезли, — сказал Марк.

Будто ничего не произошло, будто ничего не было, ни вечера, ни ночи полных безумия, будто всё так, как два дня назад. И ничто в самом Марке не напоминало о том, каким он был ещё несколько часов тому. Вдруг кое-что кольнуло меня.

— Марк… а откуда ты узнал, что Володя музыкант?

— Ты зовёшь его Володя? — усмехнулся он, отставляя чашку на блюдце из тонкого белого фарфора, я люблю такие. — Эти называют его Ленин. Тоже, наверное, потому что он Володя… Конечно, я узнал, кто он или ты считаешь, я должен был оставаться в неведении относительно того, с кем ты проводишь время? Я всё узнал о нём, о его группе, жене… Она в положении, между прочим, ты знала?

Я вздрогнула. Для меня это… потрясение. Никто вокруг меня давно не рожал детей, девчонки, наши сокурсницы выходили замуж и даже разводились, но ни у кого не рождались дети. Я как-то забыла о том, что у людей бывают дети… Я заставила себя забыть об этом… У Володи и какой-то женщины будет ребёнок…

— Ты не знала? — я чувствовала, как Марк смотрит на меня. — Он, возможно, тоже не знает ещё. А может, и знает… Срок совсем небольшой, я не разбираюсь, но… она даже на учёт ещё не встала, это тебе о чём-нибудь говорит?

— Не надо… — проговорила я.

— Больно? — спросил Марк, продолжая смотреть на меня.

Я отвернулась, и поднялась из-за стола, потому что мне не хотелось, чтобы он видел моё лицо при этом. Марк промедлил не больше нескольких секунд и подошёл ко мне.

— Танюша… ну… прости, я… я от ревности. Ты… я никогда не думал, что…что ты сделаешь больно мне.

— Прости… я уже говорила.

— Ты прости. Правда, прости меня, я… буду… деликатнее с тобой. Обещаю.

Он обнял меня, притянув к себе, мне кажется, он обнимает меня как-то иначе сегодня, или это потому, что всё изменилось между нами?..

— Танюша…

Руками по плечам, по шее, кончиками пальцев.

— Ты… не ненавидишь меня? — прошептал Марк мне на волосы, куда-то в висок.

— Нет… нет… ты же… не виноват.

— Я не об этом… — выдохнул он. — Я не о твоём… не о твоём Ромео… Таня… я о нас…

— Нет, я не ненавижу тебя… нет… — сказала я вполне искренне.

— И любишь меня по-прежнему?

— Да.

— Ты… скажи, — прошептал он, весь горячея.

— Я люблю тебя, Марк, — сказала я, мне легко говорить это, я не лгу, лгать было бы невозможно, просто я знаю, как много значений у этого слова. Я люблю даже неведомую мне жену Володи, которая сделает его отцом, потому что я этого счастья подарить неспособна…

Марк выдохнул горячо, обжигая мне кожу, целуя волосы, шею.

— Ты…

Как Платон говорит, Марк «слишком любит» меня…

— Ты можешь трахнуть меня? — прошептал Марк.

— Что? — вот вам «здрасьте», кто говорит о высоком в этом мире, Господи…

Я повернулась к нему.

— Ты меня, не я? Ну… как вы, женщины, это делаете… ну, быть сверху. Я хочу видеть, что ты тоже меня хочешь. Что не я беру, а ты? Что ты тоже берёшь меня. Смотреть и видеть…

…Почему Марку захотелось ехать на машине, я не сразу поняла, я не люблю наземный транспорт, если можно куда-то долететь за час-другой, зачем шесть часов трястись по дороге? Мало того, что он вынудил, уговорил меня уехать, потому что дела были окончены, а Володя пропал куда-то, и…

–…дожидаться Ромео, сидя на месте довольно глупо, ты же позвала его в Москву? Вот и приедет…

— Чего ждать, пока его жена прибежит тебе выцарапывать глаза?

— Танюша, пусть он сам поймёт, что ему нужно, — явно намекая, что Володя может одуматься и вернуться в семью.

— Да он из семьи и не уходит, — парировала я. — Я этого не прошу и не хочу.

На это Марк смеялся без искорок веселья в глазах.

— Не хочешь… а если бы он позвал тебя, бросила бы меня в один миг?

— Никто меня не зовёт.

— Ты обещала меня не бросать.

— Я и не думала.

— Обещай, что не бросишь меня, даже если он будет просить быть с ним. Не делай меня ненужной вещью… я не хочу опять оказаться использованным.

— Господи, кто тебя использует?!

— Так используй! Все мои возможности используй, какого лешего ты все делаешь сама?! Кому ты пытаешься доказать, что ты сама можешь?

— Тому, кто отправил меня сюда, — сказала я.

— Отправил… Богу?! И… ты думаешь, Он видит?

— Конечно… — улыбнулась я. — Бог всё видит.

Марк долго смотрел на меня, не зная, как воспринимать мои слова, как шутку, стёб или всерьёз, потом провёл по волосам, ероша их в белокурые вихры, хотя до этого они лежали намного спокойнее.

— Ну и пусть смотрит. Меня он тоже видит, вот и позволь мне быть самым лучшим мужем и всё делать для тебя.

В общем, бесконечные уговоры подействовали, и мы уехали. Но не на самолёте и даже не на поезде, мы поехали на машине. Причём это оказался какой-то тяжёлый чёрный автомобиль, с просторным салоном, обитым деревом и серой кожей.

— Марковкин, почему на машине? Полетели бы на самолёте, — проговорила я, когда поняла, что это не до аэропорта, а до самой Москвы.

— Такие авто только в Кремле ещё.

— Да плевать, хоть в Версале… на чёрта это надо пять часов в пути?! — сказала я, глядя как грузят наши сумки в багажник.

— Если учесть ожидание в аэропорту, дорогу до и после, выйдут те же пять часов… Не капризничай, тебе понравится, — улыбнулся Марк. — Во всяком случае, я буду очень стараться.

И вдруг понизил голос, наклоняясь ближе ко мне.

— Да, пока… не сели. Мне нужно, чтобы ты пошла со мной на встречу с этим самым майором фээсбэшным.

— Зачем? — я посмотрела на него, он часто брал меня на встречи с какими-то людьми и всегда с разными целями, только одно объединяло все эти наши совместные походы, он всегда просил приглядеться к людям, лгут или нет.

— Красивая женщина рассеивает внимание, пусть глазеет, а ты внимательно слушай и смотри и мне подсказывай, как быть.

И как подсказывать мы тоже с ним давно научились, он отлично читал мои мысли по моему лицу и глазам.

— Как скажешь, дорогой.

