Пройти через лабиринт

Татьяна Воронцова, 2017

Сияние белых северных ночей, бездонные зеркала озёр с нагромождением серых валунов, величественные стены православной твердыни, возведённой на руинах древнего языческого святилища, страшноватые легенды Русского Севера – вот что ожидало Нору, которая приехала провести отпуск на Большом Соловецком острове, и была уверена, что ничего необычного с ней никогда и ни при каких обстоятельствах произойти не может. Но неведомое начинает вторгаться в ее жизнь бесцеремонно и необратимо. События этого странного, временами жутковатого, но всё равно восхитительного лета убеждают ее, что самый запутанный и зловещий лабиринт – это сердце. Человеческое сердце, полное неизъяснимых желаний, которые совсем не просто распознать…

3

На завтрак традиционно кормят овсянкой, творогом и булочками со сливочным маслом. Нора сидит за столиком у открытого окна и, ковыряясь в тарелке, с любопытством поглядывает по сторонам. Ей нравится наблюдать за здешней публикой. Размышлять о характерах малознакомых людей, на основании каких-то незначительных деталей делать выводы о существующих между ними взаимоотношениях. Она воображает себя «за кадром», и это помогает ей поддерживать иллюзию непричастности.

Время от времени она сама становится объектом наблюдений. Как, например, сейчас. Рослая девица по имени Фаина старается вести себя как человек, занятый исключительно кашей и общением с сотрапезниками, но у нее плохо получается. Глаза, словно бы живущие собственной жизнью, то и дело косят в сторону Норы. Поймав себя на том, что сравнивает их с улитками, ползающими по лицу, Нора тихонько фыркает. Фаина ей не нравится. Наверняка анальный тип личности по Фрейду. У нормального человека просто не может быть такой болезненной страсти к порядку, какой, по словам Леры, отличается Фаина, а главное, такого маниакального стремления установить на женской половине чуть ли не казарменную дисциплину: подушка располагается строго по оси симметрии кровати, свет выключается по команде старшего по званию, кто опоздал на вечернюю перекличку, может до утра куковать на улице — и все в таком духе.

Лера периодически пыталась воззвать к ее благоразумию, очевидно, несуществующему, но положить жизнь на борьбу с Фаиной было бы непродуктивно, а изгнать Фаину с фермы, где та проживала чуть ли не со дня основания, — негуманно. Благодаря особенностям своего характера, Фаина довольно быстро обзавелась наперсницей и парой-тройкой подлипал, которые, вместо того, чтобы своими силами занять достойное место в иерархии, предпочли прогнуться под авторитарную фигуру и теперь, пользуясь ее покровительством, совали нос куда не просят, ябедничали, сплетничали, наушничали, словом, уподоблялись шакалам из отечественного мультика про Маугли.

Мужское братство породило своих монстров. Неформальным лидером считался Николай Кондратьев, в прошлом спортсмен-легкоатлет, но в его владениях, на втором этаже Барака, царили более демократичные порядки, во всяком случае, на первый взгляд. Что же касается отношения лидера и его соратников к новобранцам, которых на сегодняшний день насчитывалось двое, то Леонид, лежащий в лежку, был для них попросту недоступен, а Герман, проводивший все свободное время под окнами лежащего в лежку Леонида, только кивал им в знак приветствия по утрам и вечерам, и едва ли перемолвился с кем-то из них хоть словом.

Все это Нора собирала по крупицам и бережно хранила, как хранят антропологи сведения о нравах и обычаях диких племен. Основным поставщиком информации была, разумеется, Лера. Видя непритворный интерес сестры, она охотно рассказывала ей обо всех более или менее значительных событиях — и о тех, очевидцем или участником которых становилась сама, и о тех, последствия которых приходилось разгребать, собирая с миру по нитке, — делилась соображениями и планами.

Так Норе стало известно о совете, данном Герману Кириллом, представителем старой гвардии, с которым тот неплохо ладил еще три года назад.

«С Коляном лучше не ссориться, — сказал Кир в тот же день, когда он привез на ферму своего трясущегося в ломке друга. — И поскольку не ссориться ты не умеешь, старайся просто помалкивать».

«А если он заговорит первым?» — поинтересовался Герман, никогда не упускавший возможности превратить все в цирк.

«Отвечай односложно: да, нет».

«А он не сочтет это поводом для ссоры?»

«Зависит от тебя, — усмехнулся Кир. — И знаешь что?»

«Что?»

«Сделай лицо попроще».

На вопросы Коляна не пришлось отвечать ни «да», ни «нет» по той простой причине, что он их не задавал. Только при первой встрече смерил Германа с головы до ног полужалостливым-полупрезрительным взглядом и прошел мимо, вероятно, убедившись в его умственной неполноценности. Но Герман плевать на него хотел.

Герман Вербицкий, человек с темным прошлым, неизвестной национальности и непонятных убеждений.

«Ему двадцать семь лет», — сообщила Лера за ужином, заметив алчные взгляды, которые Нора исподтишка бросала на эльфа.

Ужинали они здесь же, в общей столовой на первом этаже Барака. Расставленные в шахматном порядке столики на четверых. В центре каждого столика, рядом с перечницей и солонкой, небольшая вазочка с полевыми цветами. На окнах длинные плотные портьеры, добавляющие уюта и по вечерам создающие впечатление полной изоляции от внешнего мира. Светильники с матовыми плафонами. Хорошая белая посуда, ничем не напоминающая общепитовское убожество советских времен. Ламинированный пол. Чистота.

«Двадцать семь? — переспросила Нора, обдумав услышанное. — Ну, прекрасно. Вся жизнь впереди».

Лера жевала маринованный огурчик, смотрела на нее и улыбалась, щуря уголки глаз.

«Он тебе нравится».

«Нет. Интерес и симпатия — разные вещи».

«Интерес часто перерастает в симпатию».

