Фейтфул-Плейс

Тана Френч, 2010

В 1985 году Фрэнку Мэкки было девятнадцать, он мечтал сбежать из тесной квартиры своей безумной семьи на Фейтфул-Плейс и вместе со своей девушкой Рози перебраться из Дублина в Лондон. Но Рози в ночь, на которую юные влюбленные запланировали побег в новую жизнь, не пришла на место встречи. Спустя двадцать два года Фрэнк – один из лучших детективов полиции Дублина. И однажды в заброшенном доме на Фейтфул-Плейс строители находят старенький чемодан, находка указывает на то, что исчезновение Рози, возможно, объясняется вовсе не ее бегством. Нравится это Фрэнку или нет, но он вынужден вернуться в район, где родился и вырос, к родным, от которых так старался держаться подальше.

5

Кевин привалился к перилам нашего крыльца, нахохлившись, как в детстве, когда мы его, шпингалета, с собой не брали, только теперь он обзавелся мобильником и что-то вовсю на нем строчил.

— Подружка? — кивнул я на телефон.

Он пожал плечами:

— Вроде того. Не совсем. Я еще не нагулялся.

— Так у тебя целый гарем? Ох, Кевин, развратник!

Он ухмыльнулся:

— И что? Они все в курсе. Они и сами еще не нагулялись, мы просто развлекаемся. Ничего дурного тут нет.

— Ровным счетом ничего, — согласился я. — Только я-то думал, что ты ради меня рубишься с ма, а не играешь шаловливыми пальчиками с очередной пассией. Что случилось?

— Я рублюсь отсюда. Ма мне уже весь мозг вынесла. Если бы она пошла через дорогу к Дейли, я бы ее изловил.

— Не хочу, чтобы она всему свету растрезвонила.

— Не станет она никому трезвонить, пока не заглянет к миссис Дейли и не разведает все сочные детали. Сейчас она посуду моет и ворчит. Я пытался помочь, так она психанула, что я положил вилку в сушилку не той стороной вверх, кто-нибудь упадет и глаз себе выколет… Вот я и свалил. Сам-то ты где был? С Мэнди Брофи?

— Допустим, ты хочешь попасть из дома три в верхний конец улицы, — сказал я, — но через парадную дверь выйти не можешь. Что будешь делать?

— Задняя дверь, — не задумываясь ответил Кевин и снова уткнулся в телефон. — Через ограды по садам. Тысячу раз так делал.

— Я тоже. — Я провел пальцем через ряд домов, от третьего до пятнадцатого в верхнем конце: — Шесть садов.

Семь, считая сад Дейли. И Рози, возможно, до сих пор ждала меня в одном из них.

— Погоди, — Кевин поднял взгляд от мобильника, — ты имеешь в виду сейчас или тогда?

— Какая разница?

— Гребаный пес Хэлли, вот какая. Помнишь Рэмбо? Мелкий засранец мне как-то чуть задницу не откусил.

— Господи, я и забыл про гаденыша! — воскликнул я. — Я ему однажды пинка дал.

Рэмбо, дворняга с примесью терьерской крови, весил от силы фунтов пять. Кличка развила у него наполеоновский комплекс и непомерные территориальные амбиции.

— Сейчас, когда эти идиоты выкрасили пятый под телепузиков, я бы по твоему пути пошел, — Кевин показал пальцем вдоль того же ряда домов, — а тогда, зная, что Рэмбо только и ждет, чтобы порвать меня как грелку, ни за что. Я пошел бы так.

Он повернулся, и я проследил за его пальцем: мимо дома один, вдоль высокой ограды в нижнем конце Фейтфул-Плейс, обратно по садам четной стороны — и через стену шестнадцатого к фонарному столбу.

— А почему просто не перелезть через ограду в нижнем конце и не пойти улицей? — спросил я. — На черта сигать по дворам на нашей стороне?

Кевин ухмыльнулся:

— Ты с луны свалился, что такой фигни не знаешь? Никогда не бросал камешки Рози в окно?

— Там мистер Дейли в соседней комнате сидел. Мне мои яйца дороги.

— Лет в шестнадцать мы с Линдой Дуайер гуляли — помнишь Дуайеров из первого дома? Встречались по вечерам под окнами их дома, чтобы я ее за грудь не хватал. Эта стена… — он показал в нижний конец улицы, — с той стороны гладкая — не ухватиться. Перелезть можно только на углах, если за край второй стены подтянуться. А потом уже дворами.

— Ты просто кладезь знаний, — сказал я. — Удалось-таки Линде в лифчик залезть?

Кевин закатил глаза и принялся объяснять Линдины сложные взаимоотношения с Легионом Марии, но я думал о своем. Сомнительно, чтобы случайный псих-убийца или сексуальный маньяк шатался по задним дворам воскресной ночью в отчая^[12] нной надежде, что мимо пройдет жертва. Напасть на Рози мог только знакомый — он знал, что она придет, и у него был хотя бы смутный план.

