Непобедимая буря

Татьяна Алексеевна Коршунова, 2005

1818-й год. Два брата из дворянской семьи рано остались сиротами и крепко привязаны друг к другу. Старший – поклонник немецкого романтизма, дожидается совершеннолетия и уезжает путешествовать по Европе в поисках смысла бытия. Младшего интересует право и новая соседка по имению. Чтобы понравиться её родне, он поступает учиться в Императорский Московский университет. Спустя четыре года братья возвращаются в родной дом. И оказывается, что свобода и счастье одного мешают благополучию другого.

Глава 3

Прошло пять лет с той поры, как Василий последний раз приходил сюда. Как садился на траву, прислонясь спиной к стволу липы, наедине с любимым романом Новалиса «Гейнрих фон Офтердинген». Почему-то воображалось, что именно здесь он найдёт свой голубой цветок. Кремовый дом-дворец эпохи барокко с длинными окнами, заросший терновником и бузиной, таился за шпалерой ветвей диких яблонь… Теперь он напоминал череп юноши, который раньше щеголял с шиллеровской шевелюрой — и вдруг остригся налысо, оголив уши-балконы по боковым фасадам.

— Смотри, какой у них сад! — Дмитрий указывал на красные тюльпаны, рассаженные и восьмёрками, и хороводом. От передних углов дома колоннами расходились дубки: одинаковые, как солдатики, обрезанные по хозяйскому вкусу. Подъездную дорожку разводил полукружиями фонтан — уменьшенная копия петергофской «Фаворитки».

— Ну? Не хуже, чем в Европе? — ворковал Дмитрий. — Или ты станешь говорить, что там, мол, нет крепостного права?..

— Оставим это, — вздохнул Василий. — Честно — вопросы крепостного права и прочих прав в России мне совершенно не интересны.

Перед парадным крыльцом в кустах бордового барбариса грозила весами единственная статуя — Фемиды.

— Они богаты? — просто так спросил Василий.

— Не богаче нас. За Марией дают семнадцать тысяч рублей и пару деревень в Подмосковье.

«К чему эта мишура?» Василий вздохнул, шагнул на белую ступеньку крыльца — и отворились две антично-дубовые двери. На пороге показалось голубое платье-колокол с высокой талией.

— А я вас ещё у ворот заприметила, — полная дама в пышном чепце на седых кудрях протянула руку Дмитрию. Он наклонился поцеловать, но успел толкнуть брата под бок: за плечом хозяйки улыбалась девушка — тёмная блондинка с поднятыми в высокий узел локонами. Не дурна: короткие прямые брови; голубые, с опущенными внешними уголками, глаза, затуманенные дымчатыми ресницами; маленький носик с узкими ноздрями и мягко раздвоённым кончиком. Женщины с такими чертами, а особенно с таким наивным взглядом, долго не стареют. Платье с длинным рукавом в белую с сиреневым клетку, хоть и старое по моде, а шло к её холодному румянцу.

— Вы нынче с приятелем? — спросила хозяйка глубоким низким голосом, годным для учебного наставничества.

— О, нет, — Дмитрий оглянулся опьянёнными глазами. — Это — брат мой. Василий Александрович Шешурский.

— Старший?

— Старший.

Агриппина Ивановна подала Василию руку. Он пожал. Всего лишь. И поклонился.

За бабушкиной спиной наигравшись сиреневым бантиком на манжете невесты, Дмитрий со всеми приличиями предложил ей локоть и повёл в дом. Хозяйка широкой рукой в золотых кольцах указала Василию на вестибюль, в вестибюле — на лестницу.

Вот так, стало быть, выглядела гостиная в этом таинственном «замке»… Стены, обитые малиновым штофом, впитали амбре с начала прошлого века. В воздухе здесь попахивало дамскими духами, белилами и даже пудрой. Чуть природой несло от букета нарциссов в пузатой вазе на столе, расписанной павлинами и цветами китайской сливы. Благо, парикастыми стариками не смердело!

Дмитрий уединился с Марией у клавикорда. Брата оставил на растерзание «премудрой бабушке», будущей тёще и прочим. Впрочем… бледненькая носатая Сонечка молчала — оно и понятно: подросткам в домостроевских семьях права говорить не предоставляют. А вот старшая сестра Анна, двадцати лет от роду, словно сошла со страниц «Ночных этюдов» Гофмана. Новенькая книжка — только в прошлом году была выпущена, надо бы дать Дмитрию прочесть ради забавы. Хотя, зачем ему?..

Анна… Чернобровая красавица с мёртвыми глазами. Впору влюбиться Натаниелю¹. Василий же с первого взгляда понял, что эта девушка не для него. Как понял — он объяснить бы не смог. Как не может объяснить писатель, почему одни идеи захватывают его, а другие нет. Анна просто вошла, просто села у окна с полотном в пяльцах. Девица в обществе должна же чем-то себя занимать, чтобы не пришлось задавать вопросы или, чего доброго, отвечать самой. Вот она и втыкала-тянула иголку ритмическими марионеточными движениями.

