Синефилия

Тамерлан Гаджиев, 2022

Синефилия – особый интерес к кинематографу. Кто-то считает ее болезнью, отрывающей от реальности. Если это так, то ею болен и начинающий режиссер Марат. Но прежде чем снять собственный фильм, он успевает выиграть чемпионат по футболу, побыть кладменом, стать неофитом суфийского ордена, организовать джаз-фестиваль и даже поучаствовать в разборках андерграунд-рэперов. Марат теряет друзей, совершает ошибки, взрослеет, находит себя. Неизменным остается одно – его маниакальная страсть к искусству кино.

Глава 3

I

Отец вновь затеял ремонт. Большую часть каникул я провел на даче в Лисьем Носу и помогал дедушке по хозяйству. Созванивался с Джинни. Она вернулась к матери в Эксетер и собиралась отправиться с ней на отдых в Испанию. Колин познакомил Эмму с семьей. Они постили фотографии, на которых жарили барбекю и улыбались друг другу за пышно накрытым столом. Маркус сдружился с компашкой Криса. Они остались ждать результаты экзаменов в Веллингтоне. Маркус публиковал сторис, на которых они с Крисом рисовали корявые граффити в эмигрантских районах, обедали в «Макдоналдсе», курили траву и читали рэп. Представляю, как бы к этому бромансу отнесся Денис. Маркус, которого он неоднократно называл своим «близким», тусуется с его «заклятым врагом».

Джинни скучала. По вечерам она выбиралась тусить со старыми приятелями, и я чертовски ревновал. Мы ссорились. Она предложила сделать паузу. Пауза затянулась.

— Копай глубже, чтобы корень целиком поместился. Хватит халтурить! Я с тобой говорю, слышишь?

С тех пор как дедушку отправили на пенсию, он всерьез увлекся садоводством и нуждался в «молодом пышущем здоровьем помощнике». К счастью, я взял айпэд и свободное время проводил за чтением и просмотром сериалов. Бабушка ругалась, говорила, что так я окончательно испорчу зрение. Из книг на даче были детективы Донцовой и тома «Тихого Дона» под ножками стола.

По выходным приезжали родители. Папа запирался в кабинете и выбирался оттуда, только когда садилось солнце. Мы почти не виделись. Моя спальня находилась этажом выше, и до меня доносился его голос: он постоянно с кем-то горячо спорил. Во время ужина отец рассказывал дедушке о громких судебных заседаниях и уголовных делах. Дедушка слушал невнимательно и перебивал при каждом удобном случае.

— Нет, пап, ты не понимаешь, — отвечал отец. — Сейчас все по-другому делается. Те времена давно прошли… — а затем рассказывал, как делается сейчас.

Мама называла папу роботом. «Ты и в личной жизни такой же», — говорила она. Мать любила вспоминать семейную поездку в Париж. Когда мы осматривали залы Версаля, отец без умолку болтал по телефону с клиентом. В конце концов на него шикнули немецкие туристы, которых папа в ответ обозвал «вонючими фашистами».

Мать работала в частной клинике. О пациентах и коллегах она почти не рассказывала. В отличие от отца, она отделяла трудовую жизнь от частной. Поэтому я знаю ее любимый сериал («Аббатство Даунтон»), но понятия не имею, какая у нее специальность.

Результаты пришли в середине августа. Я сдал все экзамены. На следующий день прибыло письмо из университета: меня зачислили на режиссерский. Отец, считавший кинематограф одной из вреднейших форм педерастии, предсказал мне голодную смерть. Студентом он подрабатывал в кинотеатре, вставлял пленки в проектор. Во время сеансов предпочитал отсыпаться или штудировать уголовный кодекс. Поэтому каждый раз, когда мы с мамой включали какой-нибудь фильм, он тут же начинал храпеть. Привычка.

Мать сказала, что «уважает мой выбор».