За задней стеной проходила Коппер-лейн, похожая на Фейтфул-Плейс, только пошире и оживленнее. Захоти я устроить на пути, указанном Кевином, тайную встречу, засаду или еще чего, особенно в формате, подразумевающем потасовку и избавление от трупа, я бы выбрал для этого дом шестнадцать.

Вспомнились звуки, что я слышал, переминаясь с ноги на ногу от холода под тем фонарем: мужское пыхтение, приглушенные девичьи вскрики, шум возни. Влюбленный шкет — это ходячие яйца в розовых очках, любовь чудилась мне повсюду. Кажется, в ту ночь я воображал, что наша с Рози любовная горячка разносится по воздуху, словно мерцающий дурман, и клубится по Либертис, кружа голову каждому, кто ее вдохнет: измотанные заводские работяги тянулись друг к другу во сне, подростки на углу вдруг жадно впивались друг другу в губы, старики и старухи, выплюнув вставные челюсти, срывали друг с друга фланелевые ночнушки. Вот я и решил, что слышу, как развлекается какая-нибудь парочка. Не исключено, что я ошибался.

Ценой невероятных усилий я представил, что Рози все-таки шла ко мне. Если так, записка означала, что она добралась до шестнадцатого дома тем маршрутом, который указал Кевин. Чемодан означал, что она оттуда так и не вышла.

— Пошли, — перебил я продолжавшего трепаться Кевина (“…я бы плюнул, но у нее были самые большие буфера в…”). — Поиграем там, где мамочка запрещает.

* * *

Дом шестнадцать оказался в еще большем запустении, чем я думал: по ступеням крыльца спускались глубокие борозды — рабочие вытаскивали камины; кованые перила по сторонам лестницы кто-то умыкнул, а может, Король недвижимости их тоже продал. Громадный щит, гласивший: “Подрядчик: П. Дж. Лавери”, валялся в приямке под подвальными окнами, никто не позаботился его поднять.

— Что мы тут делаем? — спросил Кевин.

— Пока неясно, — ответил я, не покривив душой. Я знал только, что мы идем по следу Рози, пытаясь выяснить, куда он нас приведет. — Там видно будет, ладно?

Кевин толкнул дверь и, пригнувшись, опасливо заглянул внутрь:

— Главное — в больницу не загреметь.

Прихожую пересекали причудливые тени, наслаивающиеся там, где тусклый свет сочился со всех сторон: из неплотно закрытых дверей пустых комнат, через грязное окно лестничной площадки, из высокого лестничного колодца — вместе с холодным сквозняком. Я достал фонарик. Хоть официально я больше в оперативной деятельности и не участвую, предпочитаю быть готовым к неожиданностям. Потому-то я и ношу кожаную куртку не снимая — в карманах умещается все необходимое: фото Дактилоскопической Фифи, три пластиковых пакетика для улик, блокнот и ручка, складной нож, наручники, перчатки и тонкий мощный фонарик. Табельный “кольт” в специальной кобуре прячется на пояснице, за поясом джинсов, подальше от посторонних глаз.

— Серьезно, — сказал Кевин, с подозрением глядя на темную лестницу, — мне это не нравится. Разок чихнешь — и все нам на головы обрушится.

— Мне в отделе GPS-маячок имплантировали в шею. Нас откопают.

— Правда?

— Нет. Будь мужиком, Кев, ничего с нами не случится. — Я включил фонарик и вошел в дом.

Копившаяся десятилетиями пыль поднялась в воздух и холодными вихрями закружилась вокруг нас. Ступени скрипели и зловеще прогибались под нашим весом, но выдержали. Я начал с комнаты наверху, где когда-то нашел записку Рози и где, по словам родителей, поляки обнаружили ее чемодан. На месте выломанного камина зияла гигантская зазубренная дыра, стены вокруг нее усеивали выцветшие граффити, разъяснявшие, у кого с кем любовь, кто гей и кому куда пойти. Где-то на камине, отправленном в чей-нибудь болсбриджский особняк, остались на^[13] ши с Рози инициалы.

Пол был завален привычным мусором — пивные банки, окурки и фантики, густой слой пыли лежал не на всех, теперь у молодежи есть места получше, да и денег побольше; отрадно, что к мусору добавились использованные презервативы. В мое время презервативы были вне закона, и если повезло попасть в ситуацию, когда они бы не помешали, приходилось искушать судьбу и трястись от страха следующие несколько недель. Все углы под потолком затянула паутина, сквозь щели в оконных рамах тонко свистел холодный ветер. Окна, уготованные какому-нибудь мерзкому деляге, жене которого захотелось немного очаровательной старины, доживали последние деньки. Невольно понизив голос, я сказал:

— В этой комнате я невинности лишился.

Я почувствовал на себе вопросительный взгляд Кевина, но брат сдержался и заметил только:

— Для перепихона полно мест поудобнее.

— У нас был плед. И вообще удобство — не главное. Я бы не променял этот притон на пятизвездочный пентхаус.

Кевин поежился:

— Господи, унылое местечко.

— Считай, что это атмосфера. Путешествие по закоулкам памяти.

