Рождённый выжить

Тамара Шелест, 2021

«РОЖДЁННЫЙ ВЫЖИТЬ» – биографический роман. В его основу легли подлинные биографические записки героя книги. Вместе с ним мы окунёмся в самую трудную и порой страшную эпоху – первую половину двадцатого века, эпоху становления Советского государства. Окажемся в самом сердце Сибири, увидим её красоту, почувствуем её запахи. Пройдём через все преграды, стоявшие на жизненном пути простого деревенского парня с сибирским характером из глухого таёжного края, записки которого фактически являются свидетельством того времени. Нас ждут приключения и испытания, смех и слёзы. Мы перенесёмся из Сибири на Урал, побываем на Севере, уедем на Дальний Восток, увидим Среднюю Азию, пройдём через горнила второй мировой войны. Имя главного героя подлинное.

Глава 3

Сиротство

В бездонный дым небес,

В стеклянные глаза

Глядит молчанием своим

Зажжённая свеча.

Весной 1924 года при родах десятого ребёнка мама умерла. Ей было тридцать девять лет. Этот день запомнился мне на всю жизнь. Мы со старшим братом привезли тогда четыре воза сена. Не заходя в хату, завезли воз на сеновал и начали его сметовать. Подруга мамы тётка Дарья подбежала к нам и позвала домой.

— Идите, детки, быстрее: мама ваша умирает.

Мы с Романом вбежали в хату. Мама лежала на полу на постели. Она просила:

— Прошу, согрейте мне ноги. Я не чувствую их.

И обратилась к мужу:

— Никита, береги детей! Не бросай их!

С этими словами она умерла… Мы все стояли вокруг её безжизненного тела. Младшие уже понимали, что случилось и громко плакали, звали маму, словно хотели разбудить. Мы: старшие дети и отец — стояли молча, понурив головы. Прибежала сестра Ульяна и начала голосить. Подошли соседи. Стало шумно. Все плакали. Маму похоронили рядом с первой дочкой. Рождённый малыш прожил семь дней. Его тоже похоронили.

Раскопали ещё свежую могилу и положили его гробик рядом с мамой.

На меня навалилось жуткое и тягостное чувство одиночества. Несмотря на наличие отца, сестёр и братьев я ощутил на себе его колючие щупальцы. Что-то ушло вместе с ней навсегда, ушло “на тот свет”. Я живо представил себе “тот свет” как окно в другой мир. Холодный и тёмный, где умершие исчезают в какой-то чёрной пропасти, откуда вернуться уже невозможно. Из этого окошка в меня проникает его ледяной холод и доносится его давящая тишина. Мне стало страшно за маму, ведь она теперь там одна без нас. Эта пропасть поглотила её, не оставив нам ни единого шанса когда-нибудь снова увидеться. Тётка Дарья сказала, что она попала в рай, а там хорошо и светло. Мне хотелось верить в это и в то что мама счастлива без нас. Ей не надо больше трудиться, вставать до зари и ложиться поздней ночью. “Отдыхай, мамочка!” — сказал я тихо, стоя у креста.

Ещё долгое время я не мог принять смерть матери, не мог поверить, что её больше нет. Мама оставила нам после себя тепло и свет…

После похорон у отца изменился характер и настроение. Он стал угрюмым и грустным. Куда уж до веселья. Ведь после мамы без сестры Ульяны в доме оставалось семь душ детей. Старшему сыну Роману исполнилось шестнадцать лет, мне шёл четырнадцатый год, а все остальные ещё малыши.

С тех пор началась наша сиротская жизнь…

Мы усердно трудились по дому и на хозяйстве. Роман ухаживал за скотиной, кормил, поил. Я доил коров, ухаживал за телятами, прял, ткал, варил обед, топил печку. Хлеб пёк отец. У меня не хватало силёнок месить тесто. Стирать бельё приходила Ульяна.

Помню, как соседки всё жалели нас:

— Детки сиротки, несчастные.

А я недовольно бурчал под нос: «Нет, чтобы помочь корову подоить, обед сварить, только языком мелете. А от ваших слов нам легче не станет». Когда доил корову, заматывал два пальца тряпкой: мизинец и безымянный, чтобы не отморозить их, и начинал дойку. Одну корову подою, а после второй коровы бегу домой греться со слезами на глазах. Пальцы рук и ног, отогреваясь, начинают нестерпимо болеть, что хочется громко выть. А коров у нас четыре. Они давали молока по три-четыре литра в день. Это маловато, потому что кормили мы их только сеном да соломой. Средний брат Ваня помогал мне: таскал дрова, подметал в хате, а малыши сидели на печи или полатях.

Поминки справлять помогали тётки, сестра и соседи. Я бегал по деревне и звал людей. Был такой обычай: кто идёт на поминки, несёт горбушку, а то и полбулки хлеба. После поминок мы этот хлеб кушали и говорили, чей хлеб вкусней.

Через два месяца после смерти мамы отец женился. Привёл в дом мачеху.

— Дети, знакомьтесь, Авдотья, моя жена! — торжественно произнёс отец. — А значит, ваша мама. Слушайтесь, любите и называйте мамой!

