Татушечка. История заблуждений.

Татьяна Алхимова (2024)

Курт, пытаясь пережить потерю жены, проходит курс психологической терапии. Но, противясь смирению, решает пойти своим путём и узнать хоть что-то о последнем дне жизни любимой. Тогда-то ему и встречается Тáтушка — девочка, живущая среди бездомных. В её спасении Курт внезапно видит и собственное исцеление.Только жизнь подкидывает трудности и раскрывает страшные тайны, проверяя искренность и стойкость героев.

Татьяна Алхимова

Татушечка. История заблуждений.

1

Весна порядком надоела, слишком затянув прощание с зимой, поэтому я был рад и плюсовой температуре, и даже противному дождю. Лишь бы не снег. Пальто немного продувало ещё холодным ветром, но я чувствовал себя лёгким и бодрым после тяжёлых зимних курток. Ловко перескочив с десяток луж, лавируя между суетными прохожими, я оказался перед чёрной железной дверью, нажал на звонок домофона под цифрой три и стал ждать. Пару гудков спустя раздался приветственный писк, и мне удалось проникнуть в тёплый подъезд, где на втором этаже расположилась уютная приёмная моего большого друга Ашера.

Когда-то давно мы вместе учились в школе и ходили на кружок лепки, только ни из меня, ни из него скульпторов и гончаров не вышло. Ашер бросил медицинский и ушёл в психологическую практику, а я тянул лямку сначала инженера в старом НИИ, позже променяв её на место не самого эффективного менеджера по закупкам в семейном бизнесе жены. Теперь уже бывшей, если так можно говорить о пропавшей без вести. То есть, о признанной мёртвой.

Нет-нет, она на самом деле мертва. Я видел ужасающий труп, — вынужден лицезреть его на опознании, но не смог подтвердить ничего — Лита при жизни была красивой, статной женщиной, а не тем нечто, что лежало на столе. Зато генетическая экспертиза не оказалась столь брезгливой и слабой на память, — честно выдала стопроцентное доказательство смерти моей любимой жены.

Именно поэтому я и ходил к Ашеру вот уже несколько месяцев — приходилось бороться с навязчивыми мыслями, что Лита всё ещё жива, ну или умерла не так, как написано в заключении. Эксперты ошибаются, анализы могут быть подделаны. Мой товарищ упорно твердит, что мне, скорее всего, никакие доказательства не подойдут, что нужно признать очевидное, но… Но это значит сдаться, значит всё забыть и оставить как есть — тело жены гнить в могиле, а неотвеченные вопросы — тухнуть в голове.

Зачем?

Официальная версия уравновешена двумя вариантами событий: самоубийство и преднамеренное убийство, хотя был ещё один — о случайном стечении обстоятельств. Но он оказался опровергнут во время следствия. Лита бросилась с моста в реку. Встала утром, как и всегда, в прекрасном настроении, умылась, выпила зелёный чай, ровно половину кружки, накрасилась и отправилась на работу… Не дошла.

— Курт! — мои внезапные воспоминания прервал приятный голос Ашера. — Дела не отпускают?

— Да нет, задумался, — я кивнул задорной секретарше Валечке и протянул руку другу, почему-то сегодня ждавшего у входной двери.

— А я уж решил идти тебя встречать. Вдруг ты свернул не туда, — рассмеялся он и жестом пригласил меня пройти в кабинет.

— Александр Шарипович, — обратилась к нему Валечка, — вы ведь надолго? Я вам документы на подпись оставлю в синей папке, подпишете потом? Чтобы утром отправить.

— Оставляй, конечно, — по-доброму широкой улыбкой ответил Ашер. Расположить к себе он умел и часто смеялся, что это — профессиональное.

Мы заперлись в кабинете, как делали всегда в часы терапевтических встреч, и я занял привычное место на небольшом диване, привалившись к подлокотнику. Обстановка полностью соответствовала стереотипным представлениям: большой рабочий стол в бумагах и толстых книгах, уютная старая лампа и торшер в углу, аккурат за спинкой дивана; широкое мягкое кресло и даже банкетка под окном для тех, кто решил сбежать от цепкого взгляда Ашера. Предо мной же стоял низкий стеклянный столик, и я не мог отделаться от впечатления, что нахожусь на съёмочной площадке американского фильма девяностых годов прошлого столетия. Мой друг говорил о неслучайности созданного им антуража: пациентам, воспитанным на идентичных сценариях, подверженным типичным заблуждениям, гораздо спокойнее находиться в такой среде, которую они ждали увидеть. Нет испуга и скованности, есть интерес и небольшая гордость за себя — смог, пришёл, и даже финансы позволили. А приём у Ашера, надо сказать, стоил приличных денег.

