Из пепла возродится

Татьяна Владимировна Фильченкова, 2022

Мир умер. Мир возродился. Новые континенты, новые государства, новые религии, новые боги. Новые существа. Но люди? Изменились они или остались прежними?Зарнице довелось родиться в суровое время. Страна стоит на пороге большой войны, государи-Власты озабочены лишь пополнением казны, Огненные Отцы калёным железом выжигают любую скверну, а в далёком Загрядье поднимает голову древняя тёмная богиня Виринея. Как выжить в таком мире дочери простого крестьянина? В мире, где участь женщины предопределена с рождения. Где решения о браке принимает родня, а по прихоти мужа тебя могут бросить на костёр. Как выжить, не сломаться, не поддаться злым силам? И не просто сохранить себя, но и понять – кто ты на самом деле.

Глава 7. Пламень

Вперёд дознавателей в Трихолмку пожаловали сборщики податей вместе с дружиной подвласта. Поборы выросли чуть не в пять раз — новая война требовала нового обмундирования, экипировки, вооружения и кораблей. И на этот раз откупиться не выходило, дружинники уводили с каждого двора хотя бы одного молодого мужчину, а если таких не имелось, то забирали лошадей.

Борщевикам пришлось отдать в войско вместо сыновей трёх работников. Буран сидел за книгами, подсчитывал убытки и свирепел, представляя, сколько ещё придётся потерять.

— Цитадель войну затеяла, а выжимают с нас.

Пламень, услышав от отца такие речи, воодушевился:

— Батюшка, а не нужно им платить. Пока войско слабо, надо народу объединиться да изгнать Судию с его свитой, как это в Загрядье сделали.

Буран устало отмахнулся:

— Уйди с глаз, не доводи до греха. На этот раз пугать не буду, сразу зашибу. Послал же Создатель недоумка в сыновья!

— Отец, я не дитё давно. Послушай меня хоть раз! Ты по чужой указке живёшь, ничего вокруг не видишь…

— Во-он из дома!

От бурановского рыка зазвенели стёкла в окнах, а эхо вторило ему из пустых комнат. Пламень вскочил, опрокинув лавку, и выбежал из трапезной. Буран бросил Заре:

— Иди за ним, пока не натворил чего.

Пламеня она застала за сборами.

— Куда ты?

— Уйду из дома, раз отец велит. Сбегу в Загрядье. Лодку найду и уплыву. А нет — так перейду Гряду, как Несущий Истину.

— Батюшка сгоряча так сказал, он остынет…

— Только мальцом неразумным считать меня не перестанет. Всё одно уйду. Хватит!

— А я как же?

— Ты?.. — Пламень растерялся. — Я и не подумал… Нельзя тебе тут оставаться, сожгут ведь как жену вероотступника. И со мной нельзя — пропадёшь в пути.

— Куда же мне деваться?

Пламень со вздохом отбросил собранные вещи:

— Обожду уходить, сперва придумаю, где тебя спрятать.

Зара не хотела прятаться. Семейная жизнь только пошла на лад — и вот уже готова рассыпаться прахом из-за какой-то нелепицы. Если Пламень уйдёт, всё станет куда хуже, чем было прежде. Может, даже хуже, чем выпало Капели, ведь неверная жена предаёт семью, а вероотступники — самого Создателя и Святозаров. За такое не изгоняют, а сжигают. И почему-то горше всего сделалось от того, что больше не расскажет ей муж чудесных баек. Зара заплакала от бессилия:

— Что тебе в том Загрядье? Неужто прозрачные дома да звенящие мостовые дороже всего остального? Может, и нет там ничего, всё купцы придумали.

Пламень растерялся, увидев неожиданные слёзы жены.

— Ты чего? Перестань! — Выглянул за дверь, чтобы убедиться, не слушает ли кто, затворил поплотнее и зашептал Заре в ухо через чепец: — Я не на водный камень смотреть там хочу, а истинную веру принять.

— Веру лжепророка?

— Несущий Истину — настоящий пророк. А вероотступники — это Отцы Цитадели. Они переврали слова Святогласа и создали ложное учение. Святоглас не велел никого сжигать. Он наставлял людей, чтобы лучше становились, потому что скоро возродится Виринея в образе человека, а как обретёт былое могущество, то соберутся все двенадцать вместе и станут суд вершить.