— В задницу такие путешествия. А от закоулков памяти я стараюсь держаться подальше. Слышал, как Дейли в восьмидесятые воскресные вечера коротали? Тоска смертная: месса, а потом поганый воскресный ужин — наверняка вареный окорок, запеченная картошка и капуста!

— Сладкое не забудь. — Я провел лучом фонарика по половицам: несколько небольших дыр, несколько расщепленных досок, никаких следов ремонта — да тут любое новье торчало бы, как шпала в огороде. — Всегдашний порошковый мусс “Ангельская благодать”. На вкус как мел с клубникой, но посмей только не съесть — “В Африке дети голодают!”.

— Ага. А потом целый день нечем заняться, мерзнешь зазря на углу или в кино завалишься, а иначе сиди с предками. По телику ничего, кроме очередной проповеди отца Пустосвята о том, что от контрацепции слепнут, да и то приходилось часами проклятую антенну крутить, пока сигнал поймаешь… Клянусь, иногда к вечеру воскресенья я так изнывал от скуки, что школа раем казалась.

На месте камина пустота, в дымоходе птичье гнездо сверху и многолетние подтеки белого помета. В узкий дымоход и чемодан-то насилу влезал — втиснуть туда тело взрослой женщины невозможно было даже на время.

— Зря ты, братишка, брезговал этим местом, — сказал я. — Тут вся движуха кипела — секс, наркотики, рок-н-ролл.

— Пока я дорос до движухи, здесь уже никто не собирался, одни крысы шныряли.

— Куда же без них! Они добавляли атмосферы. Пошли. — Я направился в следующую комнату, Кевин — за мной.

— Микробов они добавляли! Ты уже слинял, а тут кто-то ядом полы посыпал — Псих Джонни, видать, у него пунктик был насчет крыс из-за окопного прошлого или еще почему… В общем, несколько крыс забрались в стены и подохли — ей-богу, вонь стояла хуже, чем в свинарнике. Мы бы от тифа загнулись.

— По мне, так нормально пахнет. — Я снова обвел фонариком все вокруг, начиная подозревать, что гоняюсь за химерами. Одна ночь с родственничками — и привет, первые симптомы фамильного безумия.

— Ну да, выветрилась помаленьку. Но к тому времени мы все на угол Коппер-лейн перекочевали — пустырь там помнишь? Отстой, конечно, кругом колючая проволока, зимой яйца отмораживаешь, летом крапива по шею, зато ребята с Коппер-лейн и Смитс-роуд тоже там зависали, так что и выпивка перепадала, и потискаться, и все что хочешь. Короче, сюда мы уже не вернулись.

— Много потеряли.

— Ага. — Кевин с сомнением огляделся, держа руки в карманах, прижав локти к бокам, чтобы ненароком ничего не коснуться. — Я переживу. С души воротит от этой ностальгии по восьмидесятым, когда ребятки со скуки помирали, с колючей проволокой играли, в поганых крысиных норах трахались… Чего хорошего?

Я взглянул на брата. Кевин, с его рубашкой “Ральф Лоран”, пафосными часами и стильной стрижкой, исходивший праведным негодованием, смотрелся вопиюще неуместно. Мне вспомнилось, как он — щуплый вихрастый пацан в моих штопаных обносках — носился по этому дому и о лучшем не мечтал.

— Дело не только в этом, — сказал я.

— А в чем? Что за радость потерять невинность в гадюшнике?

— Я не говорю, что, будь моя воля, вернул бы восьмидесятые, но не выплескивай с водой ребенка. Не знаю, как ты, а я никогда не скучал. Никогда. Вот тебе информация к размышлению.

Кевин пожал плечами, пробормотал:

— Без понятия, о чем ты.

— А ты подумай и поймешь. — Я двинулся в задние комнаты, не дожидаясь Кевина: провалится сквозь гнилую половицу в потемках — его проблемы. Чуть погодя брат, надувшись, присоединился ко мне.

Ничего интересного в задних комнатах, ничего интересного в комнатах первого этажа, кроме батареи бутылок из-под водки — видать, кто-то постеснялся их в свою мусорку выбрасывать. На верхней ступеньке подвальной лестницы Кевин заартачился:

— Ни за что. Вниз я не пойду. Фрэнк, я не шучу.

— Каждый раз, как ты говоришь “нет” старшему брату, Бог убивает котенка. Пошли.

— Шай как-то запер нас внизу, — сказал Кевин. — Тебя и меня, я совсем малявкой был, помнишь?

— Не-а. Поэтому тебя здесь колбасит?

— Ни хрена меня не колбасит. Просто не понимаю, на черта себя заживо хоронить.

— Тогда подожди меня снаружи, — ответил я.

Кевин, секунду поколебавшись, покачал головой. Он пошел за мной по той же причине, по которой я взял его с собой: старые привычки не умирают.

