Путь всякой плоти. Роман

Сэмюэл Батлер

«Путь всякой плоти», автобиографический роман английского писателя Сэмюэля Батлера (1835—1902), входит в число ста самых читаемых англоязычных произведений. Это история четырех поколений семьи главного героя, который после окончания Кембриджского университета порывает со своей средой, пытается найти счастье в любви, переживает крушение иллюзий и, наконец, обретает стойкость и душевное равновесие. В переводе Л. Чернышевой и А. Тарасовой роман был издан в 2009 г. в серии «Литературные памятники».

Глава 6

Мистер Понтифекс был не из тех, кто слишком тревожится из-за мотивов своих поступков. Люди в ту пору не предавались такому самоанализу, какому теперь предаемся мы; они руководствовались по большей части эмпирическими соображениями. Доктор Арнольд еще не посеял семена тех серьезных мыслителей, урожай которых мы теперь пожинаем, и люди не понимали, почему бы им не поступать по-своему, если это не предвещает никаких дурных последствий. Однако тогда, как и теперь, они порой наталкивались на более дурные последствия, чем ожидали.

Подобно другим богатым людям начала нынешнего века мистер Понтифекс ел и пил намного больше, чем нужно было для поддержания здоровья. Даже его крепкий организм не в состоянии был выдержать столь длительного переедания и того, что мы теперь сочли бы неумеренностью в выпивке. Его печень зачастую бывала не в порядке, и он спускался к завтраку с желтизной под глазами. Тогда молодежь знала, что лучше поостеречься. Совсем необязательно у детей на зубах будет оскомина оттого, что отцы ели кислый виноград. Состоятельные родители редко едят кислый виноград; опасность для детей представляют родители, которые едят слишком много сладкого винограда.

Допускаю, что на первый взгляд кажется весьма несправедливым, что родители предаются удовольствиям, а наказание за это несут дети, но молодые люди должны помнить, что много лет они были неотъемлемой частью своих родителей и, следовательно, в лице своих родителей получили добрую долю удовольствий. Позабыв теперь об этих удовольствиях, они напоминают людей, которые, выпив лишнего накануне, назавтра встают с головной болью. Человек, терзаемый утром головной болью, не отрицает своего тождества с тем, который напился вчера вечером, и не требует, чтобы наказание понесло его вчерашнее, а не сегодняшнее «Я». Так и юному отпрыску не стоит жаловаться на головную боль, которую он заработал, будучи частью родителей, ибо преемственность личности, пусть и не столь явная, вполне реальна как в одном случае, так и в другом. Что по-настоящему тяжело, так это когда родители предаются удовольствиям уже после того, как дети родились, а наказанными за это оказываются дети.

В черные дни у мистера Понтифекса появлялся мрачный взгляд на вещи, и он говорил себе, что, несмотря на всю его доброту к детям, они его не любят. Но кто в состоянии любить человека, у которого бунтует печень? «Какая низкая неблагодарность!» — восклицал он про себя. Как исключительно тяжела она для него который был таким образцовым сыном, всегда почитал своих родителей и повиновался им, хотя они не истратили на него и сотой доли тех денег, которые он расточал на своих детей. «Вечно одна и та же история, — говорил он себе, — чем больше молодежь имеет, тем больше ей хочется, и тем меньше благодарности получаешь. Я совершил большую ошибку: я был слишком снисходителен к моим детям. Ну что ж, я исполнил свой долг в отношении их, и даже с избытком. Если они пренебрегают своим долгом в отношении меня, Бог им судья. Я, во всяком случае, не виноват. Ведь я мог бы жениться снова и стать отцом других и, возможно, более любящих детей», — и т. д., и т. п. Он жалел себя за большие расходы на образование своих детей, не понимая того, что это образование стоило детям гораздо дороже, чем оно стоило ему, поскольку скорее лишало их способности легко зарабатывать себе на жизнь, чем помогало в этом, и вынуждало годами оставаться во власти отца даже по достижении возраста, когда они должны были стать независимыми. Образование, полученное в дорогой частной школе, отрезает мальчику всякий путь к отступлению: он уже не может стать рабочим или ремесленником, а это единственные люди, чья независимость не бывает шаткой, — за исключением, конечно, тех, кто родился богатым наследником или с юности оказался в какой-либо безопасной и глубокой колее. Ничего этого мистер Понтифекс не понимал. Он понимал лишь то, что тратит на своих детей намного больше, чем обязан по закону, а чего же еще можно требовать? Разве не мог бы он отдать обоих своих сыновей в ученики зеленщику? Разве не может он сделать это завтра же утром, стоит ему только захотеть? Возможность такого поворота событий была его излюбленной темой, когда он бывал не в духе. Правда, он так и не отдал ни одного из своих сыновей в ученики зеленщику, но мальчики, обсуждая свое положение, порой приходили к выводу, что лучше бы отдал.

