Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Т. Л. Лабутина

Как Екатерина II пришла к власти? Какую роль в подготовке дворцового переворота 1762 г. сыграли англичане? Была ли российская императрица английской шпионкой? Чьи интересы она отстаивала в переговорах с британской дипломатией по вопросам пролонгации торгового и оборонительного договоров, а также «вооруженного нейтралитета»? Какой стратегии и тактики в переговорном процессе с Екатериной II и ее ближайшими сподвижниками Н. И. Паниным и Г. А. Потемкиным придерживались послы Великобритании? Каким образом дипломаты совмещали свою профессиональную деятельность с разведывательной? Насколько объективными были их характеристики России и ее политической элиты? Ответы на эти и многие другие вопросы читатели найдут в предлагаемой книге, в основу которой положена секретная переписка послов с главой внешнеполитического ведомства Великобритании. Для историков, преподавателей и студентов гуманитарных вузов, а также всех интересующихся историей российско-британских отношений в правление Екатерины II.

Глава пятая

Союзный договор — «камень преткновения» в переговорах британских и российских дипломатов

Шестидесятые годы XVIII века явились переломным этапом во взаимоотношениях Великобритании и России. Именно в этот период вскрылись те глубокие противоречия между государствами, которые в дальнейшем приведут к резкому обострению их отношений. Одним из сложных в дипломатическом диалоге стран в ту пору стал вопрос о союзном договоре.

Надо заметить, что первые шаги екатерининской дипломатии отличались, по словам известного российского историка В.Н. Виноградова, «осторожностью и сдержанностью»²⁷⁰. Глава внешнеполитического ведомства Н.И. Панин надумал создать для противодействия союзу Бурбонского дома (Франции и Испании) так называемую Северную систему (или Северный аккорд). На взгляд В.Н. Виноградова, эта система представляла собой «нечто аморфное, трудно поддающееся определению, не коалиция, и не союз, а некое согласие жить в мире — в противовес французскому Восточному барьеру, чреватому конфликтами и войной»²⁷¹. К Северной системе предполагалось привлечь Англию, Пруссию, Данию, Швецию, Польшу. Анализируя оценки Северной системы историками, В.Н. Виноградов, отдавая им должное, считал Северный аккорд своего рода «лигой мира». Он подчеркивал, что, несмотря на долю идеализма в замыслах Панина, Северный аккорд явился «провозвестником будущих международных и даже всемирных организаций»²⁷².

В основу Северной системы должен был лечь оборонительный союз с Великобританией. Для этого имелись веские основания. В то время как России требовались субсидии и морская поддержка, британцы испытывали нужду в сухопутных войсках. Кроме того, обе страны были заинтересованы в ослаблении усилившегося влияния Франции на севере Европы — в Швеции, Дании, Польше. После окончания Семилетней войны Великобритания оказалась в сложном положении. А.Б. Соколов отмечал: «Распался союз с Пруссией, которая считала себя обманутой «коварным Альбионом». Главный противник, Людовик XV, заключил «семейный договор» с испанскими Бурбонами. Этот блок поддерживала тогда и Австрия. Великобритания рисковала оказаться в состоянии международной изоляции. Это заставило английское правительство… добиваться восстановления союза с Россией»²⁷³.

Переговоры о союзе России и Англии были начаты, как мы помним, в 1762 г. Однако британские дипломаты — вначале граф Бэкингэмшир, а затем Дж. Макартни не смогли решить эту задачу. Сменившие их на посту Генрих Ширли и Чарльз Кэткарт должны были продолжить начатое дело.

После отъезда из России Макартни заведовать делами английского посольства остался ответственный секретарь Генрих Ширли. Он пробыл в стране недолго, с 1766 по 1767 гг., мало в чем преуспел на ниве дипломатии, и потому, возможно, о нем не осталось информации в справочных изданиях, Словаре национальной биографии, Википедии. Единственное упоминание в отечественной литературе о нем встречаем у С.М. Соловьева²⁷⁴.