Я спускался в этот подвал раза три. Местная городская легенда гласила, что некто по кличке Мясник Хиггинс перерезал горло своему глухонемому брату и зарыл его в подвале и с тех пор Увечный Хиггинс гоняет тех, кто вторгается в его владения, размахивая гниющими руками и страшно мыча. Братьев Хиггинс, скорее всего, выдумали обеспокоенные родители, и никто из нас в них не верил, но от подвала мы на всякий случай держались подальше. Иногда там зависали Шай и его приятели — показать, какие они крутые, — или парочка, которой приспичило перепихнуться, когда остальные комнаты были заняты, но самое интересное происходило наверху: пачки “Мальборо” по десять сигарет, дешевые двухлитровые бутылки сидра, тонюсенькие самокрутки с травкой и покер на раздевание, ни разу не доходивший до конца… Когда нам с Живчиком Хирном было лет по девять, мы на спор дотронулись до задней стены подвала, а еще смутно помню, что несколько лет спустя я привел туда Мишель Ньюджент в надежде, что она с перепугу схватится за меня, а то и поцелует. Не тут-то было — даже в том возрасте я западал на девчонок, которых так просто не напугаешь.

А однажды Шай запер нас с Кевином внутри, наверное, на час, но казалось — на несколько дней. Кевину было года два или три, и он так перепугался, что даже кричать не мог, а просто надул в штанишки. Я утешал его, пытался вышибить дверь, оторвать доски, которыми были заколочены окна, и клялся себе, что когда-нибудь все дерьмо из Шая выбью.

Я медленно обвел подвал лучом фонаря. Со времен моей юности он почти не изменился, только теперь мне стало ясно, почему родители не хотели, чтобы мы тут ошивались. Сквозь щели в кое-как заколоченных окнах падали узкие полоски блеклого света, потолок угрожающе просел, и там, где осыпались здоровенные куски штукатурки, виднелись прогнувшиеся, потрескавшиеся балки. Перегородки раскрошились и обрушились, так что подвал, по сути, превратился в одну необъятную комнату, пол местами провалился в землю — возможно, грунт осел, а на краю террасы дом ничто не подпирало. Давным-давно, прежде чем на дом окончательно махнули рукой, кто-то предпринял вялую попытку на авось залатать несколько крупных дыр бетонными плитами. Запах остался прежним — моча, плесень и грязь, — только усилился.

— Трындец… — жалостно пробурчал Кевин, мешкая на нижней ступеньке. — Трындец…

Его голос эхом отражался от дальних углов, зигзагами отскакивал от стен — казалось, кто-то бормочет в темноте. Кевин вздрогнул и заткнулся.

Две плиты величиной с человека неизвестный умелец вдобавок щедро обмазал по краям цементом. Третью, кривобокую глыбу размером примерно четыре фута на три, сляпали совсем уж через задницу — и хрен с ним, с цементом.

— Доволен? — внезапно громко спросил за спиной Кевин. — Подвал на месте, дыра дырой. Может, пойдем уже, а?

Я осторожно вышел в центр и надавил на край плиты носком ботинка. Многолетняя грязь удерживала ее на месте, но, когда я навалился всем весом, плита едва ощутимо качнулась. Будь у меня какой-нибудь рычаг, найди я в кучах мусора по углам железный лом или кусок металла, я бы ее поднял.

— Кев, — сказал я, — напряги-ка для меня память: крысы в стенах не той зимой, когда я уехал, подохли?

У Кевина медленно расширились глаза. В тускло-сером полосатом свете он казался прозрачным, как зыбкая проекция на экране.

— О господи, Фрэнк. Только не это.

— Я задал тебе простой вопрос. Крысы в стенах сразу после моего отъезда появились? Да или нет?

— Фрэнк…

— Да или нет.

— Фрэнк, это были просто крысы. Они тут кишмя кишели. Мы их миллион раз своими глазами видели.

Конечно, а как потеплело, от источника вони уже ничего не осталось и для жалоб домохозяину или коммунальщикам не было причин.

— И запах чувствовали? Тухлятину?

— Да, — не сразу ответил Кевин.

— Пошли отсюда. — Я взял его под руку — слишком крепко, но пальцы сжимались сами собой — и подтолкнул вверх по лестнице вперед себя. Половицы гнулись и лопались у нас под ногами. Не успев выйти на крыльцо, под порывы холодного сырого ветра и мороси, я выхватил телефон и набрал номер знакомого криминалиста.

* * *

Эксперт, до которого я дозвонился, не выказал радости ни по поводу работы в выходной, ни от того, что я вытаскиваю его из нагретого гнездышка. Я сказал, что, по моей информации, в подвале дома шестнадцать по Фейтфул-Плейс под бетонной плитой спрятано тело (в пустячные подробности вроде дат я вдаваться не стал), что мне нужна бригада криминалистов и пара полицейских и что к тому времени, как они доберутся, я могу быть на месте, а могу не быть. Эксперт заблеял что-то насчет ордера на обыск, но я сообщил ему, что преступник нарушил границы частной собственности, а значит, не обладает правом на неприкосновенность частной жизни; когда он продолжил скулить, я добавил, что дом в любом случае находился в общем пользовании не менее тридцати лет, следовательно, считается де-факто общественным местом по праву сейзины и ордер не нужен. Я сомневался, что мои аргументы будут благосклонно приняты^[14] в суде, но об этом можно было поволноваться и позже, главное — криминалист заткнулся. В своей мысленной базе данных я поставил против его имени отметку “Никчемный придурок” — на будущее.