Зара ахнула. Пламень умом повредился, не иначе. Если кто донесёт дознавателям его речи, то за них не просто сожгут, а как лжепророка на куски изрубят. А муж продолжал, не замечая её испуга:

— Судия с дознавателями хотят этому помешать, потому как их и покарают Святозары в первую очередь. За то, что лгали о деяниях Виринеи. Она гневалась не оттого, что пожалела созданную красоту для людей. Это люди отвергли всё прекрасное и предпочли в навоз зарыться. Виринея просила их одуматься, вспомнить природу свою, а не уподобляться тварям неразумным, что живут лишь для ублажения своего чрева. Она расцвечивала небеса чудесным сиянием, а Заккари играл такую дивную музыку, что даже соловьи стыдливо смолкали. Но люди только сетовали, что своими представлениями Святозары отвлекают их от работы, и просили плодородных земель под поля и скотины мясной да молочной. Виринея поняла, что никому не нужны чудеса, и тогда заключила их в камни и спрятала в глубокой пещере в Дивнодолье. Оно тогда не разделялось морем с остальными землями.

Зара забыла о страхе и слушала, заворожённая. О таком матушка ей не сказывала. Получалось, что не Виринея отвернулась от рода человеческого, а люди сами пренебрегли её дарами. Новая сторона известной с младенчества истории взволновала, возродила в памяти греховное детское несогласие с догмами, уже давно забытое, заглушённое, выбитое отцом.

— Отчего же разгневалась она? — прошептала Зара.

— К тому времени много поколений людей сменилось. Никто из них уже и не помнил о дарах. Только видели они, что Святозары не стареют и не умирают. И решили люди завладеть тайной бессмертия. Пошли они в Дивнодолье и нашли пещеру с тысячами кристаллов. Думая, что в них заключено бессмертие, люди принялись разбивать камни и уничтожать дива. Виринея, увидев разграбленную сокровищницу, предалась ярости и чуть не уничтожила всех живущих.

— Ох, если так всё и было, то понятно, отчего она разозлилась на людей.

Пламень, видя интерес в глазах жены, зарделся. Впервые кто-то воспринимал его слова всерьёз.

— Так и было. Теперь ты понимаешь, почему мне надо в Загрядье? Не могу я больше под ложью Цитадели жить.

«Раньше мог, а сейчас даже потерпеть немного не может», — но видя, как распалился муж, перечить ему не стала, да и заботило её сейчас другое:

— Где же мне прятаться, пока ты за правду радеть будешь? И вернёшься ли?

— Вернусь, можешь не сомневаться. И истинное учение в Кольцегорье принесу. А прятаться… Не знаю. Надо у Горлинки помощи попросить.

— У ведьмы?! — выкрикнула она. — Как ты говорить такое можешь!

— Тише, глупая, отец услышит! — Пламень прижал к себе жену, чтоб не заголосила. — Ты же не знаешь ничего…

— И знать не хочу! Не смей больше поминать её!

Но Пламень уже не думал о Горлинке. В руках он сжимал тёплую и дрожащую Зару. Стягивая рубаху с её груди, пробормотал:

— Торопиться некуда, после обдумаем. Может, и бежать не придётся…

О ведьме Пламень больше не заговаривал. Да и о побеге упоминал редко. Кажется, он теперь был вполне счастлив тем, что мог делиться с Зарой своими тайнами. Она жадно ловила каждое слово и смотрела на мужа с обожанием. Очередная история заканчивалась супружеской близостью, Пламень наслаждался телом жены и смирялся с необходимостью жить под ложью Цитадели.

В день, когда первый снег укрыл землю, Радуга родила сына. Стужа, взяв на руки внука, с укором посмотрела на Зару:

— Когда же ты понесёшь? Уж две луны милуетесь, а всё пустая.

— Не ворчи, мать, — вступился за невестку Буран, — девка только в сок вошла, дай время, и затяжелеет.

Зара и вправду за осень округлилась, раздалась в бёдрах, под рубахой обозначилась грудь.

Младенца нарекли Покровом. Ждали, пока он чуть окрепнет, чтобы отвезти в Огневицу Междуреченки и засвидетельствовать имя перед Святозарами, но к солнцевороту в Трихолмку пожаловали дознаватели с карателями и новым наставником. Обрадовавшись, что ехать никуда не надо, родители отнесли Покрова в деревенскую Огневицу, где Паводок показал его изваяниям Ферула, Савия и Артовия, а Радуга поклонилась Сонии, Левии и Тринии, испросив для дитя защиты и для себя мудрости в его воспитании.