Петербург загорался огнями, я никогда не останавливалась в моей здешней квартире, потому что её надо было ремонтировать, а у меня до сих пор не доходили руки, да и денег на это требовалось изрядно, а свободных как всегда было в обрез. В Питер мы приезжали с Марком не впервые, в этот раз его дела, и мои съёмки, к тому же посмотрели новую постановку в Мариинке, о которой так много говорила Катя, которая всегда следила за театральной жизнью обеих столиц. Надо будет подарить ей и Ванюшке билеты.

Вот о чём я думала, пока мы выезжали из города, глядя на огни, улицы… как я могла думать, что так много изменится всего за неделю…

— Поцелуй меня? — сказал Марк, который только что, кажется, смотрел на улицу.

— Что?

— Поцелуй меня, — Марк повернулся ко мне, придвигаясь по широкому дивану.

— Да… ты что… здесь?

— А ты не волнуйся об этом.

Марк нажал какую-то невидимую мне кнопку, и между нами и водителем поднялась стенка.

— Ну почему ты такой?

— Какой? Озабоченный? — засмеялся Марк, притягивая меня к себе. — Ну надо когда-то стать озабоченным…

Ох, Марк… «обещаю не приставать», ну конечно… таяло у меня в голове, когда я задрёмывала, а Марк вышел, потому что остановились на несколько минут. И слышала, как водитель спросил его.

— Молодожёны?

— А?.. да. Да, — ответил Марк, в его голосе я услышала улыбку.

— Поздравляю, — сказал шофер. — Очень красивая девушка.

Я даже представляю, какое лицо сейчас у Марка…

Глава 4. Свобода

Таня поселила нас в большой трёхкомнатной квартире на Садовом кольце.

— Ребят, тут не прекрасно, конечно, честно говоря, за пять лет я так и не удосужилась тут ничего поменять…но… спать есть на чём, вода, газ, всё работает.

— Ты шутишь щас, я не понял? Да это хоромы! А, ребят? — сказал Серёга, восхищённо оглядывая комнаты. — Представляю, в каком дворце ты живёшь, если эта для тебя «не прекрасно».

— Да нет, у нас примерно такая же и, кстати, недалеко, — сказала Таня, улыбаясь. — Вот только инструменты ваши и… Но я найду для вас базу, сейчас праздники, дачи… а там… мне помогут.

— Кто? — спросил я, кладя кофр с гитарой на диван в большой гостиной. — Смотрите, не сядьте никто… Кто поможет тебе?

— Какая разница? У меня много знакомых… — немного растерялась Таня, и я понял, что правильно почувствовал, это её муж поможет ей с нами.

— Чё ты пристал? — вмешался Серёга. — Тебе что-то не нравится?

— Да, мне не нравится…

— Ты опупел, принц Кировский? Тань, ты не слушай его, мы пять лет с ним в таких гадюшниках провели, что вот это не просто хоромы, это какое-то благословение Небес, а не жилище. Это вон, Вилор с Мэри природные жители Северной столицы, а мы-то с Володькой хуже бомжей помойных, как прописала нас Оглоедка в своей дворницкой, где и общага для таких как мы была у неё, и публичный дом и рюмочная, так мы до сих пор там и числимся. А ты… муж богатый?

— Богатый, — сказала Таня.

— Да мы видели у Кировского, — вставила Мэри. — И машина такая ф-ш-ф-ш, как вы так удачно замуж выходите, меня никто не берёт.

— На эту квартиру я сама заработала, — сказала Таня, улыбнувшись обезоруживающе. — Летом 91-го, за два месяца.

Мы с изумлением воззрились на неё всё втроём.

— Это-а… как?

— Тогда стоило недорого, не то, что после… всего десять тысяч мне обошлось. А заработала я почти семьдесят. Правда, через Внешторгбанк долго пришлось бы ждать, но… тут вы правы, муж помог, вернее, свекровь. Вот я и…

— И… как ты зарабатывала? Ты… что…. — проговорила Мэри, как-то даже бледнея.

— Что-то я не понял…. — Вилор растерянно опустился на скрипнувший венский стул.

А Таня рассказала чуть-чуть улыбаясь.

— Контракт, правда, пробный тогда со мной заключило агентство, очень крупное западное. На сезон и фотосъёмки. Вот и… Из двадцати четырёх часов в сутках если часов пять спишь, это отлично, остальное добираешь в автобусах, на гриме, вместо обедов… В квартире вроде этой могло человек сорок жить, представьте, и переезды, беготня, я не помнила, когда просыпалась, где я, ни разу за эти восемь недель. Так что… думаю, шлюхам легче даже…

Мы замерли и смотрели на неё, роскошную московскую фифочку в жёлтом шёлковом платье сегодня в каких-то умопомрачительных цветочках, нашитые поверх ткани, будто они растут на ней, как на поляне, шёлк тонкий, прозрачный на рукавах и плечах, пуговки на груди… Мы думали всё немножечко не так у этих моделей…

— А если действительно оказалось бы, что я этим местом заработала, что подняли бы щас сумки и назад в свой автобус? Сегодня деньги вам пахнут? — спросила Таня.

— Ну… Тань, скажу тебе честно, — проговорил Серёга, поднимая круглые брови. — Если они твоим этим местом пахнут, то я очень даже согласный.

Таня прыснула:

— Дурила!

Захохотали все.

— Володьку-то из дома за твои трусы выгнали, — хохоча, воскликнул Серёга, вот язык-то, как помело, хоть не говори ничего, Таня и так в глаза прямо не смотрит мне.

— Как это… — Таня посмотрела на меня.

— Не бери в голову, — сказал я. — Я разберусь.

— Разберись, пожалуйста.

Таня положила ключи на стол.

— Ладно, располагайтесь, ребят, отдыхайте с дороги, вечером созвонимся.

И направилась в переднюю. Серёга толкнул меня в бок.

— Ты чё встал-то? — прошептал он, хотя дверь в передней уже щёлкнула. — Гони за ней, ты мужа этого видал, как картинка в завидном журнале, будешь ворон считать, думаешь, её детский интерес к тебе долго продлится?

— Да, я бы от такого как её Лиргамир на тебя охламона рыжего патлатого сроду смотреть не стала бы, — цыкнула Мэри.

— Да ладно, там husband тоже рыжий белобрысый, — сказал Вилор.

— А ты чё, разглядел?..

Я погнался за Таней, вовсе не потому, что они все говорили это. Но она восприняла иначе. Услышав, что я несусь сзади, обернулась.

— Ты что, Володя, забыл что-то?

Мы были на улице, на Садовом кольце, и мне казалось, стоим внутри большого сосуда, он гудит пульсом города. Огромного сильного города. Люди обтекали нас как незначительное препятствие.

— Что случилось, Таня?.. ты… из-за того, что я не пришёл тогда? Что… понимаешь, я домой поехал, Рите всё сказать, а она… сказала, что беременна. Я… мне так тошно стало… вроде радость, а… словом, напились мы с Серёгой, как…

— Ты… алкоголик?