«Часто, но не всегда. К тому же… ему двадцать семь, а мне тридцать семь, Лера. Я еще не выжила из ума».

Герман, судя по приготовлениям, мечтал поужинать в одиночестве. Выбрал столик в самом дальнем углу, разложил вокруг тарелки кучу всяких полезных вещей — блокнот, карандаш, смартфон, пачку сигарет, зажигалку, — придвинул поближе пепельницу, но не прошло и пяти минут, как к нему присоединилась худенькая большеглазая девушка в узких джинсах до щиколоток и короткой красной маечке. Метнув на нее хмурый взгляд исподлобья, он испустил тяжкий вздох и согласно кивнул, из чего Нора сделала вывод, что отношения у них по меньшей мере дружеские.

«Мышка Молли, — сказала Лера. — Ей двадцать три».

«Почему Мышка? И почему Молли? А человеческое имя у нее есть?»

«Есть. Олеся. Однажды она сочинила сказку про любознательную мышь, которая путешествовала автостопом, и с тех пор имя главной героини к ней прилипло».

«Надо же, сказку…» — уважительно протянула Нора. Для нее самой даже надписать поздравительную открытку было целой проблемой.

«Это еще не все ее таланты. Видела в холле картины? Из них только одна написана Германом, остальные — Мышкой».

«Герман тоже рисует?»

«Не тоже, — поправила Лера с мягкой улыбкой, какая обычно сопровождает приятные воспоминания. — Благодаря ему Мышка и увлеклась рисованием. Три года назад. Возвращение к жизни без химии давалось ей нелегко, и тут приехал Герман, рисующий все подряд на чем попало. Нарисовал меня, нарисовал Аркадия, нарисовал Мышку… много чего нарисовал. Мышке его работы так понравились, что она начала ходить за ним как хвостик и запоминать движения рук. К счастью, Герман, которого нельзя назвать ни сострадательным, ни терпеливым, на этот раз показал себя с лучшей стороны. Стал ежедневно давать ей уроки живописи и рисунка, и очень скоро она забыла и о депрессии, и о бессоннице. Ее жизнь вновь обрела смысл».

Обо всем этом Нора размышляет за завтраком, под огнем преисполненных подозрения взглядов Фаины, и возвращается к своим размышлениям глубокой ночью, взбудораженная событиями, развернувшимися после ужина, когда она, не ожидая никакого подвоха со стороны мироздания, сидела спокойно за круглым пластиковым столом и перекидывалась в картишки с Лерой и Аркадием на террасе Белого дома.

Вечерние посиделки на свежем воздухе, как и следовало ожидать, привлекли полчища прожорливых соловецких комаров, так что пришлось Аркадию установить на террасе дымокурню, сделанную из старого ведра. В ведро с продырявленным дном, напоминающее дуршлаг, он насыпал горячие угли, чуть меньше половины, и сверху накрыл сосновыми ветками. Дым с ароматом смолы заклубился вокруг.

— Мне кажется, я на другой планете, — блаженно улыбаясь, проговорила Нора.

Перед ней на столике, точно по волшебству, материализовались кружка холодного пива и поломанная на квадратики плитка шоколада. Шоколад с изюмом и орехами, ее любимый. И сигареты Winston Blue. Красота!

— Привет покорителям космоса! — донеслось из тьмы.

Сидящий к избушке передом, к лесу задом Аркадий обернулся. Глаза его блеснули, словно от предвкушения какого-то радостного события, какой-то веселой заварушки.

Ну, конечно. На перила ограждения запрыгнул и уселся его любимый оппонент. Впалые щеки, модельные скулы, прядь черных волос, свисающая до бровей…

— Привет, дорогой. — Привстав с плетеного кресла, Лера подала ему бутылку светлого пива. — Какие новости?

— В нашей психушке? — спросил Герман, сделав первый глоток. — Эта ослица Фаинка довела до истерики крошку Розу. Та прилюдно пообещала в самое ближайшее время справить большую и малую нужду ей в постель. Я ходил на кухню поклянчить у шеф-повара сухариков, чтобы как-нибудь дотянуть до утра, и стал невольным свидетелем.

— Опять? — нахмурился Аркадий. И добавил безо всякой укоризны: — Вчера ты здорово ее напугал.

— Фаинку? Мало ее пугают, судя по всему.

На строгом красивом лице Аркадия появилось выражение сдержанного недовольства.

— Не думай, что здесь происходит хоть что-то, чего я не замечаю. — Взгляд серых глаз как бы невзначай переместился на Нору, и у нее создалось впечатление, что свою речь доктор Шадрин адресует не столько Герману, сколько ей. — Насчет Фаины. Я не был бы столь категоричен. При всех своих… гм, особенностях, она приносит несомненную пользу.

— Еще бы! — насмешливо фыркнул Герман.

— Она следит за порядком.

— Она их бьет?

— Кого?

— Своих соседок по общежитию. Как она их дрессирует?

— Не знаю, — озадаченно произнес Аркадий. — Навряд ли при помощи силы.

— Не думай, что здесь происходит хоть что-то, чего я не замечаю, — передразнил Герман. — Ты вправду так наивен, док? Или прикидываешься?

Нора потягивала пиво, грызла шоколад и внимательно следила за разговором.

Замкнутое пространство. Ограниченный круг лиц. То, что астрологи называют ситуацией Двенадцатого Дома. И хотя ферма — не тюрьма, каждый может покинуть ее, когда пожелает, на деле на такой поступок отваживается далеко не каждый, ведь уйти значит снова столкнуться с абсурдом и кошмаром внешнего мира.

— Фаина — местный старожил, — напомнил Аркадий. — Живет на ферме практически безвылазно. Боюсь, она уже неспособна на ту широту мышления, которую ты по привычке рассчитываешь обнаружить в людях.

— А Колян?

