Скажи, зачем?..

Татьяна Апсит, 2022

Вернувшись из долгосрочной командировки в Китай, преподаватель вуза Инна Лебедева обнаруживает, что ее квартира закрыта, а квартиросъемщик исчез. Его судьба волнует не только героиню и ее подруг, но и бизнесмена Звягинцева, который предлагает Инне сопровождать его в загранпоездках в качестве переводчицы. Во время одной из поездок Инна догадывается о криминальном характере сделок шефа. Участие друзей помогает ей пережить потери, заблуждения, разочарования и обрести любовь.

От Красноярска я ехала одна и несказанно этому радовалась, потому что порядком устала от соседей — семьи инженера, также возвращавшейся из Китая домой. Их проблемы меня мало волновали, но из-за своего идиотского характера я сочувственно выслушивала все их песенки о глиняных обидах: что поделать, в конце концов разочаровывает всякая чужбина. Теперь, оставшись наконец в одиночестве, я могла поразмыслить о собственных делах: пока я сеяла разумное, доброе, вечное на иноземную почву, дома все так изменилось, что я ощущала под ногами весьма ненадежную конструкцию. Мне писали, что иностранцев в университете осталось совсем мало, а кто сегодня не холодеет при мысли о возможной потере работы? Я гнала от себя эти страхи, но освободиться от них окончательно не могла.

Что меня ожидало? Я с тихим ужасом думала о том, на какой хлев наверняка стала похожа квартира, вспоминала, как не хотела пускать в нее чужака, как Галка уговорила сдать ее предпринимателю из Казахстана, где наших прижали так, что не дохнуть. Он хотел снять квартиру и попробовать наладить бизнес на новом месте. Выглядел этот Слесарев прилично, а настойчивость, с которой она меня обрабатывала, наводила на мысль о специфическом характере их отношений, я пожалела свою красавицу-подружку и согласилась. Да и деньги были очень нужны — пять тысяч «зеленых» на дороге не валяются. Сдавала на год, но подоспела пандемия, и пришлось просидеть в Китае безвыездно гораздо дольше. Когда я уезжала, квартира была в довольно приличном состоянии, но четыре года в ней прожил холостяк, поэтому питать иллюзий не стоило: ремонт неизбежен. Билет мне был выдан прямой, поэтому я не смогла задержаться в родном Красноярске и видела маму с Маринкой лишь на вокзале, а что скажешь за двадцать минут, когда вокруг снуют люди? Хорошо еще, так получилось встретиться: первоначально отъезд намечался на двадцать второе число, но потом его перенесли на пятнадцатое и сообщили об этом лишь за пару дней до срока, я едва успела позвонить. А с Галкой связаться так и не удалось, хотя мы заранее условились, что встречать меня будет она. К счастью, дома оказалась Юлька, вообще-то мне не хотелось ее дергать — поезд приходил ночью, — но пришлось.

Славные у меня подружки, вот на кого всегда можно рассчитывать. Галка еще когда вызвалась помочь, по совести говоря, я даже не ожидала от нее такого участия. Юлька — другое дело, она всегда была безотказной, а Галкина прелестная головка обычно была занята сугубо личными проблемами. И вдруг так категорично: не вздумай, только я, никакого беспокойства. Замечательные девчонки, вот что значит университетская дружба! Как же получилось, что у всех троих не склеилось на личном фронте? От Галкиного Мишеля у любого зубы заноют — жуткая зануда, мне, что говорить, и того круче повезло, но Юлька…

Я всегда тянулась к крупным уютным женщинам — есть в них какая-то удивительная глубинная доброта, — и Богдашечка моя была именно такой. Отчего они с Лешкой разъехались, я так толком и не поняла. Лешку я знала с первого курса, он учился на три года старше нас, через год после свадьбы родилась Майка, они были такой дружной семьей — и вот тебе. Может, если бы я была рядом, они бы не разбежались? Ох это проклятое сослагательное наклонение!

Мой отъезд в Китай был бегством от себя, от Олега, попыткой окончательно разорвать уже оборванную с его стороны нить. После отъезда всей их семьи в Штаты прошло два года, но я никак не могла прийти в себя. Я продолжала страдать, вспоминая и свои счастливые минуты, и те дни, когда Олег проводил время с другой. Я, кажется, помнила запах духов каждой его пассии и никак не могла избыть боль от его возвращений. Сколько безмолвных ночных бесед я провела с ним в опустевшей уже постели, сколько вопросов прокричала, сколько обид высказала — боже мой, какой же я оставалась дурехой!

Я прошла отменную школу, хотя до последнего времени так и не смогла понять, чего ради все это терпела. То есть ответов у меня было множество, но все они сегодня оставляли ощущение, будто я пыталась измерить скорость ветра при помощи молотка. Подумать только: шесть лет объяснять себе, что чувство валентно, что Олег такой, какой есть, и надеяться переделать его бессмысленно, что это еще надо посмотреть, мне он изменяет с другой женщиной или ей со мной — за какую спасительную чушь я цеплялась! Надо отдать должное — его хватало на всех. Думаю, я удерживала его неизменной спокойной приветливостью — лишь из-за нее он всегда возвращался. Это было вполне осознанное поведение, и оно очень устраивало Олега. Когда однажды на какой-то вечеринке подвыпившая Светка Герасимова спросила с отчаянием: «Скажи, зачем ты женился?», Олег ответил с обычным веселым цинизмом:

— А как еще я мог ее заполучить? Инна Петровна у нас девушка тургеневская.

Смешно, он свято верил, что добился меня двухгодичной осадой, а на деле это я взяла его измором. Что он только не вытворял тогда: уходил в загулы, возвращался, умолял… Я стояла как скала, сводя его с ума холодноватой приветливостью. Он, привыкший к победам, категорически не мог принять такого отношения и в конце концов сдался: повел-таки меня под венец. Вот так: за что боролась, на то и напоролась. Да и что я знала тогда о жизни? «Что нивы красивы, что люди счастливы, любовь завершается браком, а свет торжествует над мраком»?

Хорошо думается под стук колес… Когда прошлое действительно

становится плюсквамперфектом, в него можно вернуться, как возвращаешься иногда к давно прочитанной книге — без боли. Думаю, Олег был рад моему отказу ехать в Штаты, однако добросовестно доиграл роль пусть беспутного, но любящего мужа. А может, и не играл вовсе, ведь я осталась в трехкомнатной квартире, на которую не имела никакого морального права: она принадлежала раньше его бабушке и была таким уютным гнездышком, что я после свадьбы решила все сохранить почти без изменений. Благородный поступок, ничего не скажешь, на такое не всякий способен. Сейчас, шесть лет спустя, все подернулось золой, и я почти не вспоминала мужа, а ведь когда-то любила его до ватных ног, до дрожи, до звона в ушах. Оставшись одна, я впала в настоящую депрессию и все чаще стала подумывать о радикальных способах выхода из нее.

Как удивительно складывается порой судьба: помню, словно это было вчера, как с отчаяния забрела в церковь и в замешательстве остановилась у иконы Божьей матери. Что я надеялась от нее услышать? Ведь я не была верующей в привычном смысле этого слова, не умела молиться, была абсолютно чужда всякой обрядности. В церкви было пусто (или мне так показалось?), огни свечей расплывались перед глазами, я пыталась сдержать слезы, но не могла. Кто-то прикоснулся к плечу, я обернулась и встретила пристальный взгляд человека в черной рясе.

— О чем плачешь, сестра?

Глядя в светлые, почти прозрачные глаза, я ответила:

— Боюсь сделать ошибку.

Лицо его осталось бесстрастным, но голос прозвучал повелительно:

— Беги от соблазна!

