Непобедимая буря

Татьяна Алексеевна Коршунова, 2005

1818-й год. Два брата из дворянской семьи рано остались сиротами и крепко привязаны друг к другу. Старший – поклонник немецкого романтизма, дожидается совершеннолетия и уезжает путешествовать по Европе в поисках смысла бытия. Младшего интересует право и новая соседка по имению. Чтобы понравиться её родне, он поступает учиться в Императорский Московский университет. Спустя четыре года братья возвращаются в родной дом. И оказывается, что свобода и счастье одного мешают благополучию другого.

Глава 4

В середине мая зацвела сирень. Агриппина Ивановна подгадала бал… Но сколько же веток было срезано в парке, чтобы украсить лестницу вдоль обоих перил!

Бальная зала. Всё, как положено: белые колонны, зеркала, кленовый паркет плетёнкой. В зеркалах шевелились армейские эполеты, фалды фраков, перья, веера. Готовились к шествию полонеза.

— Даже на балу у тебя кислое выражение лица! — хихикнул Дмитрий. — Будь хоть немножечко веселее!

— А где музыканты? — спросил Василий, ростом на три вершка выше брата.

— На балконе. Видишь?

Василию было лень задирать голову. И эти огромные китайские вазы… Зачем их принесли сюда и расставили в каждом углу?

— Вы пунктуальны, как короли! — Агриппина Ивановна в зелёном распашном платье с розами подала руку Дмитрию. Василию поклонилась, прищурила глаз. Чёрный фрак изрядно потёрт. Видно, что ношеный. Знать, всё-таки состояньице в Европе поиздержал! Зато туфли начищены так, что можно, как в зеркало, глядеться. А Дмитрий молодец! Сам-то одет с иголочки… Уголки губ его раздвинулись. Он протянул руки в белых перчатках — и нырнул в толпу. Ясное дело, кого он там увидел.

— Знаете, кто у меня сегодня в гостях? — Агриппина Ивановна тронула Василия за локоть. — Один французский барон. Идёмте, я вас представлю. Вам будет интересно познакомиться.

— Вы думаете, интересно?

Она вскинула на него серо-голубые глаза:

— Вы чем-то нынче недовольны?

— Я? Нет. Идёмте к вашему барону…

Эти слова прозвучали сквозь такой вздох, словно его звали объездить лесного тарпана².

Сине-зелёные фраки и один уланский мундир расступились. Несколько губ наклонилось по очереди к перчатке Агриппины Ивановны.

Барон Дебрюи, невысокий и плотно сбитый, взглянул бегающими чёрными глазами, улыбнулся широко, потряс Василию руку:

— Рад знакомству, мой друг!

— Вы говорите по-русски…

— Я много лет прожил в России. В десять лет родители вывезли меня из Франции, когда свершилась революция.

Жёсткие тёмно-каштановые волосы барона никак не желали обращаться в модные кудри и уже, как дань тридцатилетию, смывались с макушки.

— Здесь, в Российской империи, мы близко сошлись с одним семейством. Здесь я и жену нашёл. Русскую! Как восстановили Бурбонов, я вместе с нею вернулся во Францию. Живём там четвёртый год. А нынче приехали навестить старых друзей.

Чистосердечный, добрый француз… Как заслуживал он получить столь же искреннее повествование в ответ; вопрос — как свидетельство, что его книжная речь интересна; круг по зале в сторону буфета, дружеский кубок шампанского!.. Увы… «Как жаль. Что в собеседники тебе достался я», — отвечал Василий про себя. И вот уж думать следовало о том, какую даму повести в полонезе, а разбираться, кто из соседок тут знакомые, лень. Поблизости оказалась Анна — её безразличную руку в длинной лайковой перчатке Василий и выбрал.

Перед глазами качался, как на волнах, чей-то седой кудрявый затылок. Словно нескончаемая карусель — под затяжные излияния мелодии Огинского. Не с тем настроением Василий четыре года назад покидал родину…

Совершеннолетний, свободный. Ему открывались все двери французских особняков. О! Русский! Soyez le bienvenu!³ А когда в феврале пятнадцатого года Наполеон явился туда с Эльбы, Василий уже вдыхал из окна сухую свежесть тирольского снега. И белые громадины Альпийских гор вздымались перед его глазами за спинами красных домиков — словно знакомая Земля поцеловалась с чужой планетой.

