Турецкая курилка

Таисия Осока, 2023

Организаторы «Турецкой курилки» обещают душевных людей и интересные разговоры. Никто не знает, кто будут эти люди и о чём они будут говорить, но от желающих нет отбоя, потому что мечты, как будущее, всегда покрыты дымкой наивности. Героев, пришедших вечеров на «Турецкую курилку», объединяет молодость и уверенность и себе сегодняшних и себе завтрашних. Однако их восприятие неуловимо меняется, стоит им оказаться в одной комнате с вооруженным человеком. Меняются и они сами, молодые и наивные, каждый по-своему.

За день до

-1-

Не покупки делают женщину счастливой, а ощущение, что она может заполучить всё, что захочет.

У Оксаны всегда было чёткое представление о том, чего она хочет. Это отличало её от многочисленного племени несчастных, которые совершали важный жизненный выбор на основании того, чего не хотели. Не хотели кончить, как дядя Дима; не хотели быть похожи на своих родителей; не хотели быть как те дети, которые… И хватали, что первое под руку подвернётся, потому что не стремились к мечте, а лишь бежали от ужаса.

Оксана составляла список. Сначала в голове, а потом переводила его в более материальную форму, вроде заметок в телефоне, визуализированной доски желаний или таблички Excel. С момента перехода списка в знаковую систему всё существо Оксаны, её мысли и усилия были направлены на реализацию желаемого. Она превращалась в своего рода танк — очаровательный, сентиментальный, усердный танк чуть выше ста шестидесяти сантиметров ростом, готовый устроить грандиозную истерику при первом же несоответствии реальности Оксаниному о ней представлению.

Переть напролом — её обычный паттерн поведения. Оксана выучила урок исподволь, методом ежедневных повторений. Рецепт успеха повторялся тысячи раз, лица блогеров менялись, как карты, а смысл оставался: если хочешь добиться успеха, ты должен быть наглым и ничего не бояться.

Оля о таком тоже слышала. В детстве, когда она, как и всякий ребёнок, проходила стадию истерик на полу в магазине, мать весьма доходчиво объяснила ей, что истерики — это плохо. Какой бы красивой ни была понравившаяся кукла. У Ольгиного детства был аромат и мягкость зефира. Зефир хранился в большом стеклянном горшочке, спрятанном на верхней полке. Оля любила брать кругленькую торчавшую из центра ручку, поднимать крышку и утаскивать одну зефиринку перед ужином, хихикая и полностью выдавая себе родителям. За это её не били. Её в принципе не приходилось отучать от плохого больше одного раза — этим мама хвасталась перед подругами. Права была мама или нет, Оля так и не разобралась, но урок усвоила, поэтому к Оксане с её эксцентричностью питала смешанные чувства. С одной стороны, нельзя не восхищаться целеустремлённым человеком. С другой стороны, грязные приёмчики оставляют след в чужой памяти, и неприятное послевкусие предостерегает от особо тесной дружбы. Однако, их с Оксаной взаимной приязни вполне хватало на походы по магазинам.

В бою на равнине постарайся занять место на возвышенности, а в шоппинге в большом ТРЦ придерживайся тактики избирательности. Таир, один из самых крупных торгово-развлекательных центров города, размахнулся на площадь в три-четыре жилых дома. Возводимый постепенно, он представлял собой реплики выросших друг из друга кубов, объединённых артериями запутанных коридоров. Кубы насчитывали от двух до четырёх этажей и были наглухо забиты одеждой, обувью, аксессуарами и всякой мелочёвкой, перечисление которой заняло бы хорошую тетрадь. По сути, Таир был эволюционным финалом рыночного контейнера, чуть более тёплым, но таким же безвкусным и исключительно функциональным. Мужчины в Таире никогда не ходили поодиночке, старались держаться парами и, в идеале, купить всё необходимое в ближайшем от выхода бутике. Самые несчастные держались семьи и послушно протягивали продавцам банковскую карту.

— Всё, — Оксана удовлетворённо поставила галочку напротив пункта в заметках. — В этой секции нам больше ничего не нужно. Пошлите на первый этаж, там классная обувь.

— Что ты подразумеваешь под «классной»? — Катя стрельнула глазами из-под острых ресниц, но послушно пошла к эскалатору вслед за шоппинг-генералом.

— Стиль и материал, конечно, — Оксана выглядела довольнее любого исследователя, получившего награду за находку. — Я изучила инстаграм-страницы нескольких бутиков. Хорошо, не смотрите так, нескольких десятков бутиков. По большей части, там всякое трендовое дерьмо и безвкусица из кожзама, но парочка ориентированных на качество продавцов нашлась. Классика, как ты любишь, Кать. И минимализм.

Терпение было то ли врождённым даром, то ли Катиным проклятием. «Эко-кожа, — поправила она мысленно, — эко-кожа. Когда ты уже, наконец, выучишь».

Оля закусила губу, прикидывая, сколько могло стоить новое платье. Представлять себя в шикарном новом наряде, со всеми пафосными жестами, как в короткометражном видео из тик-тока, в блеске, шике — это было приятно. Но от цены вопроса весь блеск в душе осыпался, как ободранная котом мишура.

— Я думаю, — сказала она весело, — мои замшевые ботфорты вполне сгодятся для Турецкой курилки.