— А?.. да… не без этого…

— А я не пью, — почему-то сказала Таня. — Пошли?

Куда «пошли» и зачем, мне было всё равно, пусть бы она отвела меня хоть до Москва-реки и с берега бросила, что в Мавзолей, Ленина изображать, не зря я его тёзка теперь. Но нет, мы прошли пару домов, и она показала на арку, ведущую во двор.

— Вот там наш дом, в глубине — сказала она, но мы пошли дальше, скоро зашли в соседнюю арку, не доходя до театра, и пошли дворами куда-то.

— Ты… счастлива с ним? — спросил я.

— Да, — сказала Таня.

Я остановился.

— Почему?.. ты… поэтому не хочешь… быть со мной, даже со мной говорить? Даже смотреть на меня! Таня… да остановись!

— Остановиться? Зачем, Володя? — она взглянула на меня, глаза тёмные, ни тебе проблеска синего неба, осенняя тёмная вода, а вокруг-то май, Таня! Таня… — Почему ты ушёл из дома? От жены, от ребёнка? Почему ты так сделал? Тебе непременно нужно вернуться.

— Я не могу этого сделать.

— Ты не можешь этого не сделать, там твоя семья. И они не виноваты, что ты… особенный человек, которому мало просто хорошего. Мы… «мы в ответе за тех, кого приручили».

— Ты Лиргамира приручила?

Таня отвернулась, качнув головой.

— Нет, это… другое.

Мы сели на какой-то троллейбус.

— Куда мы едем? — спросил я, опомнившись.

— Покажу тебе кое-что. Потому что ты… как будто мы все ещё в девятом классе — вздохнула Таня, оплачивая проезд за меня и за себя.

— А для меня ничего не изменилось.

— А для меня изменилось.

— А мне казалось, что… четыре дня назад ты…

— Четыре дня назад мы оба были в ослеплении… И… я не знала, что ты станешь отцом вот-вот. Ты… сам знал?

— Не знал. Но… это ничего не изменило бы. И не изменило…

— Это меняет очень многое.

Я опустил руки. Мы сидели рядом в полупустом троллейбусе, подрагивая и покачиваясь от его движения.

— Я не отказываюсь от отцовства, только… я не хочу жить во лжи, притворяться, чтобы мой ребёнок вырос и понял, что мать и отец друг друга ненавидят.

— Зачем же ты женился, обещал?

— Рита тоже обещала… но не исполнила. Вернее. Исполняла, пока хотела, пока всё строилось так, как она вообразила себе… а… это всё ложь, Танюша… А я не хотел лгать. И не стану.

Она взглянула на меня коротко, и что-то промелькнуло в её взгляде, как лучик.

Мы вышли из троллейбуса и опять какими-то дворами прошли на маленькую улицу, остановились перед старинным двухэтажным домом. Таня открыла дверь, и мы оказались в тёмной передней уже пахнущей красками и скипидаром.

— Что это? Мастерская?

— Да.

— Твоя?

— Нет, — Таня покачала головой.

Мы вошли, обширное помещение, два этажа вместе, окна сплошь занимают стену с одной стороны, слева от входа — антресоль, там я увидел кровать, книжные полки, полки внизу и с книгами, и с какими-то коробочками, баночками, тюбиками, кистями, чуть за углом внизу подобие кухни. Но главное, здесь по всему помещению множество полотен, законченных и не совсем, мольберт один очень большой, и пара поменьше, на всех этих полотнах Таня… столько её, я не знаю, только в моих снах её больше.

— Чья это мастерская?

— Это неважно… известного художника.

— Ты его любишь?

Таня легко пожала плечиком.

— Нельзя спать с человеком и не любить его.

Я посмотрел на неё, могла бы и не говорить, это и так ясно.

— Идём? — сказала Таня.

Мы вышли и спустились уже другой дорогой к метро, и тут Таня заплатила за меня, вернее дала мне свой единый, а сама подошла к кассе и купила мне там билет, войдя, отдала его мне, это тоже был единый проездной.

— Я мог бы и сам купить.

— Купишь. В следующем месяце себе и мне, — и подмигнула. — А это от меня подарок с переездом в новый город.

— Я думал, ты на метро не ездишь.

Таня засмеялась.

— Что ты из меня какую-то куклу гламурную делаешь? Каждый день туда-сюда на машине не наездишься, да и нет её у меня.

— Что у вас с Лиргамиром нет машины?!

— У Марка есть, но ему бывает надо.

— Ты часто с ним ездишь?

— Часто… а ты мотоцикл купи, будем ездить ещё чаще, по пробкам — лучше нет, — улыбнулась Таня, мы уже выходили из метро, я заметил, на Менделеевской.

Прошли несколько пару кварталов и снова свернули во двор, и вскоре вошли в очередной странноватый дом, на лифте поднялись на самый верхний этаж, но поднялись по небольшой лестнице ещё выше. Здесь Таня позвонила. За дверью играла музыка, какая-то очень знакомая, но я не понял, что.

— Кто там? — спросили из-за двери.

— Это я, Боги, — сказала Таня. — Но я не одна.

А повернувшись ко мне, добавила:

— Любит с голой задницей ходить.

Нам открыл здоровенный парень, атлетичный, прямо богатырь, я мог оценить, потому что он до пояса был голый, футболку держал в руках, да и джинсы только что надел, ремень болтался не застёгнутый. Он немного старше нас, с побритой головой, но с бородой при этом, в его больших голубых глазах искорки, которые не погасли даже при виде меня. Таня легонько поцеловала его в щёку, не давая себя обнять, к счастью руки у него были заняты футболкой.

— Ты один, хотя бы? — спросила Таня, оглядываясь.

— Один. С кем мне быть.

— Да со многими.

— Ревнуешь? — он, наконец, оделся.

— А как же!.. Познакомьтесь, это — Володя Книжник, мой одноклассник, а это Богдан Курилов….

— Тоже одноклассник, — усмехнулся Курилов и подал мне руку. — У тебя большое сердце, Танюшка…

— У меня его просто нет.

Помещение это было такое же, как предыдущее по сути, но это занимало чердак дома, и было даже больше, как-то брутальнее, что ли, кирпич, вытертые кожаные диваны, плакаты на стенах, но запах тот же, скипидар и краски. И музыку я узнал, хотя он и приглушил её, это «Slipknot», и на футболке у него какие-то черепа, а… «Металлика», отлично.

— Боги, у нас к тебе дело.

— Даже дело?

Я оглядывал помещение. Здесь здорово, можно и жить и даже очень комфортно, по крайней мере, мне было бы. И даже все эти полотна, а ещё какие-то электрические штуки, два компьютера зачем-то… вообще всевозможной мухобели здесь было предостаточно.

— Нравится? — заметил Курилов.

— Очень, — признался я.

— Это Таня подарила. Сказала, или возьму подарок или бросит меня. Пришлось взять.