— Но подумай, сколько мы вложили в твое образование. Ты правда этого хочешь?

Да, хочу. Школу я прогуливал в кинотеатре «Потемкин». Кирпичное здание с железными дверьми. Внутри — картонные фигуры персонажей голливудских блокбастеров прошлого века: Терминатор, Эммет Браун, Индиана Джонс — называйте сами. Это был тот самый кинотеатр, в котором отец подрабатывал в юности. В его годы у них имелся только один старый 35-миллиметровый проектор. В перестройку его заряжали завалявшимся на складах некачественным хламом. Перед каждым показом папа работал за перемоточным столом. Во время перемотки отец засекал переломы, разрывы и подпалины, которые дряхлый проектор мог зажевать. Он их добросовестно ремонтировал, аккуратно разрезал и склеивал. То же самое он проделывал после показа. Как правило, фильмы возвращались на склад в лучшем качестве, чем поступали в «Потемкин». Сейчас в единственном кинозале был только один проектор наподобие тех, что за казенный счет устанавливают в школьных классах.

По средам в обед в «Потемкине» показывали классику советского кино. В основном фильмы о Великой Отечественной. Так я впервые увидел «Двадцать дней без войны» и «Летят журавли». Я влюбился в Татьяну Самойлову, сидя в прохладном, неотапливаемом помещении на шаткой скамейке. Ботинки липли к полу, который с прошлого сеанса забыли отмыть от пролитой газировки. Время от времени в зал заходила контролерша, чтобы проверить, не хулиганит ли кто.

Вечером в «Потемкине» крутили новое кино о войне. Неуклюжее и нелепое, как пилотка на голове младенца. В отличие от советских кинематографистов, современные режиссеры не понимают, что война на экране должна в первую очередь показывать личную драму на фоне общей трагедии. А сейчас только и делают, что выдумывают зрелищные подвиги.

Оставшиеся каникулы я провел в спорах с родителями. В итоге мне удалось их убедить, что «в западном кино крутятся большие деньги». Пришла пора вновь собирать чемоданы и искать общагу. Дедушка подарил свою старую ручную камеру от Sony. В рабочем состоянии.

— А то что это за режиссер такой без кинокамеры?

Посреди этой суматохи меня набрал Денис: он никуда не поступил.

— Братишка, я в Москву перебрался. Работаю в автосалоне папиного друга. Деньги платят нормальные, хату вот снял. Приезжай как-нибудь.

II

Я нашел недорогое студенческое жилье в Шордич. Комната на первом этаже оказалась самой дешевой. В ней стояли кровать, шкаф со встроенными вешалками, телевизор и широченный письменный стол. Мой предшественник оставил на косяке двери две черточки: он измерял свой рост. Оказалось, я заселился в комнату для инвалидов: в ванной не было порогов, отовсюду торчали вспомогательные перила, а над унитазом свисал красный рычажок.

— Если станет плохо, нужно потянуть за нитку — сработает сигнализация, и вас спасут, — объяснила консьержка.

В тот же день я взял дедушкину камеру и отправился гулять. Почти на каждой улице светились вывески модных баров и кофеен, салонов виниловых пластинок, антикварных магазинов и секонд-хендов. Психоделические граффити смотрели со стен на колоритных прохожих, а тротуары были заполнены уличными музыкантами. Вокруг них собирались толпы туристов и снимали видео. Музыканты пытались продать им свои CD или хотя бы уговорить зрителей подписаться на их Инстаграм^[42].

Недалеко от общежития стояла неуклюжая пятиэтажка с обвалившейся лепниной. У входа висела реклама библиотеки социалистов, которая находилась на последнем этаже. Подниматься пришлось по металлической лестнице, заваленной сигаретными окурками и пивными бутылками. Воняло мочой. На стенах висели разноцветные бумаги, на которых было написано Models.