Оксана медленно обернулась и вскинула бровь.

— Ты пойдёшь в старом? — притворное удивление маскировало недовольство. Посыл был такой сильный, что и праведника заставил бы усомниться в выборе веры.

Оля держалась.

— Они не старые. В этому году купила. Там отличная металлическая набойка. Идёшь, и все головы за тобой поворачиваются, цок-цок-цок…

— Ты же платье ниже колен хотела. К такому ботильоны нужны, — Оксана повернулась к Кате, ища поддержки. — Верно я говорю? Вот, видишь, и Катя согласна. Не дури, мы подберём тебе шикарные ботильоны. И чтобы щиколотка уже казалась.

Оля раскрыла рот, немое возмущение ухнуло вниз вместе со взглядом — к щиколоткам. Оксана внесла ботильоны в отдельный список.

— Правда, Оль, — Катя примирительно положила руку ей на плечо, — ты не пожалеешь, ботильоны всегда пригодятся.

— Ага, поэтому я твою семенящую походку каждый третий день на парах вижу. Надо же иногда ботильоны выгуливать, а? Ты только лучше в четверг надевай, там по лестнице меньше скакать надо.

Рука с плеча исчезла. Оля была хохотушкой, любила поиздеваться ради шутки, свято веря, что её острый язык был исключительно достоинством, и мечом, и щитом. Она часто перегибала палку. Кате досталось за двоих.

Если бы смартфоны не были столь функциональны, они бы всё равно поработили мир при помощи одной весьма удачной своей черты — пялясь в них с озабоченным видом, весьма легко отгораживаться от происходящего. Нахмурившись, Оксана упорно просматривала пункты, пережидая давление и недовольство. Все делали вид, будто ничего не происходило.

— Радоваться жизни надо, пока можешь, — проговорила она, наконец. Будто в бой ринулась. — Дряблую кожу да расплывшиеся щёки никакие бриллианты не украсят. Не знаю, как вы, а я хочу жить сейчас и быть счастливой сейчас. И если мне для этого нужна новая сумка, то достаньте и положите, пожалуйста. Нет, ждать лучших времён, пятницы или лета, такое не для меня. Увольте.

Мимо девушек проходила парочка других покупательниц — женщин, значительно более зрелых, чем вся компания. Несмотря на музыку, игравшую в торговом центре фоном, они не могли не услышать Оксану — никто не мог, если уж она затевала декламацию. Все ли слова дошли до них, или лишь часть, но от Кати не укрылось выражение глаз, с которым они провожали Оксану. От выражения этого стало вдруг стыдно и страшно, как в школе перед первым своим учителем, когда допустишь ошибку. Было в том взгляде презрительное осуждение и совершенно сбивающая с толку хитреца. Словно они, эти низенькие тётеньки, обвешанные складками многолетнего жира, знали нечто такое, что Кате, Оле и Оксане ещё только предстояло узнать, а узнав — испытать страшный удар.

— Прямо как Айдана, — Катя поморщилась, дёрнула плечами, стряхивая с себя мерзкое впечатление.

— Кто как Айдана? Я?! С чего это?!

— Да не ты, Оксан, тётки те, что мимо проходили. Покосились на… нас, знаешь, с точно таким выражением, как Айдана иногда. Хочется такой взгляд им обратно в морду бросить. Я вот думаю, вы не замечали, что некоторые свои эмоции так выпячивают, особенно отрицательные, что от этого противно становится? Нет, не было? Вот просто ходят и как бы гадят кругом, чвак, чвак, недовольством, злобой, чванством. Или истерикой там, смущением своим. Стеснительные такие есть, что три слова не выдавят, блеют и тут же в distress…

— А что они делать должны? — рассмеялась Ольга, — Ходить и улыбаться, чтобы тебе было хорошо?

— Ты утрируешь, — Катя насупилась. — Никто никому ничего не должен, это непреложная истина. Но общество же так и работает, что те, кто сильно мешают, идут… за забор. Нужно же ответственность понимать. Ты вот села, например, разрыдалась, а вокруг тебя людям бегать, выяснять, в чувства приводить. Подбадривать, опять же. Силы тратить. Или в маршрутке, заходит один такой мерзкий тип зайцем, уже пьяный, едет гордо без денег, а когда кондуктор на весь салон деньги у него запрашивает, не у него даже лично, а вообще, у вошедших, так этот наглый алкоголик ещё и материться начинает. Ага, говорит, да пошёл ты туда-и-туда, да заткнись… И всем настроение портит, агрессию распространяет.

Оля, проходя мимо особенно яркой витрины, рассматривала в отражении свои ноги.

— И что же его никто из маршрутки не выкинет, такого наглого? — отозвалась она на эффектную Катину паузу.

— Потому что люди по природе не агрессивные, конформисты в большинстве.

— Зассали, короче, — подвела Оксана. В её сочинениях последние предложение всегда было коротким. — Ты к чему всё это начала?

— К тому, пояснила Ольга, — что её, как и всех, бесит Айдана, потому что Айдана свои эмоции всем прямо показывает. А иной раз ещё и правду в лицо скажет.

— Ты ещё скажи, что честно, — Катя в раздражении начала поправлять волосы. Нервничая, она всегда закладывала за уши короткие выбивавшиеся пряди зря обстриженной когда-то чёлки. — Она себя вообще не ограничивает. Это попросту неприлично. Ещё зевала бы на скучных парах. Это не честность и не правда, это мудачество.