Дознаватели, как только устроились на постой в доме наставника, взялись за расследование проклятия трихолмской Огневицы. Искали скверных духом и причастных к колдовству. Первым делом посетили Горлинку. Любопытные деревенские наблюдали в отдалении, ожидая, как каратели вытащат ведьму из дома и поведут на костёр. Однако дознаватели вышли одни, растерянно пожимали плечами, качали головами под чёрными капюшонами, полностью скрывающими лица, и после знахарку больше не беспокоили.

Но ведьм и помимо неё нашли. Одному чахлому и вечно кашляющему мальцу мать привязывала к груди мешочек с горячей солью и травами. Женщина уверяла, что это средство от хвори, так лечили всех детей в её семье. Но как она ни старалась обмануть дознавателей, под пытками признала вину. Другая же девица, жениха которой недавно забрали в войско, хранила в тряпице деревянный гребень и ветки сухой травы. Несчастная клялась на светоче, что так хранила память о любимом, но и простаку было ясно — это колдовской оберег.

В дом Борщевиков тоже пожаловали. Зара впервые видела Отцов так близко. Полностью скрытые под чёрными одеяниями, они и на людей-то не походили. В узких прорезях капюшонов поблёскивали их цепкие глаза. Зара оробела и спряталась за плечо Пламеня, но Стужа тут же дёрнула её за юбку и зашипела в ухо:

— Стой прямо, безгрешным нечего бояться.

Никаких свидетельств отступничества от веры не нашли. Впрочем, после признания Бурана в том, что две подводы из каждой дюжины он отправляет в Цитадель и даже бумаги с печатью в доказательство имеет, дознаватели не особо тщательно искали.

После досмотра деревни и суда над ведьмами дознаватели развели на площади Карающий Огонь, казнили виновных и покинули Трихолмку. Пламень облегчённо выдохнул, расслабился и повеселел. Вечером же вновь заговорил о побеге:

— Из Загрядья этих коршунов давно изгнали. Там не нужно бояться, что тебя за неосторожное слово казнят. Но, знаешь, ещё пуще, чем в Загрядье, я хочу за Пояс к детям Виринеи попасть.

— К каким таким детям? — Прежде Зара ни о чём таком не слыхала.

— К синим. Когда люди отвернулись от святозарных даров, Виринея разочаровалась в роде человеческом и создала острова в южных морях, на которых поселила новый народ — четырёхруких людей с синей кожей, и отделила те острова от остального мира неприступной стеной скал. Но после того как мятежницу скинули в Бездну, остальные Святозары решили извести её детей. Убить их не решились, сделали только так, что стали у синих рождаться одни мужчины. Для того, чтобы сохранить свой род, перелетают они на крылатых змеях преграду посреди моря и уносят к себе человеческих девиц и женщин.

— Ох, как же Свет такое лиходейство допускает?

— Так они не всех подряд крадут, а только тех, кого люди сами изгнали. Таких, как Капель.

«Так вот, значит, куда ведьма Капель свезла», — похолодела Зара от догадки. Но вслух говорить не стала, лишь спросила:

— Откуда же ты это знаешь? Неужели в Приморье о том говорят?

Пламень смутился, ответил уклончиво:

— И в Приморье тоже.

«Видать, этими байками Горлинка его покоя и лишила. Где же она побывать успела перед тем, как в Трихолмку вернуться?»

Беременность так и не наступала. Стужа всё чаще раздражалась и бранила младшую невестку за любой пустяк. Зара каждую луну со страхом ждала приближения регул, молила Сонию о ребёнке и Левию о защите от печальной участи Капели. После рассказа Пламеня о синих людях, крадущих женщин, судьба отвергнутых жён казалась Заре ещё более ужасной. Она и сама начала подумывать о том, как бы скрыться с мужем в Загрядье.

Перед постом к празднику весеннего равноденствия мужчины засобирались в Приморье на ярмарку. Надеясь на такую же добрую торговлю, какая выпала в приезд Судии, Буран отправил в столицу вдвое больше гружёных подвод против обычного.

Пламень думал сговориться с загрядскими купцами и заручиться их помощью в побеге. Зара, услышав о его планах, залилась слезами. Пламень и сам не хотел оставлять жену, потому поклялся на светоче, что только узнает, как переправиться в Загрядье, но без Зары не уплывёт.

