Эта сладкая голая сволочь

Тамара Кандала, 2009

«Эта сладкая голая сволочь» – роман-трэш. В нем много крови и любви. Эротические скрепы прочно стягивают конструкцию, заложенную в СССР совместными усилиями КГБ, западных спецслужб и их не в меру сентиментальных сотрудников. Виртуозное (порой до виртуальности) владение крепежными и смазочными материалами позволило автору с пользой для читателя преодолеть время – от середины 70-х до начала третьего тысячелетия, и пространство – от Москвы до Парижа, от Лондона до Валлетты, от Лиссабона до... Отметим: автор романа – дама, хорошо известная в странах, упоминаемых на его страницах. Сказанного достаточно для восприятия книги, основанной на нереально-реальных событиях, которым автор была свидетелем и в которых принимала участие. Именно поэтому все совпадения случайны ровно настолько, чтобы оставаться случайными совпадениями.

Глава 3

«Когда я, пыхтя как паровоз…»

Когда я, пыхтя как паровоз, с бездыханным зверем примчался по адресу, молодая женщина закрывала ключом дверь ветеринарного кабинета. Я бросился к ней, страдальчески воздев одну руку (другой держал кота, прикрытого курткой) в небо.

— Пожалуйста!!! — взмолился я. — Животное умирает…

Она окинула меня быстрым взглядом, потом двумя пальцами оттянула край моей куртки и взглянула на кота. По-прежнему не произнося ни слова, повернула ключ, который все еще торчал в замке, в обратную сторону и толкнула дверь.

— Заходите, — сказала она, пропуская меня вперед.

Мы прошли через приемную, обклеенную фотографиями представителей фауны, и оказались в самом кабинете. В центре возвышался цинковый стол (заставивший подумать о морге), а в углу, у окна, стоял еще один, письменный, на котором высился компьютер и лежали несколько толстых медицинских справочников.

— Давайте сюда ваше животное, — произнесла женщина, скидывая плащ. — Сюда, — указала она на «стол из морга».

Я вытащил Додика и водрузил на цинковую поверхность, быстро поведав при этом «историю болезни».

Похоже было, однако, что кот вполне оклемался и теперь принялся с интересом оглядываться.

Доктор ощупала его быстрыми движениями длинных нервных пальцев, потом взяла в руки, крепко прижала к груди и с чувством поцеловала в физиономию. Дважды. Я опешил (а зацелованный дома кот воспринял это как должное).

— Вы проделываете это со всеми пациентами? — поинтересовался я.

— Только с теми, кто позволяет, — ответила женщина с милой улыбкой.

Я остро пожалел, что пациент не я.

— Надо же! — заметил я. — Со мной такого не случалось ни в одном медицинском кабинете. Хотя в некоторых я бы с удовольствием позволил…

На этот раз лицо доктора осталось бесстрастным, только чуть приподнялась левая бровь.

— А на хозяев это не распространяется? — продолжал я лезть на рожон, заинтригованный ее невозмутимостью.

— Только если они готовы разделить со своими питомцами и все остальное. Кастрацию, например. — Теперь улыбка была еще милее. — Присядьте пока вон туда, за стол. У вас есть его паспорт с вакцинациями?

— Есть. Но я забыл дома. Спешил.

— Ну хорошо… Как нас зовут и сколько нам лет?

— Поль, — сказал я и игриво улыбнулся. — А вопрос о возрасте, прошу прощения, не совсем уместен.

Она посмотрела на меня, нахмурив брови, как смотрят на расшалившихся детей, страдающих умственной отсталостью и потому заслуживающих снисхождения, что бы они ни делали и ни говорили.

— Меня интересует возраст животного, — сказала она официальным тоном. — И его имя.

— Адонис. Через две недели девять месяцев. Боюсь, что отдавил ему дверью внутренности, — отрапортовал я, притворно смутившись.

— Не волнуйтесь, кошки в отличие от людей очень выносливые. Но я тщательно осмотрю его.

