Я пою, а значит, я живу

Таисия Алексеева, 2022

Александр Иванович Алексеев – Заслуженный артист, бас широкого диапазона. Спел почти весь басовый оперный зарубежный и русский репертуар. Второй, после А. Ведерникова, исполнявший под открытым небом с симфоническим оркестром. Работал более 45 лет в Орловской филармонии, с гастролями объездил всю Европу, Советский Союз и Россию. Его творческий опыт будет интересен как профессионалам, так и широкому кругу читателей.В работе над книгой особенную благодарность выражаю консультанту, театроведу, члену Союза журналистов, члену Союза театральных деятелей, а по совместительству супруге Александра Ивановича и моей бабушке – Алексеевой Тамаре. Фото, представленные в книге – из архива семьи Алексеевых, а также из архива фотохудожника Леонида Михайловича Тучнина. Портрет А.И. Алексеева (на обложке) – художник Андрей Ильич Курнаков, Народный художник СССР.

Поступление в консерваторию.

Поступление в консерваторию — уникальный случай, о котором я могу рассказывать очень долго, хотя это произошло в течение двух с половиной часов.

Как сейчас помню, в начале июня 1964 года ведущие хоровые коллективы Орла, в том числе и хоровая капелла, были приглашены в Москву с концертами. Коллектив сформировался огромный, мы поехали на трех автобусах, возглавляли культурную делегацию руководители области и города. По дороге в Москву Володя Пикуль мне сказал: «Ты обязательно зайди в консерваторию. С таким голосом тебя обязательно возьмут. Только сразу иди к заведующему кафедрой вокального отделения Гуго Ионатановичу Тицу». И Женя Петров его совет поддержал. Мы друг друга звали на «ты» за стенами училища. Как я говорил, они общались со мной на равных. Петров замечательный был человек, великолепный вокалист. Жаль, что, как и многих талантливых русских людей, водка его сгубила. А Пикуль в последствии стал достаточно известным композитором, его судьба сложилась. А в это время в капелле пела девушка Галя Ющенко, выпускница музыкального училища по классу вокала у Петрова. Она мне предложила пойти вместе в консерваторию. Москвы-то я совсем не знал. Итак, мы отработали концерты, до отъезда в Орёл оставалось часа три, и всем участникам разрешили погулять по столице. Автобусы ждали нас на Красной Площади.

Мы с Галей договорились встретиться у памятника Чайковскому в 12 часов дня. Я успел к этому времени. Сел и сижу на солнцепеке, жду. А она просто забыла о нашем разговоре и не пришла. Прождав Галю около часа, я подумал: «А чего я сижу, что я сам войти не могу»? Прошу заметить, что в этот момент мне было ровно семнадцать с половиной лет. Но, несмотря на достаточно юный возраст, за моими плечами была достаточно солидная жизненная школа: заводская практика на нескольких предприятиях, работа на заводе «Текмаш». Я был знаком со всем производством. Пел во всех орловских ансамблях и хорах, имел огромный вокальный репертуар. Таким образом, с 1960го по 1964-й год я прошёл такую жизненную школу, которую, вряд ли, юноши проходят сейчас. Бездарно потратив время, в ожидании Ющенко, я подумал, почему бы мне одному не попытать счастья? Вошёл в консерваторию, узнал, где вокальное отделение, увидел вывеску: «Декан факультета Гуго Ионатонович Тиц». Заглядываю в дверь со словами: «Здрасьте! Можно мне к вам?» Вижу, в классе, полном студентов, сидит с абсолютно седой гривой волос, с внушительных размеров носом, горбатый человек. Когда появился фильм «Место встречи изменить нельзя», Горбатый в исполнении Джигарханяна мне напомнил постановку плечей Тица.

Как я потом узнал, это был второй человек после Левитана, входивший в круг ненавистных врагов Гитлера, которого Гитлер приказал при взятии Москвы повесить. Первым — Левитана за дикторскую деятельность и антигитлеровскую пропаганду, вторым — Гуго Тица, за исполнение патриотических песен. По национальности он был чистокровным немцем.

