Виртуальные связи

Татьяна Веденская, 2012

Ну, вот она и решилась на это – изменила мужу. Теперь-то она удовлетворена? Может считать себя отмщенной? Да! Разумеется! Она отомстила предателю, променявшему ее на другую. Но почему тогда кошки скребут на душе? Почему слезы подступают к глазам и хочется… нет, не плакать – выть от отчаяния и бессилия. Зачем, зачем она совершила эту глупость! Только еще больше все усложнила. Ведь изменив любимому человеку – не вернешь его. Пропасть только увеличится! И почему никто не сказал ей об этом? Почему, наоборот, все твердили: «Сделай это, и станет легче». А ей не стало легче! Она теперь сама себе противна, а муж… мужа, кажется, она потеряла навсегда…

www.yandex.ru

Найдется все

Лаура Джини, ударение ставится на последний слог — Джини́ и никак иначе, ненавидела Россию всей душой. Она не была русской, не хотела быть русской, не видела в русских ничего хорошего, и вообще глаза б ее на них не смотрели — с их дикостью, хамством, безвкусицей и воровством. Но в силу различных причин Лаура Джини была вынуждена здесь жить. Вернее, прозябать. Она прозябала тут, на тринадцатом этаже бесконечно серой унылой многоэтажки, вот уже двадцать восемь лет — всю ее жизнь. Ее тело, но не ее душа. Она давно уже жила в совсем других мирах, мысленно перебралась в свою любимую Италию, с ее солнцем, зеленью, страстными итальянцами, пьяцца, рыцарскими крепостями и Колизеем.

У нее был старый, потрепанный и видавший всякое ноутбук, у которого не хватало нескольких клавиш, а несколько имеющихся кнопок почему-то не жались вовсе, так что вводить эти символы приходилось с виртуальной клавиатуры, что дико Лауру бесило. На заставке — вид на Флорентийские горы. Любимая игра — Assassin’s Creed, бродя по ней, можно было почти воочию увидеть то, что в жизни Лауре пока увидеть не довелось. Конечно, она играла исключительно во Флоренции. Графика была прописана на редкость хорошо. Можно было обойти все площади, посмотреть на улицы, даже зайти в строения и побродить по анфиладам дворцов — в реале это было куда сложнее. Лаура знала виртуальную Италию как свои пять пальцев. Лучше Москвы. Впрочем, это ничего не меняло. Все это было так, развлечения запертого в многоэтажке ума. Способ потратить время, такое тугое и вязкое, что в нем вязнешь и застываешь — особенно зимой, как теперь.

— Лорочка, у нас нету творожка, — ласково, даже приторно щебетала Бьянка, высунувшись из ванной. Заспанная, растрепанная, в растянутой майке.

Творожка ей!

— И что? — нахмурилась Лаура. Сегодня она была на редкость зла. Может, потому, что мрачный московский январь висел за окном, как гигантский воздушный шар серого цвета. Может, потому, что опять не было денег. Творожок тоже, знаете ли, бесплатно не дают. Деньги, деньги. Проблемы.

— Ничего! — пожала плечами Бьянка. — Надо купить молока, я бы сейчас и сделала творог.

— Ты погладила белье? — спросила Лаура, только чтобы перевести тему. Слово «купить» было для нее сейчас хуже, чем матерщина.

— Не переводи тему! — возмутилась Бьянка.

А Лаура как раз хотела тему перевести. Бьянке что, сидит себе дома и ни о чем не тужит. Деньги ее не волнуют. Бьянку вообще мало что волновало, она почти ничего не хотела в этой жизни, только покоя и разве чтоб у Лауры все было хорошо. За что Лаура особенно ее ценила. Но творожок действительно нужен.

— Ты разместила на Яндексе нашу галерею?

— Только на My space, — отвела глаза Бьянка. Бесполезно ее о чем-то просить.

— Разместила?

— Размещу! — крикнула Бьянка и ушла, сильно хлопнув и без того некрепко прикрученной кухонной дверью. Дверь в кухню была расшатана псами. Они, когда голодные, были способны снести все на своем пути. Не только тонкую дверь, которую давно пора было починить.