Оксана и Оля дружно расхохотались.

— Такое стоит и записать!

— Пожалуй, что да! Есть разница между честностью и мудачеством!

— К вашим услугам, — Катя смущённо улыбалась, глядя на запрокинутые в смехе головы подруг. — Вот появится Айдана на Турецкой курилке, вы ещё этот разговор вспомните.

Оксана и Оля скептически переглянулись. Айдана редко участвовала в сборищах подобного рода, даже если её особенно приглашали. Шансы столкнуться с ней в Турецкой курилке были весьма невелики. Обратно-пропорциональны частоте встреч с ней на лекциях.

— Ой, давайте не будем о грустном, — Оксана взяла подруг под руки, точно кордебалет. — Сосредоточьтесь лучше на обуви. Список пока ещё длинный.

Упрощая и будто нарочно не позволяя человеку оторваться от звериного царства, фольклор даёт собраниям людей яркие, характерные названия: злобные мальчишки гуляют сворами, женщины бегают за кавалером табунами, избиратели слушаются, как стадо, а девушки держатся стайками — очевидно, птиц. И только одиночки остаются просто одиночками, что рыба, что волк, что человек. Оксана, Оля и Катя кружили по торговому центру важными сороками. Они переходили из бутика в бутик, степенно оглядывали товар. Что-то трогали, снимая с полки, что-то вертели в руках, показывали друг другу, сопровождая модель широким спектром мимики. Одно выражение означало «смотри, как дорого», другое — «ха, что за убожество». И соглашались друг с другом, обязательно соглашались.

— Настоящие трагедии прячутся в повседневных вещах, — говорила Ольга. — Ты подумай, кто-то же деньги вложил, чтобы это в коробки сложить и перевезти через границу.

Катя устала от процесса ещё на стадии обсуждения списка, но шоппинг она воспринимала как необходимое зло, поэтому страдала стоически. В ней теплилась неугасающая надежда найти однажды вещь, которая смогла бы раскрыть и выразить всю уникальность её, Кати, натуры. Если Оксана подходила к выбору деловито — будто яблоки перебирала, на ощупь, на вес, на мягкость, — и знала цель, то Катя вышагивала по бутикам осторожно, как маленькая девочка в гостях. Взять, к примеру, эти славные ботиночки, весьма напоминающие стиль преппи. Катя видела сотни фотографий с подобными ботиночками, и каталог в её голове услужливо подкидывал гармонирующие части: плотные тёмные колготки, твидовый пиджак, юбку в клетку, вязаный жакет. Рука сама тянулась к обуви. Кате нравились аккуратные линии и явно лёгкая подошва… Но спустя секунду ноготки царапали воздух, и Катя отходила от полки, словно утренний прилив. Не было у неё жилета и пиджака нужного цвета, она в принципе понятия не имела, какой цвет был бы уместен, за исключением комбинации из запомнившегося фото, и уж тем более не могла она судить, был ли ей к лицу этот преппи-стиль. Если Катя и страдала от чего-то в её стабильной, упорядоченной жизни, так это было полное непонимание собственного стиля.

«В мире, переполненном людьми, где, будто кильки в банке, плавают миллиарды однообразных, заурядных, невыразительных лиц…, — выводила Катя в бумажном дневнике, — в таком мире сущее проклятие не быть особенным». Ровные, почти печатные буквы отличницы красиво чернели на персиковой бумаге. У Кати было пять чёрных гелевых ручек со стержнем в пять десятых миллиметра, специально для дневника. Дневник, с золотым ребром и рисунком бабочки на обложке, она выбирала сама. Он месяцами лежал в ящике за ненадобностью, вопиюще неуместный в их простенькой, по средствам обставленной квартире. Такими же неуместными были гирлянды, круглый год висевшие под потолком, и плед под медвежью шкуру. Катя постоянно чувствовала, что что-то было неправильно, чтобы было не так в её комнате и в её жизни, но никогда не открывала глаза достаточно широко, чтобы это увидеть.

— Вот эти попробуй, — Оксана протянула Кате лёгкие, едва ли утеплённые сапожки на шпильке. — Очень утончённые, как раз под тебя модель.

— Слушай, точно, — протянула Катя; сапожки появились будто из ниоткуда и были так же сказочно хороши. — Ты же сокровище, как ты это делаешь…

— Ага, глаз-алмаз, и вообще вся из золота… — Оксана по-доброму подмигнула, властным движением подозвала консультанта.

Это называлось лёгкой продажей. Парню-консультанту и рот открывать не нужно было. Оля и Оксана, заставив Катю продефилировать на шпильках от угла до угла бутика, моментально убедили её в её собственном изяществе и хрупкости. Катя старалась не запнуться, ступая, как учили, с пятки на носок, и не хмуриться. Сапоги были впритык, замша лоснилась. Из зеркала медленно исчезала неуверенная, неказистая Катя, её не до конца исправленная сутулость. «Изящная девушка» — так называлось Катино новое отражение.

