Малабарские вдовы
Первин Мистри только что присоединилась к юридической фирме своего отца, став одной из первых женщин-юристов в Индии. Адвокатская контора Мистри должна исполнить волю мистера Омара Фарида, богатого предпринимателя, у которого остались три вдовы. Изучая документы, Первин замечает нечто странное: все три жены передали свое наследство на благотворительность. Причем одна из вдов подписала документы крестиком, а значит, она, вероятно, даже не умеет читать. Первин проводит расследование и понимает, что ее подозрения были верны: дело о наследстве внезапно перерастает в дело об убийстве. Теперь она обязана выяснить, что на самом деле произошло на Малабарском холме…
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Малабарские вдовы предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
1921
6. Чертоги власть имущих
Бомбей, февраль 1921 года
Поблизости аплодировали.
Первин усилием воли вырвалась из воспоминаний. Двое хорошо одетых стражей-индийцев, стоявших у дороги, кланялись и хлопали в ладоши вслед губернаторской машине. Вот ведь лицемеры! С другой стороны, она сама едет в этой машине и не имеет права ни в кого кидать камень.
— Похоже, папочка, они тебя приняли за Джорджи, — проворковала Элис.
— Козырек-то закрыт, а под ним мы все на одно лицо, — откликнулся сэр Дэвид.
— Как знать, дорогой. — Леди Хобсон-Джонс непринужденно рассмеялась. — Совершенно не исключено, что именно ты станешь следующим губернатором.
— Тебе действительно этого хочется? — Элис явно была ошарашена.
Повисла долгая пауза.
— Я выполню любую волю правительства, — произнес наконец сэр Дэвид. — Но это крайне маловероятно.
Слова прозвучали размеренно, из чего вроде как следовало, что он совершенно не против занять этот пост. Ехать в одной машине с таким человеком было едва ли не предательством, потому что Первин случалось ходить на собрания индийцев, которые выступали за самоуправление. В Оксфорде и Лондоне они с Элис вдвоем посетили несколько таких встреч.
Наконец машина остановилась возле очень высоких ворот, за которыми возвышалось огромное бунгало бежевого цвета. Навстречу выскочили четверо охранников: двое отсалютовали машине, еще двое открыли ворота.
— Надежная охрана, — заметила Первин, подумав, насколько это не похоже на ворота ее дома, которые сторожит недотепа, склонный засыпать на посту.
— Президент печется о нас даже слишком рьяно, — отозвался сэр Дэвид.
— Мы сняли этот дом сразу, как только его построили в прошлом году, — пояснила Первин леди Хобсон-Джонс. — Первым жильцам не грозят ни крошки в ящиках столов, ни пятна в ванной. Я в полном восторге. И нам хотелось, чтобы Элис здесь было где развернуться.
— Мне он напоминает Сент-Джонс-Вуд, — заметила Элис.
— Почему бы это? — Леди Хобсон-Джонс, похоже, слегка опешила.
— Неогеоргианский стиль. Совсем не похоже на наш старый дом в Мадрасе. Вот там было настоящее индийское бунгало.
Элис говорила об Индии пятнадцатилетней давности — эпохе, когда отец ее занимал не такой важный пост. Первин едва не пожалела леди Хобсон-Джонс, которая явно была скандализована замечанием дочери.
— В определенном смысле неогеоргианская архитектура очень подходит для Бомбея, — произнесла Первин. — Город ведь вырос из Форт-Джорджа. Бунгало, конечно, новое, но стиль его свидетельствует о неизменности.
— Воистину так, — согласилась леди Хобсон-Джонс и чуть заметно улыбнулась Первин.
Поняв, что сумела заработать у непростой матушки Элис очко, Первин открыла дверцу машины и шагнула с подножки на землю. Сэр Дэвид сразу же вошел внутрь дома, а леди Хобсон-Джонс задержалась поправить капор, сбитый ветром на сторону.
Первин последовала за Элис — та помчалась в сад рассматривать изгородь, увитую оранжевыми и розовыми цветками гибискуса. Первин приподняла брови, выражая всем понятное: ты чем-то расстроена? Элис закатила глаза. Тут Первин сообразила, что Элис крайне неловко за машину, дом и своих высокомерных родителей.
— Мы с тобой еще отыщем настоящую Индию: там очень много самых разных людей и обычаев, ты не соскучишься, — пообещала Первин. — Я хочу, чтобы ты при первой же возможности пришла к нам в гости на настоящий парсийский ужин.
Глаза у Элис блеснули.
— Главное, пряностей побольше!
— У нас всё сладкое и пряное. Я прямо сейчас тебе принесла наших сладостей. — Первин протянула подруге коробочку.
— «Яздани», — прочитала на ней Элис. — Это сладости так называются?
— Это название кафе…
— Элис! — раздался издалека голос ее матери. — Иди познакомься с прислугой.
Из портика длинной вереницей вышли слуги и встали по стойке смирно. Первин насчитала восьмерых в форме и четверых мужчин и мальчишек в пыли и лохмотьях — видимо, садовников.
Элис спрашивала у каждого имя; отвечали ей без запинки, с разными акцентами. Память у Элис была завидная: Первин не сомневалась, что она почти всех запомнит.
Мать Элис не спросила, какого дочь мнения об интерьерах дома, — видимо, чувствовала, что больше критики не стерпит. Первин удивилась простоте меблировки: низкие диваны, стулья с неброской кремовой обивкой, кое-где высокие зеркала и портреты пожилых англичан. В целом создавалось впечатление интересной гармонии.
Гвендолен Хобсон-Джонс повела девушек вверх по лестнице красного дерева — она изгибалась плавной дугой. Наверху оказался длинный коридор, с обеих сторон — ряды дверей. Миссис Хобсон-Джонс открыла ту, что находилась в самой середине.
— Представляю тебе твою новую спальню, Элис. Ничего общего с университетской квартиренкой.
Просторная спальня была оклеена бледно-розовыми обоями и обставлена модной ротанговой мебелью. Но удивительнее всего оказалась ее форма — в виде полумесяца. Сквозь пять высоких эркеров открывался умопомрачительный вид на бледно-голубую океанскую воду, испещренную яркими искрами.
— Какой вид! — произнесла, помолчав, Элис. — И сколько места! Мне одной явно многовато. Да и розовый уж всяко не мой цвет.
— Ты это заслужила, — ответила ее мать. — С одной стороны вид на море, с другой — на особняки на Малабарском холме.
Элис вздохнула, переместилась от одного окна к другому.
— Будь у меня бинокль, я могла бы рассматривать людей, которые ходят там по дорожкам. Первин, у тебя твой сохранился?
— Да. Я им даже сегодня воспользовалась. — Первин гадала, улучит ли момент рассказать Элис о своих тревогах. Да и стоит ли? Подруга только что с дороги и явно очень устала.
— Мамуля, а ты знаешь, кто живет по соседству? — Элис сморщила нос, глядя на огромное бунгало, этакий двойник дома Хобсон-Джонсов. Причем стояло оно так близко, что разделяла их одна лишь изгородь, увитая гибискусом.
— Эдвард Липстай, генеральный директор грузовой пароходной компании «Белая звезда». — Леди Хобсон-Джонс стояла так близко, что до Первин долетал запах ее цветочных духов. — У него двое неженатых сыновей. Младший изучает экономику в Кембридже; второй здесь, работает в отцовской компании. Ты обязательно должна с ним познакомиться. Он друг мистера Мартина.
Элис наживку не проглотила, вместо этого осведомилась:
— А кто живет в бунгало поменьше, на склоне холма? Оно, на мой взгляд, более индийское, чем остальные.
Еще до того как машина свернула на Маунт-Плезантроуд, Первин обратила внимание на длинную оштукатуренную стену: сверху на ней торчали острые осколки стекла. Отсюда было видно, что за стеной находится бунгало в индийско-мавританском стиле: к северу и к югу от него разбиты сады, посередине — еще один сад с длинным прямоугольным бассейном.
— А, это низкое бежевое строение, которое того и гляди рухнет? — Голос леди Хобсон-Джонс звучал отрешенно. — Я слышала, оно принадлежит какому-то набобу[28]-мусульманину; здесь вообще много особ царской крови. Он в декабре умер, но там всё еще живут — насколько понимаю, его жены и дети.
— Леди Хобсон-Джонс, а вы знаете название этой улицы? — спросила Первин. При упоминании о незримых женщинах и детях у нее возникло странное чувство.
— Си-Вью-роуд, — ответила леди Хобсон-Джонс. — «Улица с видом на море». Впрочем, из этого бунгало нет никакого вида на море, его закрывают другие дома.
— Только не говори, что там тоже сыновья на выданье, — протянула Элис сквозь зубы.
— Глупостей не болтай! — оборвала ее мать. — Судя по воплям и крикам, которые я слышу каждый день, дети там еще совсем маленькие. Но я с ними не знакома. Мусульмане вообще необщительные. Не так ли, Первин?
— Все зависит от семьи, — ответила Первин, теперь уже твердо уверенная в том, что это и есть бунгало Фарида. — Некоторые мусульманки соблюдают пурду, но не те девушки, с которыми я училась в школе.
— В прошлом месяце леди Ллойд устроила совершенно пленительную пурда-вечеринку, — сообщила леди Хобсон-Джонс, оправляя шторы. — В Доме правительства обособили несколько залов, чтобы обеспечить полную приватность, из прислуги допускали только женщин. Леди Ллойд очень постаралась все организовать наилучшим образом, но из двадцати приглашенных дам пришли только две.