Перекрестил меня и отошел. Несколько минут я смотрела ему вслед, потом побрела к выходу. А дома меня ждало письмо из Китая от моего бывшего студента Люй Миня с приглашением поработать у них в университете. Это был знак судьбы.

Я надеялась окончательно прийти в себя, и, кажется, это мне удалось. Конечно, удалось. Странно, почему-то от этой мысли становилось тоскливо, хотя не к тому ли я стремилась?

… Юлька встретила меня у вагона: милое лицо, мягкие теплые руки — она была прежней. Оказалось, мой квартирант куда-то уехал, мы загрузили сумки в старенький Юлькин автомобиль — верную Карлу — и через полчаса уже пили чай на уютной маленькой Богдановской кухне. Потом они с Майкой, которая из очаровательной девчонки превратилась в длинноногую стильную штучку, выпускницу факультета психологии, рассматривали и примеривали подарки. Мы и не заметили, как пролетело полночи.

Проснулась я чуть свет: привыкла за четыре года — на территории кампуса в семь включали радио, и гром национального гимна мог разбудить даже покойника. Юлька тоже оказалась ранней пташкой и, как только я завозилась на неудобной раскладушке, спросила:

— Что проснулась? Рано еще.

— Отоспалась за дорогу. А ты?

— Да вот все думаю, куда этот субчик, Слесарев, подевался? Как сейчас помню, последний раз я ему звонила первого июня, в международный день защиты детей; он, вроде, никуда не собирался, обо всем договорились. Не понимаю.

— Я же через неделю должна была вернуться.

— В отпуск уехал? Вряд ли, он бы предупредил.

— А может, в командировку?

— Черт его знает. Я ему всю неделю звонила — без толку. Ну ничего, поживешь у меня, а там видно будет. Кофе хочешь?

— Ага, твоего, в Китае ведь в основном растворимый продается.

Юлька, похожая на фрегат в своей необъятной ситцевой рубашке, проплыла на кухню, я покрутилась еще немного — вставать, честно говоря, не хотелось, но ложе было не из царских, и я тоже поднялась. Майка, конечно, еще дрыхла. Вода оказалась тепловатой, поэтому душ не так чтобы очень взбодрил, вся надежда была на кофе — Богдашечка великий мастер его готовить.

— Хорошо тебе, — сказала она жалобно, глядя на мое розовое одеяние, — а я никак не могу себе махровый халат подобрать: все для мелюзги.

— Ты и в этом самая красивая, — я чмокнула ее в щеку, и она растроганно заморгала своими большими кукольными глазами.

После кофе мы закурили, и Юлька глянула на часы:

— Дай-ка еще попробую.

На этот раз телефон отозвался короткими гудками, и она встрепенулась:

— Засекли! Болтает с кем-то. Давай прямо сейчас к нему, а то опять куда-нибудь слиняет.

Через десять минут мы тарахтели на Карле по пустынным еще улицам.

Ехать было всего ничего, двор встретил полной тишиной; в отличие от меня, он совсем не изменился. Лифт почему-то не работал; знакомая лестница, зеленые панели, мой третий этаж — и вдруг вишневая металлическая дверь. Я оцепенела.

— Мама родная, вот так фокус! — ахнула Юлька. — Когда это он успел?

Она принялась нажимать кнопку звонка; не знаю, почему, я поняла, что квартира пуста.

— Черт, куда же он подевался? — Юлька продолжала безуспешно давить на коричневую пуговку. — Ведь точно же был дома.

В этот момент открылась дверь напротив, и на площадке появилась худенькая остроносая бабулька. Бог мой, это была Анна Петровна, моя соседка — что делает с людьми время!

— Инна, ты! — изумленно уставилась она на меня.

— Я, Анна Петровна, здравствуйте. Видите, вот домой попасть не могу.

— Как домой? А говорили, ты квартиру продала.

— Кто говорил?

— Этот самый Геннадий Васильевич. Еще год назад. Я спросила, когда здесь мастера работали, так он и сказал.

— Ерунда какая! Давно вы его видели?

Соседка призадумалась.

— Да уж с месяц, как не больше.

— Ничего не понимаю. Я сдала ее, через бюро.

— Что за игры? — разозлилась Юлька. — Пойдем звонить Галине.

— От меня можете, — засуетилась Анна Петровна, предчувствуя развлечение.

После энного гудка я услышала сонное:

— Слушаю.

— Галя, это я.

Ее голос зазвенел:

— Инка, привет! Ну что, когда ждать?

— Да я уже дома.

Последовало долгое молчание, затем растерянный вопрос:

— Ты звонишь из дома?

— Нет, квартира закрыта, и где этот твой Слесарев — неизвестно.

Юлька потянула у меня трубку и безапелляционным тоном потребовала:

— Приезжай-ка, дорогая, у нас масса вопросов. Или нам подъехать? — вопрос прозвучал ехидно.

— Нет-нет, я сама. Юль, давай у тебя встретимся, — зачастила Галина.

Ее реакция была вполне понятна: Мишенька — то еще золотце, слова наедине сказать не даст.

— Нет уж, будем ждать здесь, во дворе.

— Зачем во дворе, у меня посидите, — засуетилась Анна Петровна. — Чайку попьем.

— Спасибо, мы завтракали.

На лестничной площадке я еще раз оглядела дверь:

— Слушай, ее, наверно, только автогеном можно взять.

Юлька покачала головой:

— Да, Форт Нокс… Пойдем посмотрим, может, через балкон лучше.

У подъезда мы задрали головы, а потом оцепенело уставились друг на дружку: балкон был застеклен.

— Черт, ты посмотри, там еще и решетка!

За стеклом виднелись узорные металлические завитки, такие же были и на окнах. В полной растерянности мы забрались в машину.

— А документы из бюро точно у тебя?

Юлька затрясла головой:

— Господи, конечно. Я как сложила тогда все в папку, так и не раскрывала ее больше. Понимаешь, я с ним всегда по телефону созванивалась, а встречались мы только в банке, когда он за квартиру платил. Я сюда ни разу не заходила. Честно говоря, у меня крыша едет от этой истории.

— Слушай, Анна Петровна сказала, что он забаррикадировался год назад. Он что, прячется от кого-то? Не девяностые же на дворе. Неужели он авантюрист?

Мы курили и строили всяческие предположения, когда во двор въехала малиновая «тоёта». Юлька посигналила, и через минуту Галка уже тянулась ко мне с поцелуями. Она была прелестна, как всегда, но непривычно взвинчена, это не бросалось в глаза, но мы-то ее давно знали.

— Проясни ситуацию, ма шери, — безжалостно прервала ее излияния Юлька. — Где этот Геночка, которого ты откопала, и зачем он тут линию Мажино построил?

Галка затараторила:

— Да что, решил мужик спокойно пожить, сами знаете, как сейчас опасно. Тебе же лучше: ни расходов, ни хлопот.

Я пожала плечами:

— Уж конечно не собираюсь оплачивать его заботу. Мы так не договаривались.

— Хорошо, а откуда разговоры, что квартира сменила владельца? — сурово спросила Юлька.

— Сказал, наверное, чтоб не приставали, отчего он распоряжается. Почем я знаю?

— Неплохо было бы установить с ним прямой контакт, ты не считаешь? Я ему всю неделю звонила, он как в воду канул.

— Не знаю я, где он, ей-богу, не знаю. Инка, ты же через неделю должна была приехать.

— Мне билет поменяли, я тебе звонила, да без толку.

— Мы только вчера с дачи вернулись.

— О чем вы лепечете? — возмутилась Юлька. — Надо искать этого прохвоста. Ты давно его видела?

Галка вдруг заморгала и вся как-то сжалась.

— Ответа не слышу, — сурово проговорила Юлька.