— Что Колян?

— Кир советовал мне держаться от него подальше.

— На втором этаже частенько происходят петушиные бои, и тебе это известно. Мы не вмешиваемся. Точнее, стараемся не вмешиваться.

— Разумно.

— Мы не хотим насаждать на ферме атмосферу исправительного заведения. Люди учатся взаимодействовать друг с другом. Вот и пусть учатся самостоятельно.

И опять у Норы возникло подозрение, что он говорит все это для нее.

— Звучит прекрасно, — заметил Герман. — Но по сути вы поощряете произвол Фаины и игнорируете потребности остальных. Потребность в сексе, например.

— Мы не одобряем сексуальную распущенность, — вмешалась Лера. — Секс ради секса. Но если образовалась парочка…

— Твой друг Кирилл, между прочим, регулярно шастает к Светке, — подхватил Аркадий, — и никто ему не запрещает. Они вместе уже почти год.

— Хотел бы я посмотреть на того, кто попробует запретить что-либо Кириллу.

— В таком случае за кого ты переживаешь?

— Дошло до меня, о счастливый царь, — тут Герман ухмыльнулся, как заправский плут, — что некоторые прекрасные дамы по ночам держат двери на запоре, потому что Фаинка пригрозила им карой за блуд.

— А ты откуда знаешь? Посягнул на добродетель одной из прекрасных дам и остался ни с чем?

— О нет, правитель, я не посягал. Но посягнувшие рыцари матерились в коридоре столь громогласно, что не услышать их было нельзя. И тут возникает вопрос: какое дело дражайшей Фаине до сексуальной жизни соседей по этажу?

— Еще немного, и ты скажешь, что нам выгодно содержать таких, как Фаина и Николай, потому что они делают за нас грязную работу.

— Разве нет? — улыбнулся Герман.

— Ты не то чтобы несправедлив… — Аркадий поискал слово, — ты абсолютно беспощаден.

— Кого же мне следует пощадить? Фаинку? — Герман подмигнул Лере. — Или вас двоих?

— Фаина садистка, — вздохнула Лера, откидываясь на спинку кресла и закуривая сигарету. — Николай же обыкновенный выходец из каменных джунглей, привыкший жить по закону «либо ты сожрешь, либо тебя сожрут».

— Как говорил великий Аль Капоне, при помощи доброго слова и пистолета можно добиться гораздо большего, чем при помощи одного только доброго слова, — пробормотал Герман.

— Вот-вот. Ему важна цель, собственное место под солнцем. Ей — процесс, наблюдение за людьми, чью волю она старается сломить, за их попытками сохранить достоинство.

— А чем она занимается на ферме? — поинтересовалась Нора.

Ей ответил Аркадий:

— Она у Леры что-то вроде экономки и ротного старшины в одном лице. Помогает вести бухгалтерию, распределяет обязанности… кто из девчонок дежурит в столовой, кто в прачечной, кто занимается уборкой помещения… следит за сменой постельного белья, за состоянием дверных петель, половиков, прищепок и прочего ценного имущества, — Аркадий отрывисто рассмеялся, немного нервно, как ей показалось, — и не текут ли краны в туалете… и не курит ли кто-нибудь в спальне после отбоя…

— А кто следит за всем этим на мужской половине?

— Я.

— Стало быть, никакой особой необходимости в услугах Фаины не было и нет. Лера вполне справилась бы самостоятельно.

— В принципе, да. Но так уж сложилось.

— Сколько ей лет?

— Фаине? Двадцать семь. Ей давно пора уехать отсюда, устроиться на работу, выйти замуж. Но она боится. — Аркадий печально улыбнулся. — Боится жизни. И не дает жить другим.

— Бывает, — сказал Герман, не обнаруживая ни малейшего сочувствия к Фаине, равно как и интереса к ее проблемам, несмотря на их тонкую психологическую подоплеку. — Ощущение власти над другим существом позволяет садисту тешить себя иллюзией, будто бы он способен преодолеть любые преграды, особенно если в его реальной жизни отсутствует радость творчества.

— Ну иди, поучи ее рисовать…

— Это выбор духовных уродов. — Герман пожал плечами. — При чем тут рисование? Вон Лера не отличает церулеум от ультрамарина, тем не менее ее жизнь — это жизнь человека творческого.

— Посмотрим, как ты управишься с этими духовными уродами, — усмехнулся Аркадий, тоже протягивая руку за сигаретой.

— Разве их больше одного?

— Николай не садист, — повторила Лера.

— Но рука у него тяжелая, — говоря это, Аркадий не спускал глаз с Германа, и Нора ощутила приступ досады.

Чего он добивается? Какой реакции? Запугивать гостя на подконтрольной тебе территории вроде бы не очень благородно. Даже если этот гость — твой старинный приятель и собственно гостит уже не первый раз.

— Не сомневаюсь, — кивнул Герман и отпил еще пива.

Он был в слегка потертых темно-синих джинсах, неплотно облегающих стройные бедра, и расстегнутой рубашке в сине-зеленую клетку, накинутой поверх простой белой футболки. Разглядывая его с беззастенчивым любопытством женщины, осознающей свое преимущество — зрелый возраст и кровное родство с хозяйкой дома служили защитой от любых подозрений, — Нора наслаждалась его смущением, которого он уже не скрывал.

Наконец он прикончил свое пиво, спрыгнул с перил, поставил пустую бутылку на пол, повернулся и спросил, помаргивая длинными ресницами:

— Со мной что-то не так?

Этот вопрос заставил Нору расхохотаться.

— Да, есть одна проблема, — вслед за сестрой оглядев его сверху донизу, фыркнула Лера. — Ты стал еще красивее, чем три года назад. Держи себя в руках, договорились?

— Я должен пообещать, что не прикоснусь ни к одной из девчонок, проживающих на ферме? Ладно.