— Представляю, как она расстроилась, — заметила Первин.
— Этого следовало ожидать. Лично я не хотела бы жить в затворничестве, но у этих дам, полагаю, есть евнухи для компании. — Губы леди Хобсон-Джонс изогнулись в понимающей улыбке.
Первин так и хотелось вытащить носовой платок и стереть с лица хозяйки и ухмылку, и коралловую губную помаду. Но вместо этого она пробормотала:
— Евнухи обычно бывают только во дворцах.
Элис задержалась у окна.
— А мне этот домик нравится. Напоминает миниатюрный дворец из слоновой кости.
— Просто издалека не видно пятен сырости на стенах. Штукатурка облупилась, а это битое стекло на изгороди — такой примитив. — Леди Хобсон-Джонс передернулась. — Ну, оставлю вас разглядывать это убожество. А сама пойду вниз, прослежу за приготовлением чая.
— Да, кстати, я привезла сладости. Возможно, они пригодятся к чаю. — Первин протянула хозяйке коробку, которую уже час держала в руке.
— Как предусмотрительно. — Леди Хобсон-Джонс с неуверенной улыбкой взяла у нее коробку.
Когда материнские каблуки застучали по ступеням, Элис повернулась к подруге.
— Слушай, мне так неудобно. Я ее три года не видела, и за это время все стало только хуже.
Первин решила проявить великодушие.
— Ну, многие англичане индианку даже на веранду не пригласят, а уж в спальню и подавно.
Элис поджала губы.
— Ты понимаешь, зачем мне подготовили такую огромную спальню?
— Чтобы тебе тут было счастливо и привольно?
Элис энергично затрясла головой.
— Родители уверены, что я к ним надолго. Я думала, что приеду погостить, а на апрель у меня будет билет обратно, но мне его купили только в одну сторону.
— Тебе кажется, что в Бомбее так уж ужасно? Ты же писала, что хочешь приехать! — Первин была озадачена.
— Я хотела приехать. — Элис говорила размеренно. — Но я знаю, они хотят держать меня под надзором, потому что им не нравится, чем я занимаюсь в Лондоне.
Первин выдохнула, вспомнив о самых разных увлечениях Элис.
— Коммунистические сходки или марши суфражисток?
— Все гораздо хуже. — Понизив голос, Элис продолжила: — Папа написал мне в письме, что кто-то ему сообщил, что видел меня в таверне «Фицрой». Его это очень встревожило.
— Мой отец бы тоже встревожился, если бы узнал, что я хожу в питейное заведение. И совершенно неважно, что на праздниках и свадьбах парсийки могут пить в свое удовольствие.
Элис подошла к окнам, выходившим на море. Посмотрела наружу и произнесла:
— Тут, скорее, дело в том, что в таверне «Фицрой» собираются люди с иными предпочтениями.
— Господи. — Они давно уже не говорили о тайной амурной жизни Элис.
Элис продолжила — голос все еще звучал тихо, но подрагивал от гнева:
— После того кошмара в Челтнеме меня выпустили из санатория и приняли в Оксфорд только потому, что я сделала вид, будто излечилась. Теперь за эту ложь приходится платить. Мне двадцать три года, я все еще не замужем, вот меня и привезли сюда поправить дело.
Первин подошла к подруге, ласково опустила руку на ее напряженную спину.
— На дворе 1921 год. Родители не могут тебя выдать замуж насильно.
— Зато могут довести до ручки! С мамы станется подсунуть мне какое-нибудь очередное убожество вроде мистера Мартина. Или натравить на меня богатого соседа. Можешь себе представить, что тебя зовут Элис Липстай? Прямо лишай какой-то! — Элис слегка покачнулась от возмущения.
Первин подхватила ее под локоть.
— Тебе нехорошо?
— Давай присядем. Я будто все еще на судне.
Первин пристроилась рядом с подругой на розовом покрывале из шенили, натянутом на кровать под балдахином.
— Занятно, да, что ни ты, ни я не можем выйти замуж, — заметила Элис. — Вон, посмотри в зеркало на нас обеих. Ну прямо типичные юные старые девы.
— У нас и помимо этого немало общего. — Первин, в принципе, не была старой девой, но не стоило напоминать об этом сейчас, когда Элис так загрустила.
— Ты с этим справилась. Работаешь в полную силу, наградой тебе — деньги и общественное признание, а мне пришлось бросить преподавание в Лондоне и стать бездельницей.
— Ты можешь опять устроиться на работу, — заметила Первин. — Здесь очень ценятся грамотные преподаватели математики. Множество школ и колледжей с удовольствием возьмут на работу выпускницу Оксфорда.
— Моя мать все годы моей учебы переживала, что я стану синим чулком, — проворчала Элис. — Так и получилось. Я даже хожу во всем синем.
Первин посмотрела на их отражение в круглом зеркале на щегольском туалетном столике. Когда они сидели рядом, верхушка прически-помпадур, в которую были уложены волнистые черные волосы Первин, чуть возвышалась у Элис над плечом. Из-за двадцатисантиметровой разницы в росте они всегда смотрелись рядом очень комично. Но сейчас большие карие глаза Первин глядели не столько весело, сколько устало. Наверное, все дело в постоянном чтении документов — или в шоке, который она сегодня пережила. Первин отметила, что выглядит немного старше своих двадцати трех лет: это полезно для работы с клиентами, но обидно для самолюбия.
Элис тоже переменилась. Ее аквамариновое хлопчатобумажное платье измялось и пошло пятнами — похоже, она надевала его не раз и забывала постирать. Но неопрятность можно было списать на долгую дорогу или непривычку к жаркому климату. Куда сильнее Первин обеспокоило то, что круглое загорелое лицо Элис выглядело напряженным, а этого не было, когда год назад они прощались в Англии. Напряжение не сквозило в ясных голубых глазах Элис, но читалось в складке губ: на них не было улыбки.
— Ты чего? — удивилась Элис, заметив этот пристрастный осмотр.
— Синий тебе к лицу, — поспешно произнесла Первин.
Вот так же ей, Первин, пришлась по душе их университетская дружба: ведь она тогда была беззащитной молодой женщиной, стремившейся забыть свое прошлое.
Рядом с Элис она чувствовала себя в Англии сносно, рядом с ней проще было забыть угрозу под названием Сайрус. Но однажды вечером, когда они проходили мимо Баллиол-колледжа, пьяный первокурсник метнул бутылку через двор. Первин вскрикнула и убежала во тьму. Элис помчалась следом и вытянула из подруги правду о том, почему звук бьющегося бутылочного стекла повергает ее обратно в прошлое.
Первин была признательна Элис за то, что она ее не жалела и не осуждала. Элис помогла ей встать обратно на ноги, научиться не думать каждый миг о стене рушащихся блестящих бутылок…
Первин, содрогнувшись, вернулась в настоящее.
— Ну, говори. Что-то не так! — требовательно произнесла Элис.
Первин страшно хотелось рассказать ей о том, что Сайрус, похоже, появился снова. Ее остановила мысль, что Элис, наверное, очень устала, да и страх перед тем, что назойливая Гвендолен Хобсон-Джонс может в любой миг войти в дверь. Если эта женщина почует, что в жизни у Первин не все в порядке, она, чего доброго, запретит Элис с ней общаться.
Первин ответила:
— Так, простудилась слегка.
7. Птица на крыле
Бомбей, февраль 1921 года
Отведав с Элис и ее родителями чая — таким и кролика не насытишь: тарелочка сэндвичей, кекс без начинки и ломтики папайи, — Первин извинилась и сказала, что ей пора домой.
— Жаль, что ты подала так мало дахитанов, которые принесла Первин, — обратилась Элис к матери. — Они тут были вкуснее всего.
— Сладкое нужно есть с умеренностью. Судя по твоему виду, ты с нашей последней встречи себя не ограничивала, — укорила дочь леди Хобсон-Джонс.
— Я такой худой, как ты, никогда не буду. Чего и стараться? — вспылила Элис.
— Мисс Мистри, вы не откажетесь еще раз прокатиться на «Серебристом призраке»? — прервал их сэр Дэвид. — Сирджит может отвезти вас домой.
— Вы очень любезны, сэр, но колония парсов Дадар довольно далеко.
— А можно и я поеду? — спросила Элис. — Колония парсов — это так интересно!
Леди Хобсон-Джонс покачала головой.
— Душенька, ты две недели провела в море. Ты не можешь знакомиться с родными Первин, не приняв ванны.
— Завтра после работы я свободна, — вставила Первин. — Может, придешь к нам на чай?
— Завтра мистер Мартин повезет Элис на вечеринку в честь ее приезда, — поспешно объявила мать Элис. — Но вы наверняка уговоритесь на какой-то другой день.
— Позвони мне. Телефон у нас есть и дома, и в конторе. С восьми до шести я по большей части там. — Первин открыла сумочку, вытащила визитницу. Вручила Элис карточку, которую ее родители рассмотрели по очереди.
— Это визитная карточка вашего отца? — спросил сэр Дэвид, подняв брови.
— Нет, моя. В деловой переписке я пользуюсь инициалами П. Дж. Мистри. Проще привлекать новых клиентов, если они не знают, что я женщина.
— То есть вы работаете поверенным! — Сэр Дэвид удивленно перевел глаза с текста на карточке на ее лицо.
— Папа, мы же уже говорили об этом в машине! — напомнила Элис.
— Учиться на юриста и работать юристом — не одно и то же. Я еще не видел женщин-адвокатов ни в индийских, ни в британских судах, — пояснил дочери сэр Дэвид.
