Без фильтров. Истории, которые делают нас живыми

Тата Кальницкая, 2021

Проплакать весь вечер над книгой и утром проснуться с четким пониманием, что именно нужно изменить в своей жизни – такой эффект производят тексты Таты Кальницкой. Это сборник терапевтических историй о поворотных моментах в жизни каждого человека: публичном унижении и публичном триумфе, разрыве токсичных отношений и встрече настоящей любви, ссоре с мамой и рождении ребенка. Каждый рассказ – сгусток мощных эмоций и высокий концентрат человеческой мудрости. Все это превращает книгу Таты в маршрутную карту для тех, кто заблудился в собственной жизни и хочет отыскать дорогу к счастью. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

История первая

Про то, что некрасивым ДЕТЯМ тоже хочется побеждать

Когда ты разбиваешь коленки в кровь, но при этом не самая милая девочка в группе, кроме твоей мамы и бабушки тебя жалеет только воспитательница. И лишь потому, что вы вдвоем сидите в ночи в ожидании мамы, которая долго работает и поздно приходит тебя забирать.

В эволюции моего самовосприятия случались очень разные периоды. Уже года в четыре я начала четко осознавать, что когда ты привлекательна внешне, ништяков от судьбы тебе достанется больше, чем другим детям. Тебе и вафли, и конфеты с мармеладом, а им леденец на палочке и «иди погуляй». Но проблема состояла в том, что милым и сладким котенком, когда у тебя сросшиеся брови и пухлые щечки, за которыми, казалось, легко могут поместиться вагоны поезда Харьков — Москва, можно выглядеть разве что лет до пяти.

Вот так мы смотрелись вместе с мамой: она — высокая, статная блондинка нордического типа с зелеными глазами и веснушками, а я — круглый пончик, всем остальным блюдам предпочитающий борщ и пельмени. Как и другие заботливые мамы (самые лучшие женщины на свете), моя при малейшем ветерке торопилась надеть на меня самые теплые вещи. Это сильно увеличивало меня в объемах, и иногда мне представлялось, что она не ведет меня, а действительно перекатывает с места на место. Из дома — в садик, затем обратно, иногда на площадку или на прогулку, во время которой я периодически терялась. (Но это уже отдельная история ребенка, постоянно смотрящего по сторонам.)

В садике для меня установился простой расклад. Особенности «профессорского» района Москвы давали о себе знать. С одной стороны — красивые русские дети, с другой — я и мой друг Ким. «Русские дети. Я и мой друг Ким». Если бы вы сидели напротив, я повторяла бы эти семь слов ровно до тех пор, пока вы точно не осознали бы их смысл. Золотоволосая девочка Маша, которая на тот момент была в группе главной принцессой, и высокий мальчик Петя, живое воплощение юного Кена. Я — маленький пухлый шар с монобровью, и мой друг Ким, который, когда не хотел что-то делать, упрямо твердил: «Плохо понимаю русский язык».

Именно в пять лет я впервые в жизни почувствовала себя не самой красивой девочкой. Потом это ощущение еще множество раз навещало меня. Да и навещает до сих пор — что скрывать? Но сейчас я знаю, что с ним делать, а тогда…

Ок, ок, ок. Давайте по порядку.

ИМЕННО В ПЯТЬ ЛЕТ Я ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ ПОЧУВСТВОВАЛА СЕБЯ НЕ САМОЙ КРАСИВОЙ ДЕВОЧКОЙ.

ПОТОМ ЭТО ОЩУЩЕНИЕ ЕЩЕ МНОЖЕСТВО РАЗ НАВЕЩАЛО МЕНЯ.

У нас был очень хороший детский сад. Мы ставили спектакли, ездили в музеи и читали стихи на выставках. В группе было около двадцати человек, примерно равное количество мальчиков и девочек. Каждый из нас занимался еще чем-то дополнительно: бальными танцами, карате или самбо, учился играть на музыкальных инструментах, плавать или ездить верхом, осваивал иностранные языки.

Наши родители, дети бедного Советского Союза, пытались обеспечить нас всем тем, чего не смогли получить сами. Мы были заняты постоянно, старательно поддерживая репутацию «идеальных детей», и, говоря откровенно, нам это нравилось. Никто не хейтил нас с Кимом в открытую, у меня нет грязных историй про то, как меня закрывают в туалете, которые мы с мамой могли бы рассказать в программе у Малахова.

Все изменилось в один момент.

