Институт

Стивен Кинг, 2019

Еще недавно у двенадцатилетнего Люка Эллиса была вполне привычная жизнь: школа, обеды с родителями в любимой пиццерии, вечера в компании лучшего друга… Пока одним июньским утром он не просыпается в собственной комнате, вот только в ней нет окон и находится она в тщательно укрытом от всего мира месте под названием «Институт». Здесь над похищенными из разных городов детьми, обладающими даром телепатии или телекинеза, проводят жестокие эксперименты с целью максимально развить их паранормальные способности. Бежать невозможно. Будущее предопределено, и это будущее – загадочная Дальняя половина Института, откуда не возвращался еще никто… Однако Люк не намерен сдаваться. Он уверен: в любой системе есть слабое место и он дождется часа, когда сможет вновь оказаться на свободе…

Умный мальчик

1

Прекрасным апрельским утром в Миннеаполисе — за несколько месяцев до того, как Тим Джемисон прибыл в Дюпрей, — Герберта и Айлин Эллис пригласили в кабинет Джима Грира, одного из трех школьных психологов Бродерикской школы для одаренных детей.

— Люк что-то натворил? — спросила Айлин, как только они сели. — Если натворил, то нам он ничего не рассказывал. Мы не в курсе.

— Нет-нет, — успокоил ее Грир. Ему было за тридцать: редеющие каштановые волосы, интеллигентное лицо, рубашка поло с расстегнутым воротником и выглаженные джинсы. — Послушайте, вы ведь знаете, как устроена наша школа, верно? Как она должна быть устроена — учитывая выдающиеся умственные способности наших учеников. У нас нет классов как таковых, это технически неосуществимо. Одни ребята с легкими расстройствами аутического спектра уже занимаются математикой по программе старших классов, но едва умеют читать. Другие свободно владеют четырьмя языками, но с трудом умножают дроби. Мы преподаем им все предметы, и девяносто процентов учащихся здесь живут, поскольку приехали с разных концов США, а десять — из других стран. Однако основное внимание мы уделяем развитию сильных сторон учеников. Потому традиционная школьная система — где дети постепенно продвигаются от младших классов к старшим — здесь совершенно бесполезна и неприменима.

— Мы это понимаем, — сказал Герб. — И, конечно, мы знаем, что Люк — умный мальчик. Поэтому он и здесь.

Про скромный достаток своей семьи он умолчал (поскольку Грир и так, разумеется, был в курсе): Эллисы никогда не смогли бы позволить себе подобную школу. Герб работал бригадиром на заводе по производству картонных коробок, Айлин — школьной учительницей. Их сын Люк стал одним из немногих учеников интерната, не проживающих постоянно на его территории, и чуть ли не единственным, кто обучался здесь бесплатно.

— Умный мальчик? Хм, это не вполне точное определение.

Грир опустил взгляд на папку, раскрытую на совершенно пустом письменном столе. Айлин вдруг посетило дурное предчувствие: либо их сына попросят уйти из школы, либо ему откажут в стипендии, и тогда им все равно придется уйти. Год обучения в Бродерике стоил сорок тысяч долларов — примерно как в Гарварде. Грир сейчас наверняка скажет, что они ошиблись в Люке, переоценили его умственные способности: мальчик просто не по годам много читает и хорошо запоминает прочитанное. Айлин и сама где-то слышала, что эйдетическая память — не редкость среди маленьких детей. Десять-пятнадцать процентов самых обыкновенных младших школьников способны запоминать практически все прочитанное или увиденное. Соль в том, что к подростковому периоду они утрачивают эту способность — и Люк неумолимо приближался к данному рубежу.

Грир улыбнулся.

— Позвольте говорить с вами откровенно. Мы гордимся своими одаренными учениками, но такого ученика, как Люк, у нас еще не было. Один из наших почетных педагогов — мистер Флинт, которому сейчас за восемьдесят, — решил лично преподавать Люку историю Балкан. Тема непростая, зато она проливает свет на современную геополитическую ситуацию. По крайней мере, Флинт так считает. Спустя неделю он пришел ко мне и сравнил опыт работы с вашим сыном с тем, что, должно быть, испытали иерусалимские книжники и фарисеи, когда Иисус стал не только наставлять их, но и обличать, говоря: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека»^[5].

— Признаться, я несколько растерян, — пробормотал Герб.

— Вот и Билли Флинт растерялся. О чем я вам и толкую. — Грир подался вперед. — Выслушайте меня внимательно. Люк за неделю проглотил сложнейший, очень объемный исторический материал — аспиранты осваивают такое за год — и сделал выводы, к которым Флинт хотел его подвести только после закладки фундамента, так сказать. Некоторые из этих выводов, весьма убедительно настаивал Люк, представляли собой «скорее устоявшийся взгляд, нежели оригинальное суждение». Впрочем, говорил он это очень вежливо, почти виновато.