То же рядом с Василием на розовом диване старалась и её мать Прасковья Даниловна. Только делала собачьи глазки (верно, чтобы маменьке понравиться, на пятом десятке лет, — та же любила собак), тянула губы по-французски и говорила тихо и нараспев:

— А вы, Василий Александрович, кто?

— Я?..

— Брат ваш — выпускник Императорского Московского университета, будущий губернский секретарь и владелец имения. А вы — кто?

— А я никто.

Агриппина Ивановна посмотрела на него из-под нависших век. Просто посмотрела. А что?

В русских семьях любят хвастаться. Пока талдычили что-то про гувернантку, что Софья уж три года как без неё живёт, а музыке её обучает крепостной, которого отправляли куда-то за образованием, Василий думал. Всенепременно заставят одну из девиц для него сыграть. Интересно, что у них в ходу? Клавикорды? Гитара?

Не угадал. Арфа! Сонечка, закусив кончик языка, задевала струны большими руками — в сереньком платье, сама вся серая: жёлтые волосы жидкие, прилизанные. Но старалась! Нота за нотой. Закончила. Потупила бесцветные глаза. Пожалуй, стоило порадовать ребёнка рукоплесканиями.

К ужину подали щи с яйцами вкрутую, огромную щуку вполстола, телятину, запечённую со шпинатом. Василий, усаженный напротив Агриппины Ивановны, надломил хлеб на блюдце. Взгляд хозяйки прирос к его правой руке с золотой печаткой на мизинце. «На безымянном пальце кольца нет. Как и на левой руке…»

— Так вы, говорите, четыре года путешествовали, — она разбила в зелёном бульоне ком сметаны серебряной ложкой. — На что же вы жили в Европе?

— Я распродал земли — свою часть наследства.

— А как же вы намеревались существовать, когда вернётесь, не имея дохода с земли?

— Я не собирался возвращаться.

— Почему же вернулись?

— Разочаровался.

Прасковья Даниловна покачала головой вправо-влево, вправо-влево… Агриппина Ивановна повела густой бровью, держа нож в правой руке, вилку в левой:

— И что же — теперь, когда у вас ни копейки? На доходы брата рассчитываете? Или разъезжаете по гостям в поисках богатой невесты?

— Деньги у меня есть. Я не имею страсти к расточительству.

— А по вашему английскому платью — так и не ска-ажешь, — пропела Прасковья Даниловна.

— Одежда не всё говорит о человеке, — и правой рукой с печаткой на мизинце Василий разрезал филей на кусочки — и поменял нож на вилку. Как привык в обществе английских литераторов.

Агриппина Ивановна перестала жевать. Наблюдала.

— В этом я с вами согласна, — она промокнула полные губы салфеткой. — Судить по одной наружности немудро.

— По мне, так судить и вовсе не мудро.

— Вот и не судите! — она ткнула пальцем через стол. — Это грех!

— Василий — как наш папенька покойный, — улыбнулся Дмитрий. — Тот тоже лишних растрат не любил.

— Но накопительство — это грех! — ахнула Агриппина Ивановна.

— На скопленные деньги отец построил часовню при въезде в наши земли с большой дороги, — Василий выстрелил в неё тёмными, как пушечные ядра, глазами.

— Ну и что? Всё равно — это грех стяжательства. О том у Апостола Павла говорится.

***

Братья поднялись в коляску, уселись на чёрное бархатное сиденье. Вечерний воздух посвежел. Солнце рисовалось за берёзовой рощей красным чётким кругом, тускло-огненная заря оттеняла силуэты облаков.

— Федот, откинь верх! — приказал Василий кучеру.

— Не пошёл бы дождь, — Дмитрий поднял ресницы к небу. Почти как поэт.

— Пусть.

Без крыши запахло распылённой влагой и заснувшими тюльпанами.

Скрипнули оглобли.

Над чёрными цилиндрами проплыла арка усадебных ворот.

— Ну, как тебе моя Мария? — цветущий маком Дмитрий заглянул в меланхоличное лицо брата.

— Мария красива. Но уж слишком послушна. Как её маменька. Впрочем…

— Это плохо?

— Для тебя, может быть, и неплохо… Смотря кого она будет слушаться. Я б сказал тебе, братец, — Василий пожал ему руку, — если ты так любишь свою Марию, лучше тебе жить с нею подальше отсюда!

— Почему?

— Додумайся сам. Говорить не буду. «Судить — это грех!»

— Уф-ф… Ну, а которая из сестёр больше понравилась тебе?

— Правду сказать, мне ни одна не понравилась, — Василий глядел на закат. — Все они слишком задавлены. В старшей совершенно нет живого, а Софья ещё мала и, с виду, не вполне здорова…

— Ох! Да существует ли женщина, которая пришлась бы тебе по вкусу?

— Не существует. Уймись.

— У них через две недели бал. Поедешь?

— Бал? У них денег нет гувернантку младшей нанять — и такая роскошь.

Дмитрий хихикнул:

— Значит, есть деньги… Им Анну сосватать надобно — вот и дают балы летом, когда городской бомонд съезжается в имения. Поедешь?

— Если только ради тебя.

Примечания

1

Натаниель — герой новеллы Э. Т. А. Гофмана"Песочный человек".