Мы с Кевином ждали эксперта и его команду на ступенях студенческого общежития, расположившегося в доме одиннадцать, — достаточно близко, чтобы ничего не проглядеть, и достаточно далеко, чтобы, если повезет, никто не связал меня с назревающей заварухой. Я примерно представлял себе дальнейший расклад и хотел, чтобы Фейтфул-Плейс видела во мне вернувшегося кореша, а не копа.

Я закурил и протянул пачку Кевину. Тот покачал головой.

— Что мы тут делаем? — спросил он.

— Держимся в сторонке.

— А тебе разве туда не надо?

— Эксперты — большие мальчики, — сказал я. — И девочки. Они знают свое дело, и мне необязательно держать их за руки.

Кевина все еще грызли сомнения:

— А нам не надо… В смысле, может, посмотреть надо было, что там, прежде чем полицию вызывать?

Как ни странно, именно этот образ действий уже приходил мне на ум. Мне стоило предельного усилия воли не оттащить эту плиту. Я с трудом удержался и не откусил брату голову.

— Улики, — сказал я. — У криминалистов есть оборудование для их сбора, а у нас нет. Не хватало только все излапать. Если, конечно, там вообще что-то лежит.

Кевин привстал с мокрой ступеньки, ощупал брюки своего солидного костюма, в котором накануне приехал с работы, и сказал:

— По телефону ты разговаривал довольно уверенно.

— Хотел, чтобы они приехали. Сегодня, а не как-нибудь на следующей неделе, когда у них появится настроение прокатиться.

Я краем глаза поймал на себе растерянный, недоверчивый взгляд Кевина. Брат погрузился в молчание и, опустив голову, взялся отряхивать с брюк пыль и паутину; меня это вполне устраивало. В моей работе без терпения никуда, и я даже славлюсь своей выдержкой, но прождав, по ощущениям, с неделю, я начал подумывать, не отправиться ли в техотдел лично, чтобы оторвать эксперта от “Варкрафта” за недоразвитые яйца.

Из дома, ковыряя в зубах, вышел Шай и с ленцой двинулся к нам.

— Разнюхали чего-нибудь?

Кевин открыл было рот, но я его опередил:

— Не особо.

— Видел, ты к Калленам заходил.

— Ну.

Шай обвел взглядом улицу; я заметил, что его внимание привлекла приоткрытая, покачивающаяся на ветру дверь дома номер шестнадцать.

— Ждете чего-то?

— Присоединяйся, — я с улыбкой похлопал по ступеньке рядом с собой, — может, и узнаешь.

Шай фыркнул, но после минутного размышления поднялся по лестнице и сел наверху, вытянув ноги мне под нос.

— Тебя ма ищет, — сказал он Кевину.

Кев застонал, Шай рассмеялся и поднял воротник, защищаясь от холода.

Тут за углом раздался шорох шин по брусчатке. Я закурил очередную сигарету и развалился на ступеньках, изображая глуповатого, морально неустойчивого зеваку, — присутствие Шая очень помогло. Как выяснилось, в этом не было необходимости. В патрульной машине приехали двое копов, а из фургончика уже выпрыгивали три эксперта, никого из них я не знал.

— Господи, — тихо и беспокойно сказал Кевин. — Целый отряд. Это что, всегда…

— Это минимум. Потом, если понадобится, могут и подкрепление вызвать.

Шай протяжно, с деланым восхищением присвистнул.

Давненько я не смотрел на место преступления с внешней стороны заградительной ленты, будто агент под прикрытием или гражданский. Я уж и забыл, как выглядит наша бутафория во всей красе. Парни из техотдела, облаченные в белое с ног до головы, надели маски и, размахивая тяжелыми чемоданчиками со зловещими инструментами, поднялись по лестнице и исчезли в доме шестнадцать; волосы у меня на загривке встали дыбом, как у охотничьего пса.

Шай вполголоса пропел:

— Трижды постучали в дверь — горе, горе да беда два полисмена и сыскарь, да у речки, да у Сайи…^[15]

Полицейские еще только развернули ленту и не успели даже привязать ее к перилам, а люди уже почуяли в воздухе кровь и поспешили на дармовое зрелище. Старухи в платках поверх бигудей материализовались из дверных проемов и скучковались для обмена комментариями и пикантными домыслами:

— Какая-то девица малыша родила и бросила.

— Господь с тобой, вот ужас! Слушайте, Фиону Моллой поперек себя шире разнесло, так, может…

Мужчинам вдруг загорелось покурить на крыльце и поглядеть на погоду, прыщавые юнцы и разбитные малолетки с напускным равнодушием сидели на мостовой у тупиковой стены. Пацаны с ирокезами носились взад и вперед на скейтбордах и таращились на дом шестнадцать, разинув рты. Один врезался в Салли Хирн, и та шлепнула его пониже спины. Семья Дейли вышла на крыльцо; мистер Дейли одной рукой обхватил плечи жены, удерживая ее рядом. Все это столпотворение действовало мне на нервы. Не люблю, когда невозможно сосчитать, сколько вокруг людей.