— Отдаришь, когда заработаешь, не сомневайся, — сказала на это Таня. — Не болтай, пьяный, что ли?

— Да рад видеть просто, сразу пьяный… — засмеялся он. — Не пьяный и не пил, мне, чтобы набраться полстипендии спустить надо, накладно.

— Боги, ну не тарахти, мы, правда, по делу. Видишь ли, Володя музыкант, у них группа. И нам нужны плакаты, логотипы… Понимаешь?

— А сама?

— Я тоже сделаю, но я… я их знаю всю жизнь, могу ерунды наделать. А ты… послушай их музыку, я принесла тебе диски.

И Таня достала из сумочки пару наших дисков.

— Что?! «Металл Милиция»?! да ладно… — вдруг восхищенно улыбаясь, воскликнул Курилов, у него даже лицо сразу изменилось. — Книжник… так ты… Ленин?! Ну…

Он поднялся, и ещё раз, с чувством протянул мне руку.

— Ну… слушай, я даже не думал… Танюшка, ну и одноклассники у тебя… это ж… классная группа.

Он тряс мою руку, не отпуская.

— Ну… это я сделаю, Тань, очень быстро. Ленин, если не понравится, Танюшка, вон поправит. Танюшка… ну ты работу мне подогнала, спасибо! А то выставка эта всю душу мне вымотала уже. А это… просто ж радость сплошная…

— Что это тебе выставка вымотала душу? — Таня посмотрела на него.

— Да… инсталляции эти, ты уехала, всё вдохновение пропало, — отмахнулся Курилов. — Это ты, мастер-многостаночник, всё успеваешь, а мы, простые смертные, сдуваемся периодически. Верно, Ленин?

Я пожал плечами и кивнул, у меня не бывало, но я кивнул, чтобы не расстраивать его. Они перекинулись ещё несколькими фразами о его выставке, потом Таня посмотрела на меня.

— Ну, что, идём? Пойдём мы, Боги? — она снова на мгновение прижалась к нему.

— Позвони мне, — сказал Курилов.

— Когда? — спросила Таня уже от двери.

— Завтра.

— Идёт, пока, — и мы вышли.

— Теперь куда пойдём? Что за рейд у нас? Ты, что мне этим хочешь показать, что я не исключительный человек для тебя, а так, среди прочих? — спросил я.

— Исключительный. Причём абсолютно, — сказала Таня негромко.

— Подожди… — я остановил её, развернув к себе за локоть.

— Тогда почему ты… стала такая? Ты уехала тогда, а теперь…

Мы опять спустились в метро и доехали до Китай-города.

— А теперь к кому идём?

— Увидишь, — улыбнулась Таня. — Выпить хочешь?

— Выпить? Нет, не хочу. Ты так и не ответишь?

— О чём?

— О том, почему ты такая стала, почему охладела вдруг ко мне? Потому что я на свидание не пришёл? Ну я пьяный был и…

— Это не так, я не охладела.

— Не так? Ты щас смеёшься?!

Таня посмотрела на меня, мы подошли к какому-то многоэтажному, но уже тоже старинному дому. Господи, ещё визит, не надоело ей?

— Да не пойду я на твоих любовников смотреть! Подумаешь, удивила… Да у тебя их сто должно быть и на каждый день недели… тоже мне… Только мне плевать на это, раньше было плевать, теперь тем более.

Мы поднялись на верхний этаж пешком.

— Лифт часто не работает, «шишки» переехали отсюда, вот и… барахлит и никто не хочет заниматься — сказала Таня, открывая замок большим лопастным ключом.

Дверь большая и обитая железом почему-то, покрашенная той краской, что и стены, она открылась шумновато, мне показалось, скрежещет. Мы вошли внутрь, Таня включила свет, здесь небольшая прихожая.

— От мастерской Курилова у тебя тоже есть ключ? — спросил я.

— Есть, — ответила Таня, проходя дальше.

— А почему не открыла?

— Я же говорила, он голый ходить любит.

— А ты не одна пришла… — продолжил я.

— А я не одна пришла… — невозмутимо подтвердила Таня, останавливаясь посреди большого помещения тоже чердак, но здесь было очень светло, не так как у Курилова и никакой брутальности, впрочем, и миленькой женственности тоже, здесь всё было очень похоже на Танину комнату в Кировске: белые стены, огромные окна, большие и не очень полотна у стен, мольберты, а в окнах, ух ты… ну и вид… крыши домов, шпили, вернее, тут не шпили, башни кремлёвские, в вон и ещё недостроенный Храм Христа Спасителя…

— А это чья резиденция? — спросил я.

— Моя, — сказала Таня, улыбаясь, и взялась за пуговки на лифе платья. — Нравится?

Меня обдало жаром, даже колени, будто она плеснула на меня.

— Нравится?.. — я подошёл ближе, ещё не вполне уверенный, что можно. — Ещё бы…

Таня чуть-чуть развела расстёгнутое платье, поднимая руки мне на плечи. Шёлк её платья такой мягкий…

В окна смотрело и небо, и город, казалось, это два глаза реальности смотрят на нас. С большого кожаного дивана мы свалились на пол и так и остались на нём, стянув сюда плед.

— Так зачем ты меня по мужикам своим водила?

— Хотела, чтобы ты… всё знал, чтобы… не возненавидел меня после, когда узнаешь. Лучше знать сразу, кто перед тобой.

— То есть ради меня ты от них не откажешься?

— Отказалась уже, — сказала Таня.

— И от Марка уйдёшь?

Мне хотелось услышать, что она скажет тоже, но она сказала иначе. Села и освещая всё вокруг своей сияющей красотой, проговорила:

— Давай мы… сразу решим, как говорится, на берегу. Ни ты, ни я не созданы для того, чтобы в кругу семьи вечера встречать за котлетами с пюрешкой, под просмотр телепрограмм и обсуждение новостей на работе и в школе у наших детей. Быть может, тебе это и сможет создать твоя жена и твои дети, но не я.

— Ты не хочешь сидеть со мной под абажуром и есть пюрешку? — улыбнулся я, протягивая руку к её груди, отводя спустившиеся как свет волосы на неё. Когда-то она стеснялась своей наготы, теперь нет, теперь она свободна…

— Очень хочу… — Таня отвела мою руку, соединив свои пальцы с моими. — Но… это… какая-то другая реальность, Володь… Мы то, что мы есть. Ты музыкант и тебе нужны зрители, поклонницы, визги, дикость, драки за автографы.

— А тебе? Все эти мужчины?

— А мне нужна свобода.

Я сел тоже и так же сложил ноги как она, почти по-турецки.

— Я понимаю. Но я хочу быть с тобой всегда, всегда хотел и… когда я встретил тебя в Питере… когда увидел… я бежал за вашей машиной от Кировского театра до самого «Англетера», и я… побегу за тобой, куда угодно. Даже если ты этого не захочешь. Чтобы хотя бы видеть тебя.