Я хорошо помню тот день: второй класс, мы с Кимом играли на перемене. Мы все знали друг друга с пяти лет, перейдя после садика в одну школу.

Маша по-прежнему оставалась златовласой принцессой, а Петя — самым красивым мальчиком класса. Мои щеки заметно похудели без бабушкиных борщей, а Ким до сих пор пользовался своим коронным «Я не понимаю русский язык». Осень за окном. Я мысленно считала дни до выхода новой книги о Гарри Поттере, когда в наш класс вбежала наша учительница и художественный руководитель в одном лице. «К нам едет Первый канал! — воскликнула она. — Нужно срочно ставить СПЕКТАКЛЬ!» Мы мало что поняли, но заметили, с КАКИМ придыханием она произнесла эти фразы, и тоже испугались.

Для постановки выбрали классическую русскую сказку про Ивана-дурака (Петя), который ищет свою Василису Прекрасную (Машу), но ему мешают Баба-Яга (я) и Кощей Бессмертный (Женя). Хотя роль Кощея наверняка бы досталась Киму, просто тот как раз улетел с родителями в отпуск на месяц.

Представьте: вам семь лет, ваши одноклассницы играют принцесс и фей, а вы — Бабу-Ягу. Когда в интервью меня спросят: «Какое самое большое разочарование было в вашей жизни?» — я скажу: «Когда я поняла, что Деда Мороза не существует, и когда играла Бабу-Ягу».

Мы долго репетировали, отрабатывая каждую фразу. «Телевизор» же едет! Я наблюдала за тем, как девочкам шили наряды, как выбирали платье для Маши — светло-голубое с кружевами или белое с камешками? Наблюдала и молчала. А момент Х приближался.

За два дня до приезда Первого канала мы репетировали в костюмах. В наш красивый, отделанный деревом актовый зал, в котором стоял большой рояль, вошла директриса, села посередине пустых рядов и два раза хлопнула в ладоши. Можно было начинать.

Вышла Маша, спела грустную песню, помахивая платком, затем появился Петя, потом — все остальные. Мои сцены начинались ближе к концу, поэтому я спокойно сидела в коридоре на полу и читала наконец вышедшего «Гарри Поттера», пока не услышала громкий шепот: «Кальницкая! Пора выходить». Пора так пора. Аккуратно заложив страницу и убрав книгу в сумку, я выбежала на сцену со словами: «Что ищешь тут, принц расчудесный?»

Знаете, у всех в жизни случаются моменты давящей тишины, когда слышно, как шумит вода в батарее или муха жужжит в соседнем кабинете, а на первом этаже зовут на полдник.

Когда я выбежала на сцену, заставленную декорациями и заполненную героями в ярких костюмах и гриме, в джинсовом комбинезоне и футболке, директриса схватилась за сердце. Возможно, потому, что я оказалась слишком красивой для Бабы-Яги? Скорее всего, нет. Я точно так не думаю.

— Ка-а-альницкая! — начала она шепотом, который постепенно превратился в сердитый рык. — Два дня! Осталось всего два дня! Где твой костюм?!

— Костюм? — удивленно переспросила я.

— Костюм, — повторила директриса.

Разговор слепого с глухим.

— Но у меня его нет.

— Найди!

Примерно таким образом из простой девочки со сросшимися бровями я превратилась в девочку, отлично усвоившую первый в жизни мотивационный урок: «Хочешь — сделай». Все просто под луной.

Красная, с трясущимися губами я вылетела из актового зала. Я не помню, как добежала до лестницы, ведущей в подвал, и спряталась под ней. Мы часто сидели здесь с Кимом, играя в только нам понятные игры. Даже тогда, будучи ребенком, я четко осознавала необходимость подобного уголка — моего места силы.

Плакать прилюдно я не хотела. Мне казалось, что если показываешь другим свои слезы, выдаешь им свою болевую точку, на которую они смогут надавить при первом же удобном случае. И не важно, когда он представится, — сейчас или через тысячу лет. В любой момент. Ты сам даешь людям в руки козырь, а потом обижаешься, что они его используют.

Не делай так. Держи силу в себе, даже если очень больно, даже если невыносимо обидно. Это исключительно твои собственные эмоции и проекции, мир в них не виноват.

Но тогда, прячась в темном, неуютном холодном закутке под лестницей, я думала совсем о другом. Я не могла заплакать на глазах красивых принцесс и принцев и показать «высшему свету», как мне казалось, еще одну слабость помимо той, что я недостаточно мила для главной роли.