— Ты серьезно? — прищурилась Лера.

— Вполне.

— Что ж… я ценю это, Герман.

И тут эльф отколол номер, подобных которому Нора повидала впоследствии немало, но этот был первым в ряду, поэтому произвел особенно сильное впечатление. Шагнул к Лере, присел на корточки возле ее кресла, заглянул в лицо… и вдруг с блаженным вздохом опустил свою темноволосую голову ей на колени.

Лера захихикала. Аркадий угрожающе заворчал, но даже не изменил позу, продолжая сидеть нога на ногу с дымящейся сигаретой в одной руке и кружкой пива в другой, из чего Нора сделала вывод, что такие игры у них в порядке вещей.

— Раз ценишь, скажи нашему доброму доктору, что мне нужно повидаться с Леонидом. Мои доводы он игнорирует.

— Нужно? — прищурилась Лера, ласково перебирая волосы у него на затылке.

— Совершенно необходимо. А док приставил к нему мымру в белом халате, которая на любой визит вежливости реагирует так, будто ее пытается изнасиловать в извращенной форме пьяный матрос.

— И много попыток ты уже предпринял?

— Две.

— Маринка визжала?

— Еще как!

— Попробуй ее соблазнить, — посоветовала Лера. — В порядке исключения. — И пояснила специально для Норы: — Когда она не знает что делать, она визжит.

С притворным сожалением Герман покачал головой.

— Я без любви не могу.

Слушая их, Нора чувствовала, как лицо само собой расплывается в улыбке.

— Объясните мне кто-нибудь, — она повернулась к Аркадию, — почему Герману не разрешают навестить больного друга?

Тот мрачно посмотрел на коленопреклоненного эльфа.

— Они и порознь-то не особо управляемы, а уж вместе…

— Но ты ведь взялся помогать. Я права? Помогать и управлять — не одно и то же, Аркадий.

— Ты права, Нора. — Интонации его голоса едва заметно изменились, и она поняла, что наступила на больное. — Опять я взялся помогать человеку, который не нуждается в моей помощи.

— Леонид не безнадежен, — сердито сказал Герман.

— Безнадежен, просто иначе. В отличие от Данилы, он принимал наркотики не потому, что физически не мог без них обходиться, а потому, что хотел все больше и больше удовольствия, которое доставляет прием. Поэтому обязательно захочет повторить.

Вот оно. Три года назад Герман привез на ферму человека, которого Аркадий не сумел спасти. «Тебе следовало поторопиться», — так сказал Аркадий, констатировав смерть, о чем Нора узнала, разумеется, от сестры. И чуть позже: «Он был безнадежен еще вчера». Теперь Герман привез другого джанки^[2]. И глядя на Леонида, Аркадий вспоминает Данилу и ненавидит Германа за то, что своим внезапным появлением тот воскресил воспоминания, одинаково мучительные для обоих.

— Снять метаболическую зависимость — это даже не половина дела, это одна десятая часть дела, — добавила Лера. — Остальные девять десятых — снять зависимость психологическую.

Герман тяжело вздохнул и уселся, скрестив свои длинные ноги, на дощатом настиле террасы.

— Я не планирую проносить в лазарет ни оружие, ни наркотики.

— Да ты сам — и оружие, и наркотики. Полный комплект.

— Маринка сказала, он не спит. И снотворное не помогает. Разреши мне приходить к нему в любое время суток и оставаться сколько угодно, тогда он будет спать.

— Нет, — отрезал Аркадий. Глаза его потемнели. — Запомни, Герман: все, что ты здесь видишь, это плод неустанных трудов на протяжении восьми лет. Моих трудов и трудов Леры. Каждое наше решение является обоснованным, каждое правило — неоспоримым. Мы больше не ставим психологических экспериментов. Каждая ошибка обходится слишком дорого. Твой питомец и так не отличается сговорчивостью, а ты еще…

Тут Герман просто встал и ушел. Не дослушав и не попрощавшись. С каменным лицом доктор Шадрин сидел и смотрел на цветущие кусты, за которыми скрылась его худощавая фигура.

Лера кашлянула.

— Знаю, знаю, — хмуро проворчал он. Вздохнул так же тяжело, как Герман пять минут назад, и потянулся за следующей бутылкой. — Интересно, успеем ли мы сыграть еще одну партию, прежде чем последует продолжение.

Успели.

Он как раз тасовал карты, чтобы сдать их по новой, когда на дорожке, извивающейся между кустами шиповника, послышался дробный топот…

— Вторая часть Марлезонского балета! — объявил Аркадий.

…и на террасу, дважды споткнувшись и чудом не упав, взбежала раскрасневшаяся Марина. Да-да, та самая горемычная медсестра.

Опустив веер карт, Лена молча уставилась на нее.

— Там… — начала Марина, с трудом переводя дыхание и тыча указательным пальцем в направлении Барака. — Эти двое… я говорила, но они меня не слушали… — Голос ее срывался от обиды и возмущения, растрепавшиеся волосы липли к потному лбу. — Они открыли окно, и… и… представляешь, они лежат в одной постели! Парни! Ты представляешь?

— Ну и что? — в сердцах сказала Лера, раздосадованная не столько тем, что теперь придется вылезать из кресла и идти подавлять бунт, сколько тем, что докторские предсказания сбылись возмутительно скоро. — Я иногда с кошкой в одной постели лежу. Что с того?

— Но… но… — заикалась Марина.

Нора искоса взглянула на Аркадия. Тот сидел, уткнувшись в свои карты, и мужественно боролся со смехом.

— Что «но»? Тебе больше заняться нечем, кроме как кляузничать? Иди полы помой. Крепче будешь спать.

— Но доктор ему запретил! — выпалила Марина. И схватилась за опорный столб террасы, вероятно, чтобы не лишиться чувств. — Запретил! А он наплевал на запрет, отодвинул меня и вперся прямо в палату.