Таня посмотрела на меня, губы заиграли усмешкой.

— Я фотку тебе подарю, хочешь? — прыснула она. — С автографом… Ну а чё? Я тоже хочу быть знаменитой…

Я засмеялся и повалил её на спину, целуя.

— А ты и станешь, будут говорить все:

— Гляди-ка, какая классная чика! Это жена Книжника, то есть Ленина.

— Крупская!..

Мы хохотали и смешили друг друга ещё, снова легли на диван, где толстые кожаные подушки, собираясь уснуть, и снова занимались любовью.

— Здесь ещё помещение есть, надо спальню оборудовать, — сказала Таня.

— С кроватью, наконец… — засмеялся я.

Глава 5. Боль и оперетка

— Сынок, как твои дела? — улыбнулась мама, встречая меня сегодня одного, хотя мы собирались с Таней вместе заехать за ней и втроём после на дачу, туда же приедут и танины родители, чтобы всем вместе провести выходные. И что теперь получалось, я один буду в их компании? Хотя бы Платон с женой тоже поехали, но нет, оказалось, что самого Платона нет, куда-то отправился в срочную командировку. Какая командировка?! Всё враньё, мне кажется, что оба они, Таня и Платон так похожи, как не предполагают даже сами. Их не удерживает ничто и никто…

Её нет два дня, завтра День Победы, я мог бы найти её, я бы отыскал и очень быстро, я знаю, где она может быть, но я не стал, застать снова голого Книжника, этого я уже не выдержу. Мне оставалось только ждать, пока я понадоблюсь ей для чего-нибудь. Такое не случалось раньше, но тогда всё было по-другому. Тогда я знал, что она вернётся. А теперь… нет, я не думаю, что она уйдёт в Книжнику, хотя он расскандалился со своей семьёй, даже с родителями, и о причине гадать не надо… Я знаю, что она не уйдёт, это очень глупо, а Таня не глупая, но… Одно дело знать, что тебя не убьёт падающая звезда, и совсем другое не бояться этого, знать, как это глупо, этот страх, понимать, что этого не произойдёт, и всё же думать, что она летит прямо тебе в темя…

— Ты как-то изменился, — сказала мама, погладив меня по щеке. — Всё в порядке? Ты… не болен?

— Болен? С чего это ты взяла… нет-нет, я здоров.

— А… Таня? Она приедет?

— А… да, да, конечно, — растерялся я, не ожидал, что мама спросит.

— Это хорошо. Когда её выставка?

— В июле. Но у неё ни черта не готово. Сама говорит, что выставлять нечего. Не представляю… всегда всё в последний момент. Она даже за границу едет, каждый раз собирается в последние полчаса, невозможный человек… Зато, чтобы вот на дачу с родичами, будет сарафанчик выбирать полдня, с панамкой и какими-нибудь босоножками, или кедами, чтобы они провалились, когда она надевает их, мне кажется, она ещё в седьмом классе…

— Ты любишь её, — улыбнулась мама.

Я вздрогнул, мы не обсуждали чувств ещё никогда.

— Да-да, мы очень любим друг друга, — поспешил сказать я.

— Конечно-конечно, — покивала мама, всё с той же улыбкой. — Но ты любишь её. Я тогда ещё поняла, когда ты привёл её на дачу ровно пять лет назад, ты сам тогда ещё не понимал… А отец сразу почувствовал, так и сказал мне: «Ну вот и девочка нашлась для нашего мальчика».

— Я… — мне стало неловко, хотелось как-то отвлечь её от этой мысли, будто она пытается вмешаться или обсуждать это со мной.

Но нет, мама вовсе не была тем человеком, который полезет в душу. У отца она этому научилась или сама была такой, поэтому они были такой счастливой парой, но мама сама закрыла тему, доставая зелёную папку из ящика стола.

— Да, это список компаний, интересующихся инвестициями. И… сибирские заводы выставлены на торги, ты слышал?

— Я даже слышал, кто их покупает… Их скоро не будет.

Мама лишь пожала плечами.

— Ни я, и ни… словом, никто не сможет помешать, всё решено и куплено уже… повыше нас, — она нахмурилась, остывая, и я удивился в который раз, как быстро у неё меняется лицо от мягкой женской улыбки, сделавшей её лицо, её губы розовыми и выпуклыми и тем, как они побледнели и застыли. — Так… который час?

Мама поднялась из-за стола, этот громадный стол я помню всю жизнь, у него резьба, зелёное сукно на столешнице, которое пришлось заменить, когда я в третьем классе опрокинул чернильницу. Да, и чернильница до сих пор существовала, и в ней до сих пор были чернила, фиолетовые, паркер…

У мамы затренькал телефон, она взглянула на экран и сказала мне, прежде чем ответить:

— Это Олейники, значит, машина доехала за ними. Можно выходить. Таня приедет сразу на дачу?

Я не успел ответить, как у меня тоже зазвонил телефон. Удивительно, но это была жена Платона, Вика.

— Марк? Ещё не поздно присоединиться к вам?

— Ты одна?

— Почему же? — удивилась Вика.

— Разве Платон не уехал?

— Нет, там отменили что-то.

Ну что ж, хоть что-то, Платон, и даже его жена, которая была как раз из тех женщин, что вызывали у меня стойкое отвращение, хотя, кажется, она старалась достичь как раз обратного, и думаю, не раз заметила своему мужу, что я настоящий педик, потому что не проявляю к ней интереса, но даже эта Вика лучше, чем ничего, особенно как «нагрузка» к самому Платону.

Не успел я сказать маме, что Платон тоже поедет, как позвонили в дверь. Обычно мы сами не открывали, но сейчас прислуга отправилась на дачу, чтобы устроить там всё для праздника, ведь планировалось, что мы пробудем там этот день и следующую ночь, а с утра все сразу поедут на работу. Я не сразу вспомнил, что кроме нас с мамой дома никого нет, поэтому пришедшему пришлось позвонить ещё раз, прежде чем я отправился открыть. И это оказалась Таня, с распущенными волосами, в сарафане со смешной вязаной кофточкой с «жуткими розочками», носочках и каких-то невозможных тапочках. Я задохнулся…

— Ох, слава Богу, я думала, не успею… ты… что так смотришь? Марк, ну… не обижайся, у меня телефон разрядился, — она улыбнулась, но как-то нерешительно и это так… возбудило меня, что захотелось тут же и прижать к стене… как слабость возбуждает, надо же, я не думал…

— Маркус, кто там? — мама вышла в прихожую. — О, Танюша, ну, как раз, машина внизу, пошли? Здравствуй, милая!

Таня приобняла маму, она завела эту привычку обниматься с мамой при встрече, и притом, что Таня выше ростом, но настолько тоньше мамы, что когда они обнимались, казалось, что Таня исчезает там где-то в маме.