Слезы злости, они ведь самые стимулирующие, да? Обревевшись до красных щек, я сильно сжала кулаки, так, чтобы ногти больно впились в ладошки, и вышла.

Да, я не была самой красивой девочкой в классе, самой высокой и милой. Мне не помогали носить портфель мальчики, и монобровь уже становилась проблемой. Меня не одевали модно и дорого, не покупали мне геймбоя, я до сих пор носила странные высокие хвосты и широкую челку, которая, закрывая маленький лоб, сама становилась одной сплошной бровью.

И пусть я была именно такой, но существовало кое-что еще — я не собиралась проигрывать.

Наплевав на дополнительные занятия, я молча оделась и ушла домой, хотя родители наверняка еще не вернулись с работы, а ключей у меня не было. Но оставаться там, где меня не приняли, отчитали при всех, я физически не могла.

Сейчас я назвала бы свои действия протестом, самоуважением и другими умными словами. Но тогда я чувствовала себя брошенной девочкой, почему-то виноватой в том, что выглядела не так, как кому-то представлялось, виноватой, потому что для нее не сделали костюм, а, возможно, вообще забыли про ее существование.

Спустя пару часов на пустой площадке около дома меня нашла мама, рассерженная, нервная и сильно встревоженная. Видимо, подобное характерно для нас, женщин. Мы настолько сильно любим и переживаем, что, когда все заканчивается хорошо и, например, ребенок находится, мы не только радуемся, но и всю свою скопившуюся злость вываливаем на него.

В тот вечер мы очень долго разговаривали, лежа вдвоем в кровати. Мама пыталась объяснить своей любимой дочке, почему в мире так много значат внешность и чужое мнение и почему взрослые могут так поступать с детьми. Это оказалось не так-то просто, поэтому мама выбрала другой метод. Она предоставила мне выбор: идти путем, на который укажут другие люди, позволив им решать за тебя, надеяться на них и перекладывать ответственность за случившееся, или делать все самой.

* * *

В день премьеры нервничали все. Особенно директриса, которая сначала усаживала гостей, потом позвонила моей маме узнать, где это мы и приедем ли вообще. Она говорила, что «у нас ведь такое событие», а костюма у меня нет, что если мы сорвем спектакль, меня отчислят, и еще что-то про ответственность и «взрослые ведь люди». Учителя тоже волновались и, размещая телевизионщиков, на всякий случай предупреждали, что возможна «альтернативная версия» спектакля и они удивятся. А я, сидя под той самой лестницей, которая ведет в подвал, сжимала кулаки так сильно, что на ладошках оставался след от ногтей.

За пять минут до начала мы с мамой зашли в комнату рядом с актовым залом, где все красились и репетировали роли. Я уже была загримирована и одета в абсолютно ужасно-страшный костюм настоящей Бабы-Яги, который мы сделали из всего, что нашлось в доме. А мои сжатые губы отчетливо давали понять, что повторять свои слова я точно сейчас не буду. Я приготовилась и точно не собиралась проигрывать.

Начался спектакль, ребята постепенно выходили на сцену, и чем меньше оставалось в комнате человек, тем сильнее становился мой страх. Пропадал голос, лицо побледнело так, что тени на нем смотрелись ужасающе, а в одном месте на ладошке даже проступила кровь. И тут в комнату вбежал Ким.

Я не знаю, как точно устроены дети, но определенно лучше и продуманнее взрослых. Никаких громких слов и пафосных напутствий. Он просто меня крепко-крепко обнял. Вот и все.

Когда пишу эти строки, я плачу. Мне так хочется, чтобы каждый хотя бы раз в жизни в момент такого страха ощутил, как его обнимает человек, который верит в вас безусловно, ради которого не нужно выигрывать.

P. S. Спектакль прошел отлично. Нам громко хлопали и даже дарили цветы, а через две недели на Первом канале вышел сюжет про наш сад-школу и спектакль. И единственным персонажем, которого показали, оказалась Баба-Яга. Не потому, что сыграла она лучше всех, а потому что для нее одной это был не просто спектакль.

МНЕ ТАК ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ КАЖДЫЙ ХОТЯ БЫ РАЗ В ЖИЗНИ В МОМЕНТ ТАКОГО СТРАХА ОЩУТИЛ, КАК ЕГО ОБНИМАЕТ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВЕРИТ В ВАС БЕЗУСЛОВНО, РАДИ КОТОРОГО НЕ НУЖНО