— Поверенные не выступают в суде, — сказала Первин. — Я собираю сведения перед подачей дел в суд, составляю контракты для наших клиентов. Мой отец иногда выступает на заседаниях, но в большинстве случаев мы нанимаем барристеров представлять наши дела.
— Ну ничего себе, — удивилась леди Хобсон-Джонс, наливая в бокал шерри. — Сколь вдохновляющая история.
Элис тут же поймала ее на слове.
— Мама, я очень рада, что ты за то, чтобы женщины работали. Я уверена, что в Бомбее есть вакансии для учителей.
— Но ты явно перетруждалась в этой зачуханной средней школе в Северном Лондоне! Разве ты не хочешь немного передохнуть?
Первин поняла: надвигается буря. Она опустила серебряную вилочку на пустую тарелку из-под кекса и сказала:
— Сэр Дэвид и леди Хобсон-Джонс, я прошу вас меня простить. Скоро стемнеет, так что я спущусь вниз к стоянке рикш.
— Я же уже сказал: вы должны ехать домой на «Серебристом призраке»! — вскинулся сэр Дэвид. — Я регулярно читаю хронику преступлений. За прошлый год несколько девушек, ехавших в таксомоторе или на рикше, исчезли без следа.
Кто она такая, чтобы отказываться от дельного предложения? Первин улыбнулась и ответила:
— Вы очень добры. Мне, однако, придется сделать короткую остановку — повидать клиента, который живет неподалеку. Не обременит ли это водителя?
«Серебристый призрак» отчалил от ворот бунгало Хобсон-Джонсов и докатил до входа в дом номер 22 по Си-Вью-роуд за две минуты. На сей раз Первин дождалась, когда водитель Хобсон-Джонса откроет ей дверь: нужно было продемонстрировать свой авторитет на случай, если за ней наблюдают.
Первин подошла к воротам, предусмотрительно держа в руке визитную карточку. Широкоплечий привратник-дурван в поношенной зеленой форме поспешил мимо нее к другой двери «Роллса».
— Больше там никого нет, — сообщила Первин, сообразив, что, по понятиям стража ворот, в машине должен быть хотя бы один мужчина.
Он с разочарованным видом подошел к ней. Когда Первин объявила, что хочет поговорить с женами Фарида, он отчаянно замотал головой, а заодно и обвисшей кисточкой фески.
— Бегум в трауре, никого не принимают.
— Мукри-сагиб уведомил меня, что они попросили о консультации. — Если она и искажала истину, то лишь слегка.
Страж умолк и стоял прямо, недвижно, напоминая колонны по обеим сторонам от ворот.
Первин решила дать дурвану время обдумать ситуацию. Она знала, что «Серебристый призрак» наверняка уже привлек внимание привратников из соседних домов. Если она не двинется с места, они обратят внимание на то, как грубо работник Фарида обходится с женщиной, которая, возможно, приехала по поручению губернатора.
Страж с удрученным видом открыл ворота и низко опустил голову, будто бы не желая видеть, как Первин входит внутрь. Она поблагодарила его и уверенно зашагала по мощеной дорожке, миновала небольшое семейство павлинов — те с подозрением посмотрели ей вслед. Трава была высокой и клочковатой, похоже, в последний месяц садовник ее не стриг.
Остановившись возле дома, Первин отметила, что штукатурка отслаивается, местами появилась зеленоватая плесень. Гвендолен Хобсон-Джонс сказала правду: за домом не ухаживают должным образом.
Дверь открылась, скрипнули тугие ржавые пружины. Перед Первин стоял маленький мальчик, одетый в обтерханную жилетку и панталончики. Она поневоле заметила, что одна щека у него почти полностью скрыта огромным родимым пятном: многие и по сей день верят, что это печать дьявола.
Первин ободряюще улыбнулась вестнику, которому явно было не больше десяти лет.
— Меня зовут Первин Мистри, я ваш семейный поверенный. Приехала повидаться с Мукри-сагибом. Передашь ему мою визитную карточку?
— Да, мемсагиб. — Ребенок взял карточку и беззвучно вышел из вестибюля.
Первин сняла кожаные сандалии, поставила их на резную полочку из камфорного дерева, приметила, что там стоят мужские европейские туфли и индийские чаппали[29]. Удивилась, что женских сандалий на полке нет — значит, женщины никогда не выходят? Или, возможно, у них отдельный вход в зенану, женскую половину дома, где обитают жены и маленькие дети.
Первин огляделась, оценивая красивое старинное бунгало. Синие и оранжевые ромбы на полу перекликались с узором на мраморных архитравах, венчавших высокие стены нежно-лазурного цвета. Вестибюль украшали величественные колонны, инкрустированные панелями с изображением виноградных лоз и цветов — мозаиками из полудрагоценных камней. Первин сообразила, что бунгало построено в 1880-х годах, немногим позже, чем Мистри-хаус.
Первин присела на низкую софу, прислонилась к спинке. Софа выглядела очень элегантно, хотя бархат протерся почти насквозь.
Услышал клацанье домашних туфель по плиткам пола, она распрямилась. По коридору к ней шел хорошо сложенный мужчина лет двадцати с небольшим, одетый в шелковую пижаму-курту.
Первин сделала приветственный жест-адаб, которому ее научил Мустафа: слегка прикоснулась пальцами к сердцу, потом ко лбу. Мужчина его не повторил.
— Вы из адвокатской конторы Мистри? — осведомился он.
На эту грубость она ответила с вызовом:
— А вы мистер Мукри?
— Да. Почему Мистри-сагиб не пришел лично? — В голосе так и бурлило возмущение.
Первин рывком распрямила спину.
— Он прислал меня. Я П. Дж. Мистри, второй поверенный фирмы.
Мукри скривился так, что закрученные и навощенные кончики усов поползли вниз.
— Я не имею намерений менять представителя.
В этих словах она почувствовала скрытую угрозу.
— Смены и не происходит. У нас семейная фирма, мы все действуем в ваших интересах. Отец прислал меня, поскольку я, как женщина, могу поговорить со всеми бегум напрямую. И я бы очень хотела обсудить с ними их письмо.
Мистер Мукри махнул рукой, будто отгоняя насекомое.
— В разговоре нет никакой нужды. Я отправил вашему отцу письмо с их подписями. Этого всегда было достаточно.
Отец ее не потрудился разобраться в деле, именно поэтому она и взяла его на себя. Но вряд ли стоит сейчас об этом упоминать.
— Мы внимательно изучили документ, но есть определенные вопросы касательно махра.
— Они все хотят отдать свои махры в вакф, — заявил Мукри безапелляционно. — На деле получили они совсем немного: по тысяче и одной рупии в год. Обновленный вакф — Фонд семьи Фарид — отчаянно нуждается в средствах. Сейчас — особенно сильно, поскольку средства вакха пойдут на строительство медресе[30] для мальчиков.
— Вот как? Это новость! — Первин очень удивилась.
— Таково было предсмертное желание Фарид-сагиба.
Она ни разу не видела в бумагах мистера Фарида упоминания о религиозной школе для мальчиков; придется спросить у вдов, чего он действительно пожелал перед смертью. Однако доступ к ним — в руках у мистера Мукри. Действовать нужно аккуратно.
— Сагиб, вы очень рачительно распоряжаетесь состоянием покойного. Но имеются четкие правила касательно уже существующих договоров, регулирующих махры всех дам, и распоряжения наследством. Мы должны действовать строго в рамках магометанского закона.
— Безусловно. — Мистер Мукри сел на стул как можно дальше от нее, будто бы проводя границу. — И прежде всего полагается оплатить похоронные расходы и оставшиеся медицинские счета. Это уже сделано.
— Благодарю вас, что вы об этом позаботились. — Первин улыбнулась, но сурово, потому что подтверждения оплаты этих счетов он им присылал целую вечность. Она достала из портфеля блокнот и старый самопишущий «Паркер». — Следующий шаг — убедиться, что закрыты все остальные долги. Была ли у вас возможность прочитать письма с именами кредиторов, которые я вам посылала?
— Я их видел, но вы не переживайте. Все счета оплачены. Фарид-сагиб потому меня и нанял, что знал: я не пренебрегу подобными обязанностями.
Первин вгляделась в него. Хитрые глазки на когда-то красивом лице, расплывшемся от переедания. Судя по небрежному туалету, он разве что не жил прямо в доме. Наслаждался роскошью и наверняка боялся ее лишиться.
— Я с вами согласна, сагиб. Однако в интересах дела необходимо, чтобы все поставщики по хозяйству — портные, бакалейщики, строители и прочие — представили подтверждение, что счета оплачены. Я готова их собрать, но мне нужно знать с кого.
— Да, конечно, — кивнул он, покручивая кончик уса — похоже, нервничал. — Я этим занимаюсь. Но главное — решить вопрос с передачей вдовами средств в вакф.
— Вы приложили письмо, подписанное всеми тремя бегум, — продолжила Первин. — Однако любой судья, если он станет разбираться с этим делом, немедленно задаст вопрос, ставили ли они подписи при свидетелях.
Мукри сощурился.
— У вас на руках документ, в котором стоят все подписи.
Сердце у Первин заколотилось, потому что ей предстояло ему возразить.
— Судья их не примет при отсутствии свидетеля.
— Но дамам запрещено находиться в одной комнате с мужчинами. Сейчас иддат, период вдовьего траура, он длится четыре месяца и десять дней.