Вернулись торговцы раньше, чем планировали, с непроданным товаром. Буран даже в баню с дороги не пошёл, сел за стол в трапезной и обхватил голову руками. Притихшая Стужа поставила перед ним похлёбку. Он отодвинул миску и велел принести вина покрепче. Выпил одну за другой две полных чаши, вытер усы рукавом и заговорил глухо:

— На въезде в Приморье из каждой дюжины подвод по пять забрали. Теперь не только Цитадель кормим, но и войско с флотилией. В столицу сброду понабежало, ничего не покупают, только караулят, как бы умыкнуть добро или кошель срезать. А дружина властова и того хуже. Берут всё, что глаз приметит. Платить, правда, забывают. А как мы обратно засобирались, предложили весь товар за бесценок скупить. Да я бы лучше псам отдал, чем этому воронью. Хотели в Перепутье в ряды встать, да там прохода от таких, как мы, нет. И тоже никто не покупает.

Пламень же, оставшись наедине с женой, шептал ей в ухо:

— Загрядских не допускают больше до ярмарки. Не только в Приморье, но и в других властвах. Думают заморить их голодом, чтобы без войны Цитадели сдались. Оно понятно: что на дне морском, кроме земляного ореха, может вырасти? А в Приморье к побережью не подступиться — одни верфи властовы, корабли для нападения строят. Да и выручить ничего не удалось, не на что лодку взять.

Зара облегчённо вздохнула и про себя поблагодарила Святозаров за то, что отвернули мужа от шальных замыслов.

Незадолго до весеннего равноденствия Стужа стала пристально поглядывать на Зару. Свекровь даже придирки оставила. Загадка вскоре разрешилась. Поймав невестку в чулане, Стужа спросила:

— Ты чего тут? Репы мочёной захотела?

— Почему репы? Нет, я за солью, в кухне кончилась.

— Не мутит тебя? Мухи не мелькают в глазах? Или по-другому как вдруг неможется?

— Я здорова. Только не пойму, к чему вы спрашиваете?

— Вот же тугодумная! Когда ты тряпки в последний раз брала?

Зара застыла с бочонком соли в руках, пытаясь вспомнить. Получалось, что регулы должны были начаться пол-луны назад. Она так боялась, что Пламень вновь заговорит о побеге, что и думать забыла о возможной беременности. Но если верна догадка Стужи, то и бежать в Загрядье нет никакой надобности.

Свекровь отобрала у Зары бочонок, сказала внезапно ласково:

— Не тягай тяжёлого.

О беременности Зара мужу говорить не стала, решила сперва убедиться, что они со Стужей не ошиблись. Пламень после поездки в столицу и так ходил мрачный, Заре не хотелось разочаровать его напрасной надеждой.

Пост подходил к концу, и в Трихолмке готовились к празднику равноденствия. На площади уже расставили столы для угощения, в центре построили возвышение для изваяний Святозаров. Однако вместо обычной светлой радости, которая сама собой появлялась с приходом весны, жителей деревни охватило тяжкое ожидание смутных времён.

Борщевики, несмотря на упадок в делах, готовились отмечать пышно. Пол в доме выскоблили до светлого дерева, стёкла в окнах натёрли до блеска, а в кухне клубились пары от стряпни. В разгар работ с мельницы вернулся Буран и, усмехаясь в бороду, потряс исписанным листком бумаги.

— Зной, товарищ мой, весточку прислал. Ох и чуистый он по торговому делу! Добрую пасеку держит. А как к войне пошло, открыл он трактир в Перепутье, а за ним — второй и третий. Смекнул, как худые времена наступят да нечем будет семьи кормить, мужик последние гроши за медовую брагу отдаст. Теперь товарищ просит моего содействия в одном щепетильном вопросе. Завтра прибудет он вместе с сыном. А сынок у него хорош, хваткой в отца пошёл. И женить его пора. Думаю, едут они на сговор. Вот такого мужа я для Яблоньки всегда желал.

Яблонька разрумянилась, засветилась вся. Стужа ущипнула дочь за щёку:

— Чего ж ты растерялась? Беги наряды готовь!

Зной с сыном приехал накануне равноденствия и сразу приступил к делу:

— Полюбилась Ручью девица из вашей деревни, Смородинка, Папоротникова дочка. Отца я не знаю, вот и пришёл к тебе за помощью, замолви слово. Так понимаю, от невесты отказа не будет, они уж сговориться успели.

