Последняя игра чернокнижника

Тальяна Орлова, 2020

Пусть и не по своей воле я очутилась в иной реальности, но увидела возможность начать с чистого листа новую жизнь. А другой мир оказался местом страшнее, чем я знавала до сих пор. В прошлом преступница, которой нечем гордиться, встретилась со злом настоящим – холодным, расчетливым, порочным и не ведающим сострадания. Чернокнижник решил вовлечь меня в свою очередную игру. Самое простое – сдаться на его волю, но раз уж прошлое меня не сломило, то и с ролью жертвы не смирюсь.

Глава 4

Дальнейшее выходило за все рамки моих представлений о реальности, а я и раньше видела ее только в черно-серых тонах. Меня вытащили из повозки и поволокли к какому шумному сборищу, рывком стянули рубаху и толкнули на небольшое деревянное возвышение. Я долгое время от ужаса и стыда ничего не могла понять. Но время шло и постепенно подкидывало детали.

Мы находились в гигантском помещении со множеством выходов без дверей. Люди входили и выходили — в основном мужчины. И нельзя было точно сказать: они покупатели, или просто заявились поглазеть. Пытаясь сморгнуть муть от невозможного унижения, я кое-как стояла на ногах. На постаменте я вовсе не была в одиночестве, рядком выставили еще пару десятков таких же обнаженных женщин и совсем молоденьких девушек. Некоторые из них тихо плакали, а некоторые, наоборот, стояли с прямой спиной и почти с гордостью демонстрировали свои прелести. Вот мне и рынок наложниц, других доказательств не требовалось. Господин Тейн решил просто продать девку, которая так кстати подвернулась под руку.

Мне в какой-то степени повезло — почти никто не уделял мне пристального внимания. А других женщин покупали. Первыми уводили обладательниц самых пышных форм, теперь мне стали очевидны местные стандарты красоты. На место купленных иногда ставили еще женщин. Драйк подошел со спины, схватил меня за плечи и с силой встряхнул:

— Не закрывайся! Я и так поставил цену намного ниже средней!

Решил, что уговаривать меня бессмысленно, и стянул кожаной веревкой руки за спиной так туго, что я взвыла.

А казалось, что я в жизни уже все видела. Но с этим просто не могла справиться — меня продают. Как псину. Осматривают брезгливо, смеются над худобой и проходят к следующим. В тюрьме плохо? О, такое не сможет сказать тот, кого вообще низвергли со статуса человека до состояния вещи.

Девушки заканчивались, нас оставалось все меньше. Самый некачественный товар, неликвид. Я даже немного успокоилась. Но ко мне все-таки подошел кривозубый коротышка и поинтересовался у Драйка:

— Вы ее с рудников притащили? Иль на еде экономили?

Драйк ответил раздраженно, ухватывая меня сзади за шею, чтобы стояла ровно:

— Дурак ты, господин хороший. Только глянь — волосы золотые, кожа чистая, глаза какие необычные. Ты такие видал? Приглядись получше, красавица!

— А ночью мне ее глаза щупать? — коротышка поморщился, но все еще не отходил. — Скинешь пять золотых?

— Скинул бы, да хозяин спасибо не скажет. Ты приглядись, приглядись, волосы-то как блестят. Длинные, густые, очень удобно за них держать…

Покупателя мои волосы явно не заботили:

— Девственница хоть?

Драйк пихнул меня еще немного вперед.

— Отвечай господину. Бесы знают, что там у тебя.

— Зубы там у меня, — я буркнула бездумно, но только красовалась — ужас парализовывал.

И в довершение моего унижения коротышка снизу потянулся ко мне и зачем-то попытался потрогать грязными пальцами. Он только коснулся бедра, но меня окончательно сорвало. Я не представляла, что буду делать дальше, но заорала, забилась и пнула недоросля в лицо. Получилось сильно, или он просто от неожиданности полетел на пол. Я попыталась спрыгнуть с постамента без надежды на успех — пусть лучше уж убьют, чем продадут этому уроду. Да хоть кому! Но Драйк перехватил и со злостью швырнул на пол. Его перекосило от ярости. Он сначала пнул в живот, но этого явно не хватило, чтобы успокоиться, потому ринулся ко мне и залепил кулаком в скулу. Следующий удар был таким мощным, что я опасалась, как бы глаз не выбил.