Причину неудачи с заключением англо-русского союзного договора предшественниками Ширли усматривал главным образом в негативном отношении Пруссии к России. Он сообщал своему двору о позиции короля Фридриха II: «Я убежден, что он (король — Т.Л.) не входит в виды этого (российского — Т.Л.) двора; что он вовсе не приверженец Северной системы; что одна необходимость (союз Австрии, его естественного врага, с бурбонским домом) может заставить его искать убежища под покровительством России; что если бы он мог действовать открыто с безопасностью для себя, то он немедленно составил бы сильную оппозицию намерениям императрицы; что он с большим неудовольствием смотрит на быстроту, с какой она увеличивает свою власть и значение… Он делает все возможное, чтобы только помешать успеху панинской системы. Нет сомнения, — заключал Ширли, — что с великой досадой увидал бы он союз между нашим королем и императрицей»²⁷⁵.

Государственный секретарь Конвей, изыскивая доводы в пользу заключения договора, советовал Ширли ссылаться на достижения Великобритании. «Беспримерные успехи последней (Семилетней — Т.Л.) войны… поставили Англию на столь высокую степень славы, что зависть наших соседей внушает более опасений, чем противоположное тому чувство, — писал Конвей в депеше 9 октября 1767 г. — Успех нашего оружия является не пустым блеском славы, но источником существенного увеличения могущества и богатства, который доставит нации прочнейшие выгоды». А далее он ссылался и на другие достижения королевства: «Финансы увеличены без всякого отягощения для народа… Наша торговля, от которой так много зависит положение финансов, усиливается почти по всем отраслям»²⁷⁶.

Не забыл госсекретарь упомянуть и о колониальных владениях Великобритании. «Наши колонии, столь многолюдные, богатые и обширные, в последнее время заявили дух такого повиновения к родной стране, и такого искреннего усердия к ее интересам, который ручается нам в их готовности поддержать нас… что даст нам в этой части света могущество… устрашительное для наших соседей. В Ост-Индии наши приобретения во время войны… поражают удивлением даже нас самих и превосходят наши самые далекие ожидания. Доход в 4 млн. ф. стерлингов, собираемый с одной земли и охраняемый военной силой, которой ничто в этой стране не в состоянии противостоять, являет… беспримерное до сих пор соединение силы и богатства. По сравнению с этими цифрами финансы всей Русской империи окажутся не многим значительнее»²⁷⁷.

Особое внимание Конвей обращал на усиление мощи британского флота и армии, достигнутое во многом благодаря деятельности короля Георга III. «Никогда в прежнее время нация не имела стольких средств защищаться от врагов или наступать на них, — писал он. — В настоящую минуту в строю находятся до 20 пехотных полков… Наш сильный флот сохраняется в полном порядке, а увеличение нашей торговли даст нам возможность при первой надобности набрать на него людей в количестве, недоступном для всякого другого королевства»²⁷⁸.

Для Конвея представлялось важным обратить внимание российской стороны на мир и спокойствие, достигнутые в британском обществе, которое поддерживало свое правительство. «Я говорю о единодушной привязанности всех лиц и сословий к настоящему правительству… и их преданности Его королевской особе, — продолжал чиновник. — Различие вероисповедания не влечет за собой никакого дальнейшего различия между гражданами. Партии, возникающие между сильными, ограничиваются их собственной средой и преимущественно проявляются попытками к личному повышению, отнюдь не распространяя вражды или несогласия на народ. И вообще, оказывается, что, несмотря на дерзость писателей и на частное неудовольствие некоторых личностей, вот уже более полвека как Англия не пользовалась таким спокойствием, не нарушаемым никакими опасными раздорами, как… в настоящую минуту»²⁷⁹.

В завершение Конвей переходил к главной цели своего послания. Он советовал Ширли, на что следует особенно обращать внимание российской стороны, аргументируя необходимость заключения союза. «… Очевидно, — писал он, — что… они (Англия и Россия — Т.Л.) никогда не будут иметь повода вмешиваться в дела друг друга, многие обстоятельства побуждают обе державы к тому, чтобы возобновить и упрочить их старинный союз. Взаимная их торговля весьма полезна для Англии и выгодна для России; могущество первой из них на море значительно и может при случае оказать помощь второй; сухопутные же силы России могут… быть равно полезны для Англии, последняя богата деньгами, а первая людьми; таким образом, каждое из этих государств как будто назначено самой природой для пополнения недостатков другого; и в случае, если бы союз их состоялся и получил всеобщую известность, это усилило бы значение каждого из них, дав им в то же время возможность не к завоеваниям от соседей, так как императрица объявила, что это не входит в ее виды, но к беспрепятственному развитию всех мирных отраслей наук и искусств, оставляющих истинное величие и благосостояние народа, и в настоящую минуту, по-видимому, служащих главной целью этой великой и мудрой монархини»²⁸⁰.

