Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Т. Л. Лабутина

Как Екатерина II пришла к власти? Какую роль в подготовке дворцового переворота 1762 г. сыграли англичане? Была ли российская императрица английской шпионкой? Чьи интересы она отстаивала в переговорах с британской дипломатией по вопросам пролонгации торгового и оборонительного договоров, а также «вооруженного нейтралитета»? Какой стратегии и тактики в переговорном процессе с Екатериной II и ее ближайшими сподвижниками Н. И. Паниным и Г. А. Потемкиным придерживались послы Великобритании? Каким образом дипломаты совмещали свою профессиональную деятельность с разведывательной? Насколько объективными были их характеристики России и ее политической элиты? Ответы на эти и многие другие вопросы читатели найдут в предлагаемой книге, в основу которой положена секретная переписка послов с главой внешнеполитического ведомства Великобритании. Для историков, преподавателей и студентов гуманитарных вузов, а также всех интересующихся историей российско-британских отношений в правление Екатерины II.

Глава первая

Первые контакты британцев с будущей российской императрицей: Была ли Екатерина английской шпионкой?

В отечественной и зарубежной историографии одной из дискуссионных до сих пор остается проблема зарождения в правление Екатерины II такого явления как англомания. Некоторые ученые полагали, что сама императрица являлась англофилом. К примеру, британский историк Д. Хорн считал Екатерину II англофилом, основываясь на том, что она любила читать переведенные на французский или немецкий язык труды британских ученых, философов и экономистов, восхищалась историческими работами Д. Юма и У. Робертсона. Императрица собственноручно перевела с французского или немецкого на русский язык несколько пьес У.Шекспира и способствовала постановке английскими актерами в театре Санкт-Петербурга ряда его пьес, в том числе «Отелло». Кроме того, Екатерина II позволяла российским студентам обучаться в университетах Шотландии⁴⁴. На взгляд А.Б. Соколова, императрица являлась англоманкой по своим интеллектуальным интересам⁴⁵. Известный британский ученый Э. Кросс был убежден в том, что не только сама императрица, но и все высшее российское общество при Екатерине отличались не просто «широко распространенной англоманией, но англофильством»⁴⁶. Однако, изучая указанную проблему, мы пришли к иному выводу: ни особого преклонения перед всем английским, ни стремления какой-либо части общества поддерживать во всем английские интересы (англомания и англофильство, по С.И. Ожегову)⁴⁷ в правление Екатерины II в России не наблюдалось⁴⁸. На наш взгляд, при этой императрице в стране заметно усилилось влияние французской культуры, в частности, закрепилось распространение французского языка в высшем свете. Однако это не означало, что британцы совсем перестали оказывать воздействие на политическую элиту России, как то бывало при Петре I. Их позиции при дворе, да и в высших слоях российского общества оставались по-прежнему достаточно прочными.

Активный интерес англичан к Екатерине как будущей императрице проявился еще до ее вступления на престол. Посол Великобритании Чарльз Уильямс сумел установить тесные сношения с «молодым двором» незадолго до начала Семилетней войны (1756–1763 гг.). Для великой княгини Екатерины Алексеевны это было первое знакомство с представителем официального Лондона.

Чарльз Генбюри Уильямс родился 8 декабря 1708 года в семье богатого промышленника из древнего аристократического рода, проживавшего в графстве Уорчестер. О юных годах Чарльза сохранилось немного информации. В 24 года он женился на наследнице знатного рода леди Фрэнсис Конингсби. В семье родились две дочери: Фрэнсис и Шарлотта. По семейной традиции 26-летний Чарльз занял место в палате общин, где с 1734 по 1747 гг. представлял графство Монмут, а в последние годы жизни избирался от графства Леоминстер. Чарльз всегда поддерживал партию вигов, преданно отстаивая ее интересы в парламенте и был известен как ярый сторонник политики, проводимой премьер-министром Великобритании сэром Р. Уолполом. Хотя Уильямс и не отличался особым красноречием, но быстро приобрел известность, отчасти благодаря изяществу своих манер, но главным образом из-за «едкости замечаний», которыми приправлял свои сатирические вирши. На взгляд издателя его переписки с молодой Екатериной С.И. Горяинова, это был человек, «любивший жизнь и умевший пользоваться ее благами». Поэтический и сатирический дар пригодился ему и на дипломатическом поприще, когда в 1747 году он был назначен послом при саксонском дворе в Дрездене. Его депеши отличались «живым блестящим слогом; он легко и правдиво рисовал портреты замечательных личностей, а в своих письмах к друзьям остроумно передавал всякие события иностранной жизни»⁴⁹. Спустя три года Уильямса перевели в Берлин, однако там он задержался недолго: его колкие замечания не понравились королю Пруссии Фридриху II, и тот потребовал отозвать дипломата. В феврале 1751 года Уильямс возвратился в Дрезден. Отсюда он неоднократно выезжал в Варшаву, где сблизился с семейством князей Чарторыйских и их свояка Станислава Понятовского. Очарованный сыном Понятовского Станиславом Августом, посол принял юношу под свое покровительство. И когда в 1755 году сэр Чарльз был назначен послом Великобритании в Петербурге, он предложил Станиславу Августу должность секретаря посольства. Это назначение сыграло важную роль в сближении молодой Екатерины с британским послом. Зародившаяся при содействии Уильямса любовная связь великой княгини и графа Понятовского способствовала усилению влияния сэра Чарльза на Екатерину.

12 июня 1755 года на торжественной аудиенции посол Великобритании был принят императрицей Елизаветой Петровной. Произнося приветственную речь, посол призвал императрицу «способствовать миру и тишине в Европе» и употребить свою «бесчисленную силу к благополучию своих союзников»⁵⁰. Король Георг II Ганновер поручил послу заключить договор с Россией для защиты своих владений в Германии от нападения Фридриха II⁵¹. С этой задачей дипломат справился успешно. Спустя три месяца, договор, по которому Россия, в обмен на ежегодную выплату 500 тыс. фунтов стерл., обязалась выставить для защиты ганноверских владений Георга II корпус в 55 тыс. человек, был подписан. Этот успех вскружил голову Уильямсу, и он, по утверждению С.М. Горяинова, «самонадеянно возмечтал, посредством своего влияния на великокняжеский двор и на великого канцлера графа А. П. Бестужева, управлять политикой империи в угоду интересам Англии»⁵². Большие надежды Уильямс возлагал на 26-летнюю великую княгиню Екатерину Алексеевну, с которой познакомился вскоре по прибытии в Петербург.

Первое послание Екатерине, в котором посол не только клялся доказать свою «вечную и ненарушимую привязанность», но и обещал извещать обо всем, что доходило до его сведения «по делам Европы», было отправлено 31 июля 1756 года. Однако, судя по доверительному тону письма, а также его содержанию (посол пытался убедить Екатерину Алексеевну в том, что прусский король склонен обсудить с императрицей и королем Великобритании «самые дружеские меры»), знакомство великой княгини и Уильямса произошло раньше. О.И. Елисеева полагала, что Екатерина выделила Уильямса из круга иностранных министров, когда на праздновании именин великого князя Петра Федоровича в Ораниенбауме между ними завязался разговор, «столь же приятный, сколь и веселый»⁵³. Неудивительно, что Уильямс сумел произвести на молодую женщину большое впечатление: по замечанию секретаря французского посланника Клода Рюльера, британский дипломат отличался «пылким воображением и пленительным красноречием». На этом же приеме Уильямс осмелился высказать Екатерине, явно намекая на ее унизительное положение при дворе Елизаветы Петровны то, что «кротость есть достоинство жертв, ничтожные хитрости и скрытый гнев не стоят ни ее звания, ни ее дарований; поелику большая часть людей слабы, то решительные из них одерживают первенство». И далее Уильямс призвал молодую княгиню разорвать «узы принужденности», чтобы «жить по своей воле»⁵⁴. А затем посол представил Екатерине молодого поляка, бывшего в его свите — графа Станислава Понятовского.

Переписка Екатерины Алексеевны и британского посла, активно продолжавшаяся на протяжении года, с 31 июля 1756 г. по 2 июля 1757 г., насчитывала 157 писем. Автором 87 посланий являлся Уильямс, 70 — великая княгиня. Свою переписку оба корреспондента держали в строгой тайне. Уильямс, подписываясь литерою «A», передавал письма через Свалло, ставшего впоследствии британским консулом в Петербурге. Екатерина, подписываясь литерою «L», для передачи вручала свои письма камер-юнкеру Льву Нарышкину: при этом их содержание она излагала от имени мужчины. Уильямс неоднократно повторял ей, что их «сношения через письма» должны оставаться «непроницаемой тайной»⁵⁵. «Лучше, чтобы наша переписка оставалась тайною между нами обоими, — настаивал дипломат. — Способ сношений через Нарышкина и Свалло так удобен и окружен такой тайной, что никто не сможет проникнуть в него». Однако он сам же порой и нарушал эту тайну, передавая свои шифрованные записки через Понятовского. Как позднее вспоминал Станислав, став польским королем, Уильямс нередко давал ему читать «самые секретные депеши, поручал зашифровывать их и расшифровывать ответы»⁵⁶. Горяинов высказывал предположение, что Уильямс «давал списывать письма Екатерины до возвращения их обратно ей» (что и позволило сохранить переписку для потомков)⁵⁷. Таким образом, нельзя исключать, что с письмами великой княгини были знакомы не только посол, но и ряд высокопоставленных лиц Великобритании, включая монарха.