Отшествовав через залу, Василий подвёл Анну к Прасковье Даниловне: та выворачивала губы, словно чем-то недовольная. Поклонился обеим. И, пока смычки пробовали начало вальса, прошёл между кружками гостей к внутренним дверям. За ними в зелёной комнате, чуть меньшей, нежели бальная зала, на диванах и креслах кто-то сидел — в глаза блеснули отсветы бриллиантов, пуговиц, мундирного шитья. Следующая комната — карточная. Ломберные столы, голубые стулья из карельской берёзы, на стенах портреты в духе Левицкого. Боковые двери оказались заперты. За другими, с торца комнаты, обнаружился чахлый зимний сад, а оттуда — выход на боковой балкон.

Тёплый ветерок дыхнул в лицо, и лоб защекотали завитки волос. Повеяло сладко-травяным ароматом пионов. Василий остановился перед балюстрадой. Прикрыл глаза. Тишину разбивал одинокий соловей.

Кви-кви-кви-кви, чи-у, чи-у, чи-у. Тр-р-р-р-р.

Чив. Чив. Чив.

Тью-тью-тью-тью-тью-тью-тью.

А под балконом что-то шелестело. Будто крахмальный шёлк. И, словно поцелуй чьих-то губ. Женский вздох. Василий перегнулся через перила.

За кустом акации полуседой кавалер в зелёном фраке, прижимая животом высокую ореховую блондинку к стене, сосал её крепкую шею. Спускаясь, как по ступенькам, ниже: ключица, плечо — насколько позволяло декольте с оборкой. Рука его без перчатки прищипнула горчично-жёлтое платье на её бедре, начала сборить ткань — подол с кружевной оборкой подтянулся до колена. Дама вцепилась в его воротник — откинула голову. Светлые брови расправлены, тонкие губы приоткрыты… И мелкие, словно мышиные, глазки её округлились, как две бусины. Она начала отпихивать руки кавалера с бедра, из-за своей спины.

— И тут — Франция.., — Василий мрачно глядел на ветви яблонь, отвисшие под тяжестью сочных листьев.

Дама, наконец, избавилась от объятий любовника и закрыла его собой — он оказался ниже её на голову.

— Откуда вы меня знаете?

— К счастью, мы с вами не знакомы.

На её лице мигнул красный всполох, бусины-глаза забегали вверх-вниз. А любовник-то, любовник! Топтался между нею и акацией. Вот положение!.. И вступиться за честь дамы — ей же дороже выйдет, и ретироваться вроде бы моветон. Василий не выдержал — улыбнулся во весь рот. Тянуло смеяться. И тошнило. Он отступил от балюстрады. Наощупь отыскал дверную скобку.

В зимнем саду пахло лавровыми листьями и собирался зацветать лимон. Воздуха не хватало. Почему-то хотелось вымыть руки. Начистить щёткой. Василий посмотрел на свои перчатки: такие же белоснежные. И толкнул двери вперёд.

Карточная, двери, зелёные стены… Задел кого-то плечом. Кажется, даму — в платье белом. «Простите». Другие двери, открытые. Яркий свет, золото, белизна колонн… Музыка вальса — будто собачий лай.

— Шешурский!

Он обернулся на голос. И ничего не увидел.

— Н-да, Василий Александрыч, приятелей детства не узнаёшь!

— Мишель?.. Захарьин!

Кудрявый блондин в чёрном бархатном фраке смотрел на него искристыми глазами цвета морской волны:

— Сколько лет, сколько зим… Да у тебя-то в твоей Европе, поди, года два как — одна зима!

— Да, было… А я тебя с усами бы не узнал. В гусары подался?