Тут и появилась лазейка.
— Разумеется, никто не собирается нарушать религиозные обычаи. Именно по этой причине я и приехала. Я с легкостью могу переговорить с каждой из женщин в отдельности. Если они подтвердят, что добровольно отказываются от своего махра, я составлю на эту тему отдельный договор.
— Неужели все эти лишние хлопоты необходимы? Мы планируем открыть медресе уже в июле. Нужно платить строителям, необходимы деньги на покупку книг и на жалованье учителям.
— К сожалению, это неизбежная процедура, и, поскольку про медресе я слышу впервые, можете вы мне сообщить его название и адрес?
Первин начала записывать и увидела, что лицо у мистера Мукри напряглось.
— Называться он будет «Институт Фарида». В районе, где живут большинство мусульман.
— Ясно, — ответила Первин, поняв, что он возводит между ними стену, утыканную таким же острым стеклом, что и стена вокруг бунгало.
— Как быстро сможете вы предоставить нам деньги на новую школу? — осведомился Мукри.
Ее ответ его не обрадует, но она скажет правду.
— Чтобы поменять уже существующие договоренности, нужно запросить одобрение в нескольких местах. Бюрократия работает медленно, боюсь, на это уйдет не меньше трех месяцев.
Мукри скривился и ответил:
— Почти настал час вечерней молитвы, так что сегодня повидаться с дамами вам не удастся. Можете зайти к ним завтра.
Первин не возражала против отсрочки. Успеет собрать документы, связанные с махрами, чтобы потом показать дамам; просмотрит и другие, хранящиеся в конторе. Она с благодарной улыбкой осведомилась:
— В какое время мне лучше завтра прийти, Мукри-сагиб?
— Я почти весь день буду на фабрике, можете встретиться с дамами в любое время до четырех — часа полуденной молитвы.
— Я приеду к двум. Спасибо вам большое, что уделили мне время. Я вас уверяю, что наша главная задача — выполнить все пожелания достопочтенного мистера Фарида.
Мукри поднялся и наставил на нее палец:
— Надеюсь, вы сделаете всё, что должно, — в противном случае я пожалуюсь вашему отцу!
Мистер Мукри не пошел провожать ее до двери. Это тоже было невежливо. Первин, раздосадованная, нагнулась, чтобы взять с полки свои сандалии. Посмотрела вниз и заметила одну вещь. За полкой находилась стена-джали из мрамора с ажурным геометрическим узором. За крошечными отверстиями она разглядела какую-то темную фигуру. Всмотрелась — фигура скользнула в сторону и исчезла.
Стены и окна с ажурной решеткой-джали всегда позволяли женщинам наблюдать за событиями, от участия в которых они были отстранены. Мусульманские архитекторы строили их специально, тем самым давая тем, кто оставался за сценой, доступ к происходящему.
Первин не разобрала, кому принадлежала фигура — даме, ребенку или слуге. Поняла одно: этот кто-то не хотел, чтобы его заметили.
Дороги до колонии парсов, Дадара, было всего-то полчаса, но Первин поездка показалась вечной. Ей не терпелось обсудить новости с отцом. Она надеялась, что у мистера Мукри не сложилось впечатления, что она станет уговаривать женщин внести в документы нежелательные ему изменения. Однако, заметив его авторитарность, она только укрепилась в мысли, что женщины должны четко понимать все свои права.
— Мой дом — вот тот большой желтый справа, с двумя дверями, — сообщила Первин Сирджиту, когда они свернули на Диншо-Мастер-роуд.
Когда машина остановилась перед оштукатуренным дуплексом Мистри, построенным два года назад, соседские мальчишки, игравшие в ближнем парке, побросали крикетные биты и примчались погладить редкостный автомобиль.
— Не трогать! Вы, идиоты, не видите, что это машина губернатора? — рявкнул на них Сирджит.
— А что Первин натворила — съела его, что ли? — не остался в долгу один из мальчишек.
Пересмеиваясь, мальчишки всё вились вокруг машины. Первин пожалела, что Сирджит так уж резок.
— Пошли прочь, а то физиономии в пюре расквашу!
Первин подняла глаза и увидела Растома. Ее старший брат, а с ним рядом Гюльназ смотрели сверху, перегнувшись через витые железные перила балкона на втором этаже — на этот балкон выходили окна их спальни и гостиной. Оба в халатах, длинные роскошные волосы Гюльназ не только распущены, но и не прикрыты.
Первин почувствовала укол досады. Шесть вечера, понедельник — а они прилегли отдохнуть! Можно подумать, молодожены, хотя женаты уже два года.
— Что там такое, Первин? — крикнул Растом.
— Подруга отправила меня домой на чужой машине. Будь ты приличным человеком, спустился бы и посмотрел.
Машина уже привлекла внимание нескольких юношей. Первин увидела Рахана Мехта с парочкой спутников — не парсов: на всех на них были кепки с эмблемой партии Конгресса. Отец саркастически называл их «бригадой освободителей».
— Это еще что такое? Ты почему ездишь на машине с государственной печатью на дверцах? Наверняка она принадлежит какой-то шишке! — напустился на нее Рахан.
— Сэр Дэвид Хобсон-Джонс — советник губернатора по особым делам, — с явственной гордостью сообщил ему Сирджит. — Губернатор Ллойд передал машину в его распоряжение.
— Официальная правительственная машина! — Рахан смерил Первин презрительным взглядом. — Нашлась тут лучшая подружка Джорджи.
— Иди сахара съешь, — ответила Первин, думая, что поездка, начавшаяся просто как мечта, превращается в откровенную неловкость. — Благодарю вас, Сирджит. Пожалуйста, скажите всем, как я признательна вам за услугу.
Сирджит отъехал, а Рахан все не отцеплялся:
— Любительница англичан! Неудивительно, что твоя родня строит эти дурацкие королевские ворота.
Речь шла об участии фирмы Мистри в строительстве «Ворот в Индию» в Аполло-Бандере. Первин подняла глаза и даже на расстоянии увидела, как лицо ее брата залилось краской. Покачала головой. Она внизу и полностью одета. Сама разберется.
Первин подступила к Рахану и его друзьям на расстояние в несколько сантиметров.
— Рада буду рассказать вашему сообществу о деятельности индийцев в Европе, в том числе и про мадам Бхикайджи Каму, которую посадили в тюрьму после того, как она выступила с речью о независимости Индии перед индийскими солдатами в Европе.
Молодые люди смущенно забормотали.
— Мадам Каме дорого обошлось ее выступление: ее лишили права вернуться на родину, — добавила Первин, глядя на парней с презрением. — Подумайте о ней на досуге, а заодно и о том, что свободы следует добиваться не оскорблениями, а общением с людьми за пределами своей общины.
— Ну и переполох ты сегодня устроила, — заметил Растом, когда вечером все они сели ужинать в столовой у родителей.
— Я не специально. Отец Элис настоял, чтобы я поехала на этом автомобиле. И я подумала, Растом, что тебе, наверное, будет интересно его осмотреть. — Она сделала многозначительную паузу. — Но ты был не одет.
— У тебя язычок — как ножницы только что от точильщика. — Растом кинул на нее убийственный взгляд.
— А почему отец твоей подруги распоряжается машиной губернатора Ллойда? — осведомился Джамшеджи, намазывая маслом пури[31].
— Сэр Дэвид Хобсон-Джонс работает на губернатора. Они отвезли меня на этой машине с причала в свое бунгало на Малабарском холме — и, разумеется, позаботились о том, чтобы я благополучно вернулась домой.
Растом присвистнул.
— Сэр Дэвид Хобсон-Джонс — советник губернатора по особым делам, ему поручена новая застройка Бэк-Бея!
— Я что-то такое слышала. — Удостоив брата улыбки, Первин добавила: — И он знает о существовании нашей строительной фирмы.
— Ну еще бы! — подала голос Камелия. — Расскажи, как выглядит дом Элис.
Первин закатила глаза.
— Один из тех уродцев, про которые дедушка Мистри раньше говорил, что они загубят Малабарский холм. Впрочем, внутри там интересно, мебель очень современная.
— Как предусмотрительно ты сдружилась с дочерью сэра Хобсон-Джонса! — восторженно произнесла Гюльназ.
— Сэра Дэвида, — поправил Растом, погладив жену по руке. — Как вот и губернатора нужно называть сэр Джордж, если кому вдруг понадобится к нему обратиться. Ну а теперь благодаря Первин у нас есть все шансы получить приглашения в Секретариат.
Над столом прошелестел смех, Первин пришлось стукнуть вилкой по бокалу, чтобы ее слушали дальше.
— Довольно! Мы с Элис знакомы уже почти четыре года, и я никогда не стану извлекать из этого корысти. Наша дружба — вне семейной политики, бизнеса и всего остального.
— Но речь идет об интересах семьи, — заметила Гюльназ. — А это совсем другое дело. Твоя подруга должна стать и нашей подругой, разве нет?
Раньше Первин и Гюльназ дружили довольно поверхностно, но все изменилось после того, как они породнились. Отношения у них были приязненные, но слегка кривобокие. Первин осторожно произнесла:
— То, что парсы безусловно поддерживают англичан, заблуждение. Мы должны его развеять.
— Если у тебя такая задача, чего ж ты раскатываешь в губернаторской машине? — осведомился Растом.
— Тут у меня не было выбора. А еще я подумала, что ты будешь рад посмотреть на эту машину и не станешь меня чихвостить!
— О господи. — Гюльназ встревоженно переводила взгляд с брата на сестру. — Я не хотела вызвать между вами ссору.