Советы Конвея были услышаны. В начале ноября 1766 г. Генри Ширли встретился с Н.И. Паниным. Беседа, естественно, зашла о заключении союза. «Тут, сэр, я воспользовался вашими инструкциями и предоставил нашу страну в надлежащем свете, — сообщал дипломат Конвею. — Заметив, с каким жаром я говорил, Панин улыбнулся, взял меня за руку и сказал: «Я бы мог, если бы захотел, указать вам на такую же картину и с нашей стороны». Затем Панин высказал пожелание завершить столь важное для обоих государств дело, но прибавил, что «осторожность не дозволила ему это исполнить до тех пор, пока условия будут недостаточны для России и принудят его искать других друзей». В заключение беседы Панин дал понять, что не приступит к переговорам до тех пор, пока Великобритания не примет меры для устранения затруднений, препятствовавших заключению союза²⁸¹.

В завершении своего послания Ширли вину за неуступчивость российской стороны вновь возлагал на прусского короля, который, на его взгляд, делает все, чтобы воспрепятствовать успеху англичан в российском государстве. «Он (Фридрих II — Т.Л.) не только вредит нашим делам в России, но с помощью различных интриг старается нарушить спокойствие Польши и Дании», заключал дипломат²⁸².

Однако серьезным препятствием в деле заключения союзного договора становилась не только и не столько позиция Фридриха II, как осложнившиеся в ту пору отношения России с Польшей и Турцией. Для обеспечения безопасности северо-западных границ империи Екатерина II в начале 1760-х годов начала изыскивать способы для оказания российского влияния в Польше. После кончины 13 октября 1763 г. польского короля Августа III на его место императрица сумела провести своего ставленника, бывшего возлюбленного Станислава Августа Понятовского. Хотя британцы не видели для своей страны особого интереса в делах Польши (в 1765 г. в Форин Оффис подсчитали, что Польша потребляет английских товаров немногим больше 15 000 ф.ст. в год — сумма для экономики Британии незначительная)²⁸³, тем не менее, стремление к союзу с Россией заставило правительство Великобритании поначалу поддержать кандидатуру Понятовского, но в дальнейшем Георг III отказался от участия в польских делах.

Новый король Польши, как и следовало ожидать, не играл какой-либо самостоятельной роли. Императрица, на взгляд Ширли, смотрела на него «единственно как на орудие». Посол был убежден, что Екатерина будет оказывать ему покровительство до тех пор, «пока он будет ей полезен, но не долее»²⁸⁴. В то же время утверждение Понятовского на престоле, которое дорого обошлось России (на подкуп чиновников в 1763–1766 гг. было истрачено 4,4 млн. руб.), по мнению В.Н. Виноградова, свидетельствовало об отсутствии у Екатерины II стремления к разделу Польши²⁸⁵.

В феврале 1768 г. в Петербург прибыл чрезвычайный посол Великобритании «кавалер древнейшего и благороднейшего ордена св. Андрея», член Тайного совета и генерал-лейтенант английских войск лорд Чарльз Кэткарт. В инструкции, полученной им от главы внешнеполитического ведомства, говорилось следующее: «Так как в 1742 году в Москве был заключен между обеими державами союзный трактат, сроком на 15 лет, ныне уже истекших, и так как с этого времени было преступлено к обсуждению возобновления упомянутого трактата, то Вы воспользуетесь удобным случаем осведомиться, изменились ли чувства, высказанные до сих пор по этому поводу министрами Ее Императорского Величества, и сообщите нам все, что узнаете касательно этого предмета для дальнейших наших инструкций»²⁸⁶. Как видно, очередному британскому послу вновь предписывалось добиться пролонгации союзного оборонительного договора с Россией.

Что представлял собой новый посол? Это был человек с богатой биографией. Девятый лорд Кэткарт Чарльз происходил из семьи родовитой шотландской аристократии. Он родился 21 марта 1721 г. Его отец был видным военачальником. Сын пошел по стопам отца: юношей поступил на военную службу в гвардию и в 22 года уже командовал отделением под предводительством графа Стэра. Участвовал в Войне за Австрийское наследство (1740 — 1748 гг.), а вскоре стал адъютантом графа Камберленда, которого сопровождал во Фландрию, Шотландию, Голландию. Стойкий противник династии Стюартов, он принял участие в подавлении их сторонников — якобитов. В битве при Фонтено (1745 г.) получил тяжелое ранение в голову. С тех пор носил шелковую повязку на шее, за что позднее получил прозвище «Заплатка Кэткарт» (Patch Cathcart). Военная карьера Кэткарта не прервалась после ранения. Он вернулся в строй, героически сражался в битве при Каллодене, где вновь был ранен. В 1750 г. получил чин полковника. Спустя 10 лет, дослужившись до чина генерал-лейтенанта, Кэткарт оставил военную службу. Тогда же он занял место в парламенте Великобритании как один из тех знатных пэров, которые представляли в нем Шотландию.