Когда мы выходили, Таня шла впереди, мама похлопала меня по плечу и у неё опять появилась та же улыбка…

В машине Таня сидела возле меня, касаясь меня бедром, а я думал, какие трусики там на ней, потому что лифчика, конечно, никакого не было, и это подтверждалось тем, как свободно колыхались её груди под шёлком и «розочками», я не смотрел, но я видел. Я положил руку на её бедро, хотелось касаться её, чувствовать тепло её кожи, напряжение мышц, Таня посмотрела на меня, улыбнувшись, и накрыла своими пальцами мою ладонь, не позволяя больше трогать себя, или напротив, ободряя, но я так наэлектризован, что это только раздражает меня, поэтому я сжал пальцы, тогда она развернула мою руку, сцепляя свои пальцы с моими. Мне очень многое хотелось сказать ей, во мне пузырились и злость и вожделение… Господи, как хорошо я жил без этого…

Когда мы приехали, выяснилось, что все уже здесь и очень рады видеть нас, на стол уже накрывали, я заметил, что Платон странным образом раздражён, и, похоже, причина в Тане, что было необычно, потому что вообще они очень ладили, становясь рядом похожими как близнецы. Вот это уже становилось интересно, и я спросил Таню об этом, пока накрывали на стол, и мы ушли с ней, пройтись, а Вика, мама и Лариса Валентиновна болтали и смеялись, вызывая улыбки у мужчин. Таня посмотрела на меня.

— Я… разочаровала его немного, — она слабо улыбнулась, опуская ресницы, оттого, что на ней совсем нет макияжа, она кажется ещё более юной.

— Не его одного, верно? — злясь, сказал я.

— Ты разочарован? — усмехнулась Таня. — Что ж, я очень рада, хоть кто-то разочаровался.

Ну нет…

— Хоть кто-то?! Ну конечно, ты так привыкла очаровывать, и я, увы, очарован слишком сильно, как… дурак… Это так глупо, что…

— Ну ладно тебе, Марковкин, что за драма? Очарование, разочарование… это не наш с тобой стиль.

Я разозлился так, что схватил её, прижимая к толстому стволу сосны.

— Да ты что, увидят… — тихо вскрикнула Таня, упираясь мне в плечи.

— Пусть увидят, мы, кажется, женаты… — задыхаясь, забормотал я, сжимая её. — Или все твои знают, какой я гадкий гомосексуалист, а наш с тобой брак чистая фикция?

— Фикция? Что ты плетёшь… когда это он стал фикцией?! Да ты что… Господи… — она с усилием вытянула руки. — Теперь, по-моему, наш брак стал… сплошной фрикцией…

— Поцелуй меня… поцелуй меня! — сходя с ума, шептал я и тянулся к ней, а она продолжала пытаться отодвинуть меня.

— Перестань… перестань, Марк, ну… что ты, как… да у меня месячные! Стой…

Действительно, у меня на пальцах оказалась кровь. Это остановило меня только на миг, просто от неожиданности.

— И что? Я умру, если мы сделаем это? Или ты умрёшь? Что такого…

Но тут нас позвали от дома, в ещё пустом лесу голоса раздавались гулко с эхом. Пришлось отпустить её, потому что на нас смотрели, усмехались, переговариваясь.

— П-прости, я…

Мы пошли рядом, Таня пыталась поправить платье.

— Ты… мне кажется, мы были намного счастливее, когда…

— Когда мы не трахались? — зло сказал я, потому что каждый шаг причинял мне боль, ходить с эрекцией, особенно с такой длительной, не слишком удобно. — Может, ты хочешь, чтобы я тоже нашёл себе для этого кого-то другого? Парня, например?

— Это твоё дело.

Я зло развернул её к себе за локоть.

— Моё? Ты отказываешься от меня?! Всё, твой герой приехал в Москву и я больше не нужен… — я отпустил её, останавливаясь и переводя дыхание, чувствуя какую-то слабость. — Прости, я веду себя как баба…

— Да нет… — выдохнула Таня. — Это я… неправа. Но всё это как-то… обременяет.

Мы снова пошли к дому мимо пруда, куда ещё не прилетели утки, возвращающиеся сюда каждое лето.

— Когда-то твой отец на этом месте говорил мне, что он бесчувственный человек, что он никого не любит, а это было не так. Он очень любил тебя и Наталью Ивановну, и родителей тоже любил… Вот так и ты ошибаешься на свой счёт, что ты асексуален, как ты говорил когда-то.

Ох, ну только сеанса психоанализа мне и не хватало.

— Тань, я абсолютно асексуален, в том, что касается всех людей на земле, кроме тебя. Я как ключ, который подходит только к твоему замку. Без тебя я бессмысленный кусок металла, который просто надо выбросить.

— Может ты поэт, Марковкин? «Я поэт, зовусь я Цветик»… Сбавь обороты, правда, я… мы с тобой… я не знаю, открыли новую главу нашей жизни, и я… я теряюсь, как и ты. А… Володя…

— Ты так любишь его, что это заставляет тебя меня мучить? — выпалил я дрогнувшим горлом.

— Я не понимаю, почему ты вдруг взялся мучиться.

— Я сам этого не понимаю.

Таня вдруг остановилась и повернулась ко мне, подняв руку к волосам, её пальцы подрагивали.

— Я… наверное, всё надо было сделать тайно, чтобы ты… я не подумала, что тебя это может взволновать.

Мне хотелось встряхнуть её и крикнуть в лицо: «Да нет у тебя никаких тайн от меня!», но я ничего не стал говорить, пусть пребывает в неведении.

— Ты хочешь развода? Это… наверное, будет правильно.

— Ты хочешь этого, чтобы выйти за него?! — задохнулся я, у меня даже голос осип.

— Я хочу не быть замужем. Когда мы женились, это было главным. Я не хотела быть замужем, и не хочу… Мне нужен был друг и ты был моим другом, но теперь… это стало превращаться во что-то… опереточное и утомительное. Я так не хочу. На это у меня нет душевных сил.

Я остановился, я не мог уже идти.

— Как ты холодна… ты не понимаешь, что… я живой, как и ты! — воскликнул я сквозь задушенное горло.

Таня остановилась тоже и посмотрела мне в лицо.

— С чего ты взял, что я живая? — вдруг без голоса спросила она, бледнея.

— Таня… — вздрогнул я, вспоминая всё, что она рассказала мне в нашу первую брачную ночь, Боже мой, а ведь я всё забыл. Она… сексуальный эльф, не настолько эфемерное создание, как кажется, когда смотришь на неё, и там под этими оболочками в её душе спрятаны и боль, и страх, а я… схожу с ума от ревности, как обычный муж. Но она не обычная женщина, не обычная жена. Она как моё второе я, она всё знает обо мне и всех моих делах, но, главное, обо мне самом.