С возрастом обманываться сложнее, но в юности эта способность в самом расцвете. Интересно, что, когда мы верим во что-то, реальность на короткое время предстаёт перед нами в ореоле нашей иллюзии, прячет правду в мерцающем мираже придуманного. Боль от рассеивания иллюзии в юности тоже острее. Дело привычки.

— Оплачивать будете картой или наличными?

Вкладывая чек в пакет с коробкой, консультант скрестил пальцы на то, чтобы чек потерялся. Магия дружеских похвал никогда не переселялась из торговых центров в домашние зеркала, и тогда товар от возврата могли удержать лишь лень и отсутствие фискального чека. По тому, как Катя отсчитывала наличные, очевидно стало, что она знала цену деньгам и не поленилась бы вернуться.

— Хорошего вам дня.

Когда-то экономику продвигали сезоны. Большинство людей, относивших себя к среднему классу, или пребываюших в том состоянии, когда думают о хлебе насущном, а не о месте в обществе, вспоминали о торговых домах и рынках лишь при смене погоды. Пара осенних сапог укладывалась в коробку и на их место выставлялась пара зимних. Летние сандалии сдавали позиции школьным туфлям, а прошлогодние тесные, драные или застиранные джинсы отправлялись в категорию “для гаража”, уступая место новой паре. Бережливые или бездетные позволяли себе новый шарф. С тех пор многое изменилось. Теперь уже экономика двигала всё вокруг. Двигала детей тех людей, которые носили когда-то остроносые туфли: при помощи трендов, праздничных распродаж, кредитами и кажущейся лёгкостью бесконтактной оплаты. Найти источник идеи о том, что к каждому застолью положено новое платье, было невозможно. Да и зачем, если покупки оказались не самым разрушительным способом заглушить депрессию?

— А как ты узнала про эту Турецкую курилку? — Оля нетерпеливо барабанила длинными акриловыми ногтями по перилам эскалатора. — В смысле, а не переборщим ли мы с аутфитом, если придём при всём параде? Я себе цену знаю. Если там какое-нибудь захолустное «не кафе», я хлопну дверью.

Эскалатор медленно катил к стеклянному потолку. Металлические ступени щерились грязными зубьями и с середины будто бы скользили быстрее в пропитанном маслянистым, бургерным запахом воздухе.

— Оля, — сказала Оксана строго, — ты хочешь меня обидеть? Я всё проверила. Это отличный ресторан. Они пытаются разнообразить свою программу, завлечь клиентов… Раз в месяц у них Винный покер, для дегустации. Турецкую курилку они, поговаривают, придумали для своего шеф-повара, и заодно чтобы привлечь интересную тусовку. Условия там как раз такие, что есть возможность познакомиться с интересными людьми. Я думаю, это зарождение культуры клубов в нашем городе. А ты мне про «некафе».

Катя крепче сжала пальцы на ручках бумажного пакета, заправила прядь волос за ухо — дважды.

— Серый не против, что ты на такое мероприятие без него собралась? — спросила она, будто бы дразня, но дёрнувшаяся слабая улыбка выдала её собственные опасения.

Оксана не обратила внимания.

— У нас отношения построены на уважении и доверии, — сказала она с достоинством.

Дробь ногтей по перилам усилилась. Запах картошки-фри застревал у Ольги в глотке.

— Оксана, ты цитируешь инстаграмных психологов.

— Мы просто два здоровых человека!

Во всяком случае, Оксана хотела, чтобы так было, и сомнения в том, что любимый разделял её мечты, Оксану не посещали.

— К тому же, я всегда могу отшить человека, если он слишком навязчив, — добавила она. — Никто не говорил, что беседы на разные темы с незнакомыми людьми должны непременно вести в постель, и будто кто-то этого ожидает. Поупражняемся в социализации и толерантности.

— После Тиндера, — проворчала Оля, — я не питаю никаких иллюзий по поводу того, кто и чего от меня ожидает.

Девушки, как одна, гадливо поморщились, вспоминая однабокость, лицемерие и бесперспективность приложений для знакомств. Чего ожидать от “Турецкой Курилки” они не представляли, но она будоражила их воображение, словно сказочный бал. Красивые наряды, походка от бедра, мужчины оборачиваются вслед, они пьют коктейли, им весело и легко…

Фудкорт был заполнен. Дети бесились на аттракционах, родители приканчивали недоеденные ими угощения. Подростки перемигивались из-за бутылок с колой, изредка показывая друг другу что-то на экранах мобильников. Пометавшись, девушки с трудом отбили себе столик, за которым нашлось место троим людям и горе пакетов, после чего ещё пять минут ждали, пока официантка — их ровесница, — смахнёт крошки и примет заказ. План был отработанный: по молочному коктейлю и гонконгской вафле.

Табло противное визжало, уведомляя о готовности заказов.

Пока ожидали, успели показать друг другу все закладки из соц-сетей и смешные видео, которые отсылали на второй аккаунт, в приватную, так сказать, коллекцию. Оксана в запой рассказывала, каким шикарным должен быть медовый месяц в Доминикане. Прокручивала она ленту голыми, не окольцованными пальцами. Видео, снятые профессиональными туристами на последний iPhone, действительно, выглядели шикарно. Будто ожившая мечта. Не менее сказочным был стиль жизни студенток, уехавших по обмену в Лондон. Катя ставила сердечки их постам с садомазохистким упорством, будто её родители тоже вот-вот должны были стать почти олигархами и радостно спонсировать её новую красивую жизнь. Оля, спрятав нос в нескольких слоях шарфа, покоряла новые высоты иронии, но всё же не могла устоять перед видео с котами-сфинксами. Ей эта порода казалось совершенством, совмещавшим в себе все прелести кошачьего характера с предельно дьявольской красотой. Дьявольской в самом тёмном смысле. При первой же возможности Оля собиралась завести себе такого и, может быть, даже разводить. Продать один помёт, и вот тебе билет в Доминикану.

