Хэппи энд

Татьяна Брукс

Сборник рассказов, по содержанию и замыслу очень разных. Возможно, грустных, потому что у каждого из них есть «энд». Возможно обнадёживающих, потому что разные герои историй, так или иначе становятся «хэппи». В них мудрость опытной женщины, которая пятнадцать раз облетела Земной шар. Есть в мире три вещи непостижимые: путь орла в небе, змеи на камне и путь человека к хэппи энду. Это, конечно же шутка, но для меня всегда было важно, какую из этих двух частей выберет читатель – хэппи или энд?

Таша. Или История в истории

И остался Джон Мак Кинли перед скорбным могильным камнем один. Там, под этим камнем теперь будет покоиться прах его мамы.

Ей было много лет. Она прожила, как сама считала, долгую счастливую жизнь.

— «Если ли что-нибудь лучше смерти»? — цитировала она Сократа, и сама философствовала, — пора мне лететь туда, где, я верю, ожидает меня Господь, и не имеет значения, кем ты жил на Земле орлом, собакой или человеком.

Интересно, а сколько времени осталось у него, у Джона? Как же так получилось, что он стоит теперь один посреди белоснежного поля, топорщегося пупырышками таких же белых, в снегу, или не покрытых снегом, серых камней?

Его мама всегда винила в несчастьях Джона своего брата. Дядя Джона, Мэтью, бывший водитель грузовика, который строил дороги на севере Соединенных Штатов. Тинейджера Джона распирало от восхищения, когда по национальному каналу показывали его дядю, который вместе с другими такими же суровыми и смелыми мужиками возили стройматериалы по льду и в полной темноте из Аляски в Канаду. Мэтью заработал на этом довольно значительное состояние и сумел создать крепкую немаленькую, с пятью детьми, семью. Это он постоянно рассказывал мальчишке Джону увлекательные истории о снегах превращающих деревья, дома и горы в огромных белых перламутровых улиток; о лете, пылающем от цвета кипреи, которую американцы так и называют Fireweed (огненная трава); о медведях и лосях, которые в поисках лакомства забредают в города и даже во дворы к людям. Тогда ему было 17 лет и он представлял себе, как сильный и бесстрашный заработает столько же денег, и у него тоже будет пятеро детей, и будет он растить своих ребят в большом теплом и счастливом доме. И пусть за окном воет ветер и бродят дикие звери, он сумеет защитить свою семью от любых напастей.

Но реальность оказалась совсем другой. Длинная в 7–8 месяцев зима. Темнота, которая ввергала его жену Синтию в бесконечную депрессию и оттого она стала пить. А что ещё делать длинными, начинающимися в три часа дня, вечерами, когда единственный взрослый человек, твой муж, отсутствует по две, три, а то и по четыре недели к ряду? Он, видите ли, дороги строит! И на черта ей этот огромный, пусть большой и теплый дом, в котором кроме двух оглоедов, семи и пяти лет, что выносят ей мозг, никого нет?

Джону удавалось создавать иллюзию быта и благополучия лет восемь. Потом все стало невыносимо и пришлось отправить Синтию на лечение от алкоголизма в штат Орегон. Оттуда она к Джону уже не вернулась, оставив ему и детей. Хотел детей? На. Тогда-то к нему на выручку и приехала мама. Мальчишки выросли. Они совсем не прониклись идеей суровых сильных мужиков и женившись, покинули этот стрёмный штат. Его мама теперь там, где как она думала, все равны и любимы.

А Джон Мак Кинли остался совсем один. Что же ему теперь делать?

Холодно. Тихо. Джон закурил. Струйка дыма, вываливающаяся из уголка рта, поднимается вверх. Зажав сигарету в зубах, Джон натянул шапку поглубже на уши.

Обвел взглядом скорбное поле.

Внимание его привлекло какое-то сооружение, топорщееся более других среди простых могильных камней, тоже покрытое сверкающей на солнце белоснежной шапкой. Он зачем-то поплёлся к этому памятнику и за ним, подвывая, потащилась тоска…

Необычное сооружение оказалось гипсовой скульптурой, сидящего в инвалидном кресле улыбающегося старика и собаки, которая лежала у его ног. Джон смахнул снежную шевелюру с головы инвалида и замер.

— Господи… — независимо от мысли прошептали губы.

На Джона смотрели добрые с прищуром знакомые глаза.

— Боже… сколько же лет назад это было… Шесть? Нет, восемь! Как же это он… Совсем забыл старика, после того, как он переехал…

Он присел и смахнул снег с плиты под скульптурой.

Уа…15.01 1931 — 6.06 2014

… а 05 1998 — 5.06 2014

…показались три буквы и ряд цифр. А больше Джону и не надо было ничего расчищать. Он знал что это за даты и чьи имена скрыты под снегом…

* * *

Там, на краю света, где заканчиваются дороги на самой западной точке Соединенный Штатов, на Аляске, в районе Анкор Пойнт (Anchor point) случилась эта история. Именно там и лес, и горы пылают от огненной травы кипреи летом, а зимой всё напоминает снежных улиток.

Там у Уайти Мортона, когда-то был маленький домик.

Уайти не всегда там жил. Когда-то они с Дороти и их сыном Кельвином жили в Василле, пригороде Анкориджа — Уайти никогда не любил больших городов. Тогда у него была семья. Но так случилось, что славная Дороти вот уже лет двадцать, как ждет его на небесах, чтобы станцевать с ним на облаках вальс вечности. И сын, погибший в Афганистане, c ней. А ему, восьмидесятилетнему, не дал Господь такой милости. За всех решил испросить ответа. Послал ему такое испытание — быть в старости одиноким.