На четвертом этаже я наткнулся на невероятной красоты девушку. Она курила на лестничной площадке абсолютно голая: правой рукой держала сигарету, а левой прикрывала грудь. Она приняла меня за очередного клиента.

— What are you looking for, babe? — у нее был латиноамериканский акцент.

— The library.

— Ah, upstairs^[43], — она захлопнула дверь, и на лестничной площадке сразу стало сыро.

Библиотека была украшена красными флагами, портретами Ленина, Маркса и Энгельса. У входа висел стенд с работами Лисицкого и рекламными постерами Маяковского. Над прилавком с «популярными авторами» стояла гигантская фотография Че Гевары в позолоченной раме. Отдельный стеллаж был посвящен Оруэллу. «Колину бы здесь понравилось», — подумал я. Библиотекарь сидел у входа и смотрел в телефон.

— Good evening^[44], — сказал я.

Ноль внимания. Я повторил, только в этот раз добавил «comrade». Снова молчание. Я осмотрел себя сверху донизу в попытке обнаружить в своем внешнем виде черты буржуазности, которые могли рассердить библиотекаря, но ничего не нашел: я оделся в худи с принтом школы и в потрепанные джинсы. Я постучал по столу. Библиотекарь вскочил с места. Я попятился обратно на лестничную площадку, но вдруг он приложил ладонь к уху и проорал:

— I beg you pardon!!! — библиотекарь ткнул пальцем в стену, на которой висела надпись: «Простите, я глухой. Если вы ищете определенную книгу, напишите название. Я вам ее принесу».

Первый семестр был посвящен истории и теории кино. Наш лектор мистер Патрик был повернут на советском авангарде. Это был лысый мужчина сорока лет с вечно красными, словно отшлепанными, щеками. Несмотря на полноту, он одевался в узкие джинсы и розовую рубашку, отчего за глаза его называли Свинкой Пеппой.

Вопреки прозвищу, он вызывал уважение. Мистер Патрик позволял себе курить электронку во время лекций. Он ходил между рядами, отчего вся аудитория наполнялась паром, пахнущим сочетанием манго, арбуза и лайма. На первом занятии он представился, достал из сумки кассету, вставил ее в видеомагнитофон, и на черном фоне появилась белая надпись на кириллице: «СТАЧКА».

В течение почти полутора часов аудитория завороженно смотрела в экран. Никто и пискнуть не посмел. Только раз мистер Патрик обратился к аудитории: «Не отвлекайтесь на эти ваши никчемные заметки!»

Когда фильм закончился, он вновь принялся за свою электронку.

— Через четыре года те немногие из вас, что дойдут до конца, покажут свои так называемые дебюты, — начал мистер Патрик. — Знаете, что я вам отвечу? Скорее всего, то же, что я ответил всем выпускникам этой школы: «Нет, “Стачка” Эйзенштейна — это дебют. Переснимайте».

В течение первого семестра мистер Патрик строго-настрого запретил смотреть что-то кроме немого кино.

— Мы смотрим все. Не оставляем без обсуждения ни единого кадра. С десяти утра до одиннадцати вечера. У нас одна задача — поставить глаз. С этим поможет справиться только немое кино. Человек, разбирающийся в Дрейере, Ланге, Гриффите, Вертове, не спасует ни перед Линчем, ни перед Бергманом, ни даже перед Ходоровски. Во всем этом можно разобраться самостоятельно. Но кто не поймет прохода Кримхильды к телу Зигфрида из начала седьмой песни «Нибелунгов», тому лучше вообще не связывать свою жизнь с кинематографом. Планка задрана слишком высоко. Если внутри себя вы не верите, что можете взять ее, — не надо. Это не стоит ни вашего времени, ни денег.

После этих слов он покинул аудиторию. Тотчас мы загудели. Кто-то называл мистера Патрика напыщенным индюком, а кто-то, наоборот, посчитал, что требовательный преподаватель пойдет нам на пользу. Одна девушка предположила, что мистер Патрик — неудачливый режиссер, который отыгрывается на студентах. В общем, он никого не оставил равнодушным.