Следует отметить, что переписка великой княгини с британским послом, опубликованная в 1909 году, имела свою предысторию. В 1864 г. император Александр II передал в Государственный архив документ с указанием хранить его «запечатанным». Это и была секретная переписка Чарльза Уильямса с будущей императрицей. В 1881 г. документ затребовал император Александр III; ознакомившись с перепиской, он наложил резолюцию: «хранить за печатью Архива». Исследователь творческого наследия Екатерины II Я.Л. Барсков писал: «Двое царей живо интересовались письмами Екатерины Уильямсу, но не решились огласить их; это дозволил после революции 1905 г. Николай II, презиравший Екатерину II и высоко чтивший Павла I»⁵⁸. Таким образом, «высочайшее разрешение» на публикацию данного документа было получено лишь в 1909 г. Было ли сокрытие от общественности переписки с британским послом случайностью, или потомки императрицы это делали преднамеренно? Более детальный анализ источника даст на этот вопрос исчерпывающий ответ.

Заметим, что к указанному документу обращались многие ученые, изучавшие историю царствования Екатерины II, однако чаще всего они использовали его фрагментарно⁵⁹. Современные исследователи (З.С. Константинова, О.И. Елисеева) с большим вниманием отнеслись к эпистолярному наследию императрицы⁶⁰. Однако отдельные эпизоды, связанные с взаимоотношениями великой княгини и британского дипломата, остались историками незамеченными.

Надо признать, молодая великая княгиня произвела на посла неизгладимое впечатление. Ее привлекательная внешность, живой ум, рассудительность, умение вести беседы на самые разные темы, а также явно выраженное расположение к Англии не могли оставить 46-летнего британца равнодушным. «Моя привязанность к вам… не имеет границ…мои услуги и моя жизнь как честного человека в вашем распоряжении… Ваши возражения достойны здравого рассудка Ришелье и ума Мольера», — писал сэр Чарльз в одном из писем. В другом послании он восклицал: «Я дивлюсь вам, я вас обожаю с каждым днем все более». Наконец посол разразился целым потоком хвалебных слов в адрес великой княгини: «Вы одна имеете мой секрет; мое сердце, моя жизнь, моя душа вам преданы. Я смотрю на вас, как на существо, превосходившее меня. Я вас обожаю…»⁶¹. Читатель может задаться вопросом: уж не был ли Уильямс влюблен в великую княгиню? Увы, почитателей любовных романов ждет разочарование: опытный дипломат рассматривал Екатерину всего лишь как подходящий объект для манипулирования при достижении своих целей. Что это были за цели?

Здоровье императрицы Елизаветы Петровны в ту пору заметно ухудшилось, и европейские монархи были озабочены тем, кто наследует российский престол в случае ее кончины. Уже в одном из первых писем к Екатерине сэр Чарльз умолял сообщать ему все, что ей станет известно о здоровье императрицы. «Ничего нет на свете, что интересует меня более», — подчеркивал он⁶². И действительно, посол постоянно интересовался у княгини, в каком здравии находится Елизавета Петровна. Екатерина охотно отвечала, извещая Уильямса о том, что императрица не может «взойти на свои лестницы без одышки», подтверждением тому служат «подъемные машины, поставленные везде». Спустя месяц сообщала, что состояние Елизаветы Петровны резко ухудшилось: императрица упала в обморок, «пальцы рук сжались, ноги и руки охладели как лед, глаза лишились зрения. Тут ей бросили кровь, сильно и много, а зрение и чувства вернулись ей». В письме от 17 октября 1756 г. Екатерина более подробно информировала Уильямса о состоянии здоровья императрицы: «Вчера, среди дня, случились (у императрицы — Т.Л.) три головокружения или обморока. Она боится и сама очень пугается, плачет, огорчается и, когда спрашивают у нее, отчего, она отвечает, что боится потерять зрение. Бывают моменты, когда она забывается и не узнает тех, которые окружают ее… Ей дают пропасть снадобий, и она очень послушно принимает все. Мой хирург, человек очень опытный и разумный, высказывается за апоплексический удар, который сразит ее безошибочно». Тот же эскулап убеждал Екатерину, что частые боли у императрицы возбуждали у него «подозрение в раке»⁶³. Чтобы постоянно получать информацию о состоянии здоровья государыни, Екатерина даже разместила в ее покоях своих соглядатаев. «У меня имеются три лица, которые не выходят из ее комнаты и которые не знают, каждое в отдельности, что они меня предупреждают, и не преминут в решительный момент сделать это», — информировала она посла. В ответ Уильямс писал: «Я рад узнать, что вы так хорошо осведомлены о ее состоянии; это вам очень нужно»⁶⁴. Он почти не сомневался в том, что императрица доживает последние дни. В письме от 22 октября он извещал Екатерину о том, что Елизавета Петровна «кашляет кровью и задыхается; ноги ее распухли, и ее мучает грудная водянка».

Изучавшая мемуары Екатерины М.А. Крючкова подчеркивала, что в переписке Уильямса с великой княгиней просматривалась «смесь политического авантюризма, салонного жеманства и неприкрытого цинизма». Однако более всего автора поражало, даже шокировало в письмах «почти открытое ожидание смерти императрицы Елизаветы». Екатерина и посол сообщали друг другу признаки прогрессирующей болезни императрицы, «вовсе не притворяясь, что это их печалит»⁶⁵.

Почему же британский посол уделял столь пристальное внимание состоянию здоровья российской императрицы? «Особое внимание, — писал известный историк XIX в. А.Г. Брикнер, — обращалось за границею на вопросы престолонаследия; иностранные дипломаты при русском дворе иногда старались содействовать их решению. Отсутствие закона о престолонаследии, недостаток в учреждениях государственного права давали полный простор подобному вмешательству»⁶⁶. Неудивительно, что правительство Великобритании проявляло заинтересованность в том, чтобы после кончины Елизаветы Петровны на троне оказалась Екатерина, а не склонный к прусским порядкам ее супруг великий князь Петр Федорович. Поэтому, совместно с великой княгиней, Уильямс проработал план ее действий после смерти императрицы. По сути, это был план государственного переворота.

Уже спустя неделю после начала переписки Екатерина упоминает о своем желании «надеть венец» и о поддержке ее в этом стремлении сэром Чарльзом. «Сколько я обязана провидению, которое вас прислало сюда, как ангела хранителя, для того, чтобы связать меня дружбою с вами. Вы увидите, что если когда-нибудь я надену венец на царство, я отчасти вам буду обязана в этом», — писала Екатерина 8 августа 1756 г. Она почти не сомневалась в успехе своего предприятия, убеждая посла, что «будет царствовать или погибнет». «Я, — сообщала она вскоре, — занята формированием, обучением и привлечением разного рода пособников для события, наступления которого вы желаете (выделено нами — Т.Л.), отчего в моей голове сумбур от интриг и переговоров».

Еще через 10 дней, когда состояние здоровья Елизаветы Петровны, резко ухудшилось, Екатерина направляет Уильямсу уже конкретный план своих действий. «Когда я получу предупреждение настолько верное, что нельзя было допустить ошибки, о начале предсмертных припадков (императрицы), я прямо пойду в комнату моего сына… возьму его к себе… пошлю верного человека предупредить пять гвардейских офицеров, на которых я могу положиться; каждый из них мне приведет пятьдесят солдат (в чем уже условлено, по первому сигналу), которых, может быть, я не пущу в дело, но которые будут сопровождать меня… во избежание всяких помех. Заметьте, — продолжала Екатерина, — что они получат приказание только от великого князя и от меня. Я пошлю предупредить канцлера, Апраксина, Ливена, чтобы они пришли ко мне, а в ожидании их я войду в покои умирающей, куда я велю позвать капитана командующего караулом, и я лично приму его присягу и удержу его при себе… Я думаю, что местом сбора моих людей будет моя передняя. При каком-либо движении, и даже самом малейшем, которое я бы заметила, я велю как своим людям, так и солдатам караула взять под стражу Шуваловых и дежурного генерал-адъютанта. Прибавьте к этому, что младшие офицеры лейб-компании — люди надежные, и хотя я не имею сообщений со всеми, но я могу в достаточной мере рассчитывать на двух или трех из них и настолько пользуюсь уважением, что заставлю повиноваться мне всякого, кто не будет подкуплен»⁶⁷. В завершение Екатерина просила Уильямса, «как друга», исправить то, «чего недостает в ее мыслях, и то, чего она не предвидела».