— А где ж мне ещё быть? — Захарьин захохотал. — Только, поправочка: не «подался» — а «пода-вал-ся», — он поднял вверх палец. — Уже в отставке. Помнишь ли ты сестру мою Надежду?

— Конечно. Помню.

— Идём же!

Пока они пробирались мимо колонн-зеркал, Мишель целовал ручки встречным дамам и вздыхал каждой вслед: «Ах, до чего хороша! Бриллиантик!»

В углу на банкетке справа от окна между двух старушек с перьями в причёсках сидела пухлощёкая будущая мать в малахитовом платье. На сносях.

— Надин! — Мишель наклонился к её руке. — Взгляни, кто со мной!

Возможно ли? Надин! С кем, ещё при живой матери, до рождения Дмитрия, в саду сокровища искали! Резвая девочка была… С разбегу ручей в парке по дощечке переходила. И вот смотрит заплывшими глазами, улыбается… А улыбка всё та же: на зайчика похожа. Ленты туфель передавили отёкшие ноги на пуфе.

— Не узнал меня, Василий Александрыч?

— Рад приятной встрече.

— Давно ли вы в наших краях?

— Недели три без малого.

— А отчего же к нам не заехали?

— Это ж Шешурский первый! — возгласил Мишель. — Оп! Пардон! Офицерская привычка… Его ж пока в силки не возьмёшь — в гости не затащишь!

— Я не знал, кто тут остался из тех, кто меня помнит. Как вы, Надежда Алексеевна?

— Надин два года как замужем. Между прочим, за предводителем уездного дворянства!

— А вот же и супруг мой. Я представлю вас, — она протянула толстую руку в лайковой перчатке. И Василий оглянулся.

Зелёный фрак, седеющие кудри… И нос большой, мясистый.

— Э, приятели мои, да вам потягаться стоит, у кого физиономия мрачнее! — загоготал Мишель. — Сергей Андреич, да что с тобой? Ладно Шешурский — тот всегда такой. А ты-то что?

Зять, фыркая носом и отводя глаза, первым подал руку. Надавил большим пальцем Василию на ладонь:

— Весьма рад… Позвольте вас… несколько слов…

Они отошли к окну.

— Я полагаю… вы благородный человек…

Большие, как полированные угли, глаза смотрели, не шевеля ресницами:

— Вашей жене следует поберечь здоровье.

Сергей Андреевич потряс подбородком, как старик. Подмигнул — получилось обоими глазами. Поклонился.

А Василия кто-то потеребил за рукав.

— Вот вы где, мой друг! — барон Дебрюи подхватил его под локоть. — Прошу вас, идите сюда, я представлю вас жене моей! Моя Жюли, Юлия Яковлевна, она — как вы. Русская, но переехала во Францию. У вас с нею много общего.

У колонны спиной к зеркалу стояла жена его. Ореховая блондинка в горчично-жёлтом платье с кружевными оборками.

За вечер Василий столько раз слышал собственное имя, что оно уже превратилось для него в бессмысленный набор звуков. Баронесса оценила его мышиными глазами, улыбнулась. Форма головы её напоминала грушу. Зубы с щербиной казались не вполне чистыми. Платье помято, на шее слева — розовое пятно.

— Барон! Просим вас разрешить наш спор…

Кто-то позвал его в соседний кружок.

— Теперь мы с вами знакомы, — Василий поймал глазами тонкий завиток над плечом баронессы: вытянутый, полуразвитый, словно смоченный слюной.

Она прищурилась:

— К несчастью? Или, всё же, к счастью?

— Скорее, к несчастью. Только не к моему.

— Ох-х! Какие глаза у вас… Как бездны.

— Не сомневался, что вы заметите, — Василий чуть улыбнулся. — Быть может, не откажете мне в кадрили? Вы ведь не станете спрашивать позволения своего мужа.

— Разумеется, не стану, — баронесса подала ему руку.

С ними в хоровод встал и Мишель Захарьин с одной из «бриллиантиков».