Будущее было впереди и оно обещало.

Завизжавшее табло с их именами прервало разговор.

— Оля, — мягко протянула Катя, когда они окружили стойку с готовыми заказами, — ты забыла про трубочки.

Взбитые сливки на молочном коктейле были посыпаны цветными шариками, зачем-то блестевшими, будто остренькие стразы делали хоть что-то более аппетитным. Оля помнила, что они твёрдые и безвкусные, ненужный комок сахара. Гонконгская вафля, ещё тёплая, подтекала карамельным сиропом. Её подавали с пластиковой вилкой и ножом, на тарелке, сделанной будто из пенопласта, такого, который крошится, пока достаёшь новенький телевизор из коробки. Рядом, на тонкой салфетке с логотипом, лежали две чёрные длинные трубочки — к коктейлю.

— Мы же договаривались, помнишь, — Катя двумя пальцами взяла трубочки и протянула обратно сотруднице фудкорта, полукруглым, манерным жестом, словно вырванным кадром. — Делай, что можешь, и когда-нибудь глобальное потепление будет остановлено.

У касс запах картошки-фри и ещё чего-то такого, непередаваемого, как отработанное масло для жарки, прочти пригоревшее тесто, был особенно сильным. Оля терпела его на эскалаторе, терпела за столиком, терпела вместе с раздражением и ненужными тратами, ведь, чтобы жить и наслаждаться, приходится иногда терпеть. Но это был предел. Её тело, — всё внутри, снизу вверх, — содрогнулось в жутком позыве. Поднос хлопнул о стойку, подскочили нож и вилка. Зажимая рот, Оля унеслась прочь, к белым табличкам «WC».

Иногда везение выражается в том, сумел ли ты сдержаться и не блевануть на глазах у кучи народу. Иногда — в простой защёлке на дверце, с которой не приходится возиться. При такой низкой планке, Оля была страшно удачливой. Защёлка, металлическая на лёгкой пластиковой дверце, отгородила серую каморку от суетливых торговых залов. С той стороны металась Оксана, поставившая на уши всех, до кого добралась. Коктейли и вафли были забыты, пакеты кое-как скинуты у раковины в углу. Оксана скреблась в дверь кабинки и каким-то не своим голосом, матерински-тёплым, пыталась понять, всё ли у Оли было в порядке. Катя изредка поддакивала и теребила ручки тканевой аптечки, которой администрация отбилась от Оксаны. Входили и выходили другие посетительницы, косились на Оксану, на кабинку, но предпочитали не вмешиваться.

Катя подмечала их наряды — и продуманные, и откровенно безвкусные, — и с особым чувством, которое более искренний с собой человек признал бы завистью, восхищалась мягкостью меха некоторых шуб. Подумать только, шуба в ноябре… сразу припомнилось, что развитые страны в ответе за девяносто процентов причин климатического кризиса, но что большие потери от его последствий несут бедные страны, утопавшие в ливневых паводках, или голодавшие из-за засухи. А богатые выдают им кредиты на восстановление зачахшей в младенчестве экономики. На онлайн-прилавках в США и Франции стоят «экологически чистые» товары, вся их чистота выражается в замене одного материала другим при той же выработке вредных веществ во время производства, но это не мешает на сорок процентов задирать ценник. Катя училась и подрабатывала три раза в неделю репетиторством, чтобы и у неё была кружка возьми-кофе-с-собой, не брала трубочки и тешила себя надеждой, что сортировка домашнего мусора увеличивает её вклад в чистоту города. А кто-то ходил перед ней в шубе стоимостью в два гранта на её обучение и без угрызений совести выбрасывал жирный бумажный пакет KFC на тротуар.

— Олечка, ну, открой, ну, пожалуйста, мы же помочь хотим. Или ты не можешь? Ты только скажи, хоть слово, скажи «не могу», и мы дверь с петель снимем…

«Будто кошка с того мема, на бортике ванны», — дивилась Катя, смотря на Оксану и не особо вслушиваясь в её слова. Хотя стоило бы, потому что Оксана вполне могла вынести дверь. Контрастом к неадекватному применению любой силы, эту минуту она слишком живо напоминала обеспокоенную, места себе не находившую кошку-мать. «А я кто же?», — Катя посмотрела на своё отражение в забрызганном туалетном зеркале. Раскрытые, но всё равно азиатские глаза, как у всей корейской половины родственников, чёрный прямой волос, и фигура какая-то длинная, вся сутулая.

— Оля, ну, ты как? — продолжало отскакивать от белой холодной плитки.