Посол ответил не сразу, по-видимому, обдумывал детали, а может, консультируясь с официальным Лондоном. Во всяком случае, его инструкции носили вполне конкретный характер. «В случае смерти (императрицы — Т.Л.) вы, благодаря Богу, на местах. Нужно чтобы великий князь и вы явились почти тотчас, но не прежде, как присяга вам обоим не будет установлена и принесена министрами или министром, которого вы допустите первым к себе… Не принимайте никого худо в первые дни, но отличайте тех, которым вы покровительствуете. Примите облик, который не выражал бы ничего, кроме значительной твердости и хладнокровия. Если великий князь Павел здоров, вы должны были бы его предъявить на ваших руках на мгновенье. Нет никакой необходимости даже думать о вашей безопасности или о вашей защите. Титул великого князя ясен, как ясный день, нет лучшего в Европе его. Все согнется, распрострется перед вами и взойдете на престол так же легко, как я сажусь за стол. Если найдется завещание и если оно не совсем вашего фасона (в ваших видах) лучше его устранить (выделено нами — Т.Л.)… Необходимо немедленно, чтоб великий князь собрал все гвардейские полки и показался им. Вот все, что я имею вам сказать по этой статье. Если будут настолько добры умереть (речь шла об ожидаемой кончине Елизаветы Петровны — Т.Л.), все остальное пойдет как по нотам»⁶⁸.

Как видно, британский посол учел при подготовке переворота, который планировала великая княгиня, все детали. Его ничуть не смущало наличие законного претендента на российский престол — великого князя Петра Федоровича. В расчет послом принимались исключительно интересы британского правительства, заинтересованного в том, чтобы на престол взошла именно Екатерина, симпатизировавшая и послу, и стране, из которой он прибыл. А для этого хороши были все средства. Однако планам двух заговорщиков не суждено было на этот раз сбыться: Елизавета Петровна поправилась.

Завоевав доверие Екатерины, посол стал обращаться к ней с просьбами об информации относительно намерений русского двора, прежде всего в вопросах внешней политики. В ту пору Великобритания и Франция соперничали за первенство в заключении союза с Россией. С Францией в 1747 году отношения были прерваны, но в октябре 1755 года в Петербург прибыл агент секретной дипломатии Людовика XV Макензи Дуглас, задачей которого было добиться нормализации отношений. Елизавета Петровна на этот счет высказывалась доброжелательно; с ней солидаризировались ее фаворит Иван Иванович. Шувалов и вице-канцлер граф Михаил Илларионович Воронцов. В то же время канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин выступал за союз с Англией; его поддерживала великая княгиня. Что же касается великого князя, то он явно симпатизировал прусскому королю.

В этих условиях Уильямс был вынужден приложить немало усилий, чтобы помешать французам закрепить свои позиции при русском дворе. В одном из писем к Екатерине посол просил «дать знать» о любой информации по этому вопросу, которая до нее дойдет. В ответ великая княгиня поделилась впечатлениями от разговора с Иваном Ивановичем Бецким, который высказался в поддержку приглашения в Россию французского посла. На его взгляд, «искусства и науки нам нужнее, чем всякое другое… Французы, убедившись в том, что им покровительствуют, поселились бы здесь и содействовали процветанию искусств и наук, для введения которых посол был бы полезен». «Вот это отлично, — парировала в ответ Екатерина, — если мало будет выгоды для торговли, мы зато получим целые тюки остроумия… Наши щеголи будут наиболее в барыше, придет к ним некто, кому они будут подражать»⁶⁹. А далее великая княгиня, обещая впредь сообщать послу все, что ей «покажется достойным внимания», извещала его о прошедшей «конференции», на которой «было единогласно постановлено» обеспечить необходимой защитой Ганновер (владения короля Великобритании — Т.Л.). Уильямс пришел в восторг от разговора Екатерины с Бецким («Ваши возражения достойны здравого рассудка Ришелье и ума Мольера»), но более всего от решения конференции («Какой благодарности к вам я должен быть преисполнен за известие о постановлении конференции, состоявшейся в прошлую пятницу! Великий канцлер уже велел мне передать, что все идет отлично; но я не знал подробностей»)⁷⁰.

Тем временем Екатерина предпринимала попытки оказать влияние на великого князя. Поначалу ей это удалось. Петр Федорович отказался поставить свою подпись под докладом об учреждении посольств во Франции и в России. Однако через несколько дней британский посол получил «дурные вести», о чем тут же проинформировал Екатерину: «Почти достоверно, что этот двор вместо гарантии Ганновера, как вам передали, не желает даже принять условленных 100 000 фунтов стерлингов. Дело о французском посольстве совершенно решено… Как это могли вам сказать, что хотели обеспечить Ганновер? Я знаю их план (и это план великого канцлера); он заключается в том, чтобы предложить новые переговоры с целью их затянуть и выиграть время до приезда французского посла к этому двору, не обещая английскому королю никакой помощи, ни даже доброго расположения со стороны России». И далее Уильямс просил советов и содействия великой княгини («Я их прошу у вас на коленях») рекомендовать ему новых друзей. «Укажите мне их; и я очень опасаюсь, чтобы и вам они не были также нужны, так как канцлер уже в руках Австрии и Франции». Впрочем, сам посол неплохо разбирался в расстановке сил при дворе, судя по тому, что советовал Екатерине сообщить Бецкому, что «в доказательство своей привязанности он бы помешал приезду французского посла, прибавляя, что в этом заключается самое большое сокровенное желание великого князя»⁷¹.

Предпринимаемые послом действия по недопущению сближения России с Францией продолжались, и Екатерина в том ему активно помогала, расценивая ожидаемый приезд посла Франции «с презрением», а его самого как «врага, вооруженного с ног до головы». Она пыталась оказывать влияние на сановников, убеждая посла, что Нарышкин пойдет к Ивану Ивановичу Бецкому и подтвердит, что докажет свою привязанность к великому князю, препятствуя приезду французского посла. Не исключено, что именно Екатерина инспирировала отказ супруга подписать бумаги о приглашения ко двору французского дипломата. «Вчера императрица велела спросить у великого князя, кто ему отсоветовал подписаться, — извещала великая княгиня Уильямса. — Он ответил с досадой… что никогда не заставят его играть роль бесчестного человека и подписать то, чего он не одобрял».

То, что на решение великого князя противиться подписанию доклада повлияла его супруга, свидетельствует письмо Екатерины от 11 августа 1756 г. Она заверяла дипломата в том, что на ближайшей конференции императрица спросит у великого князя причины отказа подписать им доклад и получит ответ, что ему «было невозможно подписать по совести то, что он признает вредным, и что французский посол может прибыть сюда с одной целью заводить козни». Уильямс остался доволен позицией «молодого двора». «Великий князь отлично сыграл свою роль, — писал он. — Я горжусь этим доказательством его благосклонности и доверия»⁷².

Однако вскоре великий князь, не выдержав давления со стороны канцлера и Апраксина, все же подписал бумаги, заявив, что сделал это только для того, «чтобы понравиться императрице, но вовсе не потому, чтобы он одобрял самое дело». Тем не менее, Екатерина попросила Уильямса написать Петру Федоровичу благодарственное письмо, полагая, что он заслужил это, «хотя бы за его доброе намерение». Посол, моментально отреагировав на просьбу Екатерины, отправил послание великому князю, попросив при этом возвратить его по прочтении. «Ваше Высочество, — писал Уильямс. — Мне очень хорошо известно, насколько король, мое отечество и я сам обязаны Вашему Императорскому. Король… в состоянии оказать Вашему Императорскому Высочеству знаки своей дружбы, и он к этому очень склонен. Мое отечество, находящееся в союзе с Россией беспрерывно в течение двух столетий, всегда сохранит за то живую благодарность, что же касается меня, то моя привязанность и моя преданность особе вашего императорского высочества и ее выгодам прекратятся только с моей жизнью». А далее Уильямс продолжал: «Я не удивился тому, что Ваше Императорское Высочество воспротивились задуманным мерам к учреждению французского посольства при этом дворе. Версальские министры интриганы и предприимчивы при всех дворах, и они довольно блестящим образом доказали это в С. Петербурге… И если сегодня Франция делает вид, что ищет дружбы императрицы, то она это делает скорее с намерением повредить Великобритании, чем с целью предоставить какую-либо выгоду этой империи»⁷³. Как видно, и посол, и Екатерина стремились к тому, чтобы великий князь стал их союзником в деле, направленном на сближение с Великобританией.