— Доктор запретил. Он наплевал на запрет. А ты иди и помой полы, раз уж не смогла обеспечить порядок на вверенном тебе участке.

— Но они же мужчины… они…

Плотно сжав губы, Лера положила карты на стол рубашками вверх. Встала, одернула футболку. Решимость, написанная на ее овальном, смуглом от загара лице, заставила Марину выпустить столб и попятиться. Лера открыла рот, чтобы ее предостеречь…

Поздно. Низкий каблук кожаной туфли-лодочки скользнул по краю ступеньки, и негодующая сестра милосердия, потеряв равновесие, загремела с лестницы вниз.

Аркадий испустил тихий стон и отвернулся, пряча лицо. Он прилагал столь колоссальные усилия, чтобы не выдать своего истинного отношения к происходящему, что Нора начала опасаться, как бы его не хватил апоплексический удар. Губы кривились от сдерживаемого смеха, в глазах блестели слезы. За истекшую неделю Нора впервые видела его таким.

— Ч-ч-черт… — прошипела Лера, бросаясь к простертому на траве телу. — Ты жива?

— Да, — всхлипнула Марина.

— Вставай.

Нора подошла помочь. Совместными усилиями они поставили страдалицу на ноги, отряхнули, успокоили, и все втроем взяли курс на Барак. Доктор даже не оглянулся. Наверное, не был уверен, что в сложившейся ситуации сумеет сохранить самообладание.

Изолятор или лазарет — кому как больше нравилось, — расположенный во флигеле, состоял из шести палат, процедурного кабинета и небольшого аптечного склада. И имел отдельный вход со стороны небольшого ельника. Миновав тамбур, Нора задержалась в начале коридора, рассматривая картины на стенах. Мягкие линии, пастельные тона — с первого взгляда становилось ясно, что кистью водила женская рука. Олеся?.. Однако пропустить шоу с участием Германа и его таинственного протеже после многообещающей прелюдии на террасе Белого Дома было бы обидно, поэтому она бросила еще один взгляд на ближайший натюрморт и поспешила к месту событий.

Последняя дверь была чуть приоткрыта. Стоя перед ней, Лера прислушивалась к звукам, доносящимся изнутри. Тут же, в двух шагах, топталась Марина, стараясь, впрочем, производить как можно меньше шума. От падения в траву на ее светлой джинсовой юбке остались грязные зеленоватые пятна. Ну ничего, немного нашатырного спирта — и они исчезнут без следа.

Нора подошла ближе и вот что услышала:

— Нет, погоди… Я расскажу тебе о битве при Маг Туиред, когда Луг Длинная Рука впервые возглавил воинство сидов и повел их против фоморов, которые высадились на земли Ирландии во главе с Балором, Бресом и Индехом.

Незнакомый голос, звучный и богатый интонациями, моментально ее заворожил. В восторге она стиснула руку сестры, и та, обернувшись, тепло улыбнулась.

— Что там? — шепнула Марина, нетерпеливо подаваясь вперед.

Но Лера безжалостно оттеснила ее плечом.

— Иди займись своими делами.

— Как скажешь, — растерянно отозвалась та. — Просто я подумала…

— Неважно, что ты подумала. Там все в порядке. Иди.

Разобидевшись на весь белый свет, Марина гордо удалилась. От Норы не ускользнуло неправедное ликование, вспыхнувшее в глазах Леры при виде ее исхода. Теперь можно было насладиться спектаклем без помех.

— Много храбрых воинов не вернулось в тот день с поля боя, многих славных мужей забрала смерть. Честь и позор там сражались вплотную друг к другу, гремели копья и щиты. Искры от раскаленных мечей взлетали до самого неба. Кричали истекающие кровью воины. И река уносила тела врагов и друзей без счета…

Нора уже изнывала от желания хоть краем глаза взглянуть на рассказчика. Вот это голос! Таким бы монологи из трагедий Шекспира со сцены читать.

–…во время этой битвы Огма нашел Орну, меч Тетры, короля фоморов, и очистил от крови. И тогда меч рассказал ему обо всех делах своих, ибо в старину мечи и это умели…

Воображение нарисовало ей двух молодых мужчин, лежащих рядом на узкой больничной койке. Лера сказала: «Люди дружат иногда». Женская дружба предполагает объятия, поцелуи и другие нежности. А мужская? Как они ведут себя, когда бывают вместе, но не охотятся на бизона и не бьются насмерть с врагом?

–…когда сражение закончилось и все погибшие были похоронены, Морриган поведала горам и лесам, равнинам и рекам о великой победе сидов. «Мир от земли до неба! — разнеслась по Ирландии ее песнь. — Мир от неба до земли! Да живут вечно победившие в битве!»

Лера сделала шаг назад и мягко потянула Нору за собой. Держась за руки, они дошли до аптечного склада.

Выяснилось, что ключ у Леры при себе, и минуту спустя Нора уже стояла посреди небольшого квадратного помещения, две стены которого занимали стеллажные шкафы от пола до потолка, а возле занавешенного окна красовался новенький, совершенно не потертый кожаный диванчик с мягкими подлокотниками. Чистота и порядок. Специфический запах лекарств. И следы незримого присутствия доктора Шадрина — буквально повсюду.

— Запустим жадные лапки в докторский тайничок, — прошептала Лера, скорчив уморительную гримаску.

Открыла крайнюю дверцу в нижнем ряду и достала из шкафа две пузатые коньячные рюмки и литровую бутылку «Арарата», опустошенную на треть.

— Да здравствуют маленькие человеческие слабости!

Но попить бренди в спокойной обстановке им не удалось. Стукнула дверь, и на пороге возникла высокая мужская фигура.

— Привет, Роза Прерий. — Взгляд пришельца был устремлен на сидящую в углу дивана Леру. — Понравилась моя история?