У Оли ничего не было в порядке. Тошнота, мучившая её, была не из тех, что приносят облегчение. Олю просто сжимало, раз за разом, выкручивало спазмом, а после тело прошибали дрожь и пот. Она сидела на полу, а ноги всё равно мелко трусились, и хотелось сползти ещё ниже, в холод и забытьё. Ко всему прочему, рвота и желчь воняли невыносимо, а у Оли не было сил дотянуться и нажать слив. При всём при этом, выходить она не хотела. У Оли ничего не было в порядке. Она начинала бояться. Кажется, что и тошнота поднималась в ней уже более из-за ужаса, нежели по другим причинам. Но пока Оля сидела в закрытой кабинке туалета, хлипкая дверь отделяла её от вопросов. Только начав отвечать на вопросы, Оле в полной мере пришлось бы признать, самой себе в том числе, всю скверность своего положения.

Как только ты признаёшь проблему, с ней нужно что-то делать. Предпринимать шаги, смиряться или просить помощи. Оля разглядывала стыки кафеля на полу, свои, чужими казавшиеся руки и гадала. Если закрыть глаза, может, всё это исчезнет?

Глаза закрылись. Обморок.

-2-

Настоящая жизнь, в отличие от профессионально смонтированных кинокадров, состоит из сотни повторяющихся сюжетов, весьма далёких от идеи “осознанности” йогов, и не особо вдохновляющих, какой саундтрек ни поставь. Изо дня в день мы делаем одни и те же скучные вещи, тратим до семидесяти процентов нашего времени, сжигаем минуты и не видим отдачи. Когда люди жгут бензин, они хотя бы чувствуют скорость и глобальное потепление.

Студенты, свеже-выпавшие из весёлого гнезда детства, когда дни так насыщены впечатлениями, что кажутся годами заморского плавания, переживают рыхлость рутины особенно трудно.

Аяжан быстро перебирала ногами, спускаясь по лестнице в холл. Приходилось лавировать между сокурсниками, которые не торопились и имели раздражающую привычку встать на две-три ступеньки и оживлённо переговариваться о своих планах и впечатлениях. Пока язык молотил, ни у кого не хватало мозговых мощностей заметить, что они блокировали путь. Естественная социальная среда лучше всего учит тебя быть пассивно-агрессивным. В холле студенческая братия кишела, как стая саранчи. Похватав куртки, они искали место одеться и собраться в дорогу; забрать вещи из гардероба было лишь разминкой перед настоящей битвой за место в автобусе, хотя бы стоячее. Гомон поднимался до самой стеклянной люстры, и Аяжан едва слышала Тима, который вился за ней хвостом аж от лекционного зала.

— На воздух, срочно, — приговаривал он, характерно усмехаясь правой половиной рта. — Я думал, реально за партой усну. Хорошо хоть лбом об столешницу не ударился.

— Угу, — Аяжан щёлкала по буквам на экране смартфона, изредка поднимая глаза. — Канатовна ужасно нудно диктует.

— Именно, диктует! Лекцию нужно рассказывать, как историю. Чтобы завязка, климакс и развязка были, чтобы я заслушался! А Канатовна ещё и гнусавит. У неё на презентациях только графики, был бы текст — пофоткали бы да и пошли себе. Смысл слушать нудятину, которую я за пятнадцать минут сам прочесть могу. Лишний раз убедиться, что она свои лекции наизусть знает? За десять лет и я бы выучил. Короче, я такое конспектировать отказываюсь, — Тимина ухмылочка как бы давала сигнал собеседнику, что можно было смеяться, что он был дружелюбен и шутил. — Вообще, что за дыра, если профессура не может подать собственный предмет.

— Ага, — Аяжан локтем отодвинула свёрнутую в трубочку тетрадку, которой Тим потрясал едва ли не перед её лицом. Из тетрадки торчала ручка. Всё это, в свою очередь, обычно торчало у Тима из заднего кармана джинсов и составляло весь его канцелярский инвентарь.

«Серьёзно?! Пойдёшь всё-таки?» — сообщение из окна набора перекочевало в отправленные. «Айдана печатает…» гласил курсив в углу экрана.

С торжественным триньканьем вспыхнул ответ: «Да, решила, что сожалеть лучше о сделанном, чем о несделанном. Если не понравится, всегда могу уйти».

Аяжан улыбнулась и ответила: «Выпусти книжку по философии».

«2000 лет назад уже всё опубликовали. Плагиатить плохо».

С Айданой было трудно, как и с любым закрытым человеком, но её чувство юмора Аяжан обожала. Постоянно приходилось догонять, но с каким удовольствием.

— Вот и замечательно, — пробормотала Аяжан и забросила телефон в сумку.

— А я о чём! — подхватил Тим. Девушка сконфуженно покосилась на него, точно случайно задела говорящую игрушку племяшки. Молодой человек всё это время продолжал ей о чём-то вещать. — Посвящение в студенты каждую пятницу. По морозу особо не нагуляешься, но мы нашли место, где хоть до пяти утра сиди. И досидели, кстати! На прошлой неделе. Личный рекорд! Прикинь, две бутылки на всех не хватило, ещё Джека взяли. Правда, разочаровал он меня, пойло то ещё, а раскручивают-то как. Пагубная сила рекламы, видать. Но девчонки с соком и апельсином мешали, им, вроде, ничего было… В общем, весело у нас.

Аяжан сгребла свой пуховик в охапку и пошла к скамейкам.