— Ох-ох-ох, — Уайти, прихрамывая на покрученную артритом ногу, поковылял к умывальнику. В мойке на оборванных капустных листьях, красовалась чисто вымытая морковь.

— Таша! — проскрипел беловолосый и белобородый старик, — Та ашаа!

«Ну, чего кричишь? Тут я, тут… еще как первый раз позвал, так сразу и прибежала», — ткнулась ему в ногу своей лобастой бежевой головой сука золотистого ретривера.

Она тоже была немолода. Можно сказать одного возраста они были. Коротали свой век вместе вот уж тринадцать лет. Уайти взял её малюсеньким бледным щенком в собачьем шелтере через несколько лет после смерти жены поняв, что не может начать строить заново свое личное счастье. Не может. Да и не хочет. А собака — это другое. Бегает себе, хвостом виляет, заботы требует. Всё не один.

С тех пор много лет прошло. И хорошо им было вместе. Понимали друг друга с полуслова, а чаще вообще без слов: с виляния хвоста, с наклона головы. Вообще не понятно с чего, с одной мысли понимали.

В эту зиму снег валил почти без выходных. Небо и теперь было затянуто свинцовым тяжелым покрывалом туч, хотя ни Таша ни Уайти этого не видели. В декабре темно бывает по двадцати часов в сутки. Но им и не надо было ничего видеть. Они знали все тропинки и деревья в округе. Каждый кустик, к которым носили овощи для голодных зайцев, знали наизусть. На нюх, так сказать.

В эту ночь не мело. Приморозило. Самое время подкормить куцехвостых.

— Овощей с огорода всегда с излишком, а так глядишь, Таша, когда-никогда зайчатинкой полакомимся, — объяснял старик.

Что поделать — Аляска, многие люди живут рыбалкой и охотой.

— Ну что, пошли, Ташка, пока темно, — ворковал Уайти, с трудом натягивая разбитые валенки со снегоступами на изуродованные ступни с шароподобными косточками возле больших пальцев, — зайцев кормить ночью следует, Таша, — поучал он собаку, вот уже в миллион первый раз, — и обязательно в кустах, чтобы орлы, которых здесь великое множество, не полакомились зайчатинкой.

Она внимательно слушала, склонив на бок голову, отчего приходилось приподнимать одно ухо, чтобы лучше слышать. Ухо ослабело и так и липло к скуле. Таша миллион и один раз слышала, почему зайцев следует кормить только по ночам и только в кустах. Она выучила это наизусть. Но ретриверша любила внимать скрипучему спокойному бормотанию Уайти, пусть думает, что ей интересно, поэтому всячески изображала внимание.

Наконец Уайти поднялся. Таша радостно скульнула, завиляла хвостом, побежала вперед и открыла дверь, толкнув её мордой. Человек и собака вошли в таёжную ночь.

Как обычно, сделав большую, километра в два петлю, и оставив длинноухим под знакомыми кустами угощение, парочка завернула к дому. По пути Таша иногда забегала вперед и настороженно, как настоящая охотничья собака, подняв переднюю лапу, замирала прислушиваясь. То отставала, и надолго зависала возле какого-нибудь куста, обнюхивая его со всех сторон. Уайти за неё не боялся — собака знает дорогу к дому. Главное, чтобы медведя не разбудила — шатун в лесу опасное соседство.

Когда их дом показался в поле зрения, Уайти оглянулся, отыскивая глазами бежевую тень, шагнул в сторону и… «шшшшахххх», — неожиданно провалился в какую-то дыру, прикрытую снегом.

— Кхыы-кхыы, — не то закашлял, не то застонал Уайти… — Ташшаа, — прохрипел — всё на что был способен.

«Только что она может сделать? — промелькнуло, — самому надо выбираться… холодно, нельзя тут разлёживаться… так и замерзнуть недолго… кто за ней тогда присмотрит…»

Он попытался встать, но только вскрикнул от обжигающей резкой боли в спине, и отключился.

Сколько Уайти пролежал без сознания, он не знал. Холод, видимо, притупил боль. Он открыл глаза.

«Мда, положение хуже некуда. Похоже, я повредил спину», — совсем не порадовали его мысли.

И вдруг, он увидел возле себя свою собаку. Нет, скорей почувствовал. Таша спрыгнула в яму, куда угодил Уайти, и легла возле него, плотно к нему прижавшись, согревая его теплом своего тела. Ретриверы — они такие, они не боятся работы и никогда не бросают своих друзей в беде. Сейчас она работала грелкой.

Как только Уайти открыл глаза собака подскочила и стала, как щенка, озабоченно, вылизывать ему лицо, обдавая не слишком свежим дыханием.

— Таша… Таша… Ташенька, — прослезился Уайти, — давай выбираться отсюда, милая… давай, помоги мне, тяни…

Собака схватила зубами воротник его поношенного полушубка, стала тянуть, упираясь всеми четырьмя дрожащими лапами. Рычала, сопела, проваливалась в снег, иногда, устав от напряжения, ложилась рядом с Уайти перевести дыхание и набраться сил — она ведь тоже была уже немолода. Он помогал ей, как мог. Упирался пятками и локтями, обнимал, гладил, цеплялся за ошейник и… плакал. Нет, не от боли. Не от страха. Это были слёзы благодарности к собаке.

Восьмидесятилетний жизненный путь остался позади, но никогда не встречался ему человек, который бы с таким самопожертвованием посвящал бы ему, Уайти, себя.

Конец ознакомительного фрагмента.