«Чего ты хочешь, молодой человек?» — спросил декан. Отвечаю: «Да, я бы хотел, чтобы вы меня прослушали». Он на меня посмотрел и говорит: «Ну, вы разве не видите табличку на двери, где черным по белому написано, что я принимаю по вторникам и четвергам, а сегодня понедельник, не приёмный день? Сегодня я вас не могу прослушать». Я пытаюсь объяснить: «Вы знаете…» В ответ: «Всё, всё, всё…»

Я даже не смог сказать, что я от Пикуля. А класс на меня с удивлением посмотрел. Одет я был в пиджачок с короткими рукавами. Весь мокрый, как мышь, после длительного сидения на солнцепеке.

Видимо, Гуго Ионатонович сжалился надо мной и посоветовал зайти в класс народной артистки СССР Измайловой. Бедная женщина, бывшая солистка Большого театра, и педагог по вокалу в консерватории, из-за мизерной пенсии в 76 лет, прослушивала по 35 — 40 человек в день будущих или не будущих вокалистов. Но иногда после первых нот говорила: «Спасибо, молодой человек, вы свободны, вы нам не подходите».

В 1964 году из поступающих было 800 претендентов на одно место. Подобного конкурса не было ни в одном институте, это был рекорд. Он, по-моему, держится и по сию пору. Не знаю почему, но все хотят петь. Это уникальное явление. Ни черта не платят теперь. А чтобы достичь высот класса Хворостовского, например, так уехать на Запад надо. Всё равно консерватории забиты претендентами на то, чтобы поступить в консерваторию и научиться петь.

Вхожу в кабинет к Измайловой. «Здравствуйте!»

«Здравствуйте. Представьтесь, пожалуйста, кто вы и чего хотите». Отвечаю, что был сейчас у Гуго Ионатановича Тица и он мне сказал, что вы прослушиваете».

«Что вы поёте»?

Сначала я спел немецкую песню, затем арию Зарастра на немецком языке. Мы с Петровым решили, поскольку Гуго Ионатонович — немец, ему это должно понравиться. Над произношением долго работали. За низкий голос в Орле меня прозвали Робсоном. Поэтому следующим произведением, которое я спел, была песня из репертуара Поля Робсона «Водонос». В памяти осталась до сих пор. Песня — чисто негритянский спиричуэле, обработанная каким-то композитором и переведенная на русский язык во время одного из гастрольных приездов Робсона, коммуниста и лучшего друга СССР, в Москву. Удивляюсь, как его в Америке не посадили? Голос-то у него был мощнейший, нижайший бас. И вот как раз там была такая штука: песня заканчивалась дикой нотой: ми бемоль внизу. После «Водоноса» педагог спросила: «Скажите, сколько вам всё-таки лет?»

Отвечаю: «16 ноября исполнится восемнадцать».

Со словами: «Подождите одну секундочку», педагог вышла из класса и через несколько минут вернулась с Гуго Ионатановичем.

Я немножко опешил: горбатый человек с седой гривой оказался очень высоким, где-то под 1 метр 90 см. Он обратился ко мне: «Ну-ка, спой, что ты пел. Робсона, да»? Я «на бис» повторил этого «Водоноса».

Он на меня посмотрел, посмотрел и говорит: «Да… Лет тебе сколько? Мне сказали восемнадцать. Музыкальную грамоту знаешь»? Я нагло отвечаю: «Знаю».

Спрашивает: «Знаешь, сколько знаков в до мажоре?» Я нагло заявляю: «Конечно, знаю». Он переглядывается с Измайловой и говорит: «А сколько»? Я гордо отвечаю: «Ни одного»!

И слышу: «Молодец! Правильно. Приезжай на экзамены. А кстати, документы ты оформил»?

Отвечаю «Нет».

Войдя в консерваторию, я осмотрелся и увидел человек 60 склонившихся над анкетами. А у меня времени было в обрез, попытайся сказать, что я опаздываю на автобус в Орёл, так никто бы мне и не поверил, без очереди бы не пропустили. Так и пошёл без документов к декану.

Тиц приказал мне выдать анкету. Быстренько её заполнив, возвращаюсь в кабинет Гуго Ионатоновича. Сидит его класс. «Ну что тебе»? (А меня предупредили, что две буквы к отчеству «Ио» он очень не любил по одной простой причине, потому что в порыве злости кто-то его из высшего руководства назвал Гуго, исполняющий обязанности Натановича). Говорю: «Знаете в чем дело, Гуго Натанович, мама-то моя не поверит, что я могу приехать». «А кто твои родители»?