— Он уезжал всего на неделю.

— А когда должен был вернуться?

— Пятого.

Юлька присвистнула:

— Это что, две недели назад?

Галка кивнула золотой головкой.

— А куда уехал?

— Не знаю, он мне о делах не рассказывал.

Почему-то мне стало ее жалко:

— И что, даже не позвонил?

— Ни разу. Всегда звонил, а тут ни разу.

Нос у Галки покраснел, она едва не плакала. Юлька мрачно

поинтересовалась:

— Тебе не кажется, что его могли прибить где-нибудь?

Галка всхлипнула:

— Я просто места себе не нахожу.

— Слушай, если его нет, ситуация меняется. Надо хотя бы ключи найти, не на улице же Инке жить.

— У меня нет. Сами понимаете: Мишка такой — везде найдет.

Я совсем расстроилась.

— Пошевелите своими куриными мозгами, — возмутилась Юлька, — не мог он обойтись без дубликатов. А вдруг потерял бы или украли? Ясно, запасные у него непременно были.

— Но где искать?

— На работе, конечно. Есть же у него там какой-никакой сейф? Слушай, радость моя, смотайся-ка ты к нему в офис.

Галка попыталась возразить, но Юлька была настроена решительно:

— Если ключей не найдем, привожу нашего Степку из ЖЭУ, пусть лезет через балкон.

Галка понуро выбралась из Карлы. Глядя, как она разворачивает «тоёту», Юлька мрачно проговорила:

— Вот и связывайся с этими бизнесменами. С виду вполне приличный человек, а каким хамом оказался.

— Почему хамом?

— А как еще назвать подобное самоуправство? Хамство чистой воды.

Настроение у нас было такое поганое, что даже разговаривать не хотелось. Так в молчании, прикуривая одну сигарету от другой, мы просидели до Галкиного возвращения.

— Вот, в столе были, — протянула она мне кольцо с тремя ключами.

— Пошли, — скомандовала Юлька.

— Не могу, Мишка, наверное, уже сбесился: я всего на час машину взяла, а сейчас почти одиннадцать, ему к матери надо.

— Ладно, езжай, — смилостивилась Юлька, и мы вновь вошли в подъезд.

Перед дверью я почему-то так занервничала, что не смогла сразу попасть в замочную скважину, Юлька, ругнувшись, взяла у меня ключи, открыла сперва металлическую дверь, потом деревянную, тоже новую, и первой вошла в квартиру. Я шагнула за ней и услышала, как она негромко произнесла короткое словосочетание. Обычно моя подружка не пользовалась табуированной лексикой, но, когда она прислонилась к стене, пропуская меня вперед, я невольно повторила только что услышанную фразу. Мы медленно обошли квартиру; оглядев кухню, я села у стола и заплакала. Юлька удрученно уставилась на узорные керамические плитки пола, потом попыталась меня успокоить. От ее слов мне стало совсем тошно.

— Ты хоть понимаешь, что здесь нет ни одной моей вещи? Ни одной…

Юлька вздохнула:

— Ну, книги-то в кабинете точно твои.

— Нет, скажи, как можно? Он что, с ума сошел?

— Сомневаюсь. Сдается, у него далеко идущие планы. Может, он собирается ее у тебя выкупить? Но, честно говоря, мне все это ох как не нравится. А Галка-то! Вот зараза! Смылась! А ведь без нее здесь не обошлось.

— Ты думаешь?

— Ежу понятно. Посмотри, какая икебана кругом, ясно, кто старался. Сказать, сколько эта кухня стоит? Она же итальянская, из самых дорогих. Прикинь, на кой ляд одинокому мужику такая роскошь? А остальное? Сама знаешь, у нашей красавицы отменный вкус.

— Неужели она способна на такую подлость?

— Я тоже не думала. Ну, я ей сейчас скажу пару ласковых…

Юлька, пылая гневом, вышла, но скоро вернулась с телефоном:

— Не отвечает.

— Они, наверное, у Мишкиной матери.

— Как же! Пережидает, пока мы в себя придем. Психолог, так ее.

— Но мне-то что делать?

— Как что? Ты четыре года в китайской фанзе жила, теперь в этой гостинице

поживешь. А там посмотрим.

— У меня ни постельного белья, ничего…

— Будто у меня простыней не найдется! Не для такого королевского ложа, естественно, но чем богаты…

— А вдруг он ночью заявится? У него же ключи.

— Для этого случая на двери имеется запор, уж это стопроцентная

безопасность. И вообще, хватит киснуть. Чья это квартира, его или твоя? Поехали за вещами. И продуктов по дороге прикупить надо.

Мы уже выходили, когда зазвонил телефон; я кинулась на кухню. Кому-то срочно требовался слесарь, я посоветовала точнее набирать номер. Только на улице до меня вдруг дошло:

— Юлька, «слесарь» — это ведь наш Слесарев!

— Вот гад, небось, наделал делов и смылся. Да ну его к черту, хватит, не бери в голову.

После обеда мы загрузили безотказную Карлу, заехали в пару магазинов за продуктами и вернулись ко мне. На этот раз мы осмотрели квартиру внимательно. Гардеробная — прежняя кладовая — была полна одежды, меня особенно поразило, что она висела в пластиковых чехлах, как в магазине. Порядок повсюду был идеальный: в кабинете на столе ни листочка, на кухне все разложено по банкам, морозильная камера полна пакетов.

— Аккуратный, зараза, в мужике это даже противно, — сказала Юлька

раздраженно. — Слушай, а не принять ли нам по маленькой для успокоения? Здесь в баре целый винный магазин.

— Ты что, это же чужое!

— Можно начать жизнь взаймы. Не прельщает? Ладно, тогда устраивайся, а я пойду. Ой, чуть не забыла: твои документы!

Юлька вышла в коридор и вернулась с потрепанной коричневой папкой.

— Звони, если что. А главное — никому не открывай.

Проводив ее, я закрыла двери на все запоры и вернулась в гостиную.

***

Странная это была комната: дорогие шторы, дубовая массивная мебель под старину, кожаные кресла, диван — хотя мне никогда не нравился этот стиль, общее цветовое решение следовало признать удачным. Здесь не хватало лишь тех прелестных мелочей, что делают жилплощадь домом. Как я буду жить в этой чужой квартире? Моего прошлого в этих стенах не было, Олег никогда не ступал по этому паркету, зеркало в спальне не отражало наших ночей — это была бездушная квартира, квартира-ловушка, но какую жертву она подстерегала?

Неожиданно мне ужасно захотелось выпить, глотнуть чего-нибудь покрепче и забыть обо всей этой дикой ситуации. Я открыла дверцы бара, там на самом деле стояла масса разных бутылок, я взяла ближнюю — мартини — она была уже открыта. Конечно, брать чужое нехорошо, а так со мной обходиться — это нормально? Решительно выбрав подходящий бокал, я ополоснула его и вернулась в гостиную.

Звонок прозвучал внезапно и резко, я замерла, словно застигнутая на месте преступления. Быстро убрав все на полку, я подошла к дверям. С лестничной площадки в глазок таращились два парня в кожаных куртках.

— Вам кого? — спросила я, не открывая.

— Слесарев дома?

— Нет его.

— Отвори, поговорить надо.

— Еще чего! Сказала же: нет его.

Я закрыла деревянную дверь, но зазвонили снова, долгими требовательными звонками. Я разозлилась и вновь заглянула в глазок.

— Я же сказала: оставьте меня в покое. Или милицию вызвать?

— Да мы просто поговорить.

— Я вас не знаю, и говорить нам не о чем. Не угомонитесь — звоню в милицию.