— Чего зенками моргаем, уважаемый студент? — ласково спросила гардеробщица, приятная бабушка двух оболтусов. — Номерок давай.

Тим, выворачивая шею вслед девушке, подчинился. Его намёки на Аяжан ожидаемого эффекта не оказывали. Все крючки, заброшенные для начала беседы, грустно болтались в иле. Не интересовали Аяжан, кажется, ни гулянки, ни клубы, ни весёлая компания. Трудно было поверить, что она, такая своевольная, не любила покутить, не умела расслабляться. Тим натягивал куртку и отчаянно перебил в уме, чем бы ещё Аяжан можно было завлечь. Рука застряла в рукаве — напоролась на затор в виде шапки. Он замешкался, зачем-то стал пихать сильнее, вместо того, чтобы вытянуть шапку наружу. Аяжан же, точно лань в саванне, уже окружали другие хищники.

— Аяжан, солнце моё и мои звёзды, сфоткаешь лекцию, а? — просила парочка одногруппниц.

— Могу, — Аяжан пожала плечами. Ей, в самом деле, текста было не жалко. — А вы что, не писали?

— Писали, но я засыпать на пятнадцатой минуте начала. Каракули такие, ни черта не разберу.

— А на рубежке без конспектов никак. Канатовна тесты без ответов даёт, ты же знаешь.

— Ого, — Тимур победно вклинился в круг студенток, — так это и мне, значит, фотки нужны!

— Я в группу отправлю, — пообещала Аяжан и бодрым галопом понеслась прочь.

В университете у неё часто возникало ощущение, будто окружающие так и норовили оторвать от неё кусок. Было в этом что-то насильственное и распаляющее раздражение в груди. Почти истерику. Быть нужным — это удовольствие не для всех, особенно если нуждаются в тебе, как в инструменте, как в средстве, а не за твоё душевное тепло.

Знакомое Тимино блеяние ещё преследовало Аяжан по мёрзлому асфальту, но было таким же бессмысленным, как какой-нибудь татарский или греческий. В отличие от Тима, думавшего, что он полагается на авось и достаточно лих, чтобы выплыть из универа с дипломом при минимуме усилий, Аяжан знала, что он был, по сути, уже труп в стремительной реке. Не далее чем накануне, сдавая журнал куратору, на кафедре она видела заведующую, составлявшую с лаборантом заявление на отчисление студентов. Форма для обращения к учебно-методическому совету была стандартная, а вот список они с лаборантом обсуждали вслух, боясь кого-нибудь упустить. Тим, протиравший штаны лишь на части пар и носивший одну тетрадь, тоже был в списке, первым. Аяжан никому не сказала. Тим, абсолютная её противоположность, ей не нравился, был «чужим»; предупреди она его, Тим стал бы суетиться, просить, пересдавать, мотать нервы преподам и отличникам, и — главное, — умудрился бы зацепиться живыми пальчиками на потоке ещё на полгода. «Пусть тонет», как бы решила Аяжан, никогда осознанно не формируя эту равнодушную, лишённую жалости мысль.

Было далеко за полдень. Пальцы мёрзли, едва гнулись. Грязные лоскуты облаков неслись по небу, как это бывает в Ешкайтау только осенью; стремительно, в три слоя и с редкими солнечными всполохами, радовавшими усталую душу. Так же стремительно появлялась и исчезала тень у Аяжан под ногами. Тень была тонкой, вытянутой и плавной, чем не на много преувеличивала природу самой Аяжан, которая занималась танцами столько, сколько себя помнила. У неё была особая осанка профессиональной бальной танцовщицы. Когда она поднималась с места, жестикулировала, тянулась за чем-то, поворачивалась, все движения её будто были эхом какого-то танца. Она знала, что зачаровывала, и не без гордости подмечала, что у её собственных учениц редко проявлялась та же отменная плавность и выдержанность движений. Аяжан, даже наливая чай, отводила локоть, как в танце.

За это, собственно, Аяжан и прощали средний балл. Она была педантом и трудягой, но если предмет требовал усилий больше, чем она могла выделить из остатков после репетиций и уроков в студии, то она «отпускала». Аяжан была в первую очередь танцовщицей, и цвет диплома и баллы в транскрипте ей были не важны. Большая часть преподавателей видели в этом должную рациональность, а не пренебрежение или бунт. Впрочем, неадекватных тоже хватало.

Сев в автобус, Аяжан немедленно полезла в календарь на смартфоне. Какой-то студент был столь мил и наивен, что немедленно уступил ей место. Аяжан часто замечала, что её «тонкость и звонкость» вызывала у парней желание о ней позаботиться. Свиданий в календаре, правда, не было. Впереди маячили три дня государственных праздников и выходных, и Аяжан уже намерена была отдать их на заклание светлому будущему — она хотела уехать в Турцию на три летних месяца, чтобы поработать там по контракту в клубе. Для этого ей нужно было отложить деньги, чтобы оформить документы, обеспечить финансовую безопасность на первое время, а также билеты на самолёт. Ещё подростком ей вбили в голову, что кредит или долг делает положение человека, тем более человека женского пола, крайне уязвимым. Они с Витей, её партнёром, уже договорились о восьми выступлениях в разных ресторанах города. Выручки должно было хватить на часть расходов, и у Аяжан были большие планы на новогодние праздники. Получалось, что завтрашний поход в ресторан был последним её «светским» выходным.