— Никакая это не ссора, душенька, — заметила Камелия. — Обычная родственная перепалка.
Джамшеджи оглядел стол и заговорил с притворным укором:
— Сильнее всего меня огорчает, что никто не спросил, как прошел мой день. А я, между прочим, выиграл очень большое дело.
— Ой, папа Джамшеджи, расскажите поподробнее! — воскликнула Гюльназ, льстиво изображая любящую невестку.
Джамшеджи напомнил всем о подробностях дела, а потом представил полный отчет. «И судья сказал…» — а потом: «Я велел барристеру ответить, что…» и «Потом сам юноша, Джаянт, показал, что…»
Все завороженно слушали, а Первин поняла, что в этот победный вечер отцу ее некогда слушать про ее тревоги касательно появления в городе Сайруса Содавалла и его приспешника. Кроме того, если отец встревожится, он может завтра ее и не отпустить в бунгало Фарида. А ей обязательно нужно поговорить с дамами.
После ужина Первин поднялась к себе в комнату. С собой она несла оловянную мисочку, где лежали полбанана и остатки вареной цветной капусты. Переодевшись в ночную сорочку, она открыла стеклянную дверь на свой собственный балкон, выходивший в тихий зеленый садик. Лилиан спала в своей медной клетке, спрятав голову под крыло, но тут же встрепенулась.
— Салют, подруга! — проскрипела Лилиан и спрыгнула с жердочки.
— Салют, Лилиан, — ответила Первин, улыбаясь александрийской попугаихе.
— Боже, храни королеву! — проклекотала Лилиан, заметив мисочку с едой.
Первым владельцем Лилиан был покойный дед Первин, это он научил ее этой фразе во времена правления королевы Виктории. Потом, сколько дедушка Мистри ни трудился, ему не удалось убедить птицу признать Эдуарда VII или Георга V. Первин пыталась научить Лилиан декламировать строку из «Ванде матарам»[32], стихотворения о свободе, но та лишь иногда курлыкала: «матарам», — когда получала что-то особенно вкусное.
Первин открыла дверцу клетки. Птица порскнула наружу огромным шаром бледно-зеленых перьев. Стремительно взмахивая крыльями, она описала несколько кругов над садом, а потом вернулась на ручку шезлонга, на которую Первин поставила ей мисочку с ужином. Ела Лилиан деликатно, а потом совершила несколько коротких вылазок в сад, где кричала на других птиц, изгоняя их со своей законной территории.
Случалось, что Лилиан оставалась на свободе по нескольку часов: пила воду из птичьей поилки, следила, чтобы в сад не залетали пернатые пришельцы. Но когда появлялись комары, Первин уходила с балкона и шла читать в спальню, в уютную постель под москитной сеткой.
Никто не боялся, что Лилиан потеряется. Она была членом семьи Мистри и, подобно блудной дочери, всегда возвращалась домой.
8. Мелкий шрифт
Бомбей, февраль 1921 года
«Основы магометанского закона» были написаны по-английски, и вроде бы понимать их было несложно. Но чем внимательнее Первин вчитывалась в книгу, тем больше та напоминала минное поле.
По мусульманскому брачному праву вдова имела право истребовать свою долю, каковая считалась долгом и вычиталась из наследства мужа. Выплатить ее надлежало до распределения активов и погашения долгов. Вот только Первин не нравилось слово «истребовать». Можно это так истолковать, что, если вдова решит не забирать свой махр, распределение наследства и погашение долгов произойдут без всяких вычетов. Видимо, именно так и считает мистер Мукри.
Первин потерла глаза. Два часа читать трактат по юриспруденции — дело утомительное. Ей хотелось посоветоваться с отцом, но он уехал в Кемпс-Корнер на встречу с клиентом. Первин записала вопрос в блокноте и перешла к другому важному делу: перевести письмо мистера Мукри, написанное по-английски, на хинди. Она закончила к двенадцати и пошла через улицу к нотариусу из другой фирмы, чтобы тот заверил перевод.
Привычная суета на Брюс-стрит напомнила ей про незнакомца, которого она недавно видела, про Сайруса. Она оглядела фасады всех зданий, в том числе и кафе «Яздани» на углу, и только потом снова поднялась наверх, чтобы дальше изучать мусульманское законодательство.
Без четверти час Мустафа доложил, что пришел Джаянт. Обрадовавшись возможности отвлечься, Первин поспешно спустилась вниз.
Увидев ее, Джаянт сложил ладони в приветствии-намасте. Выглядел он куда лучше, чем когда сидел в бомбейской тюрьме. Он принял ванну, оделся в чистую лунги[33] и жилет. Спину держал прямо, лицо слегка округлилось: похоже, все треволнения остались позади.
— Доброе утро, Джаянт! — поздоровалась Первин. — Сожалею, что не смогла вчера прийти на слушанье и поприсутствовать при вашей победе.
— Мне вас тоже не хватало. Я пришел поблагодарить. — Юноша вытащил из-за спины хрупкий на вид зеленый пакетик. — Мама приготовила для вас сладкий рис с кокосом. По нашему, коли, традиционному рецепту.
Коли — местная народность, многие ее представители так или иначе связаны с морем. Первин подумала: занятно, что «коли» звучит почти как «кули» — так в Индии англичане называют грузчиков, а именно грузчиком Джаянт и работает на причале Баллард. Работа тяжелая, травмоопасная, мужчины на ней редко доживают до сорока лет.
— Я ужасно люблю рис с кокосом! — сказала Первин, принимая у посетителя завернутое в банановый лист лакомство. — Как вы узнали, что именно в это время дня я ужасно хочу есть? Это гораздо вкуснее печенья. Но вы другое скажите: почему вы-то сейчас здесь? Вас не взяли обратно на работу?
— С пяти утра при деле. У старого Рави лицо было кислое как тамаринд, но он не мог ничего поделать. А мои друзья очень довольны, что у нас теперь каждый день будет перерыв. Я в перерыв-то к вам и пришел. Знаю, что вы немало потрудились, чтобы выиграть наше дело.
— Не могу так сказать, — воспротивилась Первин. — Это мой отец очень убедительно выступил в суде.
— Да, но по вашим заметкам! — решительно объявил Джаянт. — Может, денег у меня и нет, но если вам что-то понадобится в доках — говорите. Например, что-то узнать о каком-то человеке, фирме, судне. Или, там, купить товар по специальной цене…
Первин торопливо ответила:
— Вы очень добры. Но все расчеты по вашему делу закрыты.
Вот уж чего ей не надо — чтобы его арестовали за воровство.
После ухода Джаянта Первин взяла пакетик с рисом и вернулась к письменному столу. Есть за работой вульгарно, но у нее было мало времени. Она как раз проглотила последний кусочек, когда внизу раздались шаги отца. Первин тут же выбросила банановый лист и тщательно вытерла стол носовым платком.
— Ой, папуля, тебе, похоже, жарко! — воскликнула она, заметив, как вспотела отцовская лысина.
— Я попросил Армана высадить меня ненадолго у клуба «Рипон», а оттуда пришел пешком. Ранняя в этом году весна.
— Присядь, принесу тебе воды. — Первин налила прохладной воды из серебряного кувшина на поставце в чистый стакан, добавила веточку мяты, росшей у окна.
— Это работа Мустафы, не твоя, — заметил отец, с негромким кряхтением усаживаясь на стул.
— Мустафу я отправила кое-что купить. — На самом деле она хотела, чтобы Мустафа поспрашивал на улице, не видели ли там и сегодня незнакомого бенгальца и кудрявого парса.
— Уж он-то всегда рад пойти погулять, — заметил отец, с удовольствием отхлебнув воды. — Ему жара нипочем, несмотря на возраст.
— Он любит повторять, что жар придает силы. — Первин взяла со стола «Основы магометанского закона». — Можно тебе задать вопрос по поводу сто восемьдесят четвертого параграфа, «Сущность вдовьей доли»?
— Давай, — согласился отец, отхлебнув еще.
Первин спросила, правда ли, что отложенная доля подлежит выплате сразу в момент прекращения брака через развод или смерть супруга.
— Можно не производить этой выплаты, если жена сама отказывается ее принимать?
— В их общине принято, чтобы доля была выделена сразу по заключении брака. Но впоследствии выдача назначенного женщине имущества не является обязательной, — без запинки ответил Джамшеджи. — Впрочем, судья все-таки предпочтет получить от поверенного подтверждение, что женщине вручили причитающееся. А уж потом она вольна отдать полученное в дар. Тогда ситуация совершенно однозначная.
— Часть махра, скорее всего, у них на руках. Я почти уверена, что Сакина-бегум сможет предъявить свои драгоценности, а Мумтаз — музыкальные инструменты, но я спрошу их отдельно. — Первин взяла папку с бумагами Фарида, еще раз перелистала. — Доказать, что Разии-бегум принадлежат ее четыре акра земли, будет сложнее, потому что я не нашла здесь купчей на землю на ее имя. Она хранится в другом месте?
— Нет, — ответил Джамшеджи и поставил стакан на стол. — После свадьбы я спросил Фарид-сагиба, хочет ли он оформить передачу собственности официально. Он отказался. Я не стал настаивать, поскольку поверенный не обязан вносить такие изменения. Их можно сделать в любой момент с учетом того, что они прописаны в договоре на махр.
Первин не понравилось, что отец занял столь пассивную позицию.
— Надеюсь, что перевести право собственности на Разию-бегум еще не поздно.