Жители Либертис бросаются на сплетни, что твои пираньи. Вот если в Далки какие-нибудь оголтелые криминалисты отважатся показаться без соответствующих бумажек, местные скорее умрут, чем дадут волю такой вульгарности, как любопытство, разве что какой-нибудь безрассудной любительнице острых ощущений позарез приспичит обстричь розы в палисаднике перед домом, а после передать все, что слышала, подругам за чашкой травяного чая, но в целом об инциденте там узнают следующим утром из газет. На Фейтфул-Плейс, напротив, впиваются информации прямо в горло. Старая миссис Нолан решительно ухватила одного из копов за рукав и, похоже, требовала исчерпывающих объяснений. Судя по физиономии полицейского, на курсах его к такому не готовили.

— Фрэнсис, — сказал Кевин, — там наверняка и нет ничего.

— Может, и нет.

— Серьезно. Наверняка я все только вообразил. Может, еще не поздно…

— Вообразил что? — спросил Шай.

— Ничего, — ответил я.

— Кев.

— Говорю же, ничего. Скорее всего, я вообразил…

— Что они ищут?

— Мои яйца, — сказал я.

— Надеюсь, они прихватили микроскоп.

— Ну нахрен, — с несчастным видом сказал Кев, потирая бровь и уставившись на полицейских. — Ребят, я больше не играю. Зря я вообще…

— Атас, — вдруг сказал Шай. — Ма.

Мы втроем быстро и слаженно соскользнули вниз по ступенькам, опустив головы ниже уровня толпы. Я мельком увидел маму из-за спин, она стояла на нашем крыльце, крепко сложив руки под грудью, буравя улицу пронзительным взглядом, словно твердо знала, что во всей этой свистопляске виноват я и уж она-то со мной поквитается так, что мало не покажется. Па стоял позади нее, вытаскивая из пачки сигарету и с безучастным видом озирая светопреставление.

В доме послышался шум. Один из экспертов вышел на крыльцо, показывая большим пальцем через плечо, и отмочил какую-то остроту. Полицейские заржали. Эксперт отпер фургон, порылся внутри и взбежал по лестнице с ломиком наперевес.

— Если он поковыряет там этой штукой, вся развалюха ему на уши рухнет, — сказал Шай.

Кевин продолжал ерзать, словно ступенька обжигала ему зад:

— А что будет, если они ничего не найдут?

— Тогда наш Фрэнсис попадет в немилость, — сказал Шай. — За то, что оторвал всех от работы. Вот будет досада.

— Спасибо за заботу, — сказал я. — Как-нибудь переживу.

— Ага, переживешь. Как всегда. Что они ищут?

— Может, у них спросишь?

Из дома одиннадцать, потирая голову и еле передвигая ноги, вышел косматый студент в футболке с Limp Bizkit — явно с внушительного перепоя:

— Че случилось?

— Иди в дом, — сказал я.

— Это наше крыльцо.

Я показал ему удостоверение.

— Хрена себе, — сказал он и, согнувшись под тяжестью вселенской несправедливости, потащился назад в общежитие.

— Правильно. Запугивай его ксивой, — сказал Шай, но уже по инерции. Щурясь от закатного солнца, он смотрел на дом шестнадцать.

Глубокий низкий грохот пушечным залпом прокатился по улице, отражаясь от домов и разносясь по Либертис, — упала бетонная плита. Нора вздрогнула и тихонько вскрикнула. Салли Хирн поплотнее запахнула кардиган и перекрестилась.

Тут я почувствовал, как задрожал воздух. Будто выплеснулся наружу электрический разряд, рожденный глубоко в чреве дома шестнадцать. Голоса экспертов поднялись и стихли, полицейские оглянулись на дверь, толпа качнулась вперед, над крышами сошлись тучи.

Кевин за моей спиной что-то сказал. Я разобрал свое имя. Оказалось, мы уже на ногах и он положил ладонь мне на руку.

— Отвали, — сказал я.

— Фрэнк…

В доме кто-то коротко пролаял приказ. Мне стало наплевать, узнают ли люди, что я коп.

— Оставайся тут, — сказал я.

Ограждение сторожил пухлый полицейский с чопорным, как у чьей-нибудь тетушки, лицом.

— Проходи, сынок, — сказал он мне; судя по акценту, родом он был из болотной глуши. — Тут смотреть не на что.

Я показал ему удостоверение, он прочитал, шевеля губами. На лестнице внутри дома раздались шаги, в подвальном окне промелькнуло чье-то лицо. Где-то мистер Дейли что-то кричал, но его голос звучал издалека и замедленно, словно доносился через длинную металлическую трубу.

— Вот тут вот, — сказал полицейский, возвращая мне удостоверение, — написано “спецоперации”. Мне не сообщили, что на месте будет кто-то из Спецопераций.

— Я сообщаю вам сейчас.

— Придется вам поговорить со следователем. Или с моим сержантом, или с кем-то из отдела убийств, в зависимости от того…

— С дороги, — сказал я.