— Вот и размести, — заорала ей вслед Лаура, зная, что теперь уж Бьянка точно не сделает ничего, а будет дуться весь день и требовать извинений. Ими и кончится, но сначала будут все эти невыносимые крики, слезы, упреки и спектакли с заламыванием рук. И ведь знает же Лаура, что нельзя вот так с Бьянкой. Что будет только хуже. И лучше вообще пойти и извиниться прямо сейчас. Но злое настроение брало верх, и Лаура и не хотела бы, а делала все назло, из вредности, чтобы позлить и ее. Денег не было и не предвиделось. А на руках одно дитё человеческое и трое четвероногих. И Бьянка, тоже как ребенок. За что ей только это все? Да еще и январь.

Бьянка не показывалась. Лаура, все больше раздражаясь не пойми на что, встала, вышла из кухни и подошла к раскрашенному фиолетовому стеллажу в холле. Она сама его сделала год назад, возилась, наверное, месяц. Днем и ночью выпиливала, прибивала, раскрашивала. Хорошая штука, красивая. Даже ручки — и те резные, в виде спиралей с прожилками. Авторская вещь. Может, продать?

— Ни черта себе! Куда весь мой лак делся? — выругалась Лаура после десятиминутного копания в недрах стеллажа.

— Ты же сама его и потратила! — послышалось из спальни. — И не ори!

— Я ничего не тратила, — крикнула Лаура. Не смогла удержаться и выругалась, хотя вроде и сама терпеть не могла такую вот атмосферу. Что поделаешь! Тут не то что материться, волком завоешь. Как может настоящий художник творить, сидя в этой московской квартире, да еще на тринадцатом этаже, да еще без копейки денег? Лаура в сердцах выругалась опять:

— Твою… мать!

— Не матерись при детях, — моментально донеслось из спальни.

— От…сь! — крикнула в ответ Лаура. Дети, дети.

Бьянка говорила о собаках, конечно. Заигралась с материнским инстинктом. Кузю вообще сыночком зовет. Творожку нет, блин. Когда все это кончится, когда кончатся все эти чертовы проблемы?

Лаура вышла в коридор и принялась копаться в куртках. Она ненавидела холод. В Италии холодом считались десять градусов по Цельсию. Там ни у кого не было шуб или тяжелых дутых сапог на искусственном меху. Там все улыбались и пили вино. И никто никого бы из-за этого не стал бы называть алкоголиком. Италия. В прошлом году они с Бьянкой ездили в Хорватию. Задаром им не сдалась эта Хорватия с ее фальшивым сервисом, фальшивой европейскостью — все вранье. Чуть от побережья отъедешь в сторону, все те же битые дороги, дешевые кафе с клеенками на столах, все те же угрюмые лица. Совок.

Единственная причина, почему они с Бьянкой оказались в Хорватии, было все то же страстное, неизбывное желание прорваться в Италию. Художник не может больше нигде существовать, кроме Италии, но пойди объясни что-то этим тупым туроператорам. Что уж они там напортачили, одному Богу известно, да только визу в Италию не дали. Сказали, нет постоянного места работы, поэтому и не дали. А какое может быть постоянное место работы у художника? Мольберт им приволочь? Слесарный набор? Красками перемазаться? То ли дело — менеджер. Надо было сказаться менеджером. Обидно, что ведь и деньги тогда были, а визу не дали. Ну, и Бьянка учудила с Хорватией.

— Вы можете въехать в Италию через любую европейскую границу. Просто проедете сами. Можно через Финляндию, правда, она далеко. Через любую страну Евросоюза. Они потом уже ни за кем не следят, — посоветовала туроператорша, которая (падла) денег так и не вернула за неполученную визу. Только отводила глаза.

— Через любую границу? — переспросила Бьянка, а потом выбрала Хорватию — умная девочка — единственную из всех стран, которая реально ни черта в этот самый Евросоюз не входит. Во всяком случае, в безвизовую зону не входит. А Бьянка сказала, там до Италии — всего один паром. Лаура не проверяла. У нее тогда было очень много работы. И потом, должна же Бьянка делать хоть что-то!

Да, правда, Бьянка не соврала. Там из Пореча до Италии — только один паром. Один или два парома — хоть три. Целая куча паромов, на которые пропускали, и фамилии не спросив, граждан всех стран от Израиля до Португалии, но только не русских. Россияне оставались на берегу, сушили весла. Ох, как тогда Лаура орала. Стояла на портике набережной в Порече и орала благим матом. Италия была так близко, рукой подать. Один час по хорошей волне, и ты в Венецианской лагуне. Осталась бы там, не вернулась бы. Закопалась бы в песок на берегу, на острове Мурано — хоть всю жизнь жить нелегалом, только бы там. Расписывала бы стеклянные сувениры, выдувала бы вазочки. Ела бы пиццу.