Я не выла от боли, хотя и перестала что-либо понимать. Меня и раньше били, бывало, и в этом случае лучше скрючиться и закрыть локтями живот, а руки завести вверх, чтобы голову размашистыми ударами не раскроили. А ведь несколько секунд назад хотела, чтоб убили, но рефлексы опередили мысли. Живучая ты, Катька Миронова, потому что на уровне подсознания приучена выживать. Только через несколько секунд дошло, что удары прекратились, два помощника Драйка налетели на него, останавливая. А потом сразу три лица наклонились надо мной.

— Теперь вообще не продадим, — сокрушался тот, кого я посчитала самым унылым. — Драйк, да что с тобой? У нее единственное достоинство было — личико, а сейчас все опухнет до состояния жабы.

Драйк опомнился и попытался умаслить коротышку-покупателя, но тот уже не хотел меня ни за какие деньги. Ругаясь и отплевываясь, покинул место торгов. Разъяренный Драйк скинул цену еще вполовину и теперь поддерживал меня под локоть, чтобы не упала, но надежду потерял и он. А один из помощников еще и подзуживал, будто специально:

— Кажись, пролетели наши серебряки мимо. Господин Тейн теперь и не вспомнит, что утром отличились. Через пару цинов продажи закроют, а завтра она еще хуже выглядеть будет, когда рожа синеть начнет.

Драйк в ответ только зубами скрипел. Но, к счастью, больше не бил. У меня и без того все тело болело, а левый глаз почти заплыл растущей на скуле опухолью.

Покупатели почти закончились, остались только зеваки. И один из них направился к нам. Мужчина лет пятидесяти — полный и чисто одетый, хотя и нельзя было по одежде сказать, что богат.

— За три золотых отдадите? — поинтересовался деловито. — Или вы битую надеетесь по полной цене продать?

— Ну ты уж загнул… — протянул Драйк неуверенно, затем еще неувереннее запел: — Давай хотя бы семь. Ты только присмотрись — волосы золотые, кожа чистая… Ты не гляди, что дикая, обучишь!

Мужчина перебил:

— Да мне не для утех. Супруга жалуется, что в хозяйстве помощь нужна. Вот смотрю я — если дешево, то чего бы и не взять? А у меня только три монетки, так что торговаться не смогу. Да и не продадите вы ее для утех — у девиц из диких земель нередко фигура такая: не откормишь, сколько ни корми.

Драйк долго думал, уставившись в пол, а потом нехотя кивнул:

— Бесы с тобой, забирай. Может, хоть горшки чистить сгодится, — и тут же цикнул на помощника, который пытался возразить. Но тот и не настаивал, тоже понимал, что господин Тейн так разозлится куда меньше, чем если меня в подобном виде ему покажут.

— Одёжу хоть какую дайте, — попросил мужчина, вытаскивая из карманы монеты. — А то супруга мне лицо подчистит, если я голую деву в дом приведу.

Если честно, то я невообразимо обрадовалась. Надо же, еще недавно задыхалась от мысли, что меня продают, а теперь радуюсь, что купили. Все познается в сравнении. Этот вроде бы спокойный, рассудительный и не похотливый. Для помощи в хозяйстве — можно. А если невыносимо станет, то сбегу и сразу полечу к Ноттену. За несколько часов я здорово переосмыслила свою наглость и возможность пользоваться чужой добротой.

С каждой минутой я убеждалась, что мне повезло. Господин Нами, как он представился, оказался не самым худшим вариантом. Через полчаса я готова была вернуться к Драйку и искренне поблагодарить его за избиение, которое спасло меня от куда худшей участи.

— Даже обувки нет? — хмурился Нами. — Ладно, зайдем сейчас в лавку, купим что-нибудь. А одежду тебе дочка отдаст — у нее полно старого хлама, выкинуть жалко. Как тебя называть-то?

— Катерина. Катя.

— Кати? — неверно расслышал он и повторил по-своему, с ударением на первый слог.

Когда он распутывал веревку на моих руках, я не сдержала любопытства:

— Не боитесь, что сбегу?

— Куда тебе бежать-то? На родину? — он и сам не представлял, насколько в яблочко попал. — Если уж из диких земель кто в столицу попадает, так здесь и остается. А я человек добрый, чего еще тебе надо? Я на тебя три золотых потратил, так потрачу и четвертый, чтобы маги тебя отыскали. Но тогда уж я добрым быть перестану.

Вот оно как устроено, не знала. Бежать мне разве что к Ноттену, но теперь было понятно — белый маг в этой ситуации ничего не сделает. Разве что на Тейна разозлится за обман, помогать ему в чем-то откажется или еще что-то сделает, но на моей судьбе это уже никак не отразится — я была вещью одного господина, которую честно продали другому господину. Да еще и не самому худшему. Нами вел меня по шумному рынку, а я даже не осматривалась — стыдно было от своего вида и от покорности, с которой плетусь за хозяином. Мне понадобится куда больше времени, чтобы перестроиться к нравам этого мира, чем казалось в первый день.