Буран посерел лицом, но вида не подал, лишь махнул Стуже, чтобы увела Яблоньку. А товарищ продолжал, вроде как ничего не замечая:

— Вот как сложилось-то. Признаться, хотел я к лету с тобой этот сговор вести, дочь твою для сына просить, да куда же против его охоты. Но в долгу не останусь, если посодействуешь. Трактиры ведь не на одном вине, к столу и харчи требуются. Так чего мне у чужих скупаться, когда с тобой можем дела вести?

Торговец в Буране возобладал над отцом. Ударив со Зноем по рукам, они ушли к Папоротникам. После удачного сговора гости сразу уехали: трактиры сулили принести добрую выручку в праздник.

До рассвета деревенские потянулись к Огневице. Ждали появления наставника, чтобы с молитвой встретить восход и приступить к гуляниям. Огневой Отец вышел с опозданием и не из врат храма, а из-за угла. Руки его тряслись, слабый голос дрожал, взгляд дико блуждал по сторонам. Из передних рядов послышался ропот, что наставник пьян. Кое-как прочитав молитвы, он поспешил скрыться. Такое поведение мало кого удивило. Уже много лет с наставниками в Трихолмке творилось необъяснимое.

Стужа кликнула дочь и невесток, чтобы несли из дома угощение на общие столы. Отдав должное Святозарам, народ отправился набивать животы и веселить себя вином.

Гуляние выдалось унылым. Тяжкие мысли о грядущей войне затмевали радость, даже музыка звучала глухо и печально. Пламень налёг на брагу и быстро захмелел. Заре пришлось держать его под локоть, чтобы того гляди не упал. Но унять буйный настрой Пламеня молодая жена была не в силах. Он задирался с каждым за любой косой взгляд или небрежное приветствие, пока не схватился с таким же хмельным соседом. Зара оттягивала мужа, пыталась образумить и увести домой, как за спиной раздался голос, при звуках которого Пламень стих:

— Совсем ты забыл меня, братец. Больше не навещаешь. Или я тебя чем обидела?

Зара обернулась. Горлинка улыбаясь протягивала Пламеню чашу с брагой:

— Давай же выпьем в знак старой дружбы!

Пламень, как заговорённый, потянулся к чаше.

— Не пей! — Зара вцепилась мужу в руку.

— Чего ты боишься, Зарница Полынь? Я его не отравлю, дорог он мне очень, — насмехалась ведьма.

— А-а, чего от глупой бабы ждать, — бесшабашно гоготнул Пламень, принял чашу из рук Горлинки и осушил одним глотком.

Ведьма ушла. Пламень, забыв про жену, побрёл домой. Зара поспешила следом, но догнала мужа только у ворот. Он не оборачивался, как она ни просила обождать её.

Пламень, точно запертый зверь, мерил шагами опочивальню, метался от двери к окну и обратно. Зара оставила всякие попытки отвлечь мужа ласками и разговорами, присела на край кровати и тревожно наблюдала за его помешательством. Пламень вдруг застыл на месте. Пробормотал непонятно о чём:

— Так что ж с того… Надо, непременно пойти надо…

— Куда?! — встрепенулась Зара. — К ведьме? Не ходи, Светом заклинаю. У нас… Дитё у нас будет!

Пламень наконец посмотрел на жену. Усмехнулся зло:

— Нашла время!

И вышел вон. Во дворе заржал конь и застучали копыта.

До вечера Зара проплакала, закрывшись в опочивальне. Как стемнело, вернулись Буран со Стужей. В трапезной Радуга загремела посудой, накрывая на стол. Зара оправила одёжу, спустила пониже оборку чепца и вышла помогать. Но не успели рассесться, как в дом вбежала Яблонька и со смехом принялась рассказывать:

— Я к Смородинке ходила, чтобы со сговором поздравить. А у них цыплёнок о четырёх лапах вылупился. Они скрыть хотели, да я такой крик на полдеревни подняла, что теперь придётся им весь курятник вырезать.

Буран собрался было осадить дочь, как в трапезную, не сняв грязных башмаков, влетел работник:

— Хозяин, пёстрая корова бычка о двух головах родила!

— Молчи! — вскочил с места Буран. — В долгу не останусь, только молчи!

Тут в ворота заколотили. За ударами послышались крики:

— Буран! Стужа! Пламень убился! В овраге со свёрнутой шеей лежит.