— Желание мужа передать ей землю внесено в договор. Оформить сделку можем либо мы, либо мистер Мукри.
Первин нисколько не сомневалась, что мистер Мукри этого делать не станет — если только переданная в дар земля потом не попадет в вакф. И что тогда?
— Земля не принесет в вакф дополнительные средства, если ее не продать. А как Разия-бегум может ее продать, если на ней стоят фабрики?
Джамшеджи помолчал, а потом покачал головой.
— С фабриками ничего делать не нужно, просто земля под ними может войти в семейный фонд, компания будет вносить в него арендную плату. Но это слишком сложная юридическая комбинация, тебе опыта не хватит. Когда я передавал тебе вчера это дело, я не знал об этом осложнении.
— Ладно, посмотрим. Может, Разия-бегум и не захочет отдавать свои акры, когда я ей все объясню как есть.
Джамшеджи предостерегающе поднял палец.
— Не забывай: как мы с тобой рассудили, подпись Разии-бегум на письме об отказе от собственности — единственная подлинная. Возможно, она как раз за то, чтобы передать свои активы в вакф.
— Наверное, — протянула Первин не без сомнения.
— Ты как, хочешь пообедать? Горло я смочил, теперь слышу призывы желудка.
— Я бы с удовольствием с тобой поела, но в два должна быть в бунгало Фарида. Можно я возьму машину? — Она искательно глянула на отца.
— Разумеется. Лошадь отсюда тонгу на Малабарский холм не вытянет. И мне пришла в голову еще одна причина, почему мы не будем обедать вместе, — добавил отец лукаво.
— Почему? — растерянно спросила Первин.
Отец указал на железную корзину для мусора, над которой уже кружило несколько мух.
— Низменная это привычка — приносить что-то, кроме чая с сухариками, в рабочий кабинет. Дед твой наверняка бы заплакал.
Дорога от Форта до Малабарского холма занимала меньше получаса. И тем не менее Первин успела вспотеть. Причем дело было не только в том, что день для февраля выдался теплым. Она нервничала: как правильно растолковать вдовам все подробности, а кроме того, ей ведь еще нужно выяснить, как они относятся к Файсалу Мукри. Если он и с ними ведет себя так же неучтиво и властно, как с ней, они наверняка ей доверятся.
Перед воротами дома 22 по Си-Вью-роуд стоял все тот же вздорный дурван. Он заглянул в «Даймлер», увидел Первин, и лицо его побагровело. Он ткнул в Армана пальцем и рявкнул, что тот остановился не там, где надо.
— Мемсагиб? — Арман повернулся и вопросительно глянул на Первин.
Первин сдержанно обратилась к привратнику:
— Вчера, напомню, вы меня впустили. Я адвокат вашей семьи, и Мукри-сагиб дал мне позволение приехать снова.
— Да-да! — коротко подтвердил дурван. — Но если вы к женам, то вам нужен вход в зенану. Это вторые ворота. Я их уже открыл.
Теперь Первин почувствовала себя в глупом положении. Арман проехал еще несколько метров, повернул ко вторым воротам. Выложенная кирпичом подъездная дорожка вела к северной стене дома, к которой была пристроена длинная въездная арка под медной кровлей. Первин поняла, что эта постройка скрывала женщин, когда они садились в машины или повозки.
Первин вышла, осмотрела сад. Эта часть домовой территории была густо засажена высокими деревьями. На запущенном газоне выросли сорняки, а вот за бордюром из розовых кустов явно ухаживали, они выглядели здоровыми.
Первин постучала в дверь, в ответ — молчание. Она выкрикнула приветствие в прорези в мраморном окне-джали, и примерно через минуту дверь ей открыла девочка в поношенном хлопковом шальвар-камизе[34].
— Адаб, — поздоровалась Первин, заметив, что девочка — почти ровесница мальчику, которого она видела накануне. — Меня зовут Первин Мистри. Я приехала к бегум.
— Они про вас знают. Заходите, пожалуйста. — Девочка не поднимала головы, как будто стеснялась гостьи.
— Вчера в главной части дома мне открыл мальчик, — заметила Первин, снимая сандалии.
— Мой брат-близнец Зейд. Он хороший мальчик, — добавила девочка, повернулась и посмотрела на Первин. Сходство их лиц сердечком было очевидным, хотя на девочкином и не было родимого пятна.
— Зейд мне очень помог. А как тебя зовут, душечка? У тебя здесь родители работают?
Детская прислуга была в городе привычной реальностью, но Первин всегда тревожилась за тех, кого привозили из деревень в одиночестве и отдавали на работу в большие дома.
— Меня зовут Фатима. Наш папа здесь дурван, его зовут Мохсен. А наша мама, да сохранит ее Аллах, ушла в рай, когда мы родились. Она нас не выдержала.
— Мне очень жаль. — Первин хотела добавить что-то еще, но юная барышня ее прервала:
— Подождите, пожалуйста, здесь, мемсагиб. Я схожу за ними.
Фатима поспешила вверх по лестнице, Первин же оглядела приемную, которая оказалась примерно того же размера, что и вестибюль, где она беседовала с мистером Мукри. Вот только отделана она была иначе: на полу — старые плиты серого и белого мрамора, тут и там покрытые изысканными агрскими коврами. Розы, стоявшие в вазе на столе посередине, источали дивный аромат.
Заметив в западной стене проход, Первин сделала несколько шагов и оказалась в квадратной комнатке метра в два шириной, главным украшением которой была полутораметровая ниша, отделанная изразцовой мозаикой. Сотни крошечных плиток складывались в изображения цветов и витых арабесок всевозможных оттенков синего и сиреневого с добавлением желтого. Первин ощутила в этом некую древнюю изысканную культуру, которая почему-то показалась ей знакомой. До того как в середине XVII века Персию завоевали арабы, там правили зороастрийцы — в этих изящных цветочных мотивах чувствовалась их общая эстетика.
Услышав тихий шелест, Первин стремительно обернулась.
— Вы хотите помолиться? — На нее с любопытством смотрела худенькая девочка лет двенадцати. Шальвар-камиз был ей не по росту, но изготовлен из шелка с вышивкой — стало ясно, что это не прислуга.
— Амина! — К девочке подбежала миниатюрная женщина с роскошными черными волосами, собранными в высокий узел. — Не говори такого. Эта дама не мусульманка.
Первин смутилась, что ее поймали на самовольном разглядывании. Она быстро поприветствовала даму адабом: у той оказались красивые глаза с длинными ресницами и непредставимо-белая кожа, свидетельствующая о жизни взаперти. Дама была примерно ровесницей Первин, на ней было просторное черное сари, которое явно задумывалось как траурное, но, будучи шифоновым, производило впечатление элегантности.
Первин, смущенно вспыхнув, произнесла:
— Я не знала, что это святилище. Простите меня.
— Извиняться не за что, — куда более любезным тоном произнесла дама. — Михраб[35] для нас — самое священное место. Вы — мисс Мистри, верно? А я Сакина.
После вежливого ответа Первин стало не так неловко.
— Адаб, Сакина-бегум. Меня зовут Первин. Хочу принести запоздалые соболезнования в связи со смертью вашего мужа. Отец сказал мне, что он был необычайно достойным человеком, проявлявшим ко всем неизменную доброту.
Сакина сдержанно кивнула.
— Благодарю за соболезнования, и они отнюдь не запоздалые: мы всё еще в трауре. — Пока она говорила, в комнату вошли еще две дамы в черном, их расшитые бисером туфельки слегка постукивали по мрамору. — Позвольте представить вам Разию и Мумтаз. Мы готовы выполнить любое ваше распоряжение.
Первин еще раз повторила адаб, дамы сделали то же самое. Высокая стройная женщина с седыми прядями в черных волосах, собранных в тугой пучок, явно была Разией. Судя по документам, ей было тридцать лет, Первин же показалось, что она выглядит немного старше: от носа к губам протянулись глубокие морщины.
У Мумтаз, третьей жены, кожа была довольно смуглой, что естественно для человека, не прожившего всю жизнь затворником. Она оказалась далеко не такой красавицей, как ожидала Первин: волосы заплетены в неопрятную косу, лицо отекшее, усталое. А еще от других ее отличало платье. На всех троих были свободные черные сари. Но если у Сакины оно было из легкого шифона, а у Разии — из тонкой чесучи, то на Мумтаз будто надели мешок из дешевой черной хлопчатой ткани — такое скорее станет носить бедная женщина, чем богатая.
— Благодарю вас за визит. Я — Разия, мать Амины, которая поприветствовала вас первой. — Голос у старшей жены был ниже, чем у Сакины, в нем чувствовалась располагающая внушительность. — Она очень ждала вашего появления еще со вчерашнего вечера, когда нам сообщил об этом Мукри-сагиб.
Тут Первин отвлек топоток маленьких ножек. Через несколько секунд в комнату вбежали две маленькие девочки в белых отделанных кружевом платьицах.
— Время заниматься музыкой с Мумтаз-халой[36]! — пропела старшая. На вид ей было лет шесть: наверняка старшая дочь Сакины.
— Насрин, ты прервала Первин-биби[37], нашу гостью, — заметила Сакина, погладив Насрин по голове. — И Мумтаз-хала не сможет сегодня заняться с тобой и Ширин музыкой. У нее дела.
Пятилетняя Ширин подпрыгивала на одном месте.
— А кто наша гостья? Она откуда?
— Девочки, вам не место внизу. Тут взрослые разговаривают. Ступайте к айе. — В голосе Разии слышался упрек.