Нора поняла, что кто-то наверху в очередной раз услышал ее, и теперь она имеет счастье лицезреть обладателя волшебного голоса.

— Где ты видишь прерии? — поинтересовалась Лера, внимательно разглядывая его бледную светящуюся кожу и синеватые обводы вокруг глаз.

— Спокойно. Прерии присутствуют виртуально. В отличие от Розы, которая в конечном итоге и является предметом всеобщих вожделений. Или ты хочешь, чтобы я назвал тебя Нимфой Лесов и Ручьев?

— Ладно, ладно. Я знаю, что тебя не переговоришь. Иди сюда. — Лера похлопала по обивке дивана. — И познакомься, это Нора, моя сестра.

Но он не пошел на диван, а, скрестив руки на груди, прислонился плечом к дверному косяку.

— Приятно познакомиться, Нора. Меня зовут Леонид. Знаете, как того царя Спарты из рода Агидов, который считался потомком Геракла в двадцатом поколении и прославился…

Нора серьезно кивнула, чувствуя, как внутри, в области солнечного сплетения, все дребезжит от смеха.

— Ты здесь не единственный человек с высшим образованием, — проронила Лера, явно не собираясь лить воду на мельницу его тщеславия. — А где Герман?

— Здесь, — отозвался эльф, выступая из-за спины царя Леонида и останавливаясь с ним рядом в проеме двери.

На них было приятно посмотреть. Оба высокие, оба стройные, но один — очень темный брюнет, другой — очень светлый блондин.

Дионис и Аполлон. Солнце Ночи и Солнце Дня.

— Ты что, собрался бдеть до утра у постели больного?

— Так точно.

Герман положил руку на плечо Леонида.

Похожие, но не одинаковые. Леонид все же шире в плечах и как будто крепче, плотнее, несмотря на временное нездоровье. Безупречная осанка, правильные черты лица. Этот парень мог играть в кино нацистского офицера, настоящего арийца. Герман рядом с ним выглядел как восточный принц.

— Аркадий скажет, что вы устроили тут вакханалию, и завтра же ты окажешься на втором этаже главного корпуса, — предупредила Лера.

— И у меня больше не будет персонального сортира? — застонал в притворном ужасе Леонид. — Я этого не переживу… Кстати, — добавил он после паузы, пристально глядя на бутылку, стоящую на подоконнике, — где в этом доме держат рюмки?

Нора фыркнула и поспешно пригубила коньяк. Ну и тип! Нетрудно представить, как отнесутся к его появлению на втором этаже Николай и компания. Герман не давал повода, а этот нарвется в первые же полчаса. И его прекрасное высокомерное лицо украсят синяки и ссадины.

— Рюмки? — Брови Леры изогнулись. — Зачем тебе рюмки?

Он обворожительно улыбнулся.

— Я собираюсь попросить у тебя глоточек этого живительного нектара. Ведь ты не откажешь мне, добрая леди? Нет?

— И мне, — сказал Герман, подходя с двумя рюмками, извлеченными из «докторского тайничка», который, судя по всему, тайничком давно уже не являлся. По крайней мере для эльфов.

— И тебе?

— А что, я похож на трезвенника?

— На сукина сына ты похож.

— Фу, как грубо…

Конечно, он добился своего. Лера, ворча, наполнила обе рюмки, и, передав одну Леониду, Герман с грацией подстреленного журавля опустился на диван.

Светловолосый бард принюхался.

— М-м… божественный запах. — Он сделал маленький глоток. — Божественный вкус. Почему-то, когда пускаешь по венам, пьянствовать совершенно не хочется. А когда пьянствуешь, пускать по венам хочется все равно. Почему так?

Они пили и болтали, болтали и пили, и от близости Германа, его поджарого молодого тела, с Норой творилось черт знает что.

Вот он сидит, откинувшись на спинку дивана, положив ногу на ногу, и тихонько смеется над шутками своего друга, а у нее частит пульс, потеют ладони, горит лицо… Но он и правда сидит слишком близко! Рубашки, в которой она видела его час назад, на нем уже нет, наверное, осталась в палате Леонида, и Нора не может заставить себя отвести взгляд от худых мускулистых рук, кажущихся загорелыми на фоне белой футболки, от темных волос, которые он время от времени небрежно зачесывает пальцами назад, от аккуратной мочки уха с проколом для серьги, но без серьги, от изящной линии челюсти… Даже то, как синяя джинсовая ткань обтягивает костлявое колено, кажется ей безумно эротичным. Спросить куда подевалась серьга? Или это будет выглядеть как неуместное любопытство?

Но тут она рассердилась на себя и спросила. Герман повернул голову, улыбнулся чуть ли не робко. Вблизи Нора увидела крошечные трещинки на его губах, сеть тонких морщин в уголках глаз.

— Да, последние три года я носил серьгу. Но когда приехал сюда, Аркадий потребовал, чтобы я ее снял.

— Почему? Ему не понравилась модель?

— Нет, сама идея. Он убежден, что ювелирные изделия носят только артисты и представители сексуальных меньшинств, и если я не первое и не второе, то мне следует быть поскромнее и не искушать ближних своих.

— И много у него таких правил?

— Вагоны! Товарные составы! Я стараюсь вести себя тихо, но…

— Ты стараешься вести себя тихо, — перебила Лера, — но с первого дня привлекаешь к себе всеобщее внимание. Ты следуешь всем правилам, но вид твой однозначно свидетельствует о том, что правила будут с легкостью позабыты, если в один прекрасный день они не согласуются с твоей прихотью.

— Это нечестно, Лера! — запротестовал Герман.

— Я знаю. — Она помолчала. — На самом деле я рада, что ты приехал. Ты всегда был моим любимчиком и продолжаешь им оставаться. — Помолчала еще немного. — Потому я тебя и ругаю.