Каким же образом послу удалось не только быстро войти в доверие к великой княгине, но и оказывать на нее столь значительное влияние? Прежде всего Уильямс использовал для этой цели своего протеже — Станислава Понятовского, всячески поощряя его тайную связь с Екатериной. На будущего короля Польши великая княгиня произвела неизгладимое впечатление. «Ей было 25 лет, — описывал Понятовский одну из первых встреч с Екатериной. — Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделенная от природы красотой. Черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, много говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост — скорее высокий, чем низкий, походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех столь же веселый, сколь и нрав ее… Она много знала, умела приветить, но и нащупать слабое место собеседника. Уже тогда, завоевывая всеобщую любовь, она торила себе дорогу к трону». Примечательно, что секретарь британского посла, красочно описывавший портрет своей возлюбленной, не обошел вниманием шифровальный столик, стоявший в комнате княгини. Он не преминул заметить, что «напряжение физическое пугало ее не больше, чем самый текст, каким бы… опасным ни было его содержание»⁷⁴. Как видно, Понятовский был неплохо осведомлен о секретной переписке своего патрона с великой княгиней.

Красивый поляк, влюбленный (или изображавший влюбленность?) в Екатерину, пленил княгиню. «Мы находили необычайное удовольствие в этих свиданиях украдкой, — писала в своих «Записках» Екатерина. — Не проходило недели, чтобы не было одной, двух или трех встреч, то у одних, то у других»⁷⁵. Роман развивался бурно, и посол этому активно способствовал, «тысячью различных способов» помогая Понятовскому связываться с Екатериной — хотя и делал это вопреки своему собственному желанию. Ведь он и сам был неравнодушен к красавцу-поляку. В одном из писем к Екатерине Уильямс писал: «Я полюбил Понятовского прежде, чем вы увидели его. Шесть лет прошло, как я его воспитываю, я всегда считал его моим приемным сыном… Друг столь привязанный, доверенный, столь ловкий и верный — бесценен… Он… разделяет мои горести и мои радости и… любит меня без интереса… привязан ко мне без расчета и уважает меня только потому, что он знает меня. Правда, что я имею к нему нежность отца; он мой избранник, мой приемный сын, и я сам себе рукоплещу, когда я вижу каждый день, что мой рассудок и вы хвалите мой выбор»⁷⁶. В свою очередь, и Станислав с восторгом отзывался об Уильямсе: «Он мой благодетель, и гувернер, и наставник, и опекун, которому доверили меня родители. Он так давно и нежно любит меня». Впрочем, об отношениях британского посла и его секретаря вовсю сплетничали в свете. Клод Рюльер замечал: «Граф Понятовский свел в Польше искренние связи с сим посланником, и так как один был прекрасной наружности, а другой крайне развратен, то связь сия была предметом злословия». Не исключено, что именно «особые» отношения Уильямса с молодым аристократом послужили причиной ревности посла, что однажды вылилось в публичный скандал и едва не привело к самоубийству Понятовского⁷⁷.

Как бы то ни было, но влюбленным вскоре пришлось расстаться. В начале августа 1756 г. саксонское правительство Речи Посполитой отозвало Понятовского на родину. Опечаленная Екатерина бросается искать утешения у посла, умоляя его изыскать способ возвращения любимого. Чуть ли не в каждом письме сэра Чарльза и Екатерины упоминается их общий фаворит. Великая княгиня просит Уильямса поспособствовать его назначению младшим гетманом в Польшу, а также информировать обо всем, что связано с этим человеком. «Вы просите у меня известий о нашем друге. Я вам посылаю их немедленно, — отвечал Уильямс, — и я льщусь тем, что письмо к вам очень вас обрадует». Екатерина отвечает: «Просьба, с которой он (Понятовский — Т.Л.) обращается к вам, сообщить ему, люблю ли я его, придает мне смелость вам признаться, что вы, извещая его о том, только подтвердите ему самую сущую правду. Его письмо мне доставило чувствительное удовольствие». Княгиня просит посла выслать Понятовскому тысячу червонцев, а также прислать его портрет, полагая, что это немного отвлечет ее «от неприятной перспективы пяти месяцев отсутствия» любимого. В ответ Уильямс советует великой княгине «всеми силами подвинуть возвращение Понятовского в качестве министра», добиваясь в том протекции от канцлера: «Действуйте твердо и мягко!» Екатерина следует совету и 11 сентября 1756 г. направляет канцлеру послание: «Возвращение графа Понятовского зависит исключительно от вас. Хотите ли вы обязаться в том, что граф Понятовский вернется сюда на Рождество, так как его возвращение вашими заботами есть цена, которую я ставлю за мою дружбу в настоящем и за мое покровительство в будущем?»⁷⁸

Однако не все идет так гладко, как хотелось бы тайным корреспондентам. 5 октября Екатерина извещает Уильямса, что намерена послать к канцлеру «просить удовлетворения» в разъяснении, почему императрица назвала Понятовского «шпионом прусского короля». «Я потребую бумаг, откуда она извлекает эти вещи, — даже не пытается скрыть своего гнева княгиня, — и подыму большой шум». Уильямс заверяет Екатерину, что «усердствует» в возвращении Понятовского, как и она сама: «Боже мой, как я желаю его возвращения для собственного утешения». Он также высказывал надежду, что когда-нибудь Екатерина вместе с королем Пруссии сделают Понятовского польским королем⁷⁹. (Это и произойдет, когда она станет императрицей — Т.Л.). Пока же ситуация для фаворита Екатерины и Уильямса складывалась явно неблагоприятно. Елизавета Петровна в разговоре с канцлером обмолвилась: «Подумают при дворе, что я влюблена в Понятовского», недоуменно прибавив: «для чего его посылают?». Тем не менее, императрица приказала приготовить для Понятовского красивый дом, хотя назначить его на пост министра, несмотря на рекомендации короля, решительно отказалась, как утверждали, «ввиду его большой дружбы с господином Уильямсом»⁸⁰. В результате создалась ситуация, при которой не только Екатерина, но и сэр Чарльз были вынуждены общаться с Понятовским тайно. 26 декабря 1756 г. Уильямс пишет Екатерине: «Я сам бы советовал ему (Понятовскому) никакого не делать вида, что имеет сношения со мною. Только он сам мог бы когда-нибудь убедить меня в том, что он отказывается от моей дружбы… Он говорит, что ему тяжело и жестоко поступать таким образом со мною. Скажите ему от моего имени, что один вид холодности между нами мне причиняет огорчение. Но убежденный, что такая мера полезна ему и даже необходима, я вместо того, чтобы его порицать, совершенно одобряю его. Я надеюсь, что вы и он будете очень довольны тем, что я только что написал»⁸¹.

Теперь уже Екатерина вынуждена выступать посредницей между Понятовским и Уильямсом. «Граф Понятовский просит меня сказать вам, — извещает она посла, — что сердце у него обливается кровью из-за вас и что он повинуется частью вашим собственным советам, избегая вас». При этом великая княгиня замечает, что ее горе «чрезвычайно», что она «унижена, смущена» тем, что явилась невинной причиной огорчений, которые терпят дорогие ей люди. В ответ Уильямс с горечью признается: «Ничто в мире после уверений, которые вы даете мне о сердце Понятовского, не убедит меня в том, чтобы он не был всегда моим самым дорогим другом. Я приму его как сына. Я не замолвлю с ним ни слова о политике. Наша речь будет вертеться вокруг вас, него и его семейства. Я впредь знаю, что слезы покажутся у меня на глазах, когда я обниму его. Пусть он делает и говорит, что ему будет угодно. Я убежден в том, что он любит меня, и этого мне довольно»⁸².

Наконец, Понятовский возвращается в Петербург, о чем Уильямс извещает Екатерину: «Я поздравляю вас столько же, как и себя, с приездом Понятовского, но припадая к вашим коленям, я прошу вас прибегать, по его приезде, к наивысшей осторожности, которую можно себе вообразить». Посол обещает Екатерине устроить ей свидание с любимым, но просит соблюдать всяческие предосторожности. «Будьте… очень осторожны по отношению к свиданиям, которые вы будете иметь с Понятовским, а в особенности, чтобы вы виделись с ним у него или в постороннем месте, но никогда у вас, — писал Уильямс. — Если вы войдете ночью, и если вас узнают, — об этом только все заговорят, и возбудятся подозрения. Но если он будет пойман при входе к вам, все кончено, и его участь будет решена»⁸³. Екатерина убеждает Уильямса, что тот будет «смирен, как ягненок», а сама она будет следовать советам посла неукоснительно.