Захлопнув внутреннюю дверь, я решительно вернулась в комнату и плюхнулась в кресло. Однако уже через пару минут поняла, что должна чем-то заняться: храбриться-то я храбрилась, но визит кожаных дуболомов меня доконал. К чему лукавить, конечно, я испугалась, хотя и не могла определить, чего именно — ведь не девяностые же на дворе. В таком мерзком состоянии я не находилась уже давненько.

Так: подойди к зеркалу и внимательно в него посмотрись. Нравится то, что ты видишь? Категорически нет. Ты на глазах превращаешься в описанную классиком дрожащую тварь, причем дрожащую в самом что ни на есть прямом смысле. А что делает человека человеком? Работа. Ответ засчитывается. Вывод: займись делом или хотя бы его имитацией.

Послушно, как всегда в таких случаях, я прикинула возможные варианты и поплелась в коридор, где стояли все пять моих огромных сумок. Срочно следовало отыскать хотя бы самые необходимые вещи, поэтому я принялась переволакивать свои кофры в комнату и как раз заволокла третий, когда телефон зазвонил снова. Опять срочно и позарез требовался Слесарев.

— Сколько раз можно повторять, что его нет!

— А ты кто?

Разозлившись на такое неприкрытое хамство, я бросила трубку; телефон зазвонил снова — я выдернула вилку из розетки, а потом села и пригорюнилась. Отчизна встречала блудную дочь вовсе не откормленным тельцом: что ни говори, мне было не по себе. Если со мной захотят пообщаться, избежать этого не удастся: постоянно сидеть дома невозможно, а на улице я беззащитна. Чтобы уйти от этих невеселых размышлений, я принялась трясти сумки, однако, отыскав необходимое, вновь затосковала: спать на коротковатом кожаном диване — та еще перспектива, но один вид роскошной спальни вызывал спазмы в желудке. Менять чужие простыни… Б-р-р… В этом месте размышления вновь были прерваны резким звонком в дверь: на лестничной площадке стоял один из двух уже знакомых парней.

— Я же сказала: оставьте меня в покое.

— Не будь дурой, включи телефон, — ответил он.

Искаженное линзой лицо его было мрачным. Черт бы их всех побрал, выхода, похоже не было.

— Хорошо, сейчас.

Я так и сделала, а потом загрустила в кресле, уставившись на аппарат.

Вскоре он ожил, и на маленьком экране высветился незнакомый ряд цифр. Что мне оставалось? Прежний глуховатый голос произнес:

— Не осложняй себе жизнь. Мне нужно с тобой поговорить. Ты поняла?

— Поняла. Только не знаю…

Трубка отозвалась гудками. Вот зараза! Все-таки он своего добился. Так: без психов. Вряд ли лично ты кому-нибудь интересна, разговор пойдет о Слесареве, это ясно. Так в чем же дело? Расскажи, что знаешь. А сейчас быстренько наведи порядок: все же чужие люди…

Я едва успела снова запихать свои тряпочки под молнии, как в дверь опять позвонили. Бросив взгляд в зеркало, я увидела, что бледна, резко похлопала себя по щекам и открыла.

На пороге стоял здоровый темноволосый мужик лет сорока и не мигая смотрел мне в глаза. Я отступила, пропуская его в квартиру, в ту же минуту в коридоре оказались и нехилые кожаные ребятки. Без церемоний, даже не поздоровавшись, они прошли в гостиную. Глубоко вдохнув, я закрыла двери. Руки были ледяные.

В комнате они устроились как у себя дома: шеф в кресле, шестерки рядком на диване. Я села напротив. Они рвались поговорить — плиз, мое дело давать правильные ответы. Некоторое время троица разглядывала меня, потом старший спросил:

— Где он?

— Не знаю. Честное слово.

— А ты кто?

— Хозяйка квартиры. Я только вчера приехала.

Старший перевел взгляд на сумки:

— Вчера, говоришь?

Разговор становился бессмысленным. Я принесла сумочку и выложила перед ним билет, командировочное удостоверение и загранпаспорт. Внимательно все рассмотрев, он с интересом уставился на меня:

— А Слесарева откуда знаешь?

— Я сдавала квартиру, в бюро ему дали мой адрес. Договор показать?

Мне не хотелось вмешивать Галку в эту темную историю.

— И ты не знаешь, где он?

— Он не оставил ни письма, ни записки. Наверное, где-то задержался? Но на фирме-то должны знать.

Один из парней зло хмыкнул:

— Ага, фирма: он да три дуры.

— Послушайте, мне безразлично, какие у вас с ним дела, отчего вы его ищете, может, и не вы одни — это ваши проблемы. Единственное, что могу сказать: если вас интересуют его бумаги, они должны быть в кабинете, хотите — забирайте.

Старший кивнул:

— Мы все проверим.

— Как знаете.

Троица протопала в кабинет, но почти сразу один из парней вернулся:

— Сумка нужна.

Я безропотно принесла из кухни хозяйственную сумку. Однако одиночество мое и на этот раз оказалось недолгим — явился старший. Он прошелся по комнате, потом остановился передо мной и спросил без всякого интереса, просто из врожденной вежливости:

— Много заколымила?

Я пожала плечами, достала из сумочки справку о переводе денег в Сбербанк и протянула ему, он пробежал ее глазами и бросил на стол:

— Неплохо за год.

— За четыре, — уточнила я.

— Что? — изумился он. — И чего было так далеко ехать?

Мне стало смешно: лунатик, ей-богу.

— А вам известно, сколько преподаватель получает здесь?

Он оглядел комнату:

— Ну, живешь ты неплохо.

— Чтоб вы знали: здесь нет ни одной моей вещи. Кроме книг, конечно.

Он с удивлением уставился на меня:

— А яснее.

— Можно и яснее: вот это все приволок сюда Слесарев, и где мое, я понятия не имею, хотя очень хотела бы выяснить. Так что поверьте: не только вы ждете его с нетерпением.

На пороге появились бритые качки:

— Там готово.

Я собрала бумаги со стола:

— С вопросами — на кухню.

Обыск продолжался еще часа полтора; я слышала, как они двигали мебель, простукивали паркет, стены и пол в ванной, потом я вернулась в гостиную, а они занялись кухней. В общем, работали они аккуратно — ни вспоротой обивки, ни битых горшков. Босс вошел следом за мной.

— Говоришь, он здесь порядок навел?

— Да, и решетки, и двери — все.

— А ключи? Как ты вошла?

— На работе нашлись запасные. Слушайте, я не знаю, кому он еще нужен, но, пожалуйста, передайте, чтоб меня больше не дергали. Вы же здесь все проверили.

Старший ухмыльнулся:

— Боишься?

Я на минуту задумалась.

— Как сказать? С одной стороны, если за барахлом придут — в счет долга там или не знаю, чего — так пусть забирают, оно не мое. А с другой стороны, сами посудите: приятно ли, когда у тебя дома кто-то хозяйничает? Если честно, я человек созерцательный, покой люблю.

Он смотрел с любопытством почти детским, и меня это почему-то опечалило: подумалось вдруг, что вряд ли это последняя наша встреча. Да, гармонии в мире маловато. Надеюсь, мой взгляд был чист и бесхитростен, во всяком случае, он махнул рукой:

— Ладно.

И они ушли. Уснула я все же со снотворным.

Утром приехала Юлька, чертыхаясь выслушала мой рассказ и неожиданно предложила:

— Хватит тебе в этом вариться, давай лучше махнем на пару неделек на Алтай, а то ведь лето кончается.

Могла ли я отказать? В Майме на берегу Катуни в беленом доме жила Ольга Андреевна, любимая Юлькина тетя Оля. Без долгих проволочек мы загрузились в Карлу — Майка ехать отказалась — и вечером пили чай на веранде, благоухающей донником.