Четыре пары взялись за руки. Влево, вправо. Поменялись. Василий провальсировал с баронессой маленький кружок. Дамы в центре соединили руки, сделали «карусель». Вернулись. Разошлись по три. Василий держал за руки баронессу и незнакомую чёрненькую девицу в белом платье. Справа Захарьин ждал свой черёд. Ручеёк — под аркой рук Василия и баронессы проскользнула «чёрненькая» и встала с Мишелем. Баронесса перетекла к её долговязому кавалеру в вишнёвом фраке. Ручеёк — и обе они оказались напротив Василия.

А мелодия кадрили ему напоминала швейцарский танец девушек — в соломенных шляпках, зелёных юбках, полосатых фартуках. С прихлопываниями… Но — не отвлекаться, не отвлекаться!

Наконец — ангажированная рука соединилась с его левой рукой. Перед глазами поплыли навстречу друг другу белое и… горчичное платье.

Василий выдвинул длинный носок туфли.

Баронесса запнулась. И ухнула в объятия к Мишелю.

«О-о-ох!» — пронеслось по зале. На балконе один скрипач сбился с ритма.

— С ум-ма сойти! — Мишель пользовался случаем — щупал аппетитную талию. — Дамы сами падают мне на шею.

Остановился один кружок — за ним все остальные. Кто-то шептался, кто-то бурчал. Музыканты замедлили мелодию, скрипки замолкли — осталась одна флейта.

И в дверях, выходящих к парадной лестнице, раздался девичий хохот. Василий оглянулся. Всё возмущённо задвигалось: веера, фраки, рукава-фонарики, мерцающие серьги. За дверным косяком мелькнуло белое платье. Гомерический звонкий смех прокатился через анфиладу комнат — всё тише, тише… И замолк в глубине дома.

Василий вышел в соседнюю галерею с безмолвными портретами: семейными, царскими. Хрусталь в люстрах уже не звенел, но помнил… Спустился в вестибюль, в портик крыльца, к дорожке с фонтаном. Каблуки хрустели мелким песком. Он шёл, шёл… За ворота, с горки, к лесу. Остановился на берегу реки. Стянул перчатки и швырнул в воду.

***

— И всё-таки ты не должен был так с нею поступать! — Дмитрий доел блин, положил вилку на край тарелки.

Братья встретились только за завтраком. В одних рубашках и пикейных жилетах. В полдень. В саду в беседке. И там от духоты давило в висках.

— С кем?

— С этой баронессой.

— Ты всё думаешь.

— Думаю. Почему ты намеренно так держишь себя в доме моей невесты? Бог знает, что они теперь о тебе вообразят.

— Я нахал. Дурное влияние…

— Да я не сержусь! Мне попросту за тебя обидно. Ты же знаешь, как я тебя люблю.

— Ну, прости. Больше так не буду. По крайней мере, постараюсь. Надеюсь, Агриппина Ивановна не злопамятна. Всё ж — «religieux».

Дмитрий улыбнулся:

— А ты хорош! Я бы так не смог. Неужели правда твои английские приятели и похлеще вытворяли? Нет, правда?

— Ну, да…

За деревянной решёткой беседки зажужжали шмели в траве. Ветер в деревьях молчал — будто ждал вопроса.

— Дмитрий, а знаешь ли ты, кто та девушка, которая засмеялась?

— Я не узнал. А что? Тебе понравилась она?

— Ты её видел?

— Нет. Честное слово — не знаю, за ужином не гадал даже. А почему ты раньше уехал?

— У меня свои правила. Ясное дело, ты, кроме своей Марии никого не видишь…

— Ну хочешь, я спрошу?

— Марию. Только её.

— Как пожелаешь, — Дмитрий заулыбался, как заговорщик. — Верно, нынче снег пойдёт. Неужели кому-то, наконец, удалось разбередить твоё сердце!

— Перестань! Ты сам предложил узнать. Я тебя не просил, — Василий встал, стащил со спинки тростникового стула пепельно-коричневый фрак и соломенный цилиндр. — Пойду прогуляюсь.

Дмитрий зевнул:

— А я спать.

Примечания

2

Лесной тарпан — дикая лошадь, вымершая в начале XIX века.

3

Добро пожаловать! (фр.)