Между тем, после возвращения Понятовского, когда для Екатерины появилась реальная возможность встречаться с любимым человеком, хотя и тайно, но уже без посредничества британского посла, необходимость в постоянной переписке с Уильямсом отпала. Оба корреспондента начинают обмениваться письмами нерегулярно, а вскоре их переписка и вовсе сходит на нет. И одной из причин тому, по мнению издателя писем, послужило возвращение ко двору графа Понятовского⁸⁴.

Однако не только сердечная привязанность Екатерины использовалась сэром Чарльзом для оказания влияния на великую княгиню. Не менее ощутимым рычагом давления оказались деньги. Екатерина находилась в весьма стесненном финансовом положении, нуждаясь в средствах, прежде всего для подкупа сановников, и иногда, к примеру, чтобы приобрести понравившиеся ей драгоценности. Познакомившись с Уильямсом, она решилась обратиться за финансовой помощью к королю Великобритании, и вскоре получила благоприятное известие из Лондона: «Все, что вы предложили, разрешено с большим удовольствием, и 40 000 руб. находятся в ваших руках и в вашем распоряжении, — сообщал посол. — Король приказал вам передать самые что ни на есть во всем свете любезные слова». На следующий день Уильямс отправил Екатерине очередное послание, в котором передал адресованные ему слова короля: «Вы вручите деньги ее императорскому высочеству и взамен получите от нее обязательство сообразно с тем, что она вам предложила (выделено нами — Т.Л.). И вместе с тем король вам приказывает сказать великой княгине, насколько он чувствителен ко всем свидетельствам дружбы, которые он получает от ее императорского высочества, и вы должны ее уверить от имени короля в том, что он готов и всегда будет склонен ей давать доказательства своего доверия и своей привязанности». Екатерина тронута знаками доверия Георга и просит Уильямса передать слова благодарности: «Моя благодарность королю, вашему государю, все увеличивается… Я надеюсь расплатиться с ним скорее своими услугами, чем деньгами (выделено нами — Т.Л.), которые надеюсь ему возвратить в исправности… Его доверие мне льстит, я надеюсь его заслужить и с достоверностью поддержу мнение его величества». Давая подобные обещания, Екатерина сама себя убеждала: «в этом заключается благо России»⁸⁵. Судя по документу, общая сумма, полученная ею от британского монарха, составляла 44 тыс. рублей.

Передавать деньги великой княгине, высланные британским ведомством, вызвался сам Уильямс, заявив, что станет ее «верным банкиром». Посол давал советы Екатерине, как расходовать полученные средства («из этой суммы вы будете забирать,…постепенно по мере потребности»), извещает, каким образом княгиня сможет их получать («относительно способа передачи денег, когда вам они будут нужны, ничего нет легче. Нарышкину стоит только сказать Свалло принести мне записку от вас, и я перешлю сумму к Свалло через него же. Нарышкин может ее взять у него»). Давая подобные советы, Уильямс беспокоился относительно своей личной безопасности («моя личная безопасность требует, чтобы никто не мог когда-либо доказать, что я вам доставлял деньги»). Однако самое главное, на чем настаивал посол, так это обязательство, которое великая княгиня должна дать королю, собственноручно переписав его с образца, который прислал сэр Чарльз. В письме Уильямса от 23 августа прилагался текст данной расписки: «Я получила из рук британского посла сумму в десять тысяч фунтов стерлингов (44 тыс. руб. — Т.Л.), которую я обещаюсь возвратить Его Величеству великобританскому королю, когда он ее от меня потребует»⁸⁶. Екатерина подобную расписку дала (документ хранится в Государственном архиве)⁸⁷, хотя и сделала это неохотно, опасаясь, что расписка может попасть в посторонние руки. «Что вы торопитесь с моей распиской на деньги, — возмущалась Екатерина в письме к Уильямсу. — Еще недостает 4 тыс. рублей»⁸⁸. Даже в одном из последних писем к дипломату, зная, что тот покидает Россию, Екатерина просила об очередном займе. «Милостивый государь, — писала она, — я обязана вам ответом, который я не знаю, как сделать вам; с одной стороны много неудовольствия от вашего отъезда, а с другой затруднение вам сказать то, чего я хочу и как вам это сказать… Я буду говорить с вами прямо: сделайте, чтобы мне дали вперед (если вы это могли бы) такую сумму, какую я получила; если это возможно, чтобы это было еще более в тайне, чем в первый раз (выделено нами — Т.Л.), и не могло ли бы это прийти без того, чтобы знали здесь, что это для меня, но для вашего употребления или под другим каким-либо предлогом?»⁸⁹. Так или иначе, но, судя по переписке, становилось очевидным: деньги от короля Великобритании Екатерина получила в полном объеме. Елисеева упоминала о двух полученных ею от британцев займах: первый — 12 июля 1756 г. в размере 10 тыс., второй — 11 ноября в размере 44 тыс. рублей⁹⁰. Однако последняя просьба великой княгини о займе, судя по всему, осталась без ответа.

Надо признать, что британский посол также предпринимал попытки склонить на свою сторону великого князя. 23 августа 1756 г. Екатерина извещала Уильямса о том, что их с князем дом в Ораниенбауме «походил на английскую колонию» из-за многих англичан, которых пригласил и угостил великий князь. Княгиня интересовалась у сэра Чарльза, остались ли его соплеменники довольны оказанным приемом. Уильямс заверял: все англичане, возвратившиеся из Ораниенбаума, пребывают в восхищении, а сама Екатерина их просто околдовала. Хотя посол не обнаружил в великом князе своего сторонника, полагая, что тот «пруссак на смерть единственно из военного вкуса, и это доходит до того, что оно обратилось в страсть и основано на его темпераменте», тем не менее, считал необходимым заручиться поддержкой Петра Федоровича, ссужая его деньгами. «Знаете ли вы, что Его Высочество находится в большой нужде для получения 1600 рублей? — интересовался Уильямс у Екатерины. — Он просил Свалло достать ему их… я ему помогу. Простите ли вы мне этот шаг, так как я думаю, что это подарок, предназначенный для одной особы, которая носит титул любовницы»⁹¹. Как видно, дипломат был хорошо информирован не только о финансовом положении великого князя, но и о его сердечных привязанностях.

Тот факт, что иностранные дворы всегда стремились покупать расположение наследников и претендентов с целью изменения внешнеполитического курса государства, признавала О.И. Елисеева. «Елизавета взошла на престол на французские деньги, руководимая Шетарди, которому обещали прекратить войну России со Швецией, — отмечала она. — Сын Екатерины Павел за долгое царствование матери сближался то с одним, то с другим двором, получая займы, и, наконец, обрел постоянных союзников в Пруссии». И как бы в оправдание явно неблаговидных поступков Екатерины Елисеева заключает: «В этом ряду сотрудничество нашей героини с британским послом — не исключение, а правило»⁹².

Как можно заметить, подкуп высших должностных лиц сделался обычным делом для британского посла. Не только великая княгиня и великий князь, но ряд высокопоставленных чиновников получали значительные денежные суммы от короля Великобритании через сэра Чарльза. Одним из них был известный канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Горяинов так характеризовал его: «Великий канцлер… единственный из всех людей, стоявших тогда у власти, обладавший способностями государственного мужа, человек даровитый от природы и твердого характера, но плутоватый, корыстный…. был увлечен умом Екатерины и ее блестящими способностями,.. смотрел на нее, как на будущую государыню, и… пользовался ее исключительным доверием»⁹³. Канцлер был сторонником союза России с Австрией и Англией, что и позволило Уильямсу включить его в орбиту своих союзников. По-видимому, посол начал вести какие-то переговоры с Бестужевым-Рюминым, во всяком случае, на это указывает его письмо, которое канцлер попросил возвратить Уильямса по прочтении. В письме в частности говорилось: «Ваша записка, милостивый государь, меня очень обрадовала, а в особенности в виду того, что вы убедились в моей привязанности. Это служит для меня полной наградой и уверением в том, что мои труды не пойдут напрасно в дело; будьте совершенно убеждены…что о всю мою жизнь, и днем, и ночью, я устремлю свою мысль только на то, чтобы быть приятным и полезным для служения вам… и даже в ущерб моей жизни, я буду вам верен»⁹⁴. И далее канцлер сообщал новости из Стокгольма, из которых можно было заключить, «как жестоко французские интриги действуют на шведскую нацию.., чего (интриг) мы также можем ожидать после приезда французского посла (в Россию) и мы должны быть настороже». 23 августа Уильямс известил Екатерину о просьбе канцлера денег у короля Великобритании. «Уже с некоторого времени великий канцлер просил меня предоставить ему крупную пенсию от короля, говоря, что ему давали здесь ежегодно лишь семь тысяч рублей, и что на такое жалованье он не мог жить по своему положению; что ему были известны интересы его отечества, что он знал, что они были связаны с интересами Англии, и что поэтому тот, который служил хорошо России, служил бы Англии, и что таким образом он мог служить королю, не действуя против своей совести и не нанося вреда своему, что если бы король желал дать ему возможность жить сообразно с высоким чином, которым он был облечен, руки у него были бы свободны и он служил бы всегда только России и Англии». Посол отвечал, что хотя канцлер оказал королю незначительные услуги, тем не менее, он жалует ему ежегодную пенсию в 12 тыс. руб. Канцлер поначалу не решился поверить в такой исход дела, когда же пришел в себя, то попросил передать послу, что благодарит Его Величество: «Скажите ему, что мы заживем вместе наилучшим образом, что я сделаю все возможное для него, что постараюсь, чтобы приняли тотчас сто тысяч фунтов стерлингов (на содержание российских войск, направленных на защиту владений короля в Ганновере — Т.Л.), и что, если будет возможно, мы все покончим до приезда французского посла»⁹⁵.