Пока она осматривала Додика, я не мог отказать себе в удовольствии и осматривал осматривающую. Ничего. Обручального кольца нет. На вид лет двадцать пять, но, судя по тому что она владелец кабинета, должно быть не меньше тридцати с хвостиком. Тип роковой брюнетки, но с милой улыбкой. Короткая стрижка. Породистое лицо с тяжелыми веками, прикрывающими то ли желто-рапсовые, то ли медово-ореховые чуть раскосые глаза. Тонкий нос с горбинкой и большой рот с припухшими, как у ребенка после плача, губами. Длинные ноги, узкие бедра и при этом очень аппетитная попка, обтянутая джинсами, — рука так к ней и тянулась. Но я взял свою руку в руки и вздохнул.

— Ну как? — спросила она, застав меня врасплох.

— Что «как»?

— Довольны результатом осмотра? — в голосе была издевка.

— Вполне! — ответил я в тон. — А вы?

— Кот в полном порядке. Все органы на месте и работают как часы. Живот немного раздут и изо рта попахивает. Как у него стул?

— В каком смысле? — сбился я с романтического настроения.

— В прямом. Сколько раз в день и как он ходит в туалет?

— Два-три раза в день, а иногда и ночью. И каждый раз это смахивает на химическую атаку. Консистенция подтаявшего шоколада — очень неудобно для уборки, — отчитался я.

— Думаю, у него глисты, — заключила доктор. — Я дам лекарство — одну таблетку сейчас, вторую через две недели. Смотрите, как надо давать.

Она легким нажатием пальцев раскрыла коту пасть (как в детстве мы открывали нежные цветки львиного зева) и мизинцем ловко сунула таблетку глубоко в глотку. Кот крякнул и проглотил. Я, поперхнувшись, закашлялся.

— Вы слишком впечатлительны, — сказала она, похлопывая меня по спине. — Кстати, о глистах. В Южной Америке в некоторых провинциях дети поголовно заражены глистами. Провели лечение — и через пару месяцев резко выросли диатезы, бронхиальные астмы и прочие заболевания, связанные с реакцией на внешние раздражители типа пыльцы и еды. Оказалось, что глисты нормализуют детский организм. Глисты не дураки, они хотят жить в здоровом теле. Поэтому удалять их надо как можно раньше. Чтобы они не стали естественной частью организма, который впоследствии будет от них зависеть. Представляете, если бы ваше здоровье зависело от глистов?

Я представил. Такая перспектива мне не понравилась.

— И пора подумать о кастрации, — продолжала вредная дама.

— Ни за что! — сказал я, порадовавшись на этот раз, что клиентом был все-таки не я.

— Начнет метить — будет поздно. Да и удрать может, почуяв кошку. Вы на каком этаже живете?

— На седьмом и восьмом, — честно ответил я.

— Значит, может разбиться, прыгнув на призыв.

— Но как же я лишу его радостей жизни? Это жестоко.

— Обещаю, что он об этом ничего не узнает. Останется в счастливом неведении. — И она взглянула на меня из-под тяжелых век, как из глубины веков, раскосыми глазами заплаканной пифии.

У меня словно подкосились ноги — какая-то очень опасная, обжигающая мысль пронеслась в голове, вернее, хвост мысли (даже не мысли, а впечатления), за который мне так и не удалось ухватиться. Единственное, что я понял, — хвост был из прошлого. И это мне не понравилось. Настолько не понравилось, что вспотели ладони.

Пришлось сесть и перевести дыхание. Такого со мной не случалось давно. Приступы беспричинной клаустрофобии, казалось, остались в прошлом, в другой жизни. Но известно, что у памяти тоже бывают галлюцинации. А особо чувствительные натуры чувствуют иногда свой астральный хвост как реальность, данную им в ощущениях.

— Осмотр закончен, — сказала доктор, подсаживая карабкавшегося на ее высокую грудь кота повыше, на плечо.