Женился Чарльз Кэткарт в зрелом возрасте, в 32 года. Его избранницей стала дочь капитана лорда Арчибальда Гамильтона — Джейн Гамильтон. Брак оказался удачным. В семье любящих супругов родилось семеро детей: три сына и четыре дочери. Одна из дочерей, Мэри, прославившаяся своей красотой, вышла замуж за первого барона Линдача Томаса Грэхема. Финансовое положение Кэткарта заметно улучшилось после того, как он продал унаследованное от матери поместье в Сандреме. Правительство должным образом оценило как его боевые заслуги, так и деятельность в Тайном совете: в 1763 г. Кэткарт был посвящен в рыцари. В феврале 1768 г. его назначили послом в Санкт-Петербург, где он пробыл около четырех лет, вплоть до 1772 г.²⁸⁷

По прибытии в Россию Чарльз Кэткарт встретил самый радушный прием, как со стороны императрицы, так и ее придворных. Еще до того, как состоялась первая официальная встреча посла с Екатериной II, он получил для себя, своей супруги и сестры, с которыми приехал в Россию, приглашение на церемонию закладки первого камня «великолепной церкви во имя св. Исаакия» (Исаакиевского собора). На церемонию должна была прибыть Екатерина II. Кэткарт полагал, что императрица, «несмотря на то, что это не принято обычаем», желала с ним познакомиться «как можно скорее». В донесении главе внешнеполитического ведомства Британии лорду Веймуту от 12 августа 1768 г. Кэткарт подробно описал церемонию закладки камня. «Под триумфальной аркой возвышалась платформа, откуда Ее Величество могла подойти к аналою, на котором лежал камень с надписью, медалями и монетами. В назначенный час Ее Императорское Величество прибыла, предшествуемая епископами, архимандритами и прочими лицами высшего духовенства вместе с придворными певчими». Отслужили молебен. Посол был представлен сначала великому князю, а затем императрице, которой поцеловал руку. «При этом многочисленном собрании Ее Императорскому Величеству угодно было оказать мне «отличие», — продолжал повествование Кэткарт, — она обращалась ко мне со многими вопросами, а положив камень, медали… в другой камень большей величины, где отчасти окружила их известью, поручила мне прибавить извести той же лопаткой, которую употребляла… Я выполнил это, а вслед за мной еще некоторые государственные сановники последовали моему примеру, после чего императрица помогла опустить камень на предназначенное ему место… Я никогда не видел такого торжественного и великолепного зрелища», — с восторгом заключал дипломат²⁸⁸.

Вечером того же дня Кэткарт имел удовольствие видеть еще одно зрелище «весьма приятного свойства» — смотр кадетского корпуса, «заведения учрежденного императрицей Анной (Иоанновной — Т.Л.), но много усиленное и увеличенное ныне царствующей императрицей». Граф Григорий Орлов, проводивший смотр, был до того любезен, что настоял, чтобы дипломату «была оказана честь военного салюта». «После этого, — пояснял Кэткарт, — я счел долгом сделать ему визит»²⁸⁹.

Спустя несколько дней посол был приглашен на смотр батальонов полка под командованием бригадира Каменского. Произошло сражение, продолжавшееся два часа, маневры были «чрезвычайно разнообразны и искусны». «Я никогда не видал столько молодости, равенства в росте, деятельности и проворства, — свидетельствовал Кэткарт. — Люди были отлично одеты и вооружены и соблюдали полнейшую дисциплину. Этим последним обстоятельствам они обязаны лагерной жизни, в которой русская армия проводит каждое лето, а также искусству и заботливости генералов Чернышева и Панина» (брата Н.И. Панина — Т.Л).