Она права, она сразу сказала, что ей это не нужно, потому она и вышла за меня, из моей корысти. И какого чёрта я так поглупел, что стал устраивать ей сцены? Мне нужен развод? Она мой единственный по-настоящему близкий человек, и я отталкиваю её?

— Прости меня, — вдохнул я, выпрямляясь. — Я не должен… я не буду больше. Вот прям обещаю и клянусь, никаких Отелло. Ромео более симпатичный персонаж, чем старый мавр…

А Таня вдруг заплакала и, шагнув ко мне, обняла поперёк живота, прижимая лицо к моей груди, вот и, слава Богу, а то — развод, да ты что?! Я обнял её плечи, притягивая к себе, и наклонился к её шёлковым волосам, скользящим у меня под пальцами.

— У тебя есть только один способ успокоить меня теперь, когда я лишился невинности, — прошептал я.

Таня прыснула и засмеялась, тряся плечами, подняла лицо ко мне:

— Так хочешь секса?

— Хочу. И прямо сейчас, — тоже засмеялся я.

Наконец, мы пришли к столу, держась за руки, заключив новый договор. Кто-то пошутил на наш счёт в том смысле, что у нас весна и, похоже, второй медовый месяц, мне так и хотелось им сказать, что не второй, а первый. Вот бы вытянулись лица… Но… эти люди и так знают о нас чересчур много…

… — Что у тебя происходит, Таня? Мне кажется… или ты решила последовать моему совету и, наконец, спишь со своим мужем, как полагается?

— Ох, Платоша, ты такой умный и проницательный, Боже мой, — усмехнулась Таня.

— Вот и правильно. Секс — инструмент, помогающий во всём, но в семейной жизни это первое средство от всех бед.

— Что-то не похоже, что ты этим средством пользуешься, твоя жена производит впечатление неудовлетворённой женщины, — сказала Таня, показав мне глазами, как Вика, оживлённо размахивая руками, что-то рассказывает Марку. Выглядели они при этом так, будто Вика вот-вот пуститься в пляс, а он решает, глядя на неё, просто тукнуть её по темени или достать всё же пистолет. Почему мне пришла в голову эта мысль? Сомневаюсь, что Марк оружие в руках держал когда-нибудь, кроме уроков НВП, и уж точно ни с кем не дрался.

— Ты знаешь, он даже внешне изменился, когда я его видел в последний раз… месяца полтора назад? Давно упражняетесь?

— Ладно тебе! — Таня, смеясь, ткнула меня в плечо острым кулачком.

— Нет, правда?!

И Таня вскочила, чтобы поколотить меня, а я, обхватив её приятную тонкую талию, затащил к себе на колени.

— Так твои рокеры, значит, «явочную» квартиру оккупировали теперь? Мне-то как быть? Снять другую? Ты мне, конечно, все выходные… — сказал я, отсмеявшись.

— Чуть не забыла! — обернувшись по сторонам, достала ключ из маленького карманчика. — На, от мастерской на Китай-городе, помнишь? Только заранее говори, когда вы туда…

— Ясно… слушай, у тебя там даже кровати нет.

— Так купи! — засмеялась Таня. — Раньше там никто не ночевал… Насчёт кровати — шутка, а то купишь какую-нибудь сверкающую страсть, как у вас с твоей Викой дома.

И встала с моих колен.

— Ох, Танюшка, оскандалилась ты… — сказал я, увидев недвусмысленное пятно на неё на подоле сзади.

Таня обернулась, ловко изогнувшись, вот гибкая девочка…

— Ох… ну так и знала… — с досадой проговорила она, разглядывая подол. — Конечно, ведь говорила ему… Господи…

— Что, уже здесь успели?! Ха-ха-ха! И когда? Между горячим и десертом?!.. Ох, я не могу, молодожёны… — захохотал я.

— Всё смеёшься… насоветовал: спи, вот он и спит теперь, остановиться не может… Как сексуальная игрушка теперь для него.

— Да нет, это просто любовь, Танюшка… — продолжил смеяться я, глядя как она озирается, думая, как ловчее пройти в дом, чтобы привести себя в порядок.

— Любовь… как началась такая любовь, так одни проблемы… так хорошо жили, душа в душу.

— Это от Книжника твои проблемы, не путай, дурында… Кстати, я встречу их завтра на проходной в Останкино, пусть паспорта не забудут, а то пропуск не выпишут. Когда твоя выставка?

— В июле открывается.

— Успеешь?

— Успею, если вы с Катюшкой не будете каждый день в мастерской зависать.

— Если бы я мог каждый день…

— Погляди, никто не смотрит? Главное, чтобы папа не видел, остальных зрителей я переживу…

Да, Танюшкин странный брак переставал быть странным, и даже сам Марк, продолжающий быть подозрительным и опасным, всё же мог оказаться вполне правильным мужем. Жаль, детей нет, всё стало бы проще, дети как цемент и как смазка между работающими деталями, скрепляет союзы и отдаляет, стирая бесконечные мысли друг о друге, улавливая искры, гася чрезмерное пламя. Пусть в Тане пламени нет, но закипеть может и лёд.

Сделав вид, что мне звонят и срочно вызывают, я уехал с дачи, а по дороге позвонил Кате, пусть не две ночи и день, но хотя бы ночь мы проведём вместе…

А на следующий день я встречал Книжника с его командой в Останкино. Володя очень повзрослел за шесть лет, а сейчас в окружении своей команды выглядел особенно эффектно, что ж ты хочешь, Таня, чтобы муж не взбеленился, когда такой кит, даже касатка появилась в фарватере. И почему в моём семейном фарватере не появляется никого похожего?.. хотя… почему я ищу повод? Почему я просто не разведусь? Я даже не чувствую себя подлецом, когда ненавижу свою жену, входя в спальню…

Глава 6. «Потерпите, мужчина…»

Секса мне было мало, во-первых: мне казалось, что его у меня ворует Книжник, этот чёртов Ленин, хотя я делал всё, чтобы они с Таней встречались как можно реже, чтобы он был всё время занят, чтобы они со своей чёртовой группой носились с записи на запись, с телевидения на радио, снимали клипы, а после отправились к чёрту из Москвы на гастроли. Так что они отправились сначала в Тверь, потом будет Иваново, а после на Урал — три города, и после — Нижний Новгород, Краснодар, Анапа, Сочи и далее…

Я пообещал Тане и я постарался, пусть она думает, что это ради него, тем более что мы стали общаться с ним и всей их группой, я нашёл им помещение для репетиционной базы, и теперь, пока они были на гастролях, его оборудовали, подготавливая к их возвращению. Я вёл себя с ними как лучший друг, да это было и не сложно, все они симпатичные ребята и, действительно, талантливые, особенно этот чёртов Книжник, и не будь он тем, кто знает мою жену лучше, чем я, я был бы рад этому знакомству. Правда, я не был ни меценатом, ни благотворителей до сих пор, мои деньги работали только на меня и на развитие моей сети, и вкладывал я только в это, а теперь свои многочисленные связи и кое-какие деньги я использовал, чтобы разлучить мою жену и её проклятого Ленина хотя бы на время. Но, честно признаться, меня не оставляла мысль убить его. Таня была моей, пока не появился он, а теперь…

— Что за хрень? — нахмурился я, разглядывая пакетик с таблетками.