Авдотья, стройная, красивая женщина, с крутыми боками и светлыми волосами, подвязанными зелёным платком, стояла посреди избы и, разглядывая своё новое жилище, осматривалась. Мы сели на лавку рядком и ждали, что будет дальше. За окном гремел гром, сверкали молнии, мы жались друг к другу и тряслись от страха то ли из-за грозы, то ли от появления мачехи. От взрослых мы слышали, что мачехи обязательно бывают злыми и похожими на ведьму. Отец сразу вошёл в роль мужа и дал ей поручения: сготовить обед и постирать. Авдотья послушно принялась за дело. Попутно она отправляла нас за водой, а девочек просила подносить ей кухонные принадлежности.

До отца наша мачеха была замужем. Жила она в Еловке. Муж оказался гулящим, ходил по женщинам, издевался над ней, над её бесплодностью. Не один раз он привязывал её к оглобле и кнутом гнал лошадь. Потом окровавленная и ободранная Авдотья в крови, грязи и слезах плелась домой, продолжая жить с тираном. Так продолжалось несколько лет, и однажды она бросила его, ушла к братьям в деревню Жигули. В те времена не было разводов, и, чтобы жёны уходили от мужей или мужья от жён, было событием из ряда вон выходящим. Уйти от мужа считалось позором. Поэтому ей пришлось выйти замуж за нашего отца, чтобы не называться «бросовкой» (никому не нужной). Мачеха — наша вторая «мать» была строгой, но справедливой женщиной. Мы трудно привыкали к ней после доброй и ласковой мамы. Боялись взять кусок хлеба без её разрешения. Но надо отдать ей должное, что она сама ничего не ела, пока не разделит еду на всех поровну. Авдотья была бережливой, любила делать запасы впрок и собирала в большой сундук всякие вкусности, закрывала его на ключ, который носила на шее.

Мне не раз хотелось стащить у неё этот ключ и наесться, наконец, калачей и конфет вместе с братьями и сёстрами. И вот однажды, когда она уснула, я подкрался и незаметно снял с её шеи заветный ключ. Мы тихонько открыли сундук и ахнули! Чего только там не было: конфеты, леденцы, калачи, печенье. Взяв немного сладостей, чтобы она не заметила пропажу, мы спрятали их за пазуху, и я начал надевать на её шею верёвку с ключом. Когда надевал, видимо потянул за волосы, отчего она проснулась и открыла глаза:

— Ты что это, Миша, около меня стоишь?

— На твоей голове сидел паук, — быстро соврал я.

Она вскочила и стала отряхиваться.

— Откуда у нас пауки, хату я обметала?

— Я же говорю: поймал и выбросил его.

Ну а потом спрятанные сладости мы незаметно от неё съели, но с тех пор больше я не рисковал брать ключ. Кто не слушался, мачеха наказывала строго и жаловалась отцу, а сестрёнок частенько брала за волосы и била головой об стену, закрывала в тёмный чулан или в холодный погреб. Младшие много баловались, за что часто получали от неё трёпку. Когда мы ложились спать, малыши прижимались к нам с Ваней. Приходилось их утешать, когда они грустили о маме. Иногда у меня чесались кулаки на мачеху, когда она наказывала девочек. Та замечала мой боевой настрой и не наказывала их при мне. К этому времени мы с братом Ваней подросли и могли дать ей отпор. В пятнадцать лет я уже не боялся отца. Бедные наши сестрёнки! Им досталось тяжёлое детство. В школу учиться их не пускали, росли они без матери, трудились с ранних лет, не играли на улице и не знали, что такое куклы, а только работали по дому и выполняли распоряжение мачехи. Уже с шести лет она заставляла их прясть и била по рукам, пока обучала ремеслу. Улыбались девочки редко и только тогда, когда мы с Ваней были рядом.

Однажды младшая сестрёнка с опухшими от слёз глазами посмотрела на меня так, что мурашки поползли по моей коже.

— Миша, отведи меня к маме на кладбище.

— Зачем? Она умерла. Что ты будешь делать на кладбище?

— Я хочу к маме. С нею же лежат братишка и сестрёнка, и я лягу рядом.

— Лиза! Что ты говоришь? — я похолодел от ужаса и заплакал. — Не говори так, прошу! Ты не одна, мы тебя любим, скоро ты вырастешь и уйдёшь из дома.

— А куда я уйду?

— Замуж выйдешь.

— А что такое замуж?

— Вырастешь, узнаешь.

С тех пор после порки она частенько заявляла мачехе:

— Ты злая! Я скоро выйду замуж и уйду от тебя!

Мачеха смеялась:

— Кто тебе такое сказал? Кто вбил это тебе в голову? Признавайся!

— Никто, я знаю!

— Вот в том-то и дело, что не знаешь, что такое замуж, — тихо и печально сказала Авдотья, вспомнив своего первого

мужа-тирана.

Мы потихоньку росли, с трудом, но привыкали к мачехе. Она не раз спасала нас от болезней, не отходила, когда нам было плохо. Да и сама Авдотья со временем изменилась и даже полюбила нас. Но внешне всегда оставалась холодной и строгой. Сама она с детства жила, не зная любви и поэтому не умела проявлять её.

Мачеха с отцом всегда наставляли нас кем быть в жизни, какую профессию получить. Они решили: Роману быть сапожником, мне портным, Ивану пимокатом (валяльщик меховых сапог), Поликарпу кожевником, Василию плотником, сестрёнки Нюра и Лиза должны прясть, ткать, доить, ухаживать за скотиной. Но мы всё же всегда были благодарны мачехе за то, что она не побоялась выйти замуж за вдовца с семерыми детьми. Ей пришлось много трудиться в нашей семье, чтобы вырастить нас. За что я низко кланяюсь могиле, где покоится её прах…