Можно было закрыть глаза и восстановить по памяти картинки из Интернета, увидеть синее небо, каменные улицы, гондолы. Даже запах моря там был такой же, как и в Порече. Но Италия не открыла свои объятия перед потерянной дочерью. Пришлось возвращаться в Москву и сидеть в пыли, смотреть на МКАД, будь он неладен. У кого хочешь пропадет рабочее настроение.

Лаура тяжело вздохнула, закрыла створки верхнего ящика, встряхнулась и вытащила из пыльной груды вещей дутую красную куртку. Она была сшита прошлым летом, красивая попалась ткань. Из остатков Лаура тогда умудрилась сделать лампу-бра, та продалась за три дня. А куртка вышла изящная, расшитая вручную стразами, с необычными рукавами. Лаура хотела еще воротник переделать, сделать его на манер палантина, но… как-то руки не дошли. А теперь только возиться, куртка уже старая. Такую не продашь, а сама и так поносишь, не сломаешься. Здесь, в России, у нее почему-то опускались руки. Делать ничего не хотелось. Она чувствовала себя бесконечно чужой, словно была цветком, вырванным из привычной почвы и засунутым в какой-то мерзкий глинозем. Хотелось выпить, а выпить было нечего. Они сидели дома практически безвылазно уже неделю, только Бьянка выходила с собаками по ночам — чтоб никто не видел, ни с кем не встретиться. Сталкиваться с этими людьми она не хотела категорически. У Бьянки это доходило до абсурда. Она могла бы неделями голодать, только чтобы ни с кем не встречаться. Если бы не собаки, она бы не выползала вообще. Бьянка этих людей ненавидела до судорог, до эпилептических припадков.

— Ну что? — невесело усмехнулась Лаура, глядя на двух доберманов, Санчо и Пансу, которые смотрели на нее внимательными, заискивающими глазами. Трудно было поверить, что таких вот красавцев могли выбросить на улицу. Впрочем, когда Бьянка их притащила домой, они выглядели иначе и красавцами их бы не назвал никто. — Жрать хотите?

Из глубины прихожей на Лауру таращилась еще одна пара глаз, лабрадор Кузя. Он появился только пару месяцев назад и еще не обвыкся, дичился всех — и нервной, взрывной Бьянки, и своих собратьев, Санчо с Пансой, — их он вообще боялся до одури. Только семилетняя Жанна вызывала у него умиротворение, видимо, за счет своего относительно маленького размера. Она его и кормила, у нее он даже с рук ел.

— А вот перебьетесь. На меня-то что вы смотрите? Смотрите на вашу разлюбезную Бьянку, это она забыла вам кости заказать. И главное — все равно она ни черта не делает, а забыла! — Лаура понимала, что не права, но уж такое у нее сегодня было настроение — то ли водки выпить, то ли зарезать кого. Скорее все-таки водки. Что еще пить в январе?

— Я так и знала, что весь мой труд для тебя — ни черта не значит. Я вчера мыла пол весь вечер! Пока ты винище хлебала! — моментально раздался крик.

Значит, подслушивает. Это хорошо.

Лаура хмыкнула:

— Что-то я не вижу чистого пола!

— Ты… ты!.. — Бьянка выскочила и чуть ли не с кулаками бросилась на Лауру.

Панса начал лаять и прыгать вокруг них.

— Я — ухожу. У меня встреча с заказчиком.

— А молоко?

— Сходишь сама. Вот деньги. — Лаура сунула Бьянке двести рублей. Еще двести рублей остались лежать в кармане, и это было — все.

— Я не пойду, — уперлась Бьянка.

— Тогда сиди без творога. Как дура! — закончила Лаура и, пока не начался следующий акт Бьянкиных причитаний, побежала прочь из баклажанового цвета недокрашенной прихожей. Два года назад Лаура неправильно подсчитала и основная краска кончилась на середине работ. А краска нужна была дорогая, рельефная. Идея была сделать прихожую на манер пещеры — под стеллаж, — и уже были выведены гипсокартоновые контуры, сделаны арка и конструкция на потолке. Зашпаклевали, прогрунтовали все, Лаура вручную рисовала тени и линии, а потом базовая краска кончилась, и как-то не нашлось времени ее купить. Прихожая так и осталась готовая наполовину. Как-то стало не до нее.