А потом полетели счастливые дни, когда мы таяли под горячими лучами на галечной отмели у стремительной Катуни, рыбачили вместе с Юлькиным одноклассником Бусей, неделю до того отмечавшим с друганами влазины лохматого Бурана в новую будку, варили на костре «тройную» уху и ездили в бор за грибами на раздолбанном Бусином мотоцикле с коляской — иными словами, вели ту жизнь, о которой в городе можно было только мечтать. А еще были тети Олины пироги, малина, чай с баданом и ароматными травками, разговоры за обеденным столом. Милая хозяйка, всю жизнь проработавшая в сельской библиотеке, была женщиной несуетливой, по-провинциальному — то есть, по-настоящему, не по верхам — начитанной, с ясным взглядом на мир: она поражала меня способностью радоваться каждому дню, и когда однажды я спросила, не скучно ли ей жить одной, она лишь покачала головой:

— Что ты! Надя вот к себе в Омск зовет, только что мне у них делать? И так там все углы заняты, на недельку погостить — еще куда ни шло, а насовсем… Там свои порядки, подстраиваться придется, а мне это зачем? Нет, на старости лет нужно иметь свою крышу над головой. Здесь я себе хозяйка и, когда можется, без дела не сижу, а, когда неможется, и отдохнуть прилягу, никого не побеспокою. И на шее ни у кого не сижу, сама им с пенсии подкидываю, когда просят.

— Да уж, к Надиному Генке подстроишься, пожалуй, он любому плешь проест, одно слово — Нечипоренко. Зря она за него пошла, все же знали, какой это подарок, — подружка моя родственника явно не жаловала, что при ее стоическом характере было даже несколько неожиданно.

— А ты вспомни, какой он был красивый, ведь глаз было не отвести.

— Это верно, — вздохнула Юлька, — у них и мальчишки такие же, просто девичья погибель. Уже сколько проблем, а что будет дальше…

— Вот я и говорю: с возрастом время бежит так быстро, жалко тратить его на всякую ерунду: выяснение отношений — кто прав, кто виноват, чьи-то секреты, сплетни. Ко мне тут соседка заходила, вроде чайку попить, а на самом деле, поговорить о своей земельной ссоре. Я ее послушала и говорю: ей-богу, Люба, что ты с этой Степановной из-за такой ерунды воюешь? Я, говорит, не из-за земли, а чтоб по справедливости. Да вся твоя справедливость вот в этой ложке помещается. Тебе свою жизнь не жалко на это переводить? Какую ерунду надумала — судиться. Да ты знаешь, во сколько это тебе обойдется? Надеюсь, образумила. Так и хочется сказать: читайте Гоголя, у него все ваши мышиные разборки описаны, только я, конечно, так не говорю — зачем обижать.

— Правильно, лучше просто держаться от всего этого подальше: почитать, музыку послушать и вообще жить на позитиве, — одобрила Юлька.

— Вот потому я и помогаю библиотечным девчонкам, придумала им «литературные чаепития» — отмечаем дни рождения классиков, — пироги всю зиму пеку для этого. Народу нравится.

— Честно говоря, у тебя здесь просто рай.

Тетя Оля улыбнулась Юльке:

— Точно, ведь здесь и твои, и мои лежат, и Коля — куда я от них? Я вот утром вышла: трава в росе, птицы поют — так хорошо. Клепа о ноги трется, мурлычет, Пальма хвостом виляет, соседки заглядывают, работа на огороде помаленьку, куры, гуси, заготовки всякие, варенье… Знаешь, как говорится, дом невелик, а лежать не велит. А тут еще вы приехали — опять подарок.

Вообще, девочки, с возрастом начинаешь особенно ценить три вещи: здоровье, самостоятельность и устойчивость жизни. По-моему, это и есть счастье.

Я слушала ее и думала: а что будет со мной в шестьдесят восемь лет? Я боялась не старости — немощи, зависимости от чужих людей. Грустно, конечно, одной. У Юльки хоть Майка есть…

Эти дни пролетели как один миг, и вот уже прощальные поцелуи, пакеты с «подорожничками» и одинокая фигурка у поворота дороги…

Наши с Юлькой приметы — волосинки внизу у двери — были в полном порядке, квартиру никто не посещал. Это и радовало, и настораживало: судьба Слесарева была мне все же небезразлична.

Мы курили на моей (мне пришло в голову, как это странно звучит) кухне, когда Юлька вдруг с тоской сказала:

— Кто бы знал, как я не хочу домой. Как я от всего этого устала. Что бы я отдала, лишь бы пожить одной. Эх, сбежать бы на какой-нибудь необитаемый остров!

Я опешила:

— У тебя же Майка…

Юлька грустно покачала головой:

— Конечно, только я этому чудному ребенку сейчас совершенно не нужна. Мешаю я ей. Сама посуди: ей жизнь устраивать надо, а где? В нашей квартирешке? Мы ее даже разменять не смогли — проходная. Думала на ипотеку денег собрать — не получилось: все, что накопила, отдала Майке на кабинет психологической помощи. У нее это была идея-фикс — собственное дело, не могла я ей отказать.

— И что она с этим кабинетом делает?

— Объявила себя коучем. Не, ну а что: окончила психологический факультет, потом курсы, получила еще один диплом и принялась учить человечество уму-разуму. В двадцать два года. На текущий момент, например, объясняет нескольким чудакам, как стать миллионерами.

— Круто. А коуч — это вообще кто? Понятно, что переводится как «тренер». Но по сути?

— Я посмотрела в интернете, что это за зверь. Коротко: коуч — это тот, кто помогает тебе дойти до желанной цели. Любой — от покорения сердца одинокого волка до кресла президента не важно чего.

— И чем он в таком случае отличается от психолога?

— Так психолог работает с прошлым, а коуч — с будущим.

— Ну да, психологи говорят — все из детства…

— Точное наблюдение: ты же знаешь, какое оно было трудное у Майки.

— А как же, все время приходилось выбирать между шоколадом и мороженым.

— Ради этой возможности я до сих пор и работаю за троих, это сейчас, летом, полный штиль, а что начнется с сентября! По сравнению со мной белка в колесе — сибаритка, поверь. А ведь за последние пару лет я и носового платка не купила. Если б ты знала, как хочется иногда пожить для себя, просто хотя бы побыть одной! И не только мне, Майке тоже. Думаешь, почему она с нами не поехала? Все потому.

Чем я могла ее утешить? Тем, что одной тоже плохо? Хлипкий костыль. Я предложила остаться у меня на недельку-другую, но подружка моя только рукой махнула:

— Что это изменит? Я тебе еще надоем. Сама знаешь, если подступит, мне больше и кинуться не к кому. Сейчас не то, что раньше — сейчас каждый выгребает в одиночку.

После ее ухода я пыталась дозвониться до Галки — нет ли новостей — но опять безуспешно. Я сидела, уставившись на сумки, — они так и стояли посреди комнаты — и понимала, что не смогу ими заняться. Надо, а не смогу. Черт его знает, где носит этого Слесарева.

Невеселые размышления прервал телефонный звонок. Знакомый хрипловатый голос властно произнес:

— Ты одна? Сейчас заеду.

От неожиданности я еще несколько секунд слушала короткие гудки, потом откинулась на высокую спинку кресла и закрыла глаза. Так: у тебя есть выбор? Нет. Значит, не суетись и постарайся понять правила игры.

На долгие размышления он мне времени не оставил, буквально через десять минут знакомая троица стояла в дверях. Бесцеремонно прогулявшись по квартире, старший выбрал для беседы гостиную, сопровождающие лица несли вахту в коридоре.

