Прерванная жизнь

Сюзанна Кейсен, 1993

«Прерванная жизнь» Сюзанны Кейсен стала культовой книгой своего времени, но настоящую популярность снискала годы спустя, когда Джеймс Мэнголд снял одноименный фильм с Вайноной Райдер и Анджелиной Джоли. «Прерванная жизнь» – это автобиографический роман, повествующий о сложном периоде жизни обычной девушки. После неудавшейся попытки суицида юная героиня оказывается в «параллельной вселенной» – психиатрическом госпитале. И с этого момента все, что она знала об окружающем мире, людях и даже о себе, оказывается под сомнением.

Огонь

Одна из нас подожгла себя в детстве. Облила бензином и подожгла. Она была слишком маленькой, чтобы водить машину, и я все думала, откуда она взяла бензин. Пришла к соседям и сказала, что папе нужна канистра? Эти мысли лезли в голову каждый раз, когда я ее видела.

Скорее всего, бензин затек во впадинки у ключицы, поскольку сильнее всего у нее были обожжены шея и щеки, испещренные толстыми бороздами белых и светло-розовых шрамов. Шрамы были настолько жесткими и большими, что она даже голову не могла повернуть, и чтобы увидеть стоящего рядом человека, ей приходилось поворачиваться всем телом.

Шрамы безлики. Они совсем не такие, как обычная кожа. Они не выдают ни возраста, ни болезни, ни бледности, ни загара. На них нет волосков, нет морщин. И пор в них тоже нет. Они как чехол: защищают и скрывают то, что под ними. Потому мы ими и обрастаем — нам есть что скрывать.

Ее звали Полли. Наверное, в те дни — или месяцы — когда она обдумывала самоубийство, это милое имя казалось ей нелепым, но оно очень ей подходило теперь, в ее зачехленной жизни человека, который сумел выжить после такого. По ней никогда было нельзя сказать, что она несчастна. Она была добра к несчастным людям, утешала их. Она никогда не жаловалась. И у нее всегда находилось время, чтобы выслушать жалобы других. Она была безупречна в своей непроницаемой розово-белой оболочке. Что бы ни заставило ее совершить этот поступок, что бы ни прошептало: «Умри!» в ее когда-то идеальное, а теперь изрезанное шрамами ушко, она выжгла все это дотла.

Зачем она это сделала? Никто не знал. И никто не отваживался спросить. Это ж сколько надо храбрости, чтобы поджечь себя! Двадцать таблеток аспирина, легкий надрез вдоль вены, полчаса страданий на краю крыши — через это мы все проходили. Некоторые заходили еще дальше и засовывали в рот ствол пистолета. И вот он у тебя во рту, ты чувствуешь вкус металла, пистолет холодный и маслянистый, палец лежит на курке, и только тогда осознаешь, насколько велика пропасть между этим мгновением и тем, о котором ты так долго думала — когда ты спустишь курок. Эту пропасть тебе не преодолеть. Ты кладешь пистолет обратно в ящик. Придется найти другой выход.

Каким был этот момент для нее? Когда она зажгла спичку. Интересно, перепробовала ли она сначала крыши, пистолеты и аспирин? Или просто ее внезапно осенило?

Меня однажды так осенило. Одним утром я проснулась с ясным осознанием того, что сегодня мне надо съесть пятьдесят таблеток аспирина. Это был главный пункт в списке дел на день. Я выложила таблетки в линию на столе и принялась глотать одну за другой, скрупулезно их отсчитывая. Только это же не совсем то, что сделала она. Я могла остановиться после десятой или тридцатой таблетки. А еще могла выйти из дома и потерять сознание — так я и поступила в итоге. Полсотни таблеток аспирина — это очень много, но выйти на улицу и лишиться там чувств, — это как убрать пистолет обратно в ящик.

А она зажгла спичку.

Где? Дома, в гараже, чтобы ничего лишнего не загорелось? В чистом поле? В школьном спортивном зале? В пустом бассейне?

Кто-то ее нашел, но не сразу. Кто ж теперь станет ее целовать, человека без кожи?

Она задалась этим вопросом, когда ей было восемнадцать лет. К тому моменту она провела с нами год. Одни бесновались и вопили, другие сидели, съежившись, и плакали, а Полли смотрела на всех них с улыбкой. Она присаживалась возле перепуганных и успокаивала их самим своим присутствием. В ее улыбке не было ни капли злости, только понимание. Жизнь — это ад, она прекрасно это понимала. Но, судя по улыбке, она все это в себе выжгла. Еще в этой улыбке были нотки собственного превосходства, поскольку больше никому не хватало смелости выжечь это ощущение в себе. Но и к этому она относилась с пониманием. Люди все разные. И все стараются по мере сил.

Как-то утром мы услышали плач, но утренние часы редко бывают спокойными: одни не хотят рано вставать по расписанию, другие жалуются на ночные кошмары. Полли была такой тихой, такой незаметной, что мы даже не обратили внимания на ее отсутствие за столом. После завтрака плач не прекратился.

— Кто это плачет?

Никто не знал.

Плач не утих и к обеду.

— Это плачет Полли, — сообщила Лиза, которая всегда все знала.

— Почему?

Этого даже Лиза не знала.

Под вечер плач превратился в вопли и крики. Сумерки — это вообще время опасное. Поначалу это были просто вопли: «Аааааа!» и «Ээээээ!», но вскоре мы услышали слова.

— Мое лицо! Мое лицо! Мое лицо!

Какие-то голоса пытались ее успокоить, бубнили что-то убаюкивающим тоном, но она до поздней ночи продолжала выкрикивать эти два слова.

— Я так и думала, что рано или поздно это произойдет, — заявила Лиза.

Мне кажется, в этот момент мы все вдруг ощутили, какие ж мы были тупицы.

У нас еще есть шанс когда-нибудь выйти отсюда, а вот ей суждено сидеть взаперти в собственном обожженном теле до самой смерти.