Он поджал губы:

— Не надо со мной таким тоном разговаривать. Можете подождать там, где стояли, пока вам не разрешат…

— С дороги, или я тебе зубы в глотку вобью, — сказал я.

Коп выпучил глаза, но, сообразив, что я не шучу, посторонился. Он еще перечислял, в каких нарушениях обвинит меня в своем рапорте, когда я, прыгая через три ступеньки, ворвался в дверь, задев плечом его ошарашенного сослуживца.

Самое смешное, в глубине души я ни секунды не думал, что они что-нибудь найдут. Я, прожженный циник, с высоты опыта наставлявший новичков, что мир всегда на два шага беспощаднее, чем ожидаешь, не мог поверить, что со мной это случится, — ни когда я открыл чемодан, ни когда качнул ногой бетонную плиту в сумрачном подвале, ни когда воздух заискрил от напряжения. В самой-самой глубине, вопреки всему, что я знал раньше и узнал потом, я все еще верил Рози. Я верил ей, пока спускался по ветхой лестнице в подвал; верил, когда увидел круг поворачивающихся ко мне лиц в масках в слепяще-белом свете фонарей и выкорчеванную бетонную плиту, вздыбившуюся под неестественным углом среди тросов и ломов; верил, когда вдохнул густую подземную вонь чего-то ужасно неправильного. Я верил до того момента, как протиснулся между экспертами и увидел, над чем они склонились: неровная яма, темный ком спутанных волос, лохмотья джинсовой ткани и гладкие коричневые кости со следами крошечных зубов. Увидев изящный изгиб руки скелета, я понял: когда под пластами земли, дохлых насекомых и гнили разложения найдут ногти, ноготь правого указательного пальца будет обкусан под корень.

Челюсти сжались так крепко, что, казалось, вот-вот раскрошатся зубы. Мне было все равно, даже хотелось услышать их хруст. Нечто в яме свернулось клубком, как спящий малыш, спрятав лицо, заслонив руками. Наверное, это спасло меня от безумия. Я услышал, как голос Рози произносит мне на ухо “Фрэнсис”, отчетливо и потрясенно, как в наш первый раз.

Кто-то буркнул что-то насчет порчи улик, чья-то рука сунула мне в лицо маску. Я попятился и с силой провел запястьем по губам. Трещины в потолке скользили, искривлялись, как на экране сломанного телевизора. Кажется, я услышал свой приглушенный голос:

— А, черт.

— Вы в порядке? — спросил один из экспертов.

Он стоял рядом, слишком близко ко мне, и, похоже, спрашивал уже не первый раз.

— Да, — сказал я.

— Пробирает поперву, да? — самодовольно спросил кто-то из его команды. — Мы куда хуже видали.

— Это вы сообщили о трупе? — спросил меня эксперт.

— Я. Детектив Фрэнк Мэкки.

— Убойный?

Я не сразу сообразил, о чем он. Мозг застопорился до полной остановки.

— Нет, — сказал я.

Малахольный недомерок-эксперт — должно быть, тот самый никчемный придурок — вдвое уступал мне в возрасте и габаритах.

— Мы вызывали убойный, — странно посмотрев на меня, сказал он. — И судмедэксперта.

— Верняк, — радостно сказал его приятель. В руке у него был пакетик для улик. — Сама бы она сюда не полезла.

Если бы кто-то из криминалистов при мне дотронулся до Рози, я избил бы его до полусмерти.

— Молодцы, — сказал я. — Не сомневаюсь, что тяжелая кавалерия появится с минуты на минуту. Пойду помогу патрульным.

Поднимаясь по лестнице, я услышал, как придурок сболтнул что-то насчет дерганых туземцев и его команда дружно заржала, будто кучка подростков. На долю секунду мне показалось, что это Шай с приятелями курят в подвале косяк и смеются над черными шуточками, что за дверью прихожей ждет та жизнь, для которой я появился на свет, и ничего этого не происходило.

* * *

Толпа на улице стала больше и плотнее, теперь зеваки вытягивали шеи всего в нескольких шагах от моего приятеля — сторожевого пса. Его напарник спустился с крыльца и встал рядом с ним у перил. Тучи нависли над самыми крышами, изменившийся свет отливал угрожающей синюшной белизной.

По толпе прошла рябь: мистер Дейли пробирался к крыльцу, отодвигая любопытных соседей с дороги и не сводя с меня взгляда.

— Мэкки… — Он попытался меня окрикнуть, но голос сорвался на глухой хрип. — Что там?

— Я отвечаю за место происшествия, — отрезал болотный монстр. — Отойдите.

Больше всего на свете мне хотелось, чтобы кто-то из них попробовал меня ударить, — неважно кто.

— Да ты за свои кишечные отправления не отвечаешь, — сказал я полицейскому, приблизившись почти впритык к его большому рыхлому лицу. Когда он отвел глаза, я отпихнул его в сторону и пошел навстречу мистеру Дейли.