Королевская пенсия, безусловно, подразумевала, что канцлер будет содействовать исполнению замыслов посла. Неудивительно, что Уильямс начал оказывать давление на Бестужева, чтобы заставить его ускорить возвращение ко двору Понятовского: «Я даю вам слово, — писал посол Екатерине, — что если он этого не сделает, я найду повод поссориться с ним; он никогда не получит ни одного су своей пенсии. Он беден теперь, но он будет вам служить, или я ему более не помогу». В другом письме Уильямс обещал Екатерине: «Я поссорюсь с ним, я поссорю его с моим двором. Я это сделаю для вас и моего друга» ⁹⁶. Однако канцлер не был всемогущ, а может и не очень-то желал возвращения ко двору графа Понятовского. Во всяком случае, хотя он и заверял Уильямса о своем желании «сделать все» для английского короля, тем не менее, оттягивал решение столь важного для посла и великой княгини вопроса. В письме от 12 сентября Уильямс передал Екатерине свой разговор с канцлером, во время которого заявил, что обещанная ему денежная сумма «очень крупна», и что в настоящее время деньги находятся у него в руках. «Тогда у него (Бестужева-Рюмина — Т.Л.) слюнки потекли, его глаза заблестели, он мне пожал руку: “Мы сделаем хорошие вещи”, сказал он. И я убежден, — продолжал посол, — что он так много думал об этих деньгах, что всю ночь не спал»⁹⁷.

Примечательно, что высокопоставленный сановник не только не отказывался от пенсии короля Великобритании, но даже не стеснялся просить уплатить ему пенсию за полгода вперед!⁹⁸ Однако Уильямс не торопился исполнить его просьбу, прежде, чем не дождется выполнения со стороны канцлера его обещаний.

Из переписки великой княгини с послом мы узнаем, что не только Бестужев-Рюмин получал деньги от Уильямса, но и другие высокопоставленные чиновники не стеснялись брать взятки от иностранных послов. Так, в письме от 7 ноября Уильямс, говоря о канцлере, упоминал, что не знает, сколько Бестужев получил от венского двора, но что он «отлично осведомлен о сумме, которую получил Апраксин». Двумя неделями позже посол извещал Екатерину о том, что «французский двор делал подарок ценою от восьми до десяти тысяч рублей вице-канцлеру за то, что он восстановил назначение послов между обоими (российским и французским — Т.Л.) дворами»⁹⁹. Как видно, мздоимство высокопоставленных чиновников при дворе Елизаветы Петровны являлось делом привычным. «Рассказ о продажности русского кабинета — общее место дипломатических донесений из Петербурга середины XVIII в.» — утверждала О.И. Елисеева, приводившая примеры мздоимства сановников, среди которых значились имена супругов Трубецких, братьев Шуваловых, вице-канцлера М.И. Воронцова и других¹⁰⁰. Нередко члены правительства становились пенсионерами сразу от нескольких держав. К примеру, тот же М.И. Воронцов, известный сторонник сближения с Францией, обещал Уильямсу изменить свою позицию, если получит достойное вознаграждение от англичан. «Эмиссар Воронцова сказал мне, что… я ни разу не обращался к вице-канцлеру надлежащим образом, — сообщал в Лондон сэр Чарльз, — что дом, который он строит в городе, был начат на английские деньги, но уж пять или шесть лет не может быть завершен, поелику сие также должно произойти за счет английских средств… Ежели не дам денег я, дадут другие»¹⁰¹.

Чем же расплачивались сановники за полученные от иностранных послов немалые суммы? Бестужев-Рюмин усердно «отрабатывал» английские деньги. Так, он делал все возможное, чтобы помешать сближению России с Францией. Как писала Екатерина, канцлер ей казался «очень подогретым Англией» и старался внушить отвращение к «французским козням, чтоб им воспрепятствовать». «Вот, что произвели 12 000 рублей!», — заключала великая княгиня и советовала послу продолжать свои действия, уверяя, что английские деньги непременно возьмут: «всеми руководит выгода, и в тот момент, когда Ивану Ивановичу (Бецкому) понадобятся деньги, он настоит на их принятии, чтобы получить из них свою долю, и их займут у коллегии иностранных дел, так как, между прочим, нужно вам знать, что кабинет занимает у всех коллегий, и что он должен несколько миллионов, которые пошли на пустяки»¹⁰². Во время одной из бесед с Уильямсом, которая продолжалась «два добрых часа», канцлер заявил, что посоветует великому князю «просить постоянно заседать на конференции» (где речь шла о приглашении французского посла в Россию — Т.Л.), в противном случае он грозился, что вообще «не будет подписываться под докладом». Именно Бестужев способствовал возвращению Понятовского ко двору. Он также настоятельно добивался упрочения отношений с Великобританией. 15 октября 1756 г. Екатерина пишет Уильямсу: «Канцлер велел сказать мне, что вчера на конференции хотели всеми силами порвать с Англией…он с яростью воспротивился этому, представляя стыд, гибель торговли, малую добросовестность Франции… Апраксин его поддержал… Потом канцлер велел просить меня написать вам письмо для того, чтобы вам сказать,.. что он взял верх над всеми, что не порвут вашего договора и что с целью сделать удовольствие Англии, он будет благоприятнее к прусскому королю, чем был до того, что наше войско, хотя оно перешло границы, далее не пойдет»¹⁰³.

В том, что канцлер защищал при дворе интересы Великобритании, Екатерина не сомневалась и пыталась в этом убедить посла. В письме от 8 января 1757 г. Екатерина писала о канцлере: «Какой бы он ни был, это — человек мне привязанный, единственный с головой, которого я имею, единственный, который мог бы быть мне полезен… Он враг Пруссии, но он не враг Англии. Я знаю из разных сторон и, между прочим, от графа Понятовского, что он поддерживает при всех случаях и говорит совершенно ясно во всех дворах, что необходимо, чтобы Россия оставалась другом Англии. Ваши таланты могут вызывать в нем зависть, он может вас не любить, но будьте уверены, что он менее всего враг вашего отечества»¹⁰⁴. Впрочем, иногда канцлер разочаровывал великую княгиню. К примеру, он не воспротивился решению императрицы отказать в вывозе хлеба из Лифляндии для ганноверских штатов, главой которых являлся король Великобритании. Уильямс был возмущен подобной позицией сановника и не преминул сообщить о том Екатерине. Великая княгиня с его мнением согласилась. «В самом деле, милостивый государь, — писала Екатерина Уильямсу, — я очень недовольна отказом, который вам сделали насчет хлеба, и я дам это очень сильно почувствовать канцлеру; как связать этого человека, если он не связан благодарностью, которую он обязан королю, вашему государю?»¹⁰⁵. Как видно, оба корреспондента ничуть не сомневались в том, что подкупленный чиновник просто был обязан «отработать» полученные от короля Великобритании деньги.

Если подкупленные сановники старались действовать в интересах Великобритании, то в чем заключалась «благодарность» великой княгини, получившей солидную финансовую поддержку от короля Георга II? В одном из писем Екатерина заверяла Уильямса в своем желании «расплатиться» с королем и с английской нацией, «сделав все возможное» с помощью канцлера и других чиновников, «чтобы помешать всем глупостям». Великая княгиня уверяла Уильямса в том, что союз с Англией всегда будет для нее «священным», и что она считает его «полезным и необходимым для России»¹⁰⁶. Завоевав доверие Екатерины, Уильямс начинает ее инструктировать, как действовать в том или ином случае, какие шаги предпринимать, на кого положиться из числа придворных и т.д. Так, посол, не доверяя канцлеру, писал Екатерине: «Как можно скорее сделайте что-либо решительное с канцлером. Посмотрите, друг ли он ваш, то есть, хочет ли он вам служить в том, что желательно вам, так как если он не хочет, нужно произвести перемену, и я уже обдумал план о том». В другом письме Уильямс побуждал Екатерину действовать более решительно: «Если, наконец, великий канцлер не хочет вам служить, нужно принять другие меры; и я умоляю вас вовремя их обдумать, и я о них также подумаю»¹⁰⁷. Уильямс настоятельно советовал Екатерине «порвать» с канцлером, обвиняя его в предательстве ее интересов. Он также настаивал, чтобы княгиня была более настойчива в отношении приближенных Елизаветы Петровны. «Если они (речь шла об Апраксине и братьях Шуваловых — Т.Л.) хотят иметь надежду на ваши будущие милости, — писал посол, — то нужно, чтобы они заслужили их, как привязываясь к вам, так и следуя теперь велениям вашей воли, и что без этого вы изменитесь в поведении. Если они предложат повиноваться вашим приказаниям, я вам доставлю материал для того, чтобы испытать их покорность и чтобы служить пробным камнем их преданности»¹⁰⁸. Уильямс советовал великой княгине более полагаться на Нарышкина и Трубецкого, которые верны ей.