А иногда, будучи не в лучшем расположении духа, он вызывал сыновей к себе, чтобы забавы ради потрясти перед ними завещанием. В своем воображении он одного за другим лишал их наследства и завещал деньги на учреждение приютов, пока, в конце концов, не был вынужден вернуть им наследство, чтобы иметь удовольствие вновь лишать их его в следующий раз, когда будет в гневе.

Конечно, если молодые люди ставят свое поведение хоть в какую-то зависимость от завещания еще здравствующих людей, они поступают очень дурно и должны ожидать, что, в конце концов, окажутся в проигрыше, тем не менее, право соблазнять завещанием и грозить завещанием допускает такую возможность злоупотреблений и постоянно служит столь мощным орудием пытки, что я, будь моя воля, ввел бы закон, лишающий любого человека права составлять завещание в течение трех месяцев с момента совершения какого-либо из вышеупомянутых проступков и позволяющий судейской коллегии или судье, перед которыми он был уличен в содеянном, распорядиться его имуществом так, как они сочтут правильным и разумным, в случае его смерти в тот период времени, на который он был лишен права составлять завещание.

Мистер Понтифекс обычно вызывал сыновей в столовую. «Дорогой Джон, дорогой Теобальд, — говорил он, — посмотрите на меня. Я начал жизнь, не имея ничего, кроме одежды, в которой мои отец с матерью отправили меня в Лондон. Отец дал мне десять, а мать пять шиллингов карманных денег, и я счел их очень щедрыми. Никогда за всю мою жизнь я не попросил у отца ни шиллинга, да и не брал у него ничего, кроме небольшой суммы, которую он выдавал мне ежемесячно, пока я не начал получать жалованье. Я сам пробил себе дорогу в жизни и хочу надеяться, что мои сыновья поступят так же. Не воображайте, пожалуйста, будто я собираюсь изнурять себя всю жизнь, зарабатывая деньги, чтобы мои сыновья могли тратить их вместо меня. Если вам нужны деньги, вы должны заработать их сами, как заработал я, ибо, даю вам слово, я не оставлю ни одному из вас ни гроша, если вы не докажете мне, что заслуживаете этого. Нынешняя молодежь, похоже, ждет всевозможной роскоши и излишеств, о которых и не слыхивали, когда я был ребенком. Да ведь мой отец был простым плотником, а вы вот оба учитесь в частных школах, стоящих мне многих сотен фунтов в год, в то время как я в вашем возрасте корпел за столом в конторе моего дяди Фэйрли. Чего бы я добился, имей я хоть половину тех преимуществ, какие есть у вас! Да стань вы герцогами или основателями новых империй в неведомых странах, сомнительно, чтобы даже тогда ваши достижения были соизмеримы с моими. Нет, нет, я позабочусь, чтобы вы закончили школу и колледж, а там уж, будьте любезны, сами пробивайтесь в жизни».

Этаким манером он доводил себя до такого состояния благородного негодования, что, бывало, порол своих мальчиков тут же на месте, изобретя для данного случая подходящий предлог.