— Даже не знаю, что и сказать, — выдохнул Герб. — Учебу Люк с нами почти не обсуждает — говорит, мы все равно не поймем.

— И он прав, — добавила Айлин. — Может, когда-то я и знала, что такое бином Ньютона, но давно забыла.

— Дома Люк — совершенно обычный мальчик, — подхватил Герб. — Делает уроки, потом играет на приставке или бросает мяч во дворе со своим другом Рольфом. И кстати, до сих пор смотрит мультик «Губка Боб Квадратные Штаны». — Он задумался на секунду, потом добавил: — Правда, при этом у него на коленях всегда раскрыта какая-нибудь книга.

Да, подумала Айлин. Недавно, например, мальчик проглотил «Основания социологии» Спенсера. А до этого — Уильяма Джеймса^[6]. «Большую книгу “Анонимных Алкоголиков”». Полное собрание сочинений Кормака Маккарти. Он читал так, как пасутся коровы — постепенно перемещаясь с одного пастбища на другое, где трава сочнее и зеленее. Герб предпочел игнорировать эту особенность Люка, видимо, потому, что она его пугала. Айлин тоже становилось не по себе при мысли о кругозоре сына, и потому, наверное, Люк не особо распространялся дома об истории Балкан. Родители не спрашивали — вот он и помалкивал.

— У нас здесь есть вундеркинды, — сказал Грир. — На мой взгляд, более пятидесяти процентов учеников Бродерика — гении. Но они мыслят узко, а Люк… Люк мыслит глобально. Не зацикливается на чем-то одном, а пытается охватить вообще все. Вряд ли он когда-нибудь станет профессиональным бейсболистом или баскетболистом…

— Если он пошел в меня, для баскетбола ему просто не хватит роста. — Герб заулыбался. — Хотя он может стать новым Спадом Уэббом^[7].

— Ш-ш, — осадила его Айлин.

— Однако играет он с энтузиазмом, — продолжал Грир. — Ему нравится спорт, и он не считает, что напрасно тратит время. Причем на поле парень держится уверенно, прекрасно ладит с игроками. Он не интроверт и не имеет никаких эмоциональных или психических проблем. Люк — рядовой американский подросток, носит майку с любимой рок-группой и бейсболку задом наперед. Возможно, в обычной школе ему пришлось бы чуть труднее — он бы там просто заскучал, — хотя вряд ли он испытывал бы серьезные проблемы. Наверное, стал бы самостоятельно изучать то, что ему интересно. — Грир поспешно добавил: — Я не предлагаю проверить это на практике, не подумайте!

— Ну что вы, мы так рады, что он здесь учится, — сказала Айлин. — Очень рады! И мальчик он славный, добрый. Мы его безумно любим.

— А он любит вас. Дети с таким блестящим умом встречаются редко. Социализированные, психически здоровые вундеркинды, которые видят и воспринимают не только свой внутренний мир, но и окружающий, — просто огромная редкость.

— Если все хорошо, зачем вы нас пригласили? — спросил Герб. — Конечно, мне очень приятно слышать дифирамбы в адрес моего сына. И кстати, я до сих пор могу разделать его под орех в КОЗЛА^[8] — хотя бросок крюком у него неплохой.

Грир откинулся на спинку стула. Он больше не улыбался.

— Мы вас пригласили, потому что не можем дать Люку ничего нового — и он это знает. Он интересуется уникальными темами, которые изучают только в университетах, да и то не во всех. Например, он мечтает поступить в Массачусетский технологический институт в Кембридже и учиться там на инженера. А параллельно изучать английский в Колледже Эмерсон, на другом берегу реки — в Бостоне.

— Что? — переспросила Айлин. — Одновременно?

— Да.

— А как же итоговая аттестация? — Ничего лучше Айлин не придумала.

— Люк сдает SATs^[9] в следующем месяце, в мае. В школе «Норт комьюнити хай». И я вас уверяю: он получит максимальное количество баллов.

Надо будет собрать ему обед, подумала Айлин. По слухам, кормят в «Норт-коме» просто отвратительно.

На минуту в кабинете воцарилась гробовая тишина. Наконец Герб произнес:

— Мистер Грир, нашему мальчику всего двенадцать. В прошлом месяце исполнилось! Может, у него есть инсайдерская информация по Сербии, зато бороды нет… И расти она начнет года через три. Вы хоть… подумали…

— Я понимаю ваши чувства. Поверьте, мы с коллегами не стали бы даже поднимать эту тему, если бы не были полностью уверены в умственных, социальных и эмоциональных способностях Люка. Учеба в двух университетах ему вполне по зубам.

Айлин сказала:

— Не можем же мы отправить двенадцатилетнего ребенка на другой конец страны — жить