Екатерина охотно следовала советам британского посла. Так, обсуждая с ним кандидатуру будущего вице-канцлера (после занятия ею престола!), она обрадовалась, что посол одобрил ее выбор в лице Панина. Екатерина советовалась с Уильямсом по поводу кандидатуры Бутурлина как возможного их союзника. «Бутурлин прислал мне предложить свой голос на советах, прибавив, что он готов слепо следовать тому мнению, к которому я бы желала, чтоб он примкнул, лишь бы он знал его, — писала Екатерина. — Я предоставляю вам решить это (выделено нами — Т.Л.) и думаю, что, несмотря на его слабость и плутовство, мы могли бы извлечь пользу из него»¹⁰⁹. Узнав о беспокойстве Уильямса за свою безопасность, Екатерина извещает его о том, что направила канцлеру записку, в которой «имела случай изложить очень кстати» то, что ей «продиктовал» (выделено нами — Т.Л.) посол. «Я ко всему этому присовокупила крепкую клятву в том, что вы вовсе не его враг, как он мне это вполне определенно сказал очень туманными намеками», — завершала свое послание великая княгиня¹¹⁰. Когда же канцлер не ответил на одно из ее писем, то она известила посла, что будет «применять» его правило: «никогда не быть в крайне хороших отношениях с ним», когда того пожелает. А далее Екатерина советовала воспользоваться алчностью канцлера, которая «подобна алчности паши», и которая навела ее на мысль предложить ему деньги.

Время от времени Екатерина сообщала Уильямсу информацию об обсуждении при дворе («на конференции») вопросов внешней политики России¹¹¹. Она передавала послу важные документы, попавшие ей в руки, с просьбой возвратить их по прочтении. В частности, перевод депеши из Турции чрезвычайно заинтересовал посла, который его «прочел с удовольствием три раза». «Я позволю себе сохранить на два или три дня бумагу по константинопольским делам, — писал Уильямс. — Я хотел бы знать, что сказала императрица, прочитав эту депешу»¹¹². Иногда посол сам проявлял инициативу и просил свою корреспондентку разузнать об интересующих его событиях. «Я прошу вас постараться узнать, что произошло на конференции в воскресенье вечером и вчера утром, — писал Уильямс 22 октября. — Дуглас (посланник Франции, — Т.Л.) просит конференцию, чтобы сделать большие предложения со стороны французского короля». Когда же британцу не удалось помешать заключению Версальского договора, он попросил великую княгиню «раскричаться против такого коварства» и «объявить канцлеру, что великий князь воспротивится этому всеми своими силами и что вы будете смотреть, как на врагов России, на всех тех, которые будут способствовать такому делу»¹¹³.

Весной 1757 г. положение британского посла при дворе императрицы заметно ухудшилось. Ему перестали доверять. 22 марта Екатерина извещает Уильямса о том, что издан приказ «распечатывать все письма иностранных министров», который направлен скорее всего против него одного. В ответ посол писал: «Я уверяю вас, что уже более года, как я с почты не получаю никаких писем без явных признаков того, что они были распечатаны, и я ожидал, что если бы был дан новый приказ по этому поводу, то он бы состоял в том, чтобы их задержали совершенно». И далее Уильямс заверял княгиню, что будет «на страже» по отношению к своей переписке¹¹⁴. Однако это не помогло. Потерпев неудачу в переговорах с канцлером и вице-канцлером, которых старался всеми силами привлечь на свою сторону, посол вскоре заболел и попросил правительство себя отозвать. Пока же, дожидаясь решения из Лондона, он продолжал «дружить» с Екатериной, всячески стараясь заручиться ее поддержкой.

Почти ежедневно корреспонденты обменивались письмами, и Уильямс нередко напоминал великой княгине о выгодах России от союза с Англией. Подобный союз, полагал посол, существует «без перерыва» со времен Ивана Васильевича (Грозного), он «древний и естественный» для обоих государств и выгоден каждой из сторон. Екатерина соглашалась с мнением посла, заявляя, что союз с Англией «полезен и необходим для России», и всегда останется для нее «священным»¹¹⁵. Примечательно, что в одном из писем великая княгиня обращалась к истории установления дипломатических отношений Московского государства с Англией. «Несколько лет тому назад, — вспоминала Екатерина, — я видела подлинный договор за подписью Елизаветы (Тюдор — Т.Л.), заключенный этой королевой с Иваном Васильевичем (Грозным). Он находится в московских архивах. Этот государь, хотя и был тираном, был великим человеком, а так как я постараюсь, насколько мне позволит моя природная слабость, подражать великим людям этого края, я надеюсь украсить также когда-нибудь ваши архивы моим именем» (выделено нами — Т.Л.). Уильямс согласился с мнением великой княгини в том, что Иван Васильевич «был очень великий государь», и что Петр Первый придерживался того же мнения. «Знаете ли вы, что во время восстания против него он попросил у Елизаветы убежища? А Елизавета была, по меньшей мере, столь же деспотична, как и он», — утверждал посол¹¹⁶. Заметим, что столь высокая оценка личности Ивана Грозного будущей императрицей, равно, как и британским послом, а также упоминание последнего о деспотичности английской королевы могут служить опровержением высказываний ряда современных историков о «кровожадности», «жестокости», «тирании» русского царя, противопоставляя ему «хороших» европейских правителей¹¹⁷.

Переписка великой княгини с британским послом завершилась летом 1757 года. После возвращения в Россию Понятовского и получения значительных денежных сумм от короля Георга II Екатерина заметно охладела к Уильямсу. Впрочем, она по-прежнему продолжала заверять его в своей дружбе и уважении, подчеркивая, что советы посла были ей полезны и «возбудили дружбу и живейшую благодарность». «Вы будете звеном, которое скрепит естественную дружбу, которая должна существовать между нашими обеими родинами, — обращалась она к Уильямсу, — а какое звено более крепкое, как то, которое основано на уважении, и на доверии самом заслуженном? Мы преодолеем вместе наших врагов», заключала Екатерина¹¹⁸.

Особого внимания заслуживает одно из последних писем Екатерины Уильямсу (не имеющее даты), в котором она просит передать слова благодарности королю Великобритании: «Я смотрю на английскую нацию, как на ту, союз с которой самый естественный и самый полезный для России, и эта идея укрепилась во мне воспоминанием о личных обязательствах, по которым я должна и по которым я всегда хотела бы быть должной английскому королю, так как я истинно привязана к нему… Я охотно окажу мою поддержку кому бы то ни было, услугами коего английский король захочет пользоваться здесь» (выделено нами — Т.Л.)¹¹⁹. Прекрасно сознавая, какую помощь (не только своими советами, но и финансами) оказал ей британец, в своем прощальном письме от 2 июля 1757 года Екатерина пишет: «Моя дружба и моя благодарность к вам дошли до того, что… я никогда не буду в состоянии ничем расплатиться с вами. Я обращу поэтому, коль скоро я смогу, мои обязательства к вам на благо вашей родины…» (выделено нами — Т.Л.). Екатерина заверяла Уильямса в том, что почитает и любит его как отца и счастлива тем, что приобрела его дружбу: «Прощайте, милостивый государь, я желаю вам всего счастья, которое вы заслуживаете, а мне — то, чтобы я могла когда-нибудь воспользоваться вашими советами»¹²⁰.

Вскоре британский посол был отозван на родину и осенью покинул Россию. В начале ноября 1757 года Уильямс достиг Гамбурга, где серьезно заболел. В Англию его перевезли психически больным. Еще год Уильямс лечился, пребывая в своем поместье, однако так и не смог поправиться. Потеряв рассудок, 2 ноября 1759 года он покончил с собой. Известный дипломат и наставник будущей российской императрицы был погребен в Вестминстерском аббатстве.