— Сколько я вам должен? — спросил я, поднимаясь на все еще слабые ноги.

Она назвала сумму. Я расплатился.

— Отдавайте кота, — сказал я.

Доктор сняла его с плеча и, поцеловав напоследок, теперь в розовый живот, поставила на стол.

— Дивный экземпляр, — констатировала она. — Настоящий красавец!

Приятно было услышать такое о любимом уродце. Да еще от профессионала.

— Спасибо, — растрогался я.

— Это я о коте, — на всякий случай уточнила она.

Изобразив на лице смесь легкой грусти и горькой иронии, я взял с вешалки ее плащ.

— Разрешите вам помочь?

Доктор оказалась почти одного со мной роста, и, пока она продевала руки в рукава, у меня была возможность рассмотреть ее затылок, переходящий в нежную шею с ямочкой, и вдохнуть резковатый, мужской аромат духов с пачулями.

На улицу (Грез, №13) мы вышли вместе. Дождь кончился. Обрызганный небесной росой город, свежевыбритый и надушенный одеколоном «Вечерний Париж», манил в свои сети.

Задача минимум была затащить ее «на стаканчик». Задача максимум еще не сложилась.

Я посмотрел на табличку на дверях.

Она гласила:

Dr. L. PERRIN

&

Dr. N.CADIER

Ну, черт, никогда не поймешь у французов, где мужчина, где женщина, по крайней мере — по написанию имен.

— Доктор Кадье… — сказал я наудачу чуть вопросительным тоном.

— Нина Кадье, — ответила она и протянула руку.

— Поль Линкс, к вашим услугам, — представился я.

Мы официально пожали друг другу руки. Даже в начинающихся парижских сумерках я видел, как прыгают чертики в ее стрекозьих глазах.

И я решился.

— Мы с Адонисом собираемся отпраздновать его чудесное воскресение из раздавленных. Не желаете ли присоединиться? Вы ведь имеете к этому непосредственное отношение, и он может обидеться, если вы…

— С удовольствием, — откликнулась она просто, не дав мне закончить витиеватое предложение.

«Можно подумать, что она только этого и ждала», — удивился я про себя.

— Только… только давайте пройдемся, а то я весь день взаперти.

Мы пошли в сторону площади Трокадеро. Додик устроился у меня за пазухой и, высунув нару — жу черепашью голову, взирал на мир лунными гла-зами.

— Не сочтите за навязчивость… — начал я.

— Не сочту.

— Ваш очаровательный акцент какого будет происхождения?

— Думаю, того же, что и ваш… — ответила она с улыбкой из преисподней.

— А именно? — настаивал я, понимая, что разоблачен.

— А именно славянского, точнее — русского, а еще точнее — московского, — перешла она на русский.

— Надо же… А вы, значит, так сразу и распознали? Ну и ухо! Обычно его принимают за скандинавский, — ответил я, тоже на родном.

— Нас выдает не акцент, а интонации — от них никуда не деться. Да и ухо у меня действительно чувствительное.

Я чуть не ляпнул, что наверняка не только ухо… Но удержался от откровенных пошлостей.

— К тому же французы себя так не ведут, — продолжала она. — Им не придет в голову приглашать на аперитив лечащего врача, да еще после первого приема…

— Но пациентом все же был не я. Поэтому официальное лицо вы только для Адониса, а для меня просто лицо… необыкновенно притягательное при этом.

Она посмотрела на меня несколько удивленно. Я понял, что переборщил.

— Выкрутиться у вас получилось очень по-французски, — констатировала она.

В кафе с тем же названием, что и площадь, мы заняли уютный столик в углу, у застекленной витрины. Она попросила бокал белого вина, я потребовал так и не выпитую вовремя дозу виски. Кот вылез из-за пазухи и по столу перебрался на колени к Нине, выбрав более приятное общество.

Мы просидели с полчаса, болтая о том о сем, пробуя друг друга на ощупь — визуально.