И все же, по сравнению с другими детьми юным Понтифексам повезло; на десяток семей, где молодым людям жилось хуже, чем им, приходилась лишь одна семья, где жилось лучше. Они ели хорошую здоровую пищу, спали в удобных постелях, в их распоряжении были самые лучшие доктора на случай болезни, и самое лучшее образование, какое только можно было получить за деньги. Недостаток свежего воздуха, похоже, не слишком мешает счастью юных жителей какого-нибудь лондонского переулка: большинство из них распевает песни и играет, как будто они в вересковых полях Шотландии. Так же и отсутствие доброжелательной душевной атмосферы обычно не замечается детьми, которые никогда ее не знали. Молодые люди обладают изумительной способностью либо погибнуть, либо приспособиться к обстоятельствам. Даже если они несчастны — очень несчастны, — им на удивление легко можно помешать обнаружить это или, во всяком случае, увидеть причину этого в чем-то ином, кроме собственной греховности.

Родителям, которые хотят спокойной жизни, я сказал бы: убеждайте своих детей, что они очень плохо себя ведут, намного хуже большинства других детей. Укажите на детей каких-нибудь знакомых как на пример совершенства и внушите своим детям глубокое чувство собственной неполноценности. У вас намного больше оружия, чем у них, так что они не смогут вам противостоять. Это называется моральным воздействием, и позволит вам обманывать и запугивать их сколько угодно. Они думают, что вы все знаете, ведь они еще не ловили вас на лжи достаточно часто, чтобы заподозрить, что вы не тот возвышенный, безупречно правдивый человек, за какого себя выдаете. Не знают они пока и того, какой вы отъявленный трус и как быстро вы пойдете на попятный, если они станут с упорством и рассудительностью бороться с вами. Игральные кости в руках у вас, и вы бросаете их и за себя, и за своих детей. Так налейте кости свинцом, ведь вы легко сумеете помешать детям проверить их. Внушайте им, какой вы исключительно снисходительный человек; подчеркните, какими бесчисленными милостями вы одарили их, прежде всего вообще породив на свет, а сверх того, породив именно вашими детьми, что является их особой удачей. Всякий раз, когда бываете не в духе и, ради утешения душевного, желаете позловредничать, говорите, что только об их благе и печетесь. Почаще твердите об этом их благе. Пичкайте их духовной серой и патокой на манер воскресных проповедей покойного епископа Винчестерского. У вас на руках все козыри, а если нет, то можете их стянуть. Расчетливо поведя игру, вы окажетесь главой счастливой, дружной, богобоязненной семьи, как мой старый друг мистер Понтифекс. Правда, ваши дети в один прекрасный день, вероятно, все поймут, но будет уже слишком поздно, чтобы это принесло большую пользу им или неудобство вам.

Некоторые сатирики выражают недовольство жизнью за то, что все удовольствия приходятся на ее начальную пору, и мы вынуждены наблюдать, как они убывают, пока нам не остаются, пожалуй, лишь напасти дряхлой старости.

Мне же кажется, юность подобна весне, захваленной поре года, восхитительной, если ей случается быть благодатной, но в реальности очень редко бывающей благодатной и, как правило, чаще отмеченной резкими восточными ветрами, чем приветливыми бризами. Осень — более мягкая пора, и пусть мы лишаемся цветов, зато в избытке получаем плоды. Когда девяностолетнего Фонтенеля спросили, какое время было самым счастливым в его жизни, он сказал, что не думает, что был когда-либо намного счастливее, чем в этом возрасте, но что, пожалуй, лучшей его порой были годы между пятьюдесятью пятью и семьюдесятью пятью. А доктор Джонсон ценил удовольствия старости гораздо выше, чем наслаждения молодости. Правда, в старости мы живем под сенью смерти, которая подобно дамоклову мечу может обрушиться на нас в любой момент, но мы так давно поняли, что жизнь чаще пугает, чем бьет, что уподобились людям, живущим у подножия Везувия, — подвергаясь риску, не испытываем при этом особых опасений.