«Мама и отец инвалиды войны. Двое детей ещё моложе меня. И мама просто не даст мне денег на дорогу». «Да? А как зовут твоих родителей?»

«Мама — Александра Савельевна, папа — Иван Фёдорович». «Хорошо».

Берёт лист бумаги и пишет: «Уважаемые Александра Савельевна и Иван Фёдорович! Убедительная просьба: отпустите вашего сына Сашу для поступления в Московскую государственную консерватории. Декан Гуго Тиц». «Спасибо, Гуго Натанович. Я уже на час задержался. Наши, наверное, уже и уехали». «Куда? Кто?»

«Да мы с капеллой тут стоим. Приехали на автобусах, а я уже на час опоздал». «Беги быстрее». Когда я вышел от Тица с этой запиской, полкласса вылетело за мной: «Ну, мужик, ну ты даешь! Ты знаешь, что ты уже студент консерватории?»

Спрашиваю: «Каким образом?»

«Да мы пять лет учимся и впервые видим, что Тиц, написал подобную записку»

Мне надо срочно «лететь» к автобусам. Благо, консерватория с Красной Площадью-то рядышком, только Манеж перебежать. И всё-таки, на час опоздаю. Они уже чуть не уехали. Однако ждут, сидят в автобусах, артисты «водку пьянствуют».

Многим, кто пел в капелла, было лет за тридцать, а я хотя и солист, а всё же «засранец», семнадцатилетний мальчишка.

Что за наглость — заставил себя ждать таких людей. Это же величины: из обкома партии, начальник управления культуры Александр Дмитриевич Сопов. Выбегают из автобусов Сопов, Петросян. Отборный мат несётся по всей Красной Площади. «Что такое, почему опоздал, где ты был»?

Во-первых, никому не пришло в голову, что я элементарно заблудиться мог. Я делюсь с ними радостью, что в консерваторию, почти поступил. Мат затихает, над местом стоянки повисает изумленное: «Как»?! Показываю им записку Тица на официальном бланке. Долгое молчание… И Петросян кричит: «Я ж говорил, я ж говорил!!!»

Сел в автобус, все поздравили, налили кружку, «люменевую», выпили за успех моего дела. Приехали домой. Телефона у нас соответственно не было. Сопов на прощание сказал, когда прийти к нему. Маме с папой показал эту записку. Они обрадовались. Поплакали. Сели и решили: раз такое дело, надо поступать. Они были людьми достаточно умными и образованными. Мама была до войны учителем русского языка. И отпустили меня на учёбу в консерваторию. Сопов дал денег на дорогу, так что первое время я там не бедствовал. Поступил сразу. Кроме специальности пришлось сдавать все экзамены, писать сочинение. Но как потом оказалось, все эти экзамены были сплошной профанацией. Кого не надо, хапали за руку и выгоняли со словами: «Вы здесь не будете учиться». У экзаменаторов был список уже, ранее составленный, кого надо отсеивать, а кого оставить и на списывание внимания не обращать.

Экзамены я сдал легко. Помогли знания, полученные в школе (я достаточно хорошо учился), беседы с моими первыми учителями в музыкальном училище и моя способность схватывать всё на лету. Ну, а дальше началась проза учёбы…

Нашу консерваторию, да и, скорее всего, все остальные ВУЗы искусств тоже в полушутку — в полусерьёз называли физкультурно-политическими ВУЗами с музыкальным уклоном. Потому что за «неуд» по физкультуре лишали стипендии. Это абсолютно серьёзно. Тебе могли простить незнание каких-то других предметов, но с физкультурой был напряг дикий. Начав в интернате заниматься стрельбой и лыжами, успешно продолжил эти занятия в консерватории, став одним из лучших биатлонистов среди ВУЗов искусств. Была у нас и неплохая секция биатлонистов. Консерватория — специфическое музыкальное заведение, где нельзя в полной мере заниматься, допустим, баскетболом, волейболом: музыкантам нужно беречь руки и пальцы. Но я до сих пор с удовольствием вспоминаю, как ставший впоследствии знаменитым скрипачом Андрей, или как мы его называли Кеша Корсаков, самозабвенно играл в волейбол, и Бог его миловал, ничего себе не ломал.