— Тебя давно не было, — начал он, усаживаясь в кресло напротив.

Я взглянул на него: гладко выбритый, непременно надушенный дорогим парфюмом, с неизменно внимательным взглядом почти чёрных глаз и такими же волосами цвета тёмного шоколада — он производил впечатление крайне успешного человека. Мы с ним были слишком разными всегда: я редко укладывал волосы, предпочитая простые стрижки, правда, так же гладко брился и не любил яркие ароматы на своём теле. Но Ашер — прекрасный друг, разумный и спокойный.

— Да тут… Такое дело…

— Слушаю.

— Ты сейчас со мной как с пациентом говоришь.

— Ну а разве это не так? Или ты пришёл для дружеской беседы? — улыбнулся Ашер, и я немного успокоился. Терапевтично.

— И да, и нет…

— Так что?

— Мне нужно тебе кое-что рассказать! И я хочу, чтобы ты записал всё, что услышишь.

— Курт… Хм… Ты ведь знаешь, что я не веду записей разговоров, следуя врачебной этике, — Ашер напрягся, чуть подавшись вперёд, и скользнул по мне тревожным взглядом.

— Хорошо. Тогда это будет дружеской беседой.

— Зачем тебе это?

— Надо! Ты должен мне помочь! Неужели так трудно просто взять и сделать, как я прошу?! — я тоже принял напряжённую позу, выпрямив спину.

— Успокойся… Я найду, во что можно записывать, — он поднялся и отошёл к большому застеклённому шкафу, а я тем временем принялся рассказывать.

— Я недавно был на окраине… Просто гулял. И со мной произошло нечто странное.

— Хорошо, — Ашер сел вполоборота и раскрыл тетрадь, приготовившись записывать. — Зачем ты туда поехал?

— Как я уже сказал…

— Честно.

— Ты отвратителен.

— Извини, но это была твоя просьба. Довольно жёсткая, прошу обратить внимание. Так что давай, рассказывай в подробностях.

— Просто я вдруг вспомнил… Мы с тобой накануне того дня выпивали в каком-то баре, название стёрлось из памяти… Потом я добрался до дома и долго не мог уснуть. Ты ещё напомнил мне о старом фильме, годов шестидесятых…

— «Человек-амфибия»?

— Да-да!

— Не вижу связи.

— Ты слушаешь или что?

— Пишу, — буркнул Ашер и действительно что-то начертал в тетради.

— Так вот… Вспоминал я этот фильм, пытался восстановить сюжет и внезапно подумал о заброшках. Сам не знаю, как. А ведь её… Литу… Её там видели в последний раз.

— Это не так.

— Ну как же! Камеры наблюдения подтвердили.

— Курт. Литы там не было. Камеры засняли кого-то очень похожего. К тому времени она уже была мертва, — Ашер тяжело вздохнул и посмотрел мне прямо в глаза. Взглядом строгого доктора. Или родителя. — Твоя жена утопилась почти за сутки до того, как на камеры попала похожая женщина. Тебе давно пора принять этот факт.

— Нет. Судмедэксперты тоже ошибаются.

— Ладно… Так что дальше?

— Поехал. Думал, вдруг там найдётся кто-нибудь, у кого можно спросить.

— Нашёлся?

— Да! В том-то и дело! Только… Про Литу я ничего не узнал, и… — мне понадобилось сесть удобнее, но из-за переживаний, снова накативших из прошлого, я только нервно поёрзал. — В этих заброшках живут бездомные, у них — ты не представляешь — целое сообщество. Они, конечно, очень насторожились, когда я пришёл…

— Курт… Боже мой! Ты вообще думал головой или нет? Один к бездомным… — возмутился Ашер, пытаясь меня пристыдить.

— Думал. Но я не из полиции и с деньгами. Чего им меня бояться?

— Могли бы просто ограбить.

— Обошлось. Слушай дальше! — я снова пересел, теперь уже с видом победителя закинув ногу на ногу. — Про Литу они ничего мне не рассказали, только навели на мысль, что она могла там быть, но не осталась… К ним постоянно кто-то приходит, переночуют, и всё. Если предположить, что ей стало плохо, ну, что-то случилось с памятью, например, то есть вероятность…

— Курт! Остановись, пожалуйста! Не сходи с ума…

— А ты не заводи шарманку о том, что она умерла раньше!

