Острый угол. Проза жизни

Татьяна Альдури

Основной акцент автора на новую работу «Острый угол», повествующую о четырех этапах двадцатого столетия, на примере одной семьи. Революция и белая иммиграция, репрессии, холокост, блокада Ленинграда и спокойные семидесятые годы прошлого столетия. Все события фантазийны, все совпадения случайны.Дополнительно в данный сборник включены рассказы, вошедшие в сборник «Дебют», дополненные и отредактированные.

Проза жизни

рассказы

Памяти Кэтрин

— Мама, а давай не будем убирать эту чудную елочку и каждый день будет Новый год! — глаза Кэтрин светились огоньками, будто в них спрятались хитрющие лисички, каждая из них выглядывала из под пушистых ресниц.

— Да, девочка, тебе можно все, все что хочется твоей

душе.

И вот уже взрослая девушка заканчивает школу, но елка так и стоит на старинном фортепьяно в ее комнате. Все эти годы елочка была островком сюрпризов. В корзине появлялись маленькие подарочки, конфеты, игрушки, неведомый Дед Мороз появлялся и летом, и весной, и, кажется, во все дни, когда его никто не ждал в других домах. Приносил он даже украшения — миленькие сережки с фианитами и колечко с аметистом в форме полумесяца, год за годом, день за днем. Вот уже и свои две дочери появились у Кэтрин, но елка не исчезала из ее жизни.

Это так здорово — искать подарки в корзинке, особенно в осенний мокрый денек, маленькая радость и озорство в глазах! Кэтрин ушла в мир иной на двадцать шестом году жизни, имея редкое генетическое заболевание крови, она прожила дольше прогнозируемых доктором лет, как минимум на 20 лет дружбы с Дедом Морозом.

Сказки способны на чудеса. Дарите близким радость, это иногда самое важное в жизни.

Бабка

Женщина шла босиком. По росе, поле закончилось лесом. Вот уже и чаща непроходимая, а избы так и не встретилось. Навигатор висел, интернет в этом захолустье отсутствовал. Она присела на камень, ей вдруг отчетливо послышался старушечий голос.

— Маша, зачем себя мучаешь?

Она осмотрелась и увидела сухонькую старушку, нечесаные кудели были собраны в стог под линялым платком.

— Я ищу Лесю Дмитриевну, бабушку-ведунью.

— Нашла, подь сюда, — бабка смотрела на нее немигающим взглядом, пронизывая, как рентген, до кишок.

Стошнило, закружилась голова, Маша потеряла сознание.

— Нежные вы какие, — усмехнулась Леся-лесовичка.

Она оттащила девку вглубь зарослей, растерла ее руками и полила ключевой водой.

— Бабушка, сын, сын страдает, наркотики, зависимости, врет… помоги!

— Э, милая, сама виновата, боготворила дитя до самопожертвования, боготво-о-орила… чуешь?

— Что делать? Что?

— А ничего, собой займись. Любви-то в тебе не осталось, лишь страх и сомнения. Влюбись, дочка, мир и поменяется.

Маша надула губы, дурацкий совет за такие муки ее не устраивал. Она поняла, что никто ей не поможет, никто-о-о. Бабка усмехалась, видя тупое, замкнутое изнутри создание.

— Так влезь, дочь, на табуретку, да прыгни в новую жизнь, да перед тем загадай, какую ты ее хочешь. Маша потеплела, хоть что-то дельное бабка сказала, она протянула ей деньги. Старуха залилась смехом, денег она не признавала, зачем они ей?! Мария вдруг оглядела стены сруба и поняла, что тут нет ничего из привычных миру вещей.

— Как мне вас благодарить, я не знаю…

Бабка оглядела девицу с ног до головы и сказала:

— Раньше платками платили. Носила бы я твой платок и чуяла беды, да говорила бы совет.

Маша сняла с себя шифоновый палантинчик и протянула старухе от всего сердца. Деньги оставила на пороге и побрела. Дорога назад была еще непролазнее, видимо, сбившись с курса, она подошла к болоту. Странно, а здесь красиво… мох, такой жирный, упитанный мох. Что она знала о болоте? Рука потянулась к айфону, тот выскользнул и булькнул у ног, мох расступился, оголив бездну. Она окаменела, миг отделял ее от смерти. Паралич отошел не сразу, она села на попу и мягко поползла наверх задом наперед. Ноги отнялись напрочь. Уже там, наверху, она поняла, что шла по единственной тропе меж двух глубин. Закат реял над болотом, символично уверяя ее, что беды в прошлом. Она вдруг дала волю себе разрыдаться, она орала, била землю руками и отрекалась от жизни, такая жизнь была не ее, она была ей невыносима.

— О, милая, ты проснулась? — мужской голос вывел ее из небытия. Она ничего не помнила, абсолютно ничего.

— Заново родилась, девонька, я звал тебя Эльзой все это время, зовут-то как?

Она молчала, умение говорить тоже было для нее новостью.

Густобородый коренастый мужик носил ее на руках, подставляя лучам солнца, он говорил какие-то незнакомые ей слова.

— Ярило…

Дни шли, она даже повеселела и отлично кушала, домашний хлеб с молоком сделал из нее пышную красавицу. Так и жили вдвоем. Посреди ночи ярко светила луна, ей очень хотелось пить, но будить своего спасителя она не решилась. Неведомым доселе порывом она тихо поставила ноги на пол и, держась за стены, медленно продвигалась к ведру с водой. Он проснулся, он тихо наблюдал чудо, о котором молился уже девять месяцев кряду.