Далее дипломат с восторгом повествовал о приеме, оказанном ему придворными. «Не могу описать вам, милорд, — сообщал он лорду Веймоту, — любезности начальствовавших офицеров и графа Панина, который был там и сделал мне честь одолжить… прекрасную английскую лошадь». Примечательно, что с самим графом Паниным Кэткарт успел пообщаться еще накануне в покоях Никиты Ивановича, где они вели «долгий предварительный разговор». О его содержании Кэткарт решил в тот момент не распространяться. «Могу только уверить вас, милорд, — заверял дипломат своего шефа, — что репутация откровенности, искренности и способностей этого министра вовсе не преувеличена, и он по убеждению твердый сторонник британского народа и того тесного союза, которого столь настоятельно требуют интересы обоих дворов»²⁹⁰.

Особой милостью со стороны императрицы явилось знакомство с супругой посла, что выходило за рамки существующего при дворе этикета. Кэткарт упомянул об этом в донесении от 19 сентября 1768 г. Он сообщил, что его супруга была представлена императрице, которая пригласила ее играть в пикет. Леди Кэткарт «осталась весьма довольна многочисленными знаками внимания, которые Ее Величеству угодно было оказать ей»²⁹¹. Супругу посла пригласили также на ужин с императрицей и великим князем. Сам дипломат обедал с императрицей в Адмиралтействе и там, «сидя подле нее за столом и будучи особенно отличен ее милостью, убедился в том, что в настоящую минуту британская нация пользуется здесь полнейшим уважением»²⁹².

Летом 1770 г. у четы Кэткарт родилась дочь, названная Екатериной Шарлоттой. Крестными девочки изъявили желание стать графиня Воронцова и граф Панин. «Не могу достаточно передать вам, милорд, милостивое участие, принятое императрицей в состоянии здоровья леди Кэткарт и ребенка, ту доброту, с которой граф Панин и все придворные лица содействовали ей», — с волнением сообщал дипломат новому главе внешнеполитического ведомства графу Рошфору и далее продолжал: «Императрица имеет обычай оставлять матери какой-нибудь предмет на память ребенку о чести, сделанной при его крещении, потому госпожа Воронцова передала леди Кэткарт от имени Ее Императорского Величества великолепный бриллиантовый фермуар, а граф Панин от имени великого князя передал другой фермуар, хотя и меньший по сравнению, однако весьма значительной ценности»²⁹³.

Чем же объяснялся столь радушный прием, оказанный Екатериной и ее приближенными британскому послу? Сам Кэткарт полагал, что это было следствием особой симпатии императрицы ко всем его соотечественникам. Об этом он не раз писал в донесениях в Лондон. Так, в послании лорду Веймуту от 19 сентября 1768 г. Кэткарт утверждал: императрица «пользуется всяким случаем, чтобы заявить о своем расположении и уважении», к британскому королю и его нации²⁹⁴. А в депеше графу Рошфору от 9 января 1670 г. он ссылался на высказывание графа Орлова о том, что Екатерина «питает высокое почтение к королю и… английской нации, и что, когда ей случается, что-либо похвалить, ее самое обыкновенное выражение таково: “придумано, сказано или сделано по-английски”»²⁹⁵. В депеше от 12 октября того же года Кэткарт приводил в пример «небольшой случай», который, на его взгляд, доказывал уважение императрицы и ее двора к британским подданным. Екатерина посетила театральное представление, в котором принимали участие английские актеры. В разговоре с руководителем труппы императрица заявила, что «когда она находится с англичанами, то чувствует себя совершенно дома»²⁹⁶. На одном из празднеств дипломат обратил внимание на то, что Екатерина особо выделяет англичан среди прочих гостей. «Англичане всех званий постоянно пользуются большим отличием Ее Величества и ее двора», — заключил он²⁹⁷. Наконец, особое расположение императрицы к выходцам с Британских островов Кэткарт усмотрел в ее согласии отужинать в его доме. «Меня уверили, — докладывал он графу Рошфору, — что это был первый пример, где… Ее Императорское Величество ужинала в иностранном доме»²⁹⁸.

Кэткарт обращал внимание также на расположение к британцам ближайших соратников императрицы, прежде всего Никиты Панина и Григория Орлова. «… Мне остается только еще раз уверить вас, милорд, — писал он Рошфору, — до какой степени императрица, граф Панин и граф Орлов сознают дружбу Его Величества к императрице, благорасположение нации к России и ценность сих обстоятельств для этой империи, что они выражали мне в различных случаях и в чем я имею ежедневные доказательства, также как и в высоком мнении императрицы обо всем, что англичане думают, говорят и делают»²⁹⁹.