Среди одногруппников друзей не нашлось. Большинство из них были сильно старше меня. Одной моей однокурснице оказалось сорок три, она обращалась ко мне не иначе как darling^[45] и говорила, что я очень похож на ее сына. Изучать режиссуру она решила после прочтения романов Тони Моррисон (мечтала экранизировать), а до этого работала водителем автобуса. Другим одногруппником был добродушный дедок из Дании, ходивший в смешной соломенной шляпе и закручивавший усы лаком для волос. Он говорил, что за свою жизнь посмотрел так много фильмов, что вполне мог стать кинокритиком «или кем-то вроде того».

Моей ровесницей была пакистанка с угольными глазами по имени Хадиджа. После занятий я пригласил ее на обед. Пятнадцать минут она вела меня по улочкам мимо всевозможных кафе и ресторанов, и в итоге мы очутились в забегаловке, которая называлась «Бейрутский фалафель». Единственное заведение в округе, где подавали халяль.

Время от времени созванивался с Денисом. Он окончательно рассорился с отцом и ушел из автосалона.

— Есть темка новая. При встрече расскажу. Ну как-то крутимся… Что еще нового? Девушка. Алиса зовут. Классная.

— Круто. Подруги есть?

— Ах-ах! Для тебя всегда найдется.

Стало любопытно, я нашел ее инстаграм. Алиса ходила на рейвы и фоткала еду. У Алисы рыжие волосы и татуировка на предплечье в виде анимешного котенка. Одевалась она в черный. Джинни как-то сказала, что так девушки скрывают полноту.

На выходных приехали Колин и Эмма. Мы сходили в бар, который к тому же являлся залом для пинг-понга. Заведение было освещено ультрафиолетом. Повсюду скакали зеленоватые шарики, из-за грохота мы не смогли толком поговорить. Эмма пожалела, что «мы с Джинни не сошлись энергетикой». Колин рассказал, что скоро переезжает в Бирмингем изучать право. Прощаясь, они попросили меня «не скучать».

Чтобы как-то скрасить будни, я занялся бегом. Заказав на «Амазоне» безделушки: беспроводные наушники, держатель для телефона, спортивную бутылку, — я принялся изучать городские улицы. По утрам бегал по пустынному Сити. Из метро выкарабкивались сосредоточенные банкиры в дорогих костюмах. Глядя на них, я прикидывал, который из них мог оказаться отцом Джинни.

Клерки стояли в очередях у кофеен. По промытой плитке маршировали сногсшибательные дамы в деловых нарядах и на высоких каблуках. У автобусных остановок валялись утренние газеты. Пассажиры поднимали их и садились в транспорт. Кто-то их попросту вытаптывал. От порывов ветра газеты взлетали на воздух и врезались в прохожих, вглядывавшихся в мобилах в показатели фондовых рынков.

Вечером я бегал вдоль Темзы или канала. Очертания города, свет окон на водной глади, толпы прохожих на набережной. Бродил по узким улочкам, где после проливного дождя отражались в мокром асфальте кирпичные стены с неоновой рекламой. В Уэст-Энде из-за каждого угла выпрыгивали навязчивые постеры и театральные афиши. Их тут же закрашивали яркими граффити. Лондон пах кофе, выпечкой и свежей газетой.

Безмолвный и парализованный, я проводил дни, укутавшись в одеяло, слишком короткое, чтобы спрятать ноги. Голова на подушке, глаза уткнулись в потолок. Надо мной парит муха, время от времени она садится на стеклышко моих очков. Мне даже лень отгонять ее. Муха приняла меня за «Человека, который спит».

Написал Джинни. Спросил, собирается ли она в Лондон. Сообщение в Ватсап нацепило две голубые галочки и осталось без ответа. Скачал Тиндер. За подписку платить не стал. Вместо этого купил гитару. На фига мне гитара?