— Ты сам подписал документы! Видел анализы, её родные видели! Смирись, прошу. Мне больно смотреть, как ты ищешь надежду там, где уже давно ничего нет!

— Врачом ещё называешься… — буркнул я. Только и слышу отовсюду: умерла, да умерла. Надежды нет. Да мне, может, и не нужна надежда. Может, я просто хотел восстановить последние дни жизни Литы… Что и сообщил Ашеру.

— Зачем? Ты всё равно не узнаешь, о чём она думала. Мы говорили об этом.

— Не узнáю.

— Тогда смысл?

— Она ведь не попрощалась. Никак не объяснила…

— Такие вещи редко объясняют. Что бы она могла тебе сказать?

— Что-то о своей боли? Если у человека не болит, он не бросается с моста.

— Не каждый умеет об этом говорить. Вот ты, например, так и не сказал мне чётко, что чувствуешь. Всё увиливаешь…

— Растерянность. Я не понимаю эту жизнь. Ничего в ней не понимаю. И объяснить никто не может, даже ты.

— Да никто не может и не понимает! Ну что ты в самом деле? Все живём первый раз, пытаемся разобраться. У кого-то выходит лучше, у кого-то хуже. Но нет одинаковых людей, и нет одинаковых смыслов. Вот ты зациклился на потере, пытаешься собрать все мелочи в один мешочек, восстановить порядок событий, только возникает вопрос: принесёт ли это тебе удовлетворение? Что, если нет? А время потеряно. Твоё драгоценное время!

— Софистика.

— Ой, ну не надо. Ты спросил — я ответил.

— Хреновый из тебя доктор.

— А из тебя — пациент.

Мы помолчали. Я немного расслабился и позволил себе откинуться на спинку дивана. Всё же в этом кабинете всегда было очень уютно, уж что-что, а создавать приятные, камерные интерьеры Ашер умел. Мне вспомнилось наше детство: тихий спальный район, лишённый хулиганов подчистую — до сих пор не могу понять, как так вышло; класс в двенадцать человек и длинное одноэтажное школьное здание. Мы всегда садились у окна, так было удобнее мечтать о том, что будет после занятий. Вечерами ходили на разные кружки: шахматы, пытались учиться играть на музыкальных инструментах. Я хотел освоить трубу, Ашер же попробовал ударные, но решил просто со мной за компанию приходить на уроки и слушать. Правда, я быстро бросил музыку, переключившись на математику и физику. Дальше был факультатив по химии, театральный кружок и волейбольная секция. Всё впустую.

— Ну так что там дальше?

— Где? — очнулся я.

— В заброшках.

— А… Точно. Интересно. Думаю, стоит понаблюдать ещё. Я ведь был там уже несколько раз.

— Погоди! Ты же сказал про один!

— Не надо было перебивать… В первый раз я понял, что вот так с ходу никто ничего не расскажет. Поэтому пришлось найти наблюдательный пункт — на нежилом этаже — оттуда прекрасно видно все перемещения во дворе. Вычислил главных, немного понял распорядок дня. В следующий раз пойду, когда основных нет, поболтаю с бабульками. За еду или за что поинтереснее они мне всё расскажут.

— Адрес скажешь?

— Зачем?

— Чтобы я хоть знал, где тебя искать, если вдруг что.

— А вспомни документы, про которые ты тут пел. Там всё есть, — меня вдруг разобрало зло. Ашер сидел передо мной весь такой холёный, спокойный — всю жизнь проживший без жены, свободный от предрассудков, уверенный в самом себе. А я, как его полная противоположность сейчас, так и раньше, выглядел ничтожеством, добившимся самой малости только благодаря родственникам жены.

— Хорошо. Но давай договоримся: ты сходишь туда ещё раз, расскажешь мне, что удалось узнать, и если ничего важного не раздобудешь, то прекратишь свои изыскания. Ну а я пока подберу тебе лёгкую терапию. Слишком уж ты возбуждённый какой-то.

Я вздохнул… Так всегда — я навожу суету, жалуюсь, мечу громы и молнии, потом приходит Ашер и гасит пожар, как сотня спасателей. Даже зависть берёт, как он так умеет сказать мягко, но при этом и твёрдо, что ослушаться его не хочется.

В дверь постучали, и сквозь небольшую щёлочку послышался голос Валечки:

— Александр Шарипович, к вам пришли. Сколько подождать?

— Я позову. Минут пять, не больше, — улыбнулся Ашер.

Дверь закрылась, оставляя нас одних.

— Ну что, по рукам? — он протянул мне широкую ладонь.

— По рукам.