Подобные примеры отношения Екатерины II к британцам действительно свидетельствовали о ее особом к ним расположении, что позволяло некоторым ученым причислять российскую императрицу к англофилам³⁰⁰. В свое время мы останавливались на данном вопросе³⁰¹ и пришли к выводу о том, что доля истины в подобном утверждении была. Екатерина II и, правда, проявляла несомненный интерес, как к британской культуре, так и к ее носителям — выходцам с Британских островов. Однако в случае с послом Кэткартом речь шла о другом. Оказывая ему радушный прием, российская императрица действовала как опытный и искусный дипломат, преследуя цель привлечь Великобританию в ряды союзников в надвигавшейся войне с Турцией.

Что же касается Великобритании, то ее правительство предпочитало заключить союз на прежних условиях, лишь пролонгировав его на более продолжительный срок. Впрочем, британцы пожелали также, чтобы секретная статья о польских делах была обращена в простую гарантию неприкосновенности польских законов. Наконец, непременным их условием стало исключение из условий договора Турции, прежде всего для того, чтобы не пострадала торговля британцев в Леванте. «Эта последняя статья, — утверждал российский исследователь Н.А. Нотович, — была вечным камнем преткновения, и первые тридцать лет правления Екатерины прошли без того, чтобы был заключен какой-нибудь формальный договор, который соединил бы судьбы обеих наций. Тщетно граф Панин в первые дни своего министерства выдвигал один за другим важные аргументы, долженствовавшие привести к соглашению между обеими сторонами, Англия ни за что не хотела отказаться от дружбы с Турцией, а одним из наших естественных требований было уничтожение этой дружбы»³⁰².

Весной 1768 г. ситуация на международной арене для России значительно осложнилась. Практически одновременно началось выступление антирусской конфедерации в Польше, и возникла опасность реставрации абсолютизма в Швеции. Но главное — назревала война с Турцией. Как отмечала историк И.Ю. Родзинская, русское правительство весной 1768 г. поставило своей целью связать Англию субсидиарным договором со Швецией, по которому Англия обязывалась выплачивать Швеции ежегодно 50 тыс. ф. ст. и таким образом устранила бы французское влияние в этой стране. В свою очередь русское правительство отказывалось от своего первоначального требования помощи от Великобритании в войне с Турцией. Однако англичане не пожелали выплатить оговоренную сумму, поскольку были не особенно заинтересованы в польских и шведских делах³⁰³.

В это же время начались осложнения с Турцией. Французский король Людовик XV, считавший Екатерину «узурпаторшей», весной 1766 г. направил своему послу инструкцию следующего содержания: «Единственной целью ваших усилий должно быть вовлечение турок в войну». И далее заключал: «Нас не интересует конечный успех, но само ее объявление и ход позволят нам приступить к нарушению зловещих замыслов Екатерины»³⁰⁴.

Великий визирь вспомнил условия Прутского мира 1711 г. (обязательстве Петра I не вмешиваться в польские дела — Т.Л.) и потребовал от российского резидента А.М. Обрезкова гарантий вывода войск из Речи Посполитой. «Растущее недовольство турецкой стороны, подкрепленное 3 млн ливров от Франции, перевесило все уверения (как и 70 тыс. руб.) русского посла о том, что Россия выведет войска из Польши, как только конфедераты будут подавлены»³⁰⁵. В начале октября Турция выдвинула России ультиматум с требованием очистить Польшу от русских войск. Русский посол отверг требования ультиматума и был немедленно посажен в Семибашенный замок, что в Турции означало объявление войны. Итак, приходила к заключению исследовательница И.де Мадариага, «своей политикой Россия навлекла гражданскую войну на Польшу и войну с Турцией на самое себя. “О господи, уж лучше бы мы не брались сажать в Польше короля! — сокрушался Фридрих II”»³⁰⁶.

Императрица сочла подобные действия турецкой стороны актом агрессии, а свою империю — жертвой этой агрессии. Осенью 1768 г. началась первая в правление Екатерины II русско-турецкая война.

Правительство Великобритании отнеслось к этой войне негативно. На то у него были свои причины. Во-первых, война отвлекала внимание России от решения вопроса о союзном договоре, а во-вторых, грозила втянуть Великобританию в развязавшийся конфликт. Поэтому британцы попытались примирить враждующие стороны, неоднократно предлагая свое посредничество. Однако их инициатива не встретила в России отклика.