III

Университет организовал конкурс на съемки короткого метра. Для участия требовалось отправить синопсис на шесть тысяч знаков. Я придумал историю, в которой главный герой настолько увлекся супергеройскими комиксами, что сам стал бродить по городу в черном пальто и маске и блюсти закон. Однажды он видит, как двое накачанных мужиков гонятся за пожилой женщиной, и решает вмешаться. Он сбивает мужчин с ног, бабушке удается сбежать. Преследователи хватают героя и вызывают полицию. Выясняется, что это никакая не бабулька, а переодетый воришка, а мужики — охранники ювелирного магазина. Героя подозревают в сообщничестве. На суде ему удается доказать свою невиновность. Узнав, как все обстояло на самом деле, судья и присяжные взрываются от хохота. Героя отпускают домой. На следующее утро ему в дверь звонит почтальон и вручает газету. На последней странице напечатан комикс про произошедший с героем курьез.

Я вспомнил про стопку непрочитанных книг из социалистической библиотеки. Это случилось в день, когда там проходило собрание неомарксистского кружка. Какой-то старичок читал лекцию о необходимости четырехдневной рабочей недели. После старичка выступала девушка, которая рассказывала о работе в Сити и отношении к женщинам в коллективе. В глазах начальства она устроилась на работу, только чтобы «подцепить» большую шишку, ее никто не воспринимал всерьез. Однажды она подслушала разговор коллег, один из которых сказал, что «трахнул бы ее при случае». В тот день девушка уволилась. Ее речь встретили аплодисментами. Задние ряды зарыдали.

Слово дали мужчине сорока лет из Северной Англии. Выглядел он весьма неотесанно: сальные волосы, мешковатая одежда, под левым глазом у него был то ли синяк, то ли огромная уродливая родинка. У него имелся ярко выраженный ливерпульский акцент, из-за чего слушатели с трудом могли разобрать, что он говорил. А говорил он о том, как полжизни просуществовал на пособия и как ему не удалось найти работу «из-за гребаных поляков» (в зале послышался неодобрительный ропот). Тогда мужчина стал собирать у автобусной остановки вечерние газеты и продавать их на улице. Ему удалось продать всего пару копий, «пока какие-то пидарасы (а-ах!) не настучали на него в полицию»; теперь пособия получают только жена и двое детей.

Слушатели принялись осуждать бедолагу. Говорили, что неплохо бы воспитать в себе хоть капельку толерантности и что обманывать прохожих не очень-то хорошо. Отдельно отчитали за гомофобию. Выступавшая до него девушка спросила: мол, не стыдно ли мужчине разбазаривать семейное пособие? Он ответил, что у него нет выбора, но слушать его никто не хотел.

После собрания гости устроили вечеринку. Открыли просекко. Какой-то остряк назначил библиотекаря ответственным за музыку. Когда его спросили, «what the actual fuck», он призвал не ущемлять Джимми из-за глухоты.

На лестничной площадке стояла тишина. На потолке горела одинокая лампа. Ее слабого света едва хватало, чтобы разглядеть ступени. Внезапно открылась дверь квартиры, в которой жила проститутка. Оттуда вышел обруганный социалистами безработный. Девушка сказала, что либо он платит вперед, либо она вызовет полицию.

— Focking ell, — сказал он и помчался вниз, матеря проститутку, социалистов и все на свете.

— Did you find the library?

— Yes, — ответил я.

— Got a fag?^[46]

Я достал из заднего кармана мятую пачку. Она трогательно улыбнулась, что я интерпретировал как спасибо, и попросила зажигалку. Я тоже закурил. Какое-то время простояли молча.

— 150, two hours, sex plus blowjob^[47], — сказала она вдруг.

— Ok.