Лаура решительно отвела глаза от обшарпанных стен и понеслась к лифту. Никакой встречи с заказчиком у нее не было. Не только сегодня, вообще. В последнее время с заказчиками было плохо. И даже хуже. Кризис! Никому не нужно ничего, кроме картошки и прочих составляющих продовольственной корзины. Не до искусства. Но оставаться дома и терпеть все это — нет уж, увольте. Это тоже было выше ее сил. Лаура села в лифт и закрыла глаза.

Она запоздало подумала, что надо было бы на самом деле идти по лестнице, так не было бы риска встретиться с кем-то нежелательным, с кем-то из этих… Всегда можно постоять и послушать, подгадать, чтобы на первом этаже никого не было. Но… поздняк метаться. Через минуту двери лифта открылись, и (не везет — так не везет) Лаура увидела, что на площадке напротив лифта, у почтовых ящиков копается женщина в весьма затасканной и даже сальной, но все же норковой шубе.

Лаура подумала в ярости: «Двадцать первый век, столько материалов, не менее теплых, да и легких к тому же, а она все туда же, как на боярской Руси, норовит намотать на себя тулуп побогаче, чтоб побольше трупов пошло на шубу. Невозможные люди». Ее моментальным и вполне оправданным желанием было вскочить обратно в лифт и вернуться в свою баклажановую берлогу. Но она не успела. Женщина обернулась. Ее лицо исказилось одновременно от ненависти и радости. Попалась, Лаурочка!

— Ваши собачки. Они опять ночью лаяли! — визгливо завопила дама, бросаясь вперед. Лицо ее, и без того красное, стало буквально стекать вниз кусками макияжа.

— На то они и собаки, чтоб лаять, — пробормотала Лаура, не глядя на соседку снизу и стараясь аккуратно продвинуться к выходу. Соседка не давала проходу. Соседи — еще одна беда России, наряду с дураками и дорогами. Они, как сумасшедшие осы, роились вокруг Лауры и все время жалили, даже если она их не трогала. Она никого не трогала, но на нее же сразу начинали орать.

— Вы не имеете права. Никакого права! Я на вас напишу в управу. Тебя выселят, — неожиданно она перешла на «ты», чтобы, видимо, увеличить общую сумму презрения, которого никогда не было достаточно, по ее мнению. — Ты тут даже не собственник, я узнавала.

— Да что ты! — воскликнула Лаура, с трудом подавив желание отвесить соседке оплеуху. — Узнавала? А по какому праву? Это вообще не твое собачье дело.

— Мое! А твоя лесбиянка тут вообще не прописана. Я с милицией приду.

— С полицией.

— Вы наше электричество воруете, — это уж был полный бред. — За потоп когда заплатите? А собачек ваших надо усыпить. Они все небось больные. Да, усыпить.

— Тебя надо усыпить, — не удержалась Лаура и, не дожидаясь, пока соседка справится с волной возмущения, рванула к подъезду.

— Что-о?! Да я… да ты… кошка драная. Ты что о себе вообразила?! Матери твоей надо тебя выгнать! Ты у меня ответишь за все. Да ты, наверное, заразная! — понеслось вслед.

Знакомая песня. Лаура только хмыкнула, вылетая из дома, в котором по нелепой случайности застряла на все двадцать восемь лет, хотя давно должна была убраться отсюда, все равно куда. Какая глупость. Надо было поплыть вплавь. Не утонула бы небось, спасли бы. Вытащили бы на берег, доставили бы в больницу, а оттуда уже — дворами, каналами — в Неаполь, в Милан, в Рим, в конце концов.

Лаура добежала до магазина минут за десять, хотя в магазине ничего ей не было нужно. Да и денег не было, на двести рублей что купишь? Но ее гнало возмущение, застилавшее глаза. И холод. С красной стразовой курточкой она ошиблась. Не по сезону. Январский вечер в Москве — это вам не хрень собачья. Московскую стужу надо уважать, не отмахиваться от нее тонкими стразовыми курточками. Но любила она эту куртку, только ее и носила уже, почитай, второй год.

Без шапки, без перчаток, с мелочью в кармане — перспективы на вечер были хуже некуда. В магазине у дома было прилично народу, но это было даже и хорошо. Лаура послонялась между стеллажами, купила все-таки бутылку пива (теперь домой точно идти нельзя) и присела на скамейку около сейфов для сумок. Куда деваться — было непонятно. Можно было, конечно, найти к кому бы завалиться, только… поздно. Да и мало с кем Лаура общалась теперь. Тем более так, чтобы завалиться по-простому, без приглашения, без повода. Лаура совершенно не понимала, чем ей заняться без денег в кармане, в такой холод, с разобиженной вусмерть Бьянкой дома. Она крутила в руке свой любимый поюзанный IPhone и думала, кому бы позвонить.