Очевидно, что дипломатическая миссия сэра Чарльза Уильямса в Россию потерпела неудачу: он не сумел воспрепятствовать возвращению в Петербург французского посла, а значит, и предотвратить сближение России с Францией. Ему также не удалось помешать началу военных действий против Пруссии и подписать новый договор о гарантии владений короля Великобритании в Ганновере. 11 января 1757 года Россия присоединилась к Версальскому договору Австрии и Франции и тем самым оказалась в стане противников Великобритании. Формально Российская империя сохраняла с Великобританией дипломатические отношения, однако более чем 20-летний период сближения двух держав закончился. Принадлежность к коалициям, противостоящим друг другу в Семилетней войне, еще больше развела два государства, и лишь революционные события во Франции в конце XVIII века их вновь сблизили¹²¹.

Более успешной оказалась деятельность посла в другой области. Информация, которую поставляла Екатерина Уильямсу, по-видимому, была не столь безобидной, если заставила историка Я. Л. Барскова признать, что великая княгиня выступала «на ролях английской шпионки»¹²². Насколько справедливо подобное утверждение исследователя творчества Екатерины II, судить трудно, но то, что посол оказывал на великую княгиню огромное влияние, очевидно. Кто знает, как сложились бы отношения тайных корреспондентов в дальнейшем, если бы Уильямс дожил до восшествия его «подопечной» на трон. Ведь он в шутку или всерьез предлагал свою кандидатуру на пост первого министра в ее будущем правительстве, быть может, памятуя о роли Эрнста Иоганна Бирона при Анне Иоанновне.

Став императрицей, Екатерина с неохотой вспоминала о своей переписке с Уильямсом. Продажа информации за деньги, подготовка государственного переворота в интересах иностранной державы, наконец, любовная связь с иностранным подданным — словом все, что нашло отражение в переписке, она старалась поскорее забыть. Не случайно в своих последних мемуарах знакомство с британским послом и Понятовским императрица описывала довольно бегло, а о своей роли в событиях, связанных с ними, вообще ни словом не обмолвилась. Как отмечала М.А. Крючкова, 1756 год оказался самым «провальным» в мемуарах Екатерины. Полный вариант мемуаров скорее замалчивает события, чем сообщает о них. «Описание этого года — наглядный пример, как Екатерина-мемуаристка умела молчать и сколько всего она могла оставить за кадром своих «Записок», — заключает автор¹²³. Не случайным нам представляется и тот факт, что в правление Екатерины II министры стали избегать контактов с иностранцами, поскольку «получение взятки от иностранной державы начали рассматривать как постыдное деяние. Его совершали в тайне, боясь разоблачения»¹²⁴. По-видимому, близкое знакомство с британским послом послужило императрице хорошим уроком и заставило ограничить контакты сановников с иностранными дипломатами. Возможно, неблаговидная роль Екатерины, выявившаяся из ее переписки с послом, побудила ее потомков — императоров Александра II и Александра III держать ее в тайне от общества, чтобы не компрометировать династию Романовых.

Как бы то ни было, визит Уильямса в Россию не прошел бесследно для будущей российской императрицы. Общение с опытным послом явилось для молодой Екатерины своеобразной школой искусной дипломатии, прекрасно освоенной ею в зрелые годы. Возможно, что близкое знакомство с Уильямсом способствовало также зарождению у нее заметного интереса к британской культуре, что и могло привести к зарождению мифа об англомании и англофильстве в России в ее царствование.

Примечания

44

Horn D. Great Britain and Europe in the Eighteenth Century. Oxford, 1967. P. 213.

45

Соколов А.Б. Навстречу друг другу. Россия и Англия в XVI–XVIII вв. Ярославль, 1992. С. 258.

46

Кросс Э. У Темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII веке. СПб., 1996. С. 292–293, 299.

47

Ожегов С.И. Словарь русского языка. Изд. 3-е. М., 1953. С. 19.

48

См.: Лабутина Т.Л. Англомания и англофильство в правление Екатерины II // Лабутина Т.Л. Британцы в России в XVIII веке. СПб., 2013. С. 135–164.

49

Горяинов С.М. Предисловие // Переписка великой княгини Екатерины Алексеевны и английского посла сэра Чарльза Г. Уильямса. 1756 и 1757 гг. М., 1909 (далее — «Переписка великой княгини»). С. IX.

50

Цит. по: Елисеева О.И. Молодая Екатерина. М., 2010. С. 316.

51

Подробнее о расстановке сил в Европе накануне Семилетней войны см.: История Европы. Т. IV. М., 1994. С. 460–461; Яковлев Н.Н. Россия и Великобритания накануне Семилетней войны: от союза к конфронтации // Яковлев Н.Н. Британия и Европа. М., 2000. С. 192–208.

52

Горяинов С.М. Предисловие // Переписка великой княгини. Указ. соч. С.XIII.

53

Елисеева О.И. Молодая Екатерина. Указ. соч. С. 258.

54

Екатерина II без ретуши (Антология). Сост., предисловие. А. Фадеева. СПб., 2009. С. 56.

55

Переписка великой княгини. Указ. соч.С. 86, 130.

56

Цит. по: Елисеева О. И. Молодая Екатерина. С. 301.

57

Переписка великой княгини. С. 170.

58

Цит. по: Елисеева О. И. Молодая Екатерина. С. 308.

59

Бильбасов В.А. Первые политические письма Екатерины II. СПб., 1887; он же. История Екатерины II. СПб., 1890; Архангельский Д. Переписка великой княгини Екатерины Алексеевны и английского посла Чарльза Гэнбюри Уильямса как исторический памятник // Русская старина. М., 1910.; Павленко Н.И. Екатерина Великая. М., 2003; Минаев А.И. Британский парламентаризм и общественно-политическая мысль России. Вторая половина XVIII — начало XX веков. Рязань-М., 2008 и др.

60

Константинова З. С. Ч.Г. Уильямс и Россия // http;www.sgu.ru/files./ nodes /9738/02. pdf; Елисеева О.И. Молодая Екатерина. Указ. соч.

61

Переписка великой княгини. С. 10, 32, 78.

62

Там же. С. 13.

63

Там же. С. 121, 206, 211, 217.

64

Там же. С. 211–212..

65

Крючкова М.А. Мемуары Екатерины II и их время. М., 2009. С. 212.

66

Брикнер А. История Екатерины Второй. М., 1998. С. 12.

67

Переписка великой княгини. С. 27, 35, 47-48.

68

Там же. С. 208.

69

Там же. С. 6.

70

Там же. С. 12.

71

Там же. С. 25.

72

Там же. С. 27, 31, 34.

73

Там же. С. 37, 42, 44.

74

Цит. по: Елисеева О.И. Указ. соч. С. 298.

75

Там же.

76

Переписка великой княгини. С. 82, 201.

77

Елисеева О.И. Указ. соч. С. 299–300.

78

Переписка великой княгини. С. 37, 108, 129, 161.

79

Там же. С. 196, 289.

80

Там же. С. 271..

81

Там же. С. 309.

82

Там же. С. 310–311.

83

Там же. С. 252, 302.

84

Горяинов С.М. Указ. соч. С. XXV.

85

Переписка великой княгини. С. 54,56–57, 63.

86

Там же. С. 68, 79, 81.

87

Там же. С. 255.

88

Там же. С. 92, 257–258.

89

Там же. С. 82, 92, 197,

90

Елисеева О.И. Указ. соч. С. 303.

91

Переписка великой княгини… С. 72, 82, 264, 275.

92

Елисеева О.И. Указ. соч. С. 310..

93

Горяинов С.М. Указ. соч. С. XIX.

94

Переписка великой княгини. С. 50.

95

Там же. С. 77–78.

96

Там же. С. 135, 153.

97

Там же. С. 156.

98

Там же. С. 298.

99

Там же. С. 252, 282.

100

Елисеева О.И. С. 311.

101

Там же.

102

Переписка великой княгини. С. 90.

103

Там же. С. 199, 205.

104

Там же. С. 318.

105

Там же. С. 327.

106

Там же. С. 184, 281.

107

Там же. С. 134, 145.

108

Там же. С. 215..

109

Там же. С. 211, 112.

110

Там же. С. 254.

111

Там же. С. 12–13,

112

Там же. С. 50, 79, 81.

113

Там же. С. 219, 242.

114

Переписка великой княгини. С. 332–333.

115

Там же. С. 80, 201, 281.

116

Там же. С. 91, 106.

117

Подробнее об этом см.: Лабутина Т.Л. Англичане в допетровской России. СПб., 2011. С. 204–206.

118

Переписка великой княгини. С. 334, 338.

119

Там же. С. 338–340.

120

Там же. С. 340–342.

121

Подробнее см.: Яковлев Н.Н. Указ. соч. С.207–208.

122

См.: Елисеева О.И. Указ. соч. С. 308.

123

Крючкова М.А. Мемуары Екатерины II и их время. Указ. соч. С. 221.

124

Елисеева О.И. С. 312.