Господин Нами купил удобные башмаки, а потом и повел в лавку к аптекарю, где долго торговался с продавцом за какие-то примочки и тыкал пальцами в мое опухшее лицо. Было понятно, что они хорошо знакомы и что мой новый владелец считает каждую монетку. Или просто прижимистый.

Позже выяснилось, правдиво и то, и другое — господин Нами держал маленькую бакалейную лавку, потому по роду профессии был расчетливым, однако и огромным богатством похвастаться не мог. Дом его был таким же добротным, как сам он, — не слишком большой, без изысков, но крепкий и аккуратный, что бросалось в глаза уже с самого забора. Жена у господина Нами оказалась невероятно красивой женщиной, ее годы не испортили, а добавили очарования лицу и круглости формам. Она поворчала совсем немного, не оказались бы траты лишними, но услышав от мужа, как меня избивали, поспешила сопроводить меня в комнатушку для слуг и пообещала три дня покоя на выздоровление. Мне отдышка была необходима для другого — наконец-то нормально осмотреться и освоиться.

Я послушно прикладывала примочки к синякам, а сама улавливала каждую деталь. Поселили меня вместе с единственной до меня прислугой в доме — старой поварихой, которая была вечно занята на кухне, но вечерами охотно отвечала на все мои вопросы. Она же буквально и придумала за меня всю легенду:

— Из диких земель в Лейду иногда приходят за счастьем. И вот оно — счастье, — она двойным подбородком указала на все еще опухшую мою скулу. — У вас же нет статуса граждан, потому попадаете сначала под покровительство, а затем в рабство. Сама же, поди, и согласилась за кусок хлеба стать чьей-то собственностью?

— Согласилась, — я ничего не отрицала.

— И что, Кати, рада теперь? — она упорно коверкала мое имя, как и все в доме, делая его созвучным с каким-то из их имен. — Неужели дома было настолько плохо?

— Я бы не хотела об этом вспоминать, — мой самый частый ответ на все ее вопросы.

Зато она и собственные глаза давали мне все больше пищи для размышлений. Лейда — столица одного из крупнейших государств мира — считается у них чем-то вроде экономико-политического центра, сюда стараются попасть все, причем часто плюют на потерю статуса. Потому что здесь жизнь кипит, больше возможностей и здесь же сильнейшие маги — в случае беды есть хотя бы возможность спастись, в отличие от небольших поселений, где ни толкового образования, ни выбора. Ситуация смутно напоминала мой родной мир. Рабство распространено, но долговое или добровольное — когда человек сам соглашается на потерю свободы в обмен на покровительство. Или наследственное — потомки рабов, захваченных во время военных кампаний, так и остаются собственностью владельцев. До реформ или хотя бы «восстания Спартака» это общество бесконечно далеко.

Среди рабов и наемной прислуги, к которой относилась и сама моя новая знакомая, существует явное деление хозяев на добрых и злых. Господ Нами определенно можно было отнести к добрым, хотя до сих пор они рабов и не покупали. Обычные зажиточные горожане, не наслаждающиеся своей властью, знающие тяжесть труда и довольно человечные, но терпеть непослушания не станут, хотя бы потому, что не имеют возможности кормить лишний рот без соответствующей отдачи.

Во время этого «отпуска» я имела возможность ходить по дому и выглядывать во двор. Семейство Нами любило заниматься хозяйством, но много времени отнимала их лавка, потому они часто отсутствовали. Отношения между ними были явно теплыми, что внушало надежду и мне, а два их чада тоже лично меня никак не донимали: дочка примерно моего возраста, внешностью явно не пошедшая в мать и откровенно несимпатичная, почти постоянно возилась в саду, а младшего сына я вообще ни разу не видела — кухарка объяснила, что мальчик занемог и слег с простудой. По ее же словам, ничего опасного, раз родители не зовут магов.

Про Ринса и Ноттена не удалось выведать ничего нового. Второй — добряк и святой, а черный айх погряз в грехах и похоти. Слухи о том, что он берет наложниц сотнями и те потом бесследно исчезают, лучше лишний раз не обсуждать — у него природа такая, ее не изменишь, а государство держится на белой и черной силе в равной степени. За что потащат на казнь обычного смертного — черному айху прощают заочно. Даже корона не осмелится сделать из него своего врага и благодарит, что он хотя бы бесчинствует только в собственном замке.