* * *

— Я просто не понимаю, Машечка, как тебе в голову пришло являться на работу в таком виде. Нет, в самом деле, тебе не кажется, что это — чересчу-ур? Ты хочешь проблем? — Голос Карины, начальницы, звучал обманчиво мягко. Она всегда так тянула звуки и улыбалась — хищная анаконда — перед тем, как слопать очередного кролика.

Я стояла перед ней, испытывая мучительные приступы головокружения и тошноты, и мечтала о том, чтобы она сошла в ад. А что? Для нее там — все свои. А для нас мир станет лучше, если в нем не будет Карины Эдуардовны.

— Я… не из дома, — пробормотала я срывающимся в какое-то сиплое карканье голосом.

— Это уж я поняла, — хмыкнула Карина. — От тебя разит, моя дорогая. Машечка, от тебя я этого никак не ожидала. Ну, вот от кого угодно, но не от тебя. У тебя что, головы нет на плечах? А вот это что? Пятно на блузке? И как я должна на это смотреть? Работа тебе не нужна? Или ты думаешь, что я спущу такое без последствий?

— Не думаю, — кашлянула я. На мне все еще были надеты те же джинсы, голубые, потертые, — оторвала на распродаже в Levis. Отдала сорок баксов. Теперь они казались мятыми и грязными.

…прыгай ко мне на колени, детка. Не бойся, я знаю, что делать с такими ножками…

— Ты работаешь в приличном месте! — укоризненно помахала длинным пальчиком высокоморальная Карина.

Моя белая блузка была еще хуже штанов. Она вся измялась, на рукав этот М@стер опрокинул бокал, и теперь на нем имелось большое розовое пятно чуть ли не до локтя.

…вот за что я не люблю красное вино. И чего вы, женщины, в нем находите? А ты любишь текилу?..

— У меня… у меня в семье проблемы. Сложности, — пробормотала я, пытаясь сбросить, с глаз долой и желательно из сердца вон, все эти тонны фраз и ухмылок и особенно красивое молодое лицо искателя экстрима. Как бы я много дала, чтобы стереть его из памяти. Чтобы мы никогда не встречались.

— У всех, Машечка, сложности. Думаешь, у меня сложностей нет? — хмыкнула Карина. Она обожала сплетни, обожала быть ближе к народу. Народом, соответственно, была я. Но именно сейчас я очень хорошо понимала, насколько, насколько далека Карина Эдуардовна от народа. Она стояла — подтянутая, в красивом дорогом платье, в туфлях на десятисантиметровых шпильках. У меня были не чищены зубы. Я думала об этом постоянно. Моя кожа пахла М@стером_добрых_дел. Я была неприятна самой себе.

— Такой уж у нас дресс-код, — продолжала она. — Можешь хоть сто раз не ночевать дома, но блузку поменять обязана. Неужели ты не могла хоть на пять минут пораньше выйти и купить кофту? Кажется, мы платим тебе достаточно? Наверное, зря, — фыркнула Карина и внимательно посмотрела на свои длинные ногти. Она постоянно на них смотрела, будто у нее там на них была шпаргалка. И время от времени, раз в пять-десять минут, ей было нужно подсмотреть, что говорить дальше.

— Я… больше не повторится, — вяло бормотала я, понимая, как все это выглядит жалко и смешно. И зачем-то прибавила патетично: — Клянусь.

— Клянешься? — хмыкнула она.

Я пожалела, что не заехала домой переодеться. Тем более нельзя сказать, что у меня на это не было времени. Времени было — вагон с телегой. Я уехала от М@стера еще до того, как на улице начало светлеть. Сейчас вообще не светлело, мы жили, как жертвы ядерной войны, в вечной темноте, в таком холодном подземелье. Было, кажется, около шести утра, а я уже сидела за рулем своей тачки и кусала губы. Я не поехала домой, я отъехала на пару кварталов от М@стера и сидела в машине в тупом оцепенении, глядя на людей, пробегающих мимо. Я не думала ни о чем. Я не смогла поехать домой. Там был Алексей.

…зачем тебе уходить? Разве тебе не понравилось? Встретимся еще? Я напишу тебе в личку…

— Мне… мне нужно вводить кейсы, — аккуратно бросила я, но, конечно, я не надеялась всерьез отделаться так легко.