Как только я вышел за ограждение, он схватил меня за грудки и резко притянул к себе — подбородок к подбородку. Меня облило жаром чего-то похожего на радость: то ли у мистера Дейли яйца были покрепче, чем у копа, то ли он не желал пасовать перед Мэкки, меня устраивало и то и другое.

— Что там? Что вы нашли?

Какая-то старуха восторженно взвизгнула, шпана заухала по-обезьяньи. Я сказал громко, чтобы достаточно свидетелей услышали, что я его предупреждал:

— Убери руки, приятель.

— Не смей, мелкий говнюк, не смей мне указывать… Там моя Рози? Да?

— Моя Рози, приятель. Моя девушка. Моя. Еще раз повторяю: руки убери.

— Это ты виноват, гопник паскудный. Если она там, то из-за тебя.

Он таранил меня лбом с такой силой, что воротник врезался мне в шею. Вокруг начали скандировать:

— Махач! Махач! Махач!

Я крепко сжал его запястье, намереваясь сломать, но вдруг ощутил его запах, пот, дыхание — хорошо знакомый мне горячий, острый запах животного страха. Дейли почти потерял рассудок от ужаса. В этот миг я увидел Холли.

Вся краснота мигом схлынула, словно что-то сломалось под ребрами.

— Мистер Дейли, — как мог мягко сказал я, — как только что-то прояснится, к вам придут и расскажут. А пока что лучше идите домой.

Полицейские пытались нас разнять, болотное отродье подняло шум, но нам обоим было плевать. Вокруг глаз мистера Дейли проступили бледные круги.

— Это моя Рози?

Я положил большой палец ему на запястье и нажал. Он охнул и выпустил мой воротник, но за секунду до того, как второй полицейский его оттащил, мистер Дейли тесно, как любовник, прижался челюстью к моей щеке и прошипел мне в ухо:

— Ты виноват.

Откуда-то появилась миссис Дейли и, некрасиво подвывая, напустилась на мужа и второго копа. Мистер Дейли обмяк, и его повели прочь сквозь бурлящую толпу.

Болотный придурок зачем-то вцепился мне в куртку со спины. Я хорошенько приложил его локтем, откинулся на перила, оправил рубашку и помассировал себе шею. Дыхание быстро восстанавливалось.

— Это тебе, сынок, так просто не сойдет, — угрожающе сообщил мне болотный, налившийся нездоровым багрянцем. — Рапорт-то я подам, так и знай.

— Фрэнк Мэкки, — сказал я. — С двумя “к”. Скажи, пусть сверху стопки положат.

Полицейский негодующе фыркнул, будто старая дева, гневно отошел, чтобы отыграться на толпе, и принялся криками отгонять зевак, размахивая руками. Я мельком заметил Мэнди. Одну дочку она посадила на бедро, а вторую держала за руку — три пары круглых, потрясенных глаз. Супруги Дейли, держась друг за друга, на неверных ногах поднялись на крыльцо дома три и исчезли за дверью. Нора прислонилась к стене, прижав ладонь ко рту.

Я вернулся к дому одиннадцать — место не хуже других. Шай закуривал очередную сигарету. На Кевине лица не было.

— Они что-то нашли, — сказал он. — Нашли ведь?

Судмедэксперт и труповозка ожидались с минуты на минуту.

— Да, — сказал я. — Нашли.

— Это?.. — Кевин надолго замолчал. — Что там?

Я достал сигареты. Шай, возможно выражая таким образом сочувствие, протянул свою зажигалку.

— Ты в порядке? — после паузы спросил Кевин.

— Лучше некуда, — сказал я.

Мы долго молчали. Кевин взял у меня сигарету; зеваки постепенно угомонились и принялись обмениваться историями о произволе полицейских и обсуждать, подаст ли мистер Дейли заявление. Некоторые говорили вполголоса и косились на меня через плечо. Каждый такой взгляд я встречал не мигая, пока их не стало слишком много.

— Ну, держись, — негромко сказал Шай хмурому небу. — Старина Мэкки снова в городе.

Примечания

12

Католическое движение, основанное в Дублине в 1921 г., поначалу цель его состояла в том, чтобы молитвами усмирять сексуальную распущенность.

13

Болсбридж — фешенебельный район Дублина, где сосредоточены иностранные посольства, дорогие бутики и роскошные особняки.

14

Сейзина — право на землю, сохранившееся в законодательстве некоторых европейских стран еще со Средних веков; согласно ему, земля или строение передавались тому, кто ими постоянно пользовался, по истечении 30 лет (поначалу было 10 лет).

15

Народная ирландская баллада об истории страшного детоубийства, которую на веселый манер распевают детские голоса. Ее корни уходят к традиции баллад об убийствах, в частности к известной балладе “Жестокая мать”, в которой рассказывается история, как мать заколола ножом своего младенца и тут же за ней явились три человека. В 1960-е годы песню записала популярная фольклорная группа “Братья Клэнси”, взяв в качестве названия припев Weela Weela Walya, а затем она стала очень популярной в исполнении знаменитой группы “Дублинцы”. Припев происходит от староанглийского wellaway (примерно “горе-беда”).