— Экстази, отличная штука, особенно для секса, — этот придурок подмигнул мне, сразу захотелось двинуть ему в морду, хотя я сроду не делал этого, но в последнее время мне этого хотелось всё чаще.

Я запрятал пакетик в задний карман, отдал ему свёрток денег. Да, я купил наркотики и не для себя, потому что я хотел использовать их для секса, чтобы она хотела меня, как я хочу её. Я чувствовал, что я на грани помешательства, не зря я сын психиатра и грань между нормой и патологией для меня неплохо различима, но я, к сожалению, был абсолютно здоров. Лучше бы я оказался чёртовым психом, повёрнутом на сексе. Господи, я бы с этим смирился, как смирился когда-то с моей асексуальностью. Но я не был повёрнут на сексе, когда я не видел Таню или не думал о ней, я вообще забывал о том, что в мире есть эта сторона жизни. Это было во-вторых, почему мне мало секса.

Я не знаю, называется это любовью или одержимостью, мне всё равно, но сегодня, когда Таня надела платье из кружева, как было на нашей свадьбе, когда на ней было платье с кружевом на плечах и на груди, да, то было белым, а это серебристое, но эта просвечивающая в прорезях белая кожа свела меня с ума, тут же, как только я застегнул молнию у неё на спине на платье и увидел её в зеркале, напротив которого она стояла, тут же и расстегнул эту самую молнию…

— Ох, Марк, ты не знаешь меры…

— Ну… кто знает меру, тот знает всё… — улыбнулся я, чувствуя временное удовлетворение, и притянул её к себе, лаская. — Не надевай это платье… надень чёрное, из шифона.

— В нём просвечивают соски.

— Вот и пусть. Что надо… и волосы наверх, чтобы и от шеи глаз было не отвести.

— Не надо, — поморщилась Таня, хмурясь и вставая с постели. — Ты как мой сутенёр…

— Ну нет, только пусть попробует руку к тебе протянуть. Но пусть он думает об этом, пусть ослепнет.

— Хорошо, как скажешь, — сказала Таня, меняя платье. — Но учти, если его рука всё же дотянется до меня, хотя бы кончиком пальца, я тебе этого не прощу.

И сказала вполне серьёзно. Я тоже выпрямился, вставая с постели.

— Слушай, если ты не хочешь, не ходи. Я серьёзно, я придумаю что-нибудь ещё.

— Не надо, встреча через час, просто я предупреждаю, что лапать себя не дам и провалю всё.

Я подошёл ближе.

— Значит… из этих слов я делаю вывод, что я тебе всё же нравлюсь, как мужчина, — улыбнулся я, натягивая джемпер.

— Да иди ты! — засмеялась Таня, поворачиваясь ко мне спиной. — Застегни, и больше не балуйся, времени уже нет.

— Вообще-то есть…. — ну, правда, она создана для того, чтобы я всё время был счастлив…

План был очень простой, гениальный или провальный, пока не известно. Мы ехали на встречу, на которую Таня пойдёт одна, без меня, а я послушаю запись, которую она сделает, микрофончик в сумочке. Я оставался в машине, всё это время и мог слышать, но видеть, конечно, не мог, но мне легко представить впечатление человека, который видит Таню в первый раз.

Ночной клуб, из самых модных и потому наименее подозрительных, я там заранее заказал отдельный кабинет, где и должен был состояться разговор. Таня должна предстать наивной дурочкой, взволнованной жёнушкой. Конечно, она не актриса и не секретный агент, но работа моделью научила её всё же немного актёрствовать, так что, я уверен, она справится.

— Здравствуйте, Татьяна…

— Можно Таня, — сказала моя красавица, улыбка в голосе.

Она, конечно, сидит на диване спокойно, на середине сиденья, спокойно сложив ноги и не отклоняясь на спинку, потому что это было бы сидеть почти лёжа, мы бывали в этом клубе и целовались на этих диванчиках в перерывах между танцами, я пил, немного, Таня — нет, ей обычно весело и так, я пытался забраться ей под платье, она смеялась, не даваясь.

— Таня? Что ж, пусть так, — голос холодный и строгий. — Странное место вы выбрали для встречи.

Он демонстративно оглядывает кабинет, музыка здесь слышна будто издали.

— Это единственное место, где никто не будет нам мешать. Или подозревать, что у нас серьёзный разговор.

— Поэтому на вас такой легкомысленный наряд? — ишь ты, гад.

— Да нет, я сама легкомысленная, — говорит она с улыбкой, оглядев себя. — Приятно, когда вы смотрите, как ещё чувствовать себя наравне с мужчинами? Только ослепляя.

Таня, ты должна быть дурочкой, какого чёрта это остроумие?!

— Что ж, это вам вполне удаётся.

— Да нет, Николай Иваныч, я знаю, когда удаётся, это не тот случай. Вы… мне, правда, надо… в общем, это очень серьёзно. Мой муж… он скоро придёт сюда… — она смотрит на часы. — Через полчаса. И… он не должен узнать, что мы тут говорили о нём, сделаете вид, что… ну, подбивали клинья ко мне, если он нас застанет.

— А он челюсть мне свернёт? — смеётся нежелезный феликс, ах, Танюшка…

— Нет, Марк не ревнивый. Но он… понимаете, он… бывший наркоман… а в последнее время мне стало казаться, что… понимаете, он не посвящает меня, конечно, в свои дела, но я… слышу, как он… разговаривает по телефону. И… мне кажется… что там какие-то дела с наркотиками, — проговорила она шепотом. — Я боюсь… понимаете, торговля — это одно, а… это ведь и опасно, и… вообще тюрьмой пахнет… но главное, я боюсь, как бы он не начал снова… колоться.

— Что вы от меня-то хотите?

— Вы можете проверить вот эти компании… ну… — она протягивает ему вчетверо сложенный листок со списком.

— И что будет? — хмыкает Николай Иванович.

— Я заставлю его бросить их и… ну, как это… не сотрудничать.

Он смеётся, качая лысоватой головой.

— И как вам это удастся?

— Ну, это просто, — Таня пожимает плечиком, от этого её грудь становится виднее. — Марк любит секс, манипулировать легко…

— Если так легко, то почему и от наркотиков вам его не отвлечь таким же образом.

Конец ознакомительного фрагмента.