Первин поняла, что вдов нервирует ее присутствие и то же чувство передается детям. А это ни к чему. Она улыбнулась девочкам и сказала:
— А можно мне с ними поздороваться? Судья может спросить, видела ли я детей, в добром ли они здравии и настроении.
— Хорошо, — кивнула Разия. — Повезло вам, девочки, что представилась такая возможность.
Первин присела на корточки, чтобы заглянуть девочкам в глаза.
— Я Первин; можете, если хотите, звать меня тетей или халой. Я живу в парсийской колонии Дадар и работаю вместе со своим папой в районе, который называется Форт. Мы юристы: помогаем людям сохранить то, что им принадлежит. Мы пообещали вашему папе, что будем заботиться о вашей семье, чтобы все у вас было хорошо.
Когда Первин произнесла слово «папа», Амина прянула вперед и опустила ладони девочкам на головки, будто защищая их.
— Не говорите так.
— Прости… — Первин встревожилась.
— О них абба[38] заботится, — с укором произнесла Амина. — С небес.
И парсы, и мусульмане верят в существование рая и ада. В этом их главное отличие от индуистов, верящих в инкарнацию.
— Вы, наверное, очень по нему скучаете.
Амина кивнула.
— Я скучаю. Он со мной каждый день разговаривал, даже когда болел. Ширин и Насрин не так хорошо его помнят, потому что не ходили к нему, когда он был болен.
— Аббе лучше на небесах, так амми[39] говорит. — Насрин протянула руку и с любопытством дотронулась пальчиком до края сари Первин. — У вас очень красивое сари. Не черное, не как у них.
Первин в первый момент запуталась, но потом вспомнила, что «амми» — это мама на урду.
— Они, наверное, не всегда будут ходить в черном, но сейчас так положено по обычаю.
— Мы будем соблюдать траур четыре месяца и десять дней, — без выражения произнесла Разия. — Потом станем одеваться как захочется, но поводов для радости у нас нет.
Первин ощутила, что Разия глубоко скорбит по мужу. Возможно, помимо душевной утраты, она еще и ощущает бремя заботы обо всей семье. Мумтаз и Сакина тоже выглядели подавленно. Первин стало интересно, одинаково ли Омар Фарид относился ко всем трем женщинам, раскрывался ли перед каждой по-иному, любил ли одну сильнее другой.
— А почему на вас сари так странно завязано? — тоненьким голоском спросила Ширин, прервав мысли Первин. — Так неправильно.
— Ширин! — укорила ее Сакина с мягким смешком. — Простите, пожалуйста, мою дочь за ее глупость.
— Хороший вопрос! — одобрила Первин. — Я из парсов, у нас принято носить сари так.
— Можно, пожалуйста? — попросила Насрин, вытягивая пальчики, чтобы потрогать вышивку.
— Конечно, можно. — Первин застыла, точно манекен, чувствуя себя так же, как чувствовала, когда родственницы суетились вокруг, оправляя сари перед свадьбой.
— А кто такие парсы? — спросила Амина, медленно произнося заученные английские слова.
— Зороастрийцы, которые родились в Индии. — Увидев, как вопросительно сошлись к переносице бровки Амины, Первин пояснила: — Мы тоже поклоняемся богу, но зовем его не Аллахом, а Ахурамаздой[40]. Мои предки приехали на кораблях из Персии очень, очень давно. Другие зороастрийцы прибыли оттуда в последние сто лет. Они себя называют иранцами, потому что так по-персидски называется наша страна.
— А, понятно. Это как англичане зовут нас магометанами[41]. А мы мусульмане. — Глаза Амины так и сверкали. — Мои предки приехали из Аравии. Тоже на очень больших кораблях.
— Амина, ты учишь английский? — Первин удивили и сообразительность девочки, и то, что она отвечала по-английски, хотя Первин говорила на хинди.
— Мы все его учили, пока была английская гувернантка. Можно я поздороваюсь как следует: «Good afternoon, Miss Mistry»[42]? — Амина вытянула тонкую ручку, чтобы Первин ее пожала.
— Очень рада знакомству, — ответила Первин, пожимая руку Амины и думая, что все три девочки так и искрятся энергией. Потом она повернулась к Ширин и Насрин и заговорила на хинди: — Вот только вашего брата здесь нет. А я бы хотела и с ним познакомиться.
— Он наверху, спит. Ну, раз уж мы все познакомились, может, сядем? — предложила Сакина тоном любезной хозяйки. — Фатима, сходи к Икбалу, попроси его приготовить кувшин фалуды[43].
Юная служанка кивнула и поспешно вышла.
Гостеприимство вдов крайне располагало, но Первин не могла допустить, чтобы консультация превратилась в дружеские посиделки. Указав на свой портфель, она сказала:
— Мне очень приятно беседовать со всеми вами, но я должна переговорить с каждой отдельно.
— В зенане секретов нет. Мы все сестры! — откликнулась с дружелюбным смешком Сакина, показав полный рот сверкающих зубов. Как так вышло, что Сакина выглядит просто отлично, а вот Разия и Мумтаз — нет?
— Я это понимаю. Но судья потребует от каждой из вас отдельного письма. Ведь ваш муж женился на каждой из вас индивидуально, с каждой заключил свой договор на махр. — Говоря, Первин обвела всех жен взглядом. Похоже, Разия и Сакина не на шутку встревожились, а вот выражение лица Мумтаз не изменилось. Судя по виду, она привыкла подчиняться чужим приказаниям.
— А можно мы тут останемся? — спросила Амина. — Похоже, будет интересно.
Первин призадумалась: наверняка для этих детей гости — большая редкость.
— У меня есть идея. Если дети хотят заняться музыкой с Мумтаз-бегум, можно это сделать прямо сейчас. Перед тем как поговорить с ней, я приду и послушаю.
— Да, безусловно, — отозвалась Мумтаз, глядя на детей с усталой улыбкой. — Давайте порепетируем и устроим концерт.
— А как же фалуда? — захныкала Насрин.
— Мы тебе нальем стаканчик, если ты будешь стараться. — Сакина ласково посмотрела на дочь. — Первин-биби, я переговорю с вами первой, в своих личных покоях наверху.
«Биби» было уместным уважительным обращением к Первин, молодой незамужней женщине.
Вот только странный это дом, где вторая жена вызывается говорить прежде первой.
9. Отверстия в стенах
Бомбей, февраль 1921 года
Вслед за Сакиной Первин поднялась по широкой мраморной лестнице в отдельный мир вдов Фарида. Здесь окна были закрыты мраморными решетками-джали, а все вокруг было испещрено пятнами света. Было красиво, но полутемно: Первин вспомнила, каково пытаться читать на балконе после заката.
Коридор зенаны на втором этаже изгибался буквой «Г». Сакина провела Первин по длинному проходу в более короткий, в конце его находилась металлическая перегородка-джали. Подойдя ближе, Первин разглядела, что тонкий узор на металле напоминает садовую решетку, увитую лозами с гроздьями винограда.
— Какая дивная работа, она мне напоминает двери кабинетов у нас в конторе. Возможно, что их делал один и тот же мастер. — Первин подошла поближе и увидела, что, судя по всему, позолоченная джали заперта с другой стороны, а в центре в ней проделана широкая щель, прикрытая дверцей на петлях. — А это что такое?
Сакина ответила улыбкой на ее комплимент, а потом пояснила:
— По этой джали проходит граница между зенаной и главной половиной дома. Через щель мы можем передавать бумаги и другие мелкие вещи. Это реликт былых времен, но теперь в доме живет Мукри-сагиб, и мы считаем уместным опять ею пользоваться.
— Здесь вы и сидите, когда разговариваете с Мукри-сагибом? — Первин посмотрела на скамеечку, обитую розовым бархатом.
— Да. А с другой стороны стоит стул, на который дозволено садиться джентльмену, если он получил разрешение войти в бунгало и имеет необходимость с нами поговорить.
Первин важно было узнать, с кем общаются эти женщины.
— А кто приходил в последнее время, кроме Мукри-сагиба?
— В декабре многие приходили скорбеть. Две недели назад военный, офицер, хотел обсудить с Разией какие-то подробности вакфа, но не смог войти в дом по причине траура.
Старшую жену Сакина называла просто по имени, то есть без той уважительности, которую выказала бы, добавив «бегум». Первин подумала, как бы к этому отнесся Мустафа.
— А ваши родственники часто здесь бывают?
— Я родом из Пуны, поэтому моя родня приезжает нечасто. — Сакина слегка расправила плечи, будто ей стало неловко. — Но мне не одиноко. Вы сами заметили, у нас тут вполне оживленно, а в хорошую погоду мы выходим посидеть в своем садике.
Первин ее слова не убедили.
— А телефон — вы можете по нему общаться?
Затененные длинными ресницами глаза вдовы блеснули.
— Телефонные разговоры стоят дорого. Кроме того, телефон стоит на главной половине. И используется только для деловых разговоров.
— А вы посещаете друзей в других частях Малабарского холма или Бомбея? — Первин стало казаться, что Сакина приукрашивает действительность.
— Некоторых знакомых — да. — Сакина смерила Первин бестрепетным взглядом. — Надеюсь, вы не считаете нас несчастными заточенными в тюрьме женщинами лишь потому, что мы соблюдаем пурду? Это всецело наш собственный выбор.
— Я понимаю, что вы добровольно выбрали такой образ жизни. — Тем не менее Первин смущало, как мало у этих женщин контактов с внешним миром — и даже нет телефона на крайний случай.