«Бо-оже!» — тихо внутри прозвучал восторг. Утром он предложил ей попробовать повторить шаги, сократил уход за ней и просил ее отпустить его в город, нужно было купить ей одежду и привезти доктора наконец. Максим искал мать, искал и ревел, падал, вставал, искал. Эта мысль захлестнула в нем все желания и вела его до тех пор, пока он не оказался на пороге храма. Потеряв сознание от ломки, он так и лежал скорчившись, а люди шли мимо, плюя в его сторону. Наступила ночь.

Утром батюшка шел на службу, в этот день ему было особенно тяжело собраться, вера его так слаба стала в эти дни, что, глядя на мир, он уже сомневался в божьем существовании. Малец так и валялся на дороге, что ты будешь делать, пришлось подойти. Он бил его по щекам, приводил в чувства, но эффект не наступил. Придется вызвать скорую помощь.

— Алло, тут, знаете, без сознания… да, молодой… да, скорее всего… да, внесу в храм… хорошо, не приедете до завтра, понял.

Служба проходила не стандартно: несколько прихожан и обморок на скамейке.

Но вот молитва в этот день шла из других глубин, из самого сердца, как в юности, с верою и надеждой. Он окурил обморочное тело кадилом, прочел псалом и завершив службу, подошел к зеркалу в каморке, оттуда смотрел на него другой человек, иного уровня, не он, нет, не он.

Парень пришел в себя, он не помнил ничего, амнезия скрыла от него его пороки, и лишь открылся интерес к вере и познанию себя. На втором году жизни при храме ему поручили готовить зал к проведению таинства венчания.

Эльза стояла перед алтарем, и необъяснимое предчувствие ее захлестывало. Иван был ее Ангелом, теперь и мужем. А сердце ныло нестерпимой болью о чем-то неведомом, далеком неосязаемом, но зовущем. Служка держал над ней венец, он так упоенно смотрел на эту женщину, ее черты были ему близки, дежавю. Сердце внутри вдруг начало биться другими толчками. Церемония закончилась. Гостей не было, трапезу не устроили, но 12 куличей хлеба было оставлено для прихожан. Максим ел с аппетитом ребенка и благословлял такую хорошую пару. Батюшка дал ему в крещении имя Илья, Илия… он уже стал привыкать.

Балет

Она вспоминала детство, нереальную реальность лощеного мира. После войны люди были особо опрятны: отутюженные пальто, костюмы, манишки, взбитые крахмалом… и эти твердые духи, такой забытый привкус нотки кардамона. Бо-о-о-же… ландыши, маленький флакончик граммов на 10. Эти шелковые портьеры с ручной вышивкой гладью. Кружево, петербургский шик даже в залатанном передничке и перчатках. Костяная брошь, пожелтевшая от времени, лежала на туалетном столике, чайные розы наполняли атмосферу далеким воспоминанием.

Было все в ее жизни: взлеты в пируэтах, несостоявшейся балерины, взлеты чувств огромной палитры ощущений, любовь, одна на долгие годы, безответная чистая любовь. Была любовь к детям, все было, а теперь вот одиночество. Дни мелькали за окном, будто кадры киноленты, с каждым днем все труднее было заботиться о самом элементарном. Нет, мечты о шубах и поездках не тревожили ее мозг, тревожила перловка с водой, единственное из всех доступных удовольствий. Грязная вода из крана и отсутствие элементарного тепла. Зябко, вся ее скудная пенсия уходила на оплату услуг домохозяйства. Конечно, спорить и ругаться она не станет, доживет тихо, воспоминаниями прошлых дней.

Под руку попалась книга, пожелтевшие страницы любовного романа середины прошлого века, он разведчик, она… Кем была она, так и не дочитала. Любовь на расстоянии, без права переписки. « А-а-а, он был разведчик и она тоже.» Да-да, о самопожертвовании любовью.

Под окном хлопнула дверца машины, на обочину выставили ящик просрочки и быстро умчались. Анна Семеновна быстро спустилась вниз, набрав в пакет все, что там было, она вдруг поняла, что Бог ее слышит. Сегодня будет пир, все вдруг засияло новым светом в квартире, гусь в яблоках тут давно не обитал. И кофе… забытый аромат кофе. Чудеса!!!

Она набила брюхо лежалой утки перловкой вперемешку с кизилом, яблок в доме не было, от слова совсем. И вдруг та же машина привезла десяток фруктовых ящиков в прежнее место.

— Боже, ты меня балуешь!!!

Ноги сами бежали вниз, в легком пируэте, подвисая в воздухе над площадками этажей. Яблоки лежали горкой, пластмассово-восковой скукоженный край был нетоварен, но это и стало ее счастьем. Виноград, персики, ма-ли-на, редкое благоговение

к ягоде детства вдруг обуяло ее. Хватит, нужно оставить и другим. Ужин при свечах, в одиноком безмолвии, ужин мечты, роковой последний ужин.

Утром она не проснулась и одинокая брошь еще долго оплакивала хозяйку. Соседи вспомнили о ней нескоро, контакта детей не нашлось, государство захоронило Анну Семеновну за свой счет. Квартиру опечатал полицейский, прихватив редкую

брошь своей новой подружке. Занавес.

Леха

Леха бегал во дворе, гоняя мяч с детворой. Раскрасневшееся чумазое лицо светилось от счастья. В их небогатой семье не было телефонов и компьютеров, не было даже холодильника, ничего там не было, одним словом, кроме вечно пьяной мамаши. Мяч — и тот он подобрал на помойке. По завершении игры Леха отправился домой, нужно было сегодня починить матери ботинки, или как там у них баб называется, короче обувину.

Конец ознакомительного фрагмента.