Хотя Великобритания стремилась сохранить нейтралитет в войне, поддерживая одновременно дружеские отношения с обоими государствами, из этого ничего не вышло. Поскольку союз с Россией был в ту пору для англичан необходим, а Турция находилась под влиянием их противника — Франции, то симпатии британского правительства все больше склонялись на сторону России. К тому же российский двор тоже испытывал неприязненные чувства к Франции, на что указывал и Кэткарт. «Поведение Франции, — писал он, — внушает этому двору все большее и большее к ней отвращение, и между здешним и тем двором существует разрыв такой же полный и, по-видимому, непоправимый, как тот, которого французский двор желал бы видеть между нами и Россией»³⁰⁷.

Следует отметить, что и предшественник Кэткарта Генрих Ширли также обращал внимание на то, что влияние французского двора и репутация французского народа в России «совершенно утратили свое прежнее значение». В то же время он высказывал опасение, что в случае каких-либо перемен в администрации, положение может измениться, поскольку почти все дворяне России воспитываются французами, которые с раннего детства внушают им «высокое понятие о Франции и некоторого рода презрение ко всем прочим нациям». Теперь же, на взгляд Ширли, «им начинает нравиться все, что принадлежит Англии, и они уже переняли некоторые из наших обычаев, приноравливая свой вкус к нашему». Дипломат выражал надежду на то, что со временем «это приведет большинство нации (политические мнения которого были к нам неблагосклонны) к выгодным понятиям о величии Великобритании, причем они усмотрят, как полезен был бы для них союз с такой державой, и будут действовать сообразно с этим убеждением».³⁰⁸

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

270

Виноградов В.Н. Дипломатия Екатерины Великой // Новая и новейшая история. М., 2001, № 3. С. 135.

271

Там же.

272

Там же. С. 136.

273

Соколов А.Б. Навстречу друг другу. Россия и Англия в XVIXVIII вв. Ярославль, 1992. С. 256.

274

Соловьев С.М. Сочинения. Книга XIV. История России с древнейших времен. Т. 27. М., 1994. С. 213–214.

275

Цит. по: Соловьев С.М. Указ. соч. С. 213.

276

Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе (далее: «Дипломатическая переписка») // Сборник императорского русского исторического общества. Т. XII. СПб, 1883. С. 312.

277

Там же.

278

Там же. С. 313.

279

Там же. С. 313–314.

280

Там же. С. 315–316.

281

Там же. С. 318–319.

282

Там же. С. 320.

283

Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения в шестидесятых годах XVIII в. // Московский государственный историко-архивный институт. Труды. Т. 21. М., 1965. С. 250.

284

Дипломатическая переписка. Указ. соч. С. 325–326.

285

Виноградов В.Н. Указ. соч. С. 138.

286

Дипломатическая переписка. Указ. соч. С. 333.

287

Dictionary of National Biography. Vol. III. Oxford, 1949–1950. P. 1194.

288

Дипломатическая переписка. Указ. соч. С. 349–350.

289

Там же. С. 351–352.

290

Там же. С. 361–362.

291

Там же. С. 364.

292

Сборник императорского русского исторического общества (далее: СИРИО). Т. XIX. СПб., 1876. С. 110.

293

Там же. С. 65–66.

294

Дипломатическая переписка. Указ. соч. С. 364.

295

СИРИО. Указ. соч. С. 30.

296

Там же. С. 124.

297

Там же. С. 131.

298

Там же. С. 156.

299

Там же. С. 2–3.

300

Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения в шестидесятых годах в. Указ. соч.. С. 245.

301

Лабутина Т.Л. Англомания и англофильство в правление Екатерины II // Лабутина Т.Л. Британцы в России в XVIII веке. СПб., 2013.С. 135–164.

302

Нотович Н.А. Россия и Англия. Историко-политический этюд. СПб., 1907. С. 100–101.

303

Родзинская И.Ю. «Естественные» союзники (Русско-английские отношения 60–70-х годов XVIII в.) // Проблемы британской истории. М., 1972. С. 204.

304

Цит. по: Виноградов В.Н. Указ. соч. С. 141.

305

Де Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. Пер. с англ. М., 2002. С. 331.

306

Там же.

307

СИРИО. Т. XIX. С. 3.

308

Дипломатическая переписка. С. 309–310.