— Не ждала? Вот сумку заехал вернуть, — проговорил мой незваный гость, располагаясь в кресле.

— Спасибо, — вежливо ответила я и села напротив.

— Где была?

— Ездила в гости.

— Куда?

— На Алтай.

— К родственникам?

— Дальним.

Он кивнул на сумки:

— Что не убрала?

— Пыталась, только куда? Гардеробная занята, сами видели, а когда этот Слесарев приедет — неизвестно.

Он посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом:

— Не приедет он.

— То есть как? — растерялась я.

Он зло хмыкнул:

— Нашли его. Я там, кстати, кое-что интересное для тебя принес. Серый! — позвал он.

В комнату вошел один из дуболомов с папкой в руках, положил ее рядом с хозяином и вышел. Тот передвинул папку ко мне:

— Открой.

Я послушно развязала тесемки. На невысокой стопке бумаг лежал договор об учреждении совместного предприятия. Вторым учредителем была Лебедева Инна Петровна. Я оторопело уставилась на него:

— Бред какой-то… Слесарев должен объяснить…

Гость, по-прежнему не сводивший с меня глаз, опять хмыкнул:

— Он говорить разучился.

Я прикусила язык и вновь вернулась к документам. Насколько я могла судить, они были составлены и заверены по всем правилам. Особенно дико было видеть собственную подпись.

— Что же мне теперь делать?

— Ничего.

— А это как же? — я обвела взглядом комнату.

Он лишь пожал плечами:

— Никак. Живи и все. Там еще твой паспорт. Зря ты его дома оставила.

— Но ведь одна комната была закрыта. А брать с собой не советуют.

— Знаю. Отдала бы кому. Слушай, а что за бумаги я у него нашел? Там, поднизом.

Я в недоумении отложила листы договора, паспорт и увидела текст со знакомым названием: «Особенности русского рыцарского романа первой трети восемнадцатого века».

— А, это моя статья, черновик. И что вас удивило?

— Эти, как их, рыцари. Откуда у нас рыцарский роман? Какие здесь рыцари? Стеньки Разины? «И за борт ее бросает…»?

От неожиданной точности его суждения я засмеялась.

— Какие рыцари, такие и романы. Вообще-то статья называется

«Псевдорыцарский роман», это точнее.

— Все равно непонятно.

Со стороны, наверное, это выглядело полнейшим абсурдом: ученая дамочка объясняет романтику с большой дороги, что такое куртуазная литература в отечественном варианте. Однако в его взгляде было такое любопытство, что я поняла: он пришел именно из-за этого текста.

— Видите ли… простите, не знаю, как вас звать…

— Сергей.

— Видите ли, Сергей, это довольно сложный вопрос, в двух словах не

объяснить. Не знаю, насколько вам будет интересно…

— Расскажи, — просто ответил он.

Когда-то я затронула эту тему в своей диссертации, а позднее увлеклась и написала с десяток статей, рассматривая разные аспекты вопроса, поэтому могла говорить о своих дорогих «гишпанцах» российского разлива хоть до рассвета, но, понимая аудиторию, уложилась минут в десять. Сергей слушал с неподдельным интересом, задавая вопросы, может, и не очень четкие по форме, но довольно занятные.

— Ты это преподаешь?

— Нет, я преподаю русский язык, а это так, для души.

— Понятно. А вот тут не по-русски написано, — он ткнул в сноску. — Ты знаешь иностранный? Какой?

— По-английски говорю неплохо, по-французски, по-испански. Я ведь четыре года была в общежитии единственной русской, все остальные из Америки, Европы, Эмиратов — китайский сейчас в моде.

— Ясно, — задумчиво проговорил он и чуть прищурился, словно примериваясь.

Потом поднялся.

— Ладно, я пошел.

Я не стала его удерживать. Томившиеся в коридоре ребятки живо

вскочили, и троица, не попрощавшись, покинула квартиру. Я пошла на кухню, включила чайник и призадумалась. Сергей был человеком невежественным, но, несомненно, не был дураком, во всяком случае, монстром он мне уже не казался, однако его непонятный интерес к моей персоне вызывал в душе холодок беспокойства. В целом ситуация мне совершенно не нравилась: я так и не поняла, зачем он приходил — не из-за сумки же, — но чувствовала, что меня втягивают в какую-то чужую игру. Это были опасные люди, я никогда не предполагала, что соприкоснусь с их зазеркальем, и не знала, как уклониться от пугающих визитов.

Уйти от невеселых размышлений не помогли ни чай, ни сигареты. С тяжелым сердцем я вернулась в комнату, остановилась у стола, на котором лежали бумаги, и взяла паспорт. Как же я с ним так опростоволосилась? Я была уверена, что отдала его Юльке вместе с другими документами.

Машинально перелистывая зеленоватые листки, я вдруг замерла, как от удара. Театр абсурда продолжался: с фотографии на меня глянуло чужое лицо. Я села, не отрывая глаз от снимка. Может, я схожу с ума? Волосы темные, прическа моя и вообще похоже, но не я же! Набрав дрожащей рукой номер и услышав знакомый голос, я взмолилась:

— Юленька, приезжай, ради бога.

Безотказная Богдашечка примчалась на зов без долгих расспросов. В коридоре, перепуганная, она принялась меня трясти:

— Что случилось? На тебе лица нет!

А потом ошеломленно рассматривала паспорт, перебирала бумаги, слушая мой сбивчивый рассказ.

— Ну, Аникина, ну, зараза! Ничего, сейчас разберемся, — и принялась давить на кнопки телефона. — Не нравятся мне такие шутки… Ало, это ты? Немедленно к Инке. Без разговоров! — и бросила трубку.

Сигарета прыгала в моей дрожащей руке; Юлька не пыталась меня успокоить, молчала, и обычно улыбчивое лицо ее становилось все мрачнее. Она сама открыла дверь, и я услышала испуганный Галкин голос:

— Что случилось?

— А это ты нам сейчас объяснишь, — сдерживаясь, проговорила Юлька, входя следом за ней в комнату.

— Что я должна объяснять? — затравленно глядя на меня, спросила Галка.

— Вот это все, — гневно указала на стол Юлька.

Галка уставилась на бумаги, плюхнулась в кресло и зарыдала. Юлька смотрела на нее, смотрела и вдруг рявкнула:

— Хватит!

Галка вздрогнула и затихла.

— Начинай!

Испуганно глядя на нас, Галка прошептала:

— Он меня заставил.

Юлька фыркнула:

— Брось заливать! Заставил, как же! Палкой колотил, пока не уломал!

Галка понурилась:

— Не палкой…

— Но зачем, скажи же, ради бога! — не выдержала я.

— Ему надо было срочно вложить деньги. А тут он твой паспорт нашел, вот и сказал, чтобы я…

— Паспорт-то ты как сделала?

— Просто: немного грима, прическа, фотографии заранее. Пришла в отделение полиции: украли, что делать? Анкету заполнила. Через месяц новый получила. Ведь я же не могла договор на себя оформить, Мишка бы заел, если бы узнал, а он…

— А он снял ремень и ка-а-ак… — съязвила Юлька. — Или он просто штаны снял?

— Вы не думайте, договор — это так…

— А капремонт — тоже так? Не вешай нам лапшу на уши, радость моя. Или я не знаю, сколько стоит квадратный метр паркета? Может, на кухню зайдем или в ванную заглянем?

Галка перешла на крик:

— А как нормальный мужик мог жить среди того хлама столетней давности? Он вообще хотел ее выкупить.

— А мое куда дел?

— На склад отправил. Не верите — у него спросите, ведь вернется же он когда-нибудь.

Я покачала головой.

— Откуда ты знаешь?