— Я каждый день благодарю Аллаха за то, что мы не на улице, в окружении опасных личностей, что дочери наши растут как розы в огороженном стенами саду. Это особая, очень спокойная жизнь. Если бы нам позволили и дальше жить вместе в этом доме, я бы больше ни о чем не тревожилась.
— Разумеется, мы постараемся это устроить, Сакина-бегум. — Первин не без трепета прошла вслед за Сакиной в дверь, расположенную рядом с позолоченной джали. Они оказались в богато украшенной спальне, где возвышалась огромная кровать под балдахином, отделанная розовым шелком. Цвет обивки в точности совпадал с цветом роз в мозаичных наличниках двери и окон. — Какая очаровательная комната. И к ней, как я понимаю, примыкает другая. — Первин понизила голос и спросила: — Там спит ваш маленький сын?
— Все дети живут в детской с айей. Джум-Джум всегда спит в это время дня, ему только что исполнился годик. В соседней комнате я пью чай с гостями — родственниками и друзьями, — а иногда просто отдыхаю, — произнесла Сакина с благосклонной улыбкой: Первин уже поняла, что такая улыбка — ее коронный номер. — Приглашаю вас туда.
— А сколько слуг в доме? — поинтересовалась Первин, опускаясь на алую бархатную банкетку, Сакина же села в такое же кресло. Черная лакированная этажерка была уставлена английскими и французскими фарфоровыми фигурками, на большом комоде красного дерева стоял в вазе букет из лилий и тубероз. Комната производила впечатление роскоши и покоя. — А этот дивный букет вы составили?
— Да, — ответила Сакина, явно слегка встревожившись. — Мне теперь приходится самой ухаживать за цветами. Я это делаю рано утром, пока солнце не слишком жаркое. У нас был садовник, но ради экономии средств мы его отпустили, равно как и гувернантку, про которую говорила Амина, помощника повара и посыльного.
— У вас талант садовода, — заметила Первин, осознав, что Сакина, похоже, стесняется того, что владеет искусством, которым многие женщины готовы гордиться. — Раз вы отпустили столько прислуги, полагаю, уборкой занимаются Фатима и Зейд?
— Да. Их отец Мохсен — наш дурван. С нами остались Икбал, наш повар, и айя Тайба, которая живет в доме с детских лет моего покойного мужа.
Вошла Фатима, она неловко несла серебряный поднос, нагруженный двумя высокими хрустальными бокалами, налитыми до краев бледно-розовой жидкостью. Фруктово-молочный пунш оказался комнатной температуры, его не охлаждали: Первин сообразила, что в доме нет ледника.
— Очень вкусно, — заметила она, пригубив. — А Мукри-сагиб живет в доме или приходит по мере надобности?
— Он занял одну из комнат на главной половине. Одним из желаний моего мужа было, чтобы в доме проживал достойный доверия мужчина: так мы будем в безопасности. Мы надеемся, что Мукри-сагиб будет жить здесь и дальше, хотя для него, безусловно, это неудобство.
Первин еще накануне сообразила, глядя на небрежный туалет Мукри, что он обосновался в доме. Такое, однако, необычно, если мужчина — не кровный родственник. Она подумала: интересно, а не составляет ли кто-то ему компанию на другой половине?
— А у него есть жена, дети?
— Нет. Именно по этой причине мой муж решил, что он сможет посвятить себя заботе о нас. — Сакина аккуратно поставила бокал с фалудой на вышитую скатерть, покрывавшую столик. — Первин-биби, объясните, пожалуйста, какие нам необходимы бумаги.
— Простите, — спохватилась Первин, сообразив, что слишком увлеклась личными вопросами. — Я хотела бы для начала еще раз показать вам документы на махр, которые ваш муж подписал в 1913 году.
Первин открыла портфель и подала Сакине ее договор на махр, вариант на урду. Глаза Сакины медленно скользили по строкам.
— Я все понимаю. Здесь описан комплект украшений, который я собираюсь передать в вакф.
— Полагаю, столь ценные вещи хранятся в банковском сейфе? — предположила Первин, доставая деловой блокнот, чтобы делать пометки.
— Никаких банков, — решительно возразила Сакина. — Мой свекор снабдил все спальни сейфами, в своем я и держу свои драгоценности.
— А! Получается, они здесь.
— Хотите взглянуть? Я их в последний раз доставала еще до болезни мужа.
— Конечно. — Первин обрадовалась, что процесс оценки оказался таким простым.
Сакина грациозно поднялась, подошла к стене, сдвинула в сторону небольшую картину с орхидеями. За картиной открылась медная пластина с двумя круглыми циферблатами. Через несколько секунд дверца распахнулась, Сакина вытащила ящик, в котором стояли футлярчики. Вернулась к Первин, расставила бархатные футлярчики по столу.
— Какая прелесть! — не удержалась Первин, когда Сакина достала сверкающее ожерелье из бриллиантов и изумрудов в изящной золотой оправе. В футляре поменьше оказались такие же браслеты, еще в одном — прелестные серьги с бриллиантовыми подвесками. Размеры и чистота камней поражали. Первин разбиралась в драгоценностях хуже, чем ее невестка. Она пожалела, что рядом нет Гюльназ.
— Серьги и подвеска из бирманских изумрудов в четыре карата и индийских бриллиантов в два карата. В каждом браслете пять изумрудов по карату и пять бриллиантов по карату. — Сакина посмотрела на Первин, глаза ее блестели.
Первин все равно не могла оценить, каково денежное выражение всей этой красоты.
— А вы делали оценку?
— Никогда. Будучи невестой, я заключила по этому подарку, что муж мой очень меня ценит. Но его больше нет, мне некуда надеть такие изысканные украшения. Разумнее будет передать их в вакф.
Первин кивнула, отметив про себя, как Сакина отзывается о чувствах своего бывшего мужа. Возможно, то, что она раньше думала по поводу любви между мужем и тремя его женами, попросту слишком сентиментально. Она записала в блокноте: «Выразила согласие».
— Ну а что касается пяти тысяч рупий, которые вы должны получить в качестве второй выплаты по махру?
— Их тоже следует передать в вакф. Мы все решили отказаться от своей доли, такая у нас договоренность.
Возможно, в рамках единой семьи, где много жен и детей, подход Сакины выглядит совершенно естественно. Все общее. Но у Первин возникло ощущение, что вдова не понимает всех последствий своего решения.
— Вы хорошо осведомлены о правилах мусульманских благотворительных фондов?
Сакина ответила извиняющейся улыбкой.
— Этим занималась Разия, а со мной своих дел почти не обсуждала.
— Полагаю, вам следует их прочитать. Я принесла официальный документ, в котором объяснено назначение вакфа, в том числе и долей, которые распределяются между членами вашей семьи. Правда, он на английском.
Сакина снова улыбнулась и попросила:
— Тогда просто растолкуйте.
Первин подытожила: назначение вакфа — выделять пятнадцать тысяч рупий ежегодно на нужды и лечение раненых ветеранов войны. Кроме того — это она уже обсудила с мистером Мукри, — каждой из жен Фарида будут выплачивать из вакфа тысячу и одну рупию в год. Такое же пособие будет назначено и каждому из детей по достижении ими восемнадцати лет.
В конце этого сложного объяснения Сакина вздохнула.
— Пятнадцать тысяч — большие деньги, да? Когда муж был жив, он каждый год жертвовал деньги в вакф! Возможно, слишком щедро. Теперь вопрос в том, как финансировать вакф и дальше при отсутствии дохода.
— Доход вы будете получать по-прежнему, ведь он не продал свою фирму, — пояснила Первин, удивляясь, что Сакина этого не знает. — А Мукри-сагиб упоминал, что у вакфа есть планы открыть медресе?
— Да. Он говорил об этом на нашей встрече у джали в прошлом месяце. Очень разумное решение, поскольку война закончилась. И у стольких бедных мальчиков-мусульман нет денег на учебу.
Первин взглянула в открытое ласковое лицо Сакины и подумала: ее собственное обучение наверняка завершилось в пятнадцать лет, когда она вышла замуж, а то и раньше. Первин мягко добавила:
— Грамота полезна и мальчикам, и девочкам. Известно ли вам, что уровень грамотности среди девочек-мусульманок в Индии — меньше двух процентов?
— Мои дочери научатся бегло читать! — с вызовом отозвалась Сакина. — Выучат важные молитвы, смогут поддерживать вежливый разговор на хинди и урду. А я научу их вышиванию и шитью.
— Амина учится другому, — заметила Первин и стала наблюдать за реакцией.
Сакина улыбнулась.
— Это выбор ее матери, а еще Амине повезло: у нее много лет была гувернантка. Когда разберутся с завещанием и мы поймем, каково наше финансовое положение, Мукри-сагиб, возможно, найдет новую гувернантку; а пока мы с Разией обучаем дочерей основам религии.
Первин поняла: Сакина даже не может вообразить, что дочери ее будут жить иначе, чем она сама.
— Я понимаю, что вы всецело доверяете Мукри-сагибу. Однако с тем, чтобы финансировать за счет вакфа школу, есть одна проблема. Закон гласит, что благотворительные начинания, которые поддерживает вакф, изменять нельзя. Поскольку вакф вашей семьи создан как фонд для раненых ветеранов, только судья может дать разрешение направить средства на другие цели.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Малабарские вдовы предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
28
Набоб или наваб — титул мусульманских аристократов; в расширительном смысле — уважительное обращение к почтенному мужчине.