Регистрация на «Турецкую Курилку» была сиюминутным капризом. Стихийно захотелось глотка воздуха, захотелось вырваться из своей клетки, ограничений и жертв. Айжан намеревалась запомнить вечер надолго, чтобы смаковать послевкусие в самые загнанные, тяжёлые дни.

Бабушка Аяжан, одобрительно кивая, всё же замечала иногда, что «современные дети слишком уж хотят зарабатывать», чем вызывала у Аяжан усмешку. Не зарабатывать хотели современные дети, а тратить. Они с пяти лет денно и нощно жрали тонны видео об элитных туристических направлениях, шикарных домах, сумках, подходивших под туфли, отельных номерах, распаковке техники из онлайн магазинов, уникальных проектах и букетах из пятидесяти роз, которые присылают просто из любви (за цену, равную половине папиной зарплаты). Картина мира после такого уже никогда не вернётся к манере Рафаэля или Микеланджело. Альтернативой безудержному трендовому потреблению был принцип «лучше меньше, да лучше», что по деньгам выходило в ту же сумму, просто вместо четырёх свитеров предлагался один, но из чистого кашемира. Для такой жизни, бабуля, большей части молодых граждан нашего государства приходится рабски обменивать юность на деньги. Курс всегда невыгоден.

Аяжан хотя бы делала то, что действительно составляло страсть её жизни — танцевала. Все её проблемы сводились к простому треугольнику: время, деньги и возможности.

Автобус — из новых, тёплый, китайского производства и казахстанской сборки, — неторопливо бежал по маршруту. По краям дороги мелькали уродливо обстриженные карагачи и тополя. Эти деревья уже не первый десяток лет обрубали и спиливали на манер декоративных клёна, ивы или рябины, что совершенно противно было их природе. Летом богатые зелёные кроны кое-как скрывали уродство ствола, но к ноябрю трагическая вереница деревьев стояла вдоль дорог, словно рота изгнанных из страшной сказки монстров. На уродливом пеньке метра с два в высоту во все стороны торчали гнутые острые ветки, которые топорщились в небо такими же кривыми сучьями. Ветки спиливали минимум раз в год, и остатки их сучьев и пеньков, замазанных издевательской зелёной паклей, казались укоряющими заплатами на раненном сердце.

Солнце пронзило кривую сердцевину крон, полоснуло по автобусу, и сзади послышалось:

— Смотрю на эти деревья и думаю… ведь это же мы.

Аяжан замерла. Возникло странное ощущение, как будто её мозг перестал вдруг взаимодействовать с информацией, воспринимаемой глазами; она забыла про календарь, строчки текста, значения слов, и вся обратилась в слух. Странное дело: неподвижная, она как будто душой своей круто обернулась к тому, кто сидел позади её и сказал «мы такие же, как эти покорёженные деревья».

— Мы с тобой? — уточнил второй голос, левее.

— Нет. Я скорее имеют в виду наше поколение. Не всех, но многих. Мы родились по природе своей одними людьми, а из нас родители, близкие, учителя, да все подряд, пытаются сделать что-то другое. И пока могут, а они имеют такую возможность, потому что взрослые сильнее детей, они ломают все наши естественные желания, топчут, требуют соответствовать их шаблону. Детские души наивны и восприимчивы, особенно к родителю. И беззащитны, — звук, будто бы усмешка, тоскливо потонул в объявлении остановки. Из динамиков вежливо повторили название на двух языках. — Повезло детям всяких там раздолбаев и алкоголиков. Они как могут, так и пробиваются, родителям плевать, и человек остаётся человеком, а не пеньком определённой формы с условно приемлемым качеством.

Аяжан пошарила глазами по салону. Автобус, если сосредоточиться только на нём и на том, что внутри, превращается в забавную тонкостенную коробочку на колёсиках. Эта коробочка степенно катилась по послеполуденному городу, до смешного набитая студентами в модных пуховиках преимущественно серо-бежевой гаммы. Только в стекле, отделявшем пассажирские сидения от двери в середине автобуса, можно было смутно разглядеть отражение салона. Аяжан увидела себя — значительно более красивую за нечёткостью деталей, — а приглядевшись, и тех, кто сидел позади неё. Их было двое, девушка у окна и парень слева от неё. Последний оказался выше и крепче, чем представляла себе Аяжан, слыша его голос. Это несоответствие удивило её больше, чем густая копна зелёных волос на его непокрытой голове.

— Алиса, — заговорил парень, и Аяжан различила в отражении, как он покосился на подругу высоко вскидывая брови, — ты бы так словами не бросалась. Очень многие дети алкоголиков тебе за «везение» кулаком-то кишку через рот вытянут.

— Пф, да если так и есть, — девушка продолжала смотреть в окно. — Люди всё деньгам завидуют, айфону, парочкам за витриной в кафе. Я думаю, только свободе имеет смысл завидовать. Свободу иметь — это везение.

— Свобода и ненужность это тоже вещи разные… А вот зависть и хотение, по сути, одно и то же. По мне, так ты можешь хотеть чего угодно, пока это тебя к жизни мотивирует.

— Чего угодно? — поддела девушка, Алиса, как-то особенно играя естественной хрипотцой в голосе.

Конец ознакомительного фрагмента.