Приступ клаустрофобии не повторялся, а огненные хвосты оставляли только мелькающие сигареты прохожих за окном.

Я предложил Нине очередной бокал вина, но она, поблагодарив, отказалась. Сказала, что ей пора. Хотя невооруженным глазом было видно, что спешить Нине некуда. Видимо, внутренние часы, следящие за волнами ее жизни, дали отмашку: на первый раз хватит. Я не настаивал.

Мы вышли на площадь, искусно подсвеченную огнями, и я отчетливо увидел, как конь под маршалом Фошем одобрительно закивал мне головой в ритме военного марша.

Я раскланялся и, не воспользовавшись французским обычаем целоваться налево и направо, даже с малознакомыми людьми, махнул на прощание котовской лапой и отправился восвояси.

Поцелуи

Не могу удержаться, чтобы не сделать остановку среди течения букв и не поделиться выразительным пассажем о поцелуях.

«Мы живем в саду поцелуев. С кем только мы не целуемся! Пройдет еще немного времени, и мы будем целоваться с сантехниками, открывая им дверь нашей квартиры, чтобы они починили нам унитаз, или с инспекторами дорожной милиции, после того как они тормознут нас жезлом: сначала поцелуемся троекратно, а потом достанем документы.

<…> Ученые говорят, что помимо людей в животном царстве по-настоящему умеют целоваться только шимпанзе. Конечно, голуби тоже целуются, но это скорее похоже на эскимосский поцелуй, когда эскимосы трутся носами. У шимпанзе между тем есть не только мягкие губы, но и чувство вины. Самки бросаются целовать своих партнеров после того, как они им изменили с более молодым самцом: поцелуем замаливают свои грехи.

Если людской поцелуй родился по тем же предательским причинам, то главным поцелуем на века стал поцелуй Иуды. Однако Христос позволил этот поцелуй, прекрасно осознавая его значение. Он не оттолкнул мерзавца — смирился со своей участью. С тех пор наши грехи распространялись со страшной скоростью: поцелуй превратился в универсальную отмычку.

Мы целуемся, чтобы заразить мир своим «я», чтобы мир нас принял в свои объятья и защитил, сохранил нашу цельность. Мы целуемся, излучая надежду на свою будущую власть над миром, мы благословляем своим поцелуем слабых, усмиряем сильных, задабриваем тех, кто нам необходим, мы хотим поцелуем открыть для себя кредит доверия. Мы целуем в ожидании любви и продолжения своего рода. Мы используем поцелуй как звонкую монету благодарности за то, что нам сделали, и особенно за то, что нам еще должны сделать. Мы поцелуем вскрываем женщин, как консервные банки, а они поцелуем вскрывают нас: поцелуй в рот возбуждает самые древние инстинкты человеческой матрицы.

<…> Но в поцелуе до сих пор сохраняется его сакральная двусмысленность. Проститутка никогда не станет целоваться с клиентом. Она знает не головой, не чувством брезгливости, а всем своим существом, что такой поцелуй истощит ее жизненные соки: целовать — не трахаться. Поцелуй весомее секса.

Мы целуем мир, чтобы дать и взять. Мы целуем детей, чтобы они проводили нас в последний путь прощальным поцелуем: круг жизни закрыт.

<…> А вот на Востоке с поцелуями всегда было туго. Японский словарь определяет поцелуй, как встречу губ, которую практикуют люди на Западе, когда они здороваются и расстаются. Восток не прошел через школу Христа: он сохранил дистанцию по отношению к чужому человеку. А кто не чужой?»

Виктор Еврофеев

Ой, какие мы умные! Да сказано же каким-то идиотом: «Умри, но не давай поцелуя без любви!» Прямо так и выписывали на порнографических открытках начала прошлого века. Люди свое дело знали. И тело. А то взяли моду возводить поцелуй в инфернально-возвышенный ранг. Философы хреновы.

А что, моя Женщина с дурными намерениями вполне могла бы рассуждать подобным образом. Надо приберечь для нее.