Широким шагом, с непреклонным выражением лица в помещение вошел доктор Шадрин. Увиденное настолько выбило его из колеи, что некоторое время он просто стоял столбом, не зная что сказать.

Лера сидела в углу дивана, поджав под себя одну ногу и вытянув другую, небрежно перебирая пальцами волосы Германа. Тот исполнял обязанности виночерпия, подливая дамам с улыбкой профессионального обольстителя и не забывая про Леонида, который расположился на полу. Все четверо выглядели непристойно довольными.

Он все еще стоял посреди кабинета с видом Бога-Отца, заставшего Адама и Еву за поеданием райских яблок, когда Леонид, употребивший меньше остальных, оценил обстановку и предложил:

— Присоединяйся, док.

Услышав эту фразу, произнесенную приятельским тоном, без какого-либо намека на раскаяние, доктор шагнул к своему пациенту, рывком поставил на ноги и, не говоря худого слова, влепил ему тяжеловесную пощечину. Повернулся к Герману:

— Молчать! Ни с места!

И к Лере:

— Ты тоже.

— Вау! — промолвила жертва рукоприкладства.

— Слушай, парень, — зарычал Аркадий, — по-моему, ты чего-то не понимаешь.

— Да, — сказал Леонид, глядя на свою рубашку, залитую бренди, — я как раз спрашивал Леру и Нору… Я не понимаю, почему когда пьешь, все равно хочется секса, наркотиков, новых шмоток, новых девайсов, а когда имеешь хороший приход, уже ничего не хочется. Ни-чего. — Он опрокинул в рот последнюю каплю из рюмки, которую умудрился не выпустить из рук. — Хорошо. Но не лучше, чем джанк. С джанком ничто не сравнится.

Лера закрыла глаза, чтобы не видеть. Герман привстал, но она сжала его руку, призывая сидеть смирно.

— Знаешь, как умирают от абстинентного синдрома? — говорил Аркадий, держа Леонида за воротник. — Это смерть от передозировки похожа на плавное соскальзывание в сладкий сон без пробуждения, а в случае отнятия тяжелого наркотика опийного ряда в первую очередь происходит нарушение терморегуляции, нарушение водно-электролитного и кислотно-щелочного баланса, нарушение сна, затем судорожный синдром, расстройство мозгового кровообращения, кислородное голодание и, наконец, угнетение дыхательного центра. А теперь давай, включай воображение. Смерть наступает вследствие паралича дыхательной мускулатуры. Можешь представить, что это происходит с тобой? — Здесь он малость перегнул, но в целом Нора была согласна, парню следовало вправить мозги. — Я три ночи подряд сидел при тебе, как нянька. Таких тяжелых у меня не было давно. Мы даже думали, придется везти тебя в клинику, на аппарат искусственного дыхания. Помнишь? Не помнишь. Я сделал все для того, чтобы купировать абстинентный синдром и при этом не травмировать твою психику. И вот результат: твоя психика в полном порядке, и старые привычки до сих пор при тебе.

Герману достался не слишком дружелюбный взгляд.

— Это как раз то, о чем я предупреждал тебя, мой дорогой Любитель-Жить-Своим-Умом.

Леонид обнаружил признаки любопытства.

— О чем он тебя предупреждал? Что я снова подсяду?

— Учти, — теперь Аркадий тряс его за плечи, — я не допущу ничего подобного. Ты понял? Не допущу, даже если для этого мне придется посадить тебя на цепь и мордовать каждый день до потери сознания.

— Посадить на цепь? — изумился Леонид. — Док, откуда такие мысли?

Аркадий толкнул его к стене.

Потрепанный, но по-прежнему обаятельный, он застенчиво улыбнулся из-под упавшей на лоб пряди светлых волос.

— Ладно, док, делай что хочешь. Видишь, я не сопротивляюсь.

Похоже, Аркадий только сейчас обратил на это внимание. Но не стал выяснять причины, а повернулся и посмотрел на Леру. Впервые за все это время.

Она сидела в углу дивана, спокойная и величественная, как Афина Паллада.

— Теперь займешься мной? Ведь это я достала бутылку.

— Ты можешь делать все что угодно, — мягко произнес Аркадий, понизив голос, что сделало его неожиданно симпатичным.

И вышел стремительно, без оглядки.

— Ну что? Гроза пронеслась? — весело спросил Леонид, потирая щеку. — Здорово он мне влепил! Впрочем, я знал, что он на это способен. А теперь, дети мои, давайте выпьем, а то у меня от всех этих переживаний во рту пересохло.

И с довольным видом подставил рюмку.

— Ты увлекаешься кельтской мифологией? — спросила Нора.

Рассказ о битве при Маг Туиред не шел у нее из головы.

— Можно и так сказать.

— Почему именно кельтской?

— Не знаю. — Леонид озадаченно нахмурился. — Выбор мифологии, или религии, или женщины делается не на уровне сознания. Это подпороговые вещи, понимаешь?

— Не очень.

— Ну вот смотри, если мы любим, то ведь никогда не знаем за что. Если же знаем, то это симпатия, влечение, уважение, вожделение, словом, все что угодно, только не любовь. — Он помолчал, глядя на нее в упор, как делают дети и дикари. — Ты уже побывала на на Большом Заяцком острове?

— Нет. Лера обещала меня отвезти, но у нее столько дел…

— Я отвезу тебя, — вызвался Герман.

— Правда? — Ее бедное сердце так застучало, что она даже испугалась, вдруг мальчишка заметит… разве что спиртное, которое он успел в себя залить, отразится на его наблюдательности. — Спасибо. Там действительно есть что посмотреть?

— Ну, хотя бы знаменитые лабиринты, возведенные неизвестным народом, — он слегка подмигнул ей левым глазом, — есть мнение, что древними кельтами. У тех, кто отваживается вступить в лабиринт, происходит выравнивание всех функций организма. Нормализуется давление, ощущается прилив сил и так далее. Известны случаи исцеления женщин от бесплодия.