Она возилась с членом почти час. В спальне стоял жуткий холод. Напротив кровати висел знаменитый постер «Лолиты» Кубрика для галереи «Споук Артс»: леденец, одновременно напоминавший трусики. Комната была освещена розоватым светом, который, по словам девушки, создавал интимную обстановку. Я погладил ее за ухом и спросил имя.

— Роузбад.

Она легла рядышком и закурила. Я сказал, что дело вовсе не в ней. Она ответила, что все хорошо и что такое случается почти с каждым.

— You’re the type of men who prefer talking rather than fucking^[48].

Я спросил, не было ли это очевидно, когда она назвала ценник. Она ответила, что не могла поступить иначе, потому что я выглядел «таким потерянным». И потом, это ее работа. На прощание я пообещал, что обязательно зайду еще и что в следующий раз все пройдет лучше. Она ответила, что мы видимся в последний раз, потому что мне будет стыдно, и оказалась права.

Конкурс короткого метра я не прошел.

IV

В Британском музее шла выставка терракотовых статуэток, принадлежавших древней цивилизации нок. В железном веке нок населяли территорию современной Нигерии, цивилизация исчезла в шестом веке нашей эры при неизвестных обстоятельствах. Статуэтки обнаружили в двадцатых годах прошлого века. С тех пор они находятся на Альбионе, и чтобы оценить богатство нигерийской культуры, совсем не обязательно летать в Африку. Это я прочел на афише, спускаясь в метро на эскалаторе.

У края платформы засмотрелся на крыс, бегущих по шпалам. На фоне рекламных плакатов «Макдоналдс» они производили совсем отталкивающее впечатление. Промокшие пассажиры возились с зонтами, шуршали одеждами, посматривали на часы, топали ногами и ходили из стороны в сторону. Поезд прибыл на станцию.

Напротив сел позолоченный араб в темных очках. Его аккуратно окантованная борода воняла на весь вагон удом. Всем своим видом он демонстрировал изможденность, свойственную привыкшим просыпаться в полдень.

На сумрачном небе едва виднелась белая выхлопная нить. Я решил пройти к каналу мимо старого кладбища с ветхими могилками. После семи у канала собирались почти все лондонские типажи: менеджеры в белых рубашках, выпивавшие здесь в конце рабочего дня, стоунеры, бросавшие бычки в воду, бегуны с тяжелым дыханием и просто зеваки, которые сами не понимали, что тут забыли.

Изредка попадались влюбленные парочки. Одна из них прижалась к кованому заборчику недалеко от мостика и, жадно целуясь, о чем-то хихикала. Парень шептал девушке нежности. Она блаженно улыбалась и поглаживала ему спинку.

Где-то вдали замерцали красно-синие огоньки, послышался джаз. Но это был какой-то особенный джаз, я прежде не слышал ничего подобного; саксофон и барабан смешались с восточным звучанием. Музыка становилась громче. Казалось, не я направляюсь к ней, а она ко мне. Так и есть: музыканты катились по каналу на длинной лодке, вдоль бортов которой были развешаны разноцветные гирлянды. На палубе сидели четверо: саксофонист — толстый афроамериканец в экзотичной зеленой рубашке и черном жилете, второй афроамериканец, игравший на барабане, пожилой бородач в тюбетейке с инструментом, похожим на скрипку, и парень двадцати пяти лет, игравший на переносном синтезаторе. Когда лодка проплыла мимо, саксофонист приветливо приподнял черную шляпу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

42

Признана экстремистской организацией и запрещена в России. (Прим. ред.)

43

— Что ищешь, малыш?

— Библиотеку.

— А, тебе наверх (англ.).

44

Добрый вечер (англ.).

45

Дорогуша (англ.).

46

— Нашел библиотеку?

— Да.

— Есть сигаретка? (англ.)

47

150 за два часа, секс плюс минет (англ.).

48

Ты из тех мужчин, что предпочитают болтовню сексу (англ.).