Проблемы у меня начались после выздоровления. Честное слово, я настраивалась на то, чтобы прижиться в этой явно благополучной семье, на свободу пока рассчитывать не приходилось. И старалась не задумываться о том, что буду работать за еду и одежду, не получая даже монетки. Я — просто рабыня, а к этому состоянию привыкнуть не так-то просто, как кажется на первый взгляд. Особенно человеку, который и раньше-то не слишком любил жить по правилам. Мне, например, в отличие от той же кухарки, даже не позволялось разговаривать с дочерью господ, если та сама не обратится. Я просто предмет мебели… но с целым ворохом обязанностей.

Так хотелось, чтобы меня пристроили на кухне, — добродушная болтушка чему-то научила бы. Но приходилось ориентироваться самой. Если с уборкой я худо-бедно справлялась, то какие-то вещи не могла самостоятельно постичь: откуда мне было знать, как готовить смесь из льняного масла, золы и песка для чистки котлов и чайников? Как без объяснений я могла подшить длинное платье молодой госпожи, если до сих пор этим никогда не занималась? Уже через несколько дней хозяева выражали сдержанное недовольство, даже не замечая, сколько усилий я прилагала, чтобы быстрее научиться. От порошка для чистки серебра кожа на пальцах пошла волдырями и начала лопаться. Кухарка, едва сдерживающая раздражение, с негодованием указала на специальную мазь, превращающуюся в тонкую пленку и защищающую руки при работе.

Ночами хотелось плакать, но я сжимала зубы и настраивалась: научусь, изменюсь и покажу, чего стою. Ведь постепенно привыкаю! Не пройдет и месяца, как я за пять минут буду подшивать платье, а порошки для чистки стану отличать по одному запаху. Радоваться оставалось тому, что никто о продаже другим господам прямо не говорил, будто их терпение было безграничным. Или тревожили их заботы поважнее меня.

Примерно через неделю пребывания в доме Нами я поняла причину и общего угнетенного состояния семейства, и того, что моей персоной почти не занимались. Я убирала тарелки после ужина, когда услышала разговор.

— Дорогой, следует позвать хотя бы аптекаря, пусть он посмотрит, — тихо говорила госпожа Нами. — Жар не спадает, мы очень рискуем.

— Папочка, — подала голос дочь, — у Дорина темные пятна по всему телу, никакие примочки не помогают…

Это они о сыне — шестилетнем мальчике, который так и не показался ни разу из своей спальни. С ним часто сидела сестра или мать, и, похоже, состояние только ухудшалось. Я никак не могла понять, почему они не зовут мага — неужели даже на этом экономят? На этот раз господин Нами нехотя согласился, что пора обсудить здоровье ребенка с кем-то из лекарей.

Причина их скрытности обозначилась вечером следующего дня. Я как раз заканчивала с огромной сковородой в судомойне, когда услышала шум и голоса. Пожилая служанка сделала страшные глаза и показала мне на другой выход — сама метнулась туда же. Я же замерла на месте, поскольку узнала голос.

— Господин Нами, отойдите в сторону, — айх Ринс говорил с расслабленным раздражением.

— Это простуда, уважаемый айх! — в голосе госпожи я слышала сдерживаемые слезы. — Простуда! Мы просто хотели удостовериться, потому и обратились к господину Ивонну. Сын всегда был слишком слаб, вот поэтому…

Айх перебил нетерпеливо:

— Простуда с черными пятнами? А если так уверены, тогда в чем проблема? Пусть помирает от простуды, но в столице только вспышки чумы не хватало.

Они стояли как раз рядом с кухней — в большой прихожей с диванчиками и зеркалами. После последнего заявления все притихли. Слова «чума» до сих пор из них никто не произносил. Но не потому ли так отчаянно боялись даже аптекарю сообщать о болезни ребенка? Я похолодела и теперь не смогла бы уйти, поскольку ноги перестали слушаться.

Первым взял себя в руки отец семейства, но голос его звучал непривычно сдавленно:

— Прошу сюда, айх Ринс… сын не встает с постели.

Мужчины ушли, а госпожа с дочкой ввалились в кухню — бледные, трясущиеся. На меня они не обратили внимания — просто взялись за руки, поддерживая тем самым друг друга и ожидая решения. Мне очень хотелось что-то им сказать, но нет таких слов, которые могли бы подбодрить в такой момент. Слово «чума» повисло в воздухе и давило черной густотой на голову.