— А наоборот?

— От плодовитости?.. O tempora! O mores!^[3]

Они хороводились до половины двенадцатого, пока наконец Леонид не объявил, что это уже перебор. Он не слишком много выпил, но страшно устал от разговоров, от эмоций, от телодвижений, словом, от всего того, чего был лишен последние несколько дней. Нора и Лера отправились мыть рюмки, Герман же довел возмутителя спокойствия до кровати, а сам вышел на крыльцо покурить. Там все трое опять и встретились.

— Так ты остаешься здесь? — спросила Лера, зевая.

Герман щелкнул зажигалкой, маленькое пламя эффектно подсветило его лицо.

— А что может мне помешать?

— Например, я, — с этими словами доктор Шадрин выступил из серебристого тумана, который летом заменял здесь ночную тьму, и улыбнулся злодейской улыбкой.

Минуту они молча смотрели друг другу в глаза.

— Как же ты это сделаешь?

— Очень просто. Возьму за руку и отведу в Барак.

— Возьмешь за руку, — насмешливо повторил Герман, глядя на него сверху вниз.

— Именно, — подтвердил Аркадий.

— Присутствие дам тебя не смутит? Может быть, даже вдохновит? Если получишь удовольствие, док, то скажи об этом, договорились?

Любуясь Германом, его утонченной дерзостью — дерзостью аристократа, — Нора одновременно восхищалась самообладанием Аркадия, который выслушивал все это с каменным лицом.

— Брр… — Зябко передернув плечами, Лера зевнула во весь рот. — Уважаемый Аркадий Петрович, предлагаю отложить воспитательные процедуры на завтра и разойтись по домам. Первый час ночи! Лично я мечтаю о чашке горячего чая с малиновым вареньем и мягкой постельке. Кстати, ты обещал сделать мне массаж. — Она поморщилась. — Чертов остеохондроз.

Доктор повернул голову. Взгляд его смягчился.

— Будет тебе массаж. Я помню. — Тут он вспомнил еще кое-что. — Как Маринка? Что там у нее пострадало? Голова, спина…

— Ничего, кроме юбки и чувства собственного достоинства.

— Ну, это поправимо.

С забавными предосторожностями Лера приблизилась к нему, точно он был пациентом отделения для буйных, подхватила под руку и, дружелюбно мурлыча, увлекла за собой. Нора смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду. Обернулась, чтобы пожелать Герману спокойной ночи, да так и застыла, не в силах вымолвить ни слова.

Он стоял на верхней ступеньке крыльца, выпрямившись во весь рост, чуть расставив ноги, пальцами обеих рук зацепившись за ремень. Белая футболка, бледный овал лица, горящие глаза, которые сейчас казались очень темными под черными росчерками бровей… И почти полная луна, с высоты поливающая эту восхитительную фигуру жидким серебром.

«Я хочу запомнить это, — подумала Нора, пугаясь собственных мыслей. — Запомнить навсегда».

Она прерывисто вздохнула. Герман спустился на одну ступеньку. Тени сместились, сияющий контур исчез.

— Не забудь, — хрипло заговорила Нора и кашлянула, — ты обещал показать мне Большой Заяцкий остров. Как туда принято добираться?

— На катере.

— Там есть еще что-нибудь интересное? Кроме лабиринтов.

— Церковь Андрея Первозванного, где Петр Первый освящал морской Андреевский флаг. Каменные курганы, неолитические святилища и символические выкладки неизвестного назначения.

— Не верю, что ты ничего о них не знаешь.

— Кое-что знаю. — Он улыбнулся. — Что знаю, расскажу. Здесь, на Большом Соловецком острове, тоже есть что посмотреть. Для начала можно переночевать в полуразрушенной монастырской гостинице на берегу бухты Благополучия.

— Переночевать? — в замешательстве переспросила Нора. — Зачем?

— Говорят, по ночам там происходят всякие удивительности, забавности и нелепости.

— Ты предлагаешь мне переночевать там вместе с тобой?

— Да, — ответил спокойно Герман. — Отсутствие кровати гарантирую.

Она отвернулась. Скользнула взглядом по острым черным верхушкам елей, рассекающим серое небо. Было очень тихо, даже мелкая живность не шуршала в траве. Нора наконец поняла, что такое «звенящая тишина» — тишина, при которой уши горожанки начинают в панике воспроизводить фантомные звуки, типа фантомных болей.

— Я согласна. Когда?

Герман немного подумал.

— С четверга на пятницу. В ночь полнолуния.

— Договорились.

Ну и как, спрашивается, после этого заснуть? Полуразрушенная монастырская гостиница, полная луна… и они вдвоем. С ума сойти.

Лера сказала: «Ты стал еще красивее, чем три года назад». И позже, в лазарете: «Ты так чертовски красив, Герман, что на тебя смотреть больно. Помни об этом и контролируй свое поведение». Он хорош, да, но ведь дело не только в этом. Талант всегда привлекает. Завораживает своей инаковостью.

На его картине, висящей в холле первого этажа, изображен человек — или не человек?.. — не совсем человек, бегущий через город прямо по крышам. Черные волосы отброшены ветром, подошвы высоких шнурованных ботинок высекают искры. Лицо не проработано детально, но парой коротких штрихов поверх смазанного овала мастерски передано выражение яростной одержимости, толкающей беглеца вперед.

Интересно, к чему или от чего он бежит? Надо будет спросить.

Примечания

2

Джанки — сленговый термин, обозначающий наркомана (от англ. junkie).

3

О tempora! О mores! (лат.) — Ироническая форма возмущения упадком общественной морали. Автор выражения — римский государственный деятель, оратор и писатель Марк Туллий Цицерон.