Карина оторвала взгляд от ногтей и нахмурилась.

— Я что, задерживаю тебя? Ты это хочешь сказать?

— Нет. Не хочу. Не это, — забормотала я, изворачиваясь, как уж на сковородке. Я бы хотела сказать ей, что она сука, что ей надо бы вылить на лицо кислоту или взорвать ее. Сегодня я была что-то кровожадна.

— Ты выглядишь, как жеваная бумага, — с убийственной точностью сказала она, внимательно разглядывая меня, будто я была шимпанзе в клетке ее личного зверинца.

Я же и чувствовала себя именно так. На моей коже еще оставался запах моего любовника. Я все еще чувствовала его руки на своем теле, я уже жалела о том, что сделала. Жалела обо всем. И главное, о чем я жалела, — что ничего не изменилось. Должно было измениться, но осталось прежним. Только вот эта легкая брезгливость, как будто ты подняла с земли кем-то выброшенный персик, откусила его и поняла, что он гнилой. Вот это — привкус гнили. Я что, не знала, что нельзя есть всякую дрянь? Спать с кем попало? Нет, не права Янка, совсем не права. Нет никакого чувства равновесия, только тупая пустота, усталость и желание увидеть Олеську. Сколько можно таскаться с писателями? Кто их сейчас читает? На земле остался только Livejournal! Весь мир — один сплошной ЖЖ.

…у меня презервативы кончились. Может, так?..

— Можешь не имитировать рабочий оргазм. Не поможет. Ну скажи, что случилось? — ободряюще кивнула мне Карина.

Она, бедная, надеялась, что я ей расскажу, что со мной происходит. В деталях, с подробностями. О том, как я слаба и несчастна, как меня больше не любит муж. Сейчас я была ей мила, глядя на меня, Карина доподлинно убеждалась, насколько успешна ее жизнь. Что бы ни происходило, Карину интересовало только одно: она ль на свете всех милее, всех умнее и хитрее. А сейчас даже невооруженным глазом было видно, насколько удачна ее жизнь в сравнении с моей и всех остальных таракашек нашего офиса. Сияющая бизнес-леди и ее ручные серые мышки.

Я поморщилась.

Я не люблю Карину, но я завидую ей. Она настолько полна собой, погружена в свой маленький жалкий мир, что даже не осознает, насколько бессмысленна и пуста. И вся ее жизнь, все ее так называемые интересы — пустота в квадрате. Но ей — ничего. У нее есть МВА. Она умеет говорить так, чтоб было видно, насколько она умна. Она хочет карьерного роста. Мне бы так. Легко и без угрызений совести переносить полнейшую бессмысленность собственного бытия.

— Со мной все в порядке, Карина Эдуардовна, — сказала я, и она погрустнела.

Что поделать. Откровенничать с ней опасно — она как американская система правосудия. Все, что ей сказано, может быть использовано против вас.

— В любом случае я сделаю пометку в твоем деле. И еще. Останешься после работы на час завтра, а еще раз придешь в таком виде — уволю. Сейчас, Машечка, кризис. Люди за такое место, как твое, биться будут и в ногах валяться.

— Да я готова, — ляпнула я, с трудом сдерживая желание плюнуть в Каринино лицо. Прямо поверх ее MaxFactor.

— Чего ты готова? — опешила она и снова пристально посмотрела на ногти.

— Валяться.

— Что? — нахмурилась она.

— В ногах валяться ради этой работы. И все отработаю. И спасибо большое, Карина Эдуардовна. За все! — Я юродствовала, хоть и понимала, что это — уже чересчур. Это уже лишнее. Если я сегодня еще и работу потеряю, это будет достойное завершение идиотического дня (и ночи) и вообще — полный кошмар. Но мне почему-то ужасно захотелось, чтобы все это случилось. Чтобы меня уволили, чтобы муж меня выгнал из дома, чтобы я пришла вечером в дом к М@стеру:

…Я решила остаться с тобой навсегда…

Хотелось потерь и увольнений, хотелось бурь и торнадо.

Я злобно улыбалась. Но, конечно, это только похмелье.

— Поговори у меня, — хмыкнула начальница и ушла наконец к себе. Ее невиданная щедрость. Не орала, не возила меня прилюдно об стол мордой. Даже разрешила ехать домой. Но домой я не хотела. Как я сказала, дома Алексей.