— Ко мне сегодня добры молодцы приходили, сказали.

Галка уставилась на меня, и вдруг по ее щекам потекли слезы. Настоящие.

— Точно? — недоверчиво спросила Юлька.

Я кивнула. Юлька невесело посмотрела на Галину:

— Ты, однако, даешь: то заставил, зверюга, а то заливаешься по нему.

Галка подняла на нее полные ненависти глаза:

— Что ты понимаешь? — яростно прошипела она. — Что ты вообще понимаешь?

Казалось, еще миг, и она кинется на Юльку с кулаками.

— Кончайте, — попросила я. — Что толку орать? Его не вернешь, зачем истерики устраивать? Давайте-ка лучше поостынем и обсудим все как белые люди. Юль, возьми что-нибудь там, в баре. Для кого теперь беречь?

Юлька достала мартини и бокалы.

— Я не буду, — зло бросила Галка.

— А мне давно надраться хочется. Я останусь у тебя?

— Что ты спрашиваешь? А вообще-то лучше бы снова вместе, как раньше. Галь, может, передумаешь? Позвоним Мишке? Мы ведь с моего приезда так ни разу и не собирались.

Юлька вытащила пробку и блаженно повела носом:

— Какой букет! Жалко, льда нет. Ну, и так сойдет. Верно?

Галка гневно смотрела на нас:

— Как вы можете сейчас, когда мы узнали… — ее глаза вновь наполнились слезами.

— По капельке, чтоб в себя прийти. И его помянем.

— Сказала — не буду.

Она хотела еще что-то добавить, но поднялась и зло бросила:

— Нет уж, без меня.

И, схватив сумочку, кинулась в коридор. Я вышла следом.

— Звони.

— Суки бездушные! — крикнула она и, хлопнув дверью, вылетела из квартиры.

Расстроенная, я вернулась в комнату. Юлька по-прежнему покачивала бутылку в руках:

— Похоже, дружба врозь, а? Что ж, было трио, будет дуэт. Хотя жалко.

Я подошла к балконной двери. Эти чертовы завитки можно только автогеном…

— Он что, к осаде готовился?

Юлька пожала плечами:

— Он часто в командировки ездил — может, воров боялся? Тут сейфа не нашли? Почем знать, какие у него были соображения. Судя по всему, шустрый был мальчонка. А с виду — такой зануда. Ладно, — тряхнула она головой, — что судить-рядить, помянем, земля ему пухом.

Мне было так погано, что перед сном я с готовностью проглотила таблетку тазепама, который Юлька привезла с собой, и отключилась в надежде, что утро все изменит.

***

Разбудил нас телефон — бесконечные злые звонки. Пока я выбиралась из сна, пока искала аппарат, из спальни пришлепала Юлька и сняла трубку. Мужской голос что-то кричал, я увидела, как Юлька побелела и села.

— Не может быть… Когда?.. Где?.. Нет… Не знаю… Нет… Конечно…

Я перепугалась:

— Что? Что случилось?

Юлька часто-часто заморгала своими огромными глазами и ответила, едва шевеля губами:

— Галина разбилась. Насмерть. Это Мишка звонил.

Я обмерла:

— Когда? Как?

— Вчера. В милиции сказали: не справилась с управлением. Она неслась как угорелая.

Я в ужасе смотрела на подругу. Похоже, мы думали об одном и том же. Словно отвечая на мой немой вопрос, Юлька мрачно кивнула:

— Да, она ехала отсюда.

Потом тяжело опустилась на мой диван, обняла меня, и мы заплакали, утираясь одной простыней. Но вину ведь не выплачешь: если бы не ссора, Галка не была бы такой взвинченной…

Потом мы поехали к Мишке.

Страшно входить в дом, где только что случилась беда, невыносимо смотреть на опухшие лица детей, еще не успевших поверить в окончательность происшедшего, звонить по знакомым номерам, продираясь сквозь бесконечные «не может быть!». Бедный Мишка, убежденный, что Галка спешила домой к его возвращению с дачи (он часто ездил туда на электричке — так выходило дешевле), находился в полувменяемом состоянии. Разубеждать его мы не стали. Эти три дня были настоящим мучением.

На поминках к нам подошла Мишкина мать с какой-то худощавой блондинкой и, комкая в трясущихся руках носовой платок, попросила:

— Девочки, вот мне сказали, в колледже остались Галины вещи. Вы не привезете?

Мы пообещали сделать это завтра же.

Утром дама, с которой мы познакомились накануне, встретила нас в фойе колледжа, провела в кабинет, указала Галин стол, устроилась у окна и принялась меланхолическим тоном рассказывать, как любили нашу подругу в коллективе.

В верхнем ящике стола, как водится, хранились сигареты и всякие мелочи: косметичка, расческа, щетки, флакончик «Мажи нуар», лак для волос; два других были забиты папками, на месте нижнего стояли две пары туфель.

Бог мой, сколько ненужного бумажного сора остается после человека! Мы бегло просматривали отчеты, планы, методразработки — бесполезно в общем-то потраченные часы чужой теперь нам жизни. Личных бумаг не было. Сложив в пакеты все, что могло представлять хоть какой-то интерес для домашних, я вытащила туфли и засунула руку поглубже, проверяя, не осталось ли чего. Там, у задней стенки, под плотной бумагой, застилавшей фанеру, действительно что-то лежало. Я потянула — коричневый конверт. Не глядя, я сунула его в сумку.

— Это тоже Галины Георгиевны, — блондинка, имени которой я никак не могла вспомнить, открыла стенной шкаф, где одиноко висел клетчатый жакет.

Когда Юлька складывала его, на меня пахнуло слабым запахом духов, и почему-то сразу нахлынула такая тоска, что, глядя на опустевшую вешалку, я закричала долгим отчаянным беззвучным криком.

— Пойдем, — потянула меня Богданова.

В машине она переложила пакет к себе в сумочку; мы на минуту заехали в притихшую Галкину квартиру, а потом сразу ко мне. Дома я заревела в голос:

— Юлька, я больше не могу… Давай выбросим этот проклятый пакет к чертовой матери…

— А мне, думаешь, нравится? Но мы должны понять…

Она вытряхнула содержимое конверта на стол: два ключа и несколько листков. Просмотрев бумаги, Юлька сжала голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, глухо простонала:

— Да что же она с нами делает! Это договор об аренде банковского сейфа. На твое имя…

Весь этот день мы плакали и пили, но разве боль зальешь коньяком? Мир рухнул, и нам предстояло еще долго выбираться из-под обломков.

Утром подружка моя приготовила такой крепкий кофе, что физически мы более-менее пришли в норму. Оглядывая чужую и безжизненную кухню, Юлька ворчливо заметила:

— Черт его знает, что он здесь оставил, этот Слесарев, какие флюиды, только больно уж противно — настоящий вокзал. Слушай, Инн, а ведь от квартиранта твоего неожиданностей больше не предвидится — что же мы сидим, как курицы, тебе в конце концов устраиваться надо.

— А как? Все забито его шмотками, я не представляю, что с ними делать.

— Пойдем прикинем.

И тут гардеробная преподнесла очередную подлянку: часть одежды оказалась женской.

— Галкина, конечно. Вот холера, и дорогущее все, смотри: Армани, Нина Ричи, Ральф Лорен — один эксклюзив. А куртка какая — рысь, если не ошибаюсь…

Я была в отчаянии: мы не могли добить Мишку, да и Галка, какую бы свинью в виде Слесарева она мне ни подложила, была нашей подругой и не заслуживала пляски на костях.

— Может, для Майки возьмешь? Ей теперь придется хотя бы на работе отказаться от джинсов.

Юлька нерешительно перебирала одежду.

— Пожалуйста, Юленька! — взмолилась я. — Куда я ее дену? На помойку?

— Армани на помойку — это, пожалуй, круто даже для таких акул Уолл-стрита, как мы с тобой, — она вздохнула. — Только Майке как объяснить? А, давай, что-нибудь придумаю.

— Может, заодно и Слесаревское заберешь? Отдашь кому-нибудь, хоть Лешке, сама говорила, он как бомж ходит. Глянь, оно же совсем новое.

Подружка моя подумала-подумала и махнула рукой:

— Ладно, сгружай.

Мы стаскали одежду в машину, Юлька отчалила, а я вновь осталась один на один со своими заморочками и скрепя сердце принялась распаковываться. Когда-то я читала о доме старого ниндзи, полном ловушек для непрошеных посетителей, и ощущала себя именно такой гостьей. Слесаревские следы были повсюду: я натыкалась то на туфли, то на халат, в ванной обнаружилась масса мелочей — он лелеял себя почище гламурной дамочки. Я набила две сумки и лишь когда вечером вынесла их к мусорным бакам, смогла вздохнуть свободнее. Хотелось надеяться, что сюрпризы кончились.

На «перекличку» в университет меня отвезла Юлька — чтобы не таскаться с сумками. Чаепитие и потлач оказались донельзя кстати: количество иноземцев сократилось настолько, что Нине Антоновне, нашей заведующей, было предложено либо уволить половину сотрудников, либо перевести народец на полставки. Кафедра поплакала-поплакала и решила: пенсионерок и меня — на полставки. Я не роптала: почти половина наших преподавательниц матери-одиночки, рядом с ними я миллионерша, но кое-кто занервничал, так что жасминовому чаю пришлось выступать в роли успокаивающего липового, а китайским сувенирам — золотить пилюлю ректората.

Юлька, приехавшая утром, находилась в том счастливом состоянии парения, когда глаза блестят, губы улыбаются, а волосы сами собой укладываются в прическу, которая ни за что не получится в парикмахерской — ей, как и мне, нужно совсем чуть-чуть.

— Надевай галошки, едем в милицию, они сегодня до обеда принимают.

Юлька была, как всегда, права: затягивать с получением нового паспорта не стоило. Написав в заявлении, что паспорт украли на рынке вместе с кошельком, и выслушав ряд ценных замечаний по этому поводу, мы вернулись ко мне.

— Что-то уж очень ты сегодня переливаешься, тесоро мио. Комментарии, плиз, — потребовала я, включая чайник.

Богдашечка отмалчиваться не собиралась: оказывается, вчера она поехала от меня к свекрови и встретила у нее Лешку.

— Знаешь, он так растрогался из-за этих костюмов, чуть не до слез. Главное, все прямо как на него шили.

— И не спросил, откуда дровишки?

— Я наплела, что пара очень богатых чудаков меняет гардероб, а мне повезло оказаться в окрестностях. Ох, Инка, как мы славно посидели, и Лешка был ну совсем как раньше.

— Честно говоря, у меня до сих пор никак не укладывается, что вы врозь.

Юлька вздохнула:

— У меня тоже.

— Так с чего все началось? Я ведь помню, какие ты мне проводы устроила перед отъездом: стол обалденный, вы с Лешкой, Михалыч с Лизой…

— Началось давно, еще до твоего отъезда, когда все так нескладно у них на заводе пошло. Работали-работали и вдруг распоряжение министерства: Мартынова, директора, на пенсию, дорогу молодым. А Мартынов буквально зубами производство держал, и, когда казалось, что самые трудные времена позади, вдруг такой удар. Прислали эффективного управляющего, этакого манагера, тридцать плюс с дипломом факультета международных отношений, который в специальности ни хрена не смыслил, зато окончил какие-то там курсы аж в самой Британии и по-англицки спикал. Новый оказался реформатором, за дело взялся рьяно, мигом сколотил команду подсевал и в короткий срок поставил все с ног на голову. Объяснить ему что-либо было невозможно, потому как реформатор имел цель реформировать, а не что-то там еще. Мужики пытались его послать куда подальше, потыкались-потыкались — наверху непробиваемая броня, может, и позолоченная, доводов не разумеют. И уйти некуда, кроме как в запой. Но они тогда еще держались, да тут сынок Михалыча объявил: «У этой страны нет будущего!» — и свалил с женой в Канаду. Оказалось, они тишком давным-давно подали заявление на выезд. Такой подлянки Михалыч не выдержал, а они же с Лешкой с первого курса вместе, вот вместе и загрустили. Мужички-то у нас, сама знаешь, слабоваты. А когда Лешка попивать начал, Майка на стену полезла…

— А как Лиза?

— Она сколько раз ко мне приходила, жаловалась, да что я могу? Но тут жизнь сама распорядилась: Макс со Светкой малыша произвели и взмолились, чтобы мама приехала помочь. Поняли, наверно, что ребенок не кукла. Лиза все бросила и полетела, вот уже почти полгода в Торонто.

— А Михалыч как же?

— Лиза настояла, чтоб к родителям перебрался. Хорошего здесь, что с горячительным завязал.

— Уже польза. Ну, Лизу можно понять.

Жалко Михалыча, хороший мужик, не суетный, умный. Но положительную характеристику на всякий случай лучше оставить при себе. Бедолага, в сорок пять жить с родителями!..

— Всех можно, а толку… Ладно, не будем о печальном. Лучше я похвалюсь: удостоилась лобзания от Юльки.

— Бог мой, неужели снежный рассвет все же наступил!

— Примерь, говорю, продается за бесценок — я ведь только один костюм привезла, остальное у бабы Зины оставила, на потом.

— И как?

— Идеально, только юбку решили укоротить.

— А этикетку она видела?

— Как же, но промолчала: что меня так-то уж баловать?

Чайник засвистел, и день поменял вектор: я показала, как готовится ла цзяо цао жо — мелко нарезанная свинина со сладким перцем, сделала лянцай — свой любимый салат, учила Юльку есть палочками — в общем, мы бежали от своих проблем в легкую болтовню. Кстати, кухня была единственным местом в квартире, где я уже чувствовала себя более-менее нормально, да и моя расписанная пагодами и драконами кружка с крышкой уже вроде бы обжилась там.

— У тебя дуршлаг есть? — спросила Юлька, заглядывая в пакет с виноградом, который привезла с собой.

— Раньше был, теперь не знаю.

— Ревизию здесь навести не мешает, ты не считаешь?

— Надо бы, — согласилась я, — да что-то не хочется.

— Зачем тянуть? Все равно придется.

У меня ни разу не возникло желания открыть дверцу тумбы или навесного шкафа после того, как все уголки квартиры были обшарены и осмотрены крепкими стрижеными мальчишечками, может, потому что это каким-то малопонятным мне самой образом ставило между нами знак равенства. Но Юлька была права: с подобными вывихами сознания следовало кончать, иначе, как жить?

Будь моя воля, я бы выкинула все слесаревское куда подальше, да на какие шиши купить новое? Перевод на полставки — достаточно серьезное предупреждение, куча моих долларов не так уж велика, особенно если учесть, что еще предстоит купить всю зимнюю одежду. Позволить себе легкомыслие в финансовой сфере я не могла, поэтому следовало поглубже упрятать эмоции, в оставшиеся до занятий дни привести квартиру в порядок и подумать о подработке. И я безропотно подчинилась Богдашечке. Мы занялись содержимым шкафов, потом перемыли и перечистили посуду, втянулись и не заметили, как отдраили всю квартиру. Опомнились лишь к вечеру: подружка моя не спешила домой. Утром она обещала вернуться, чтобы помочь мне окончательно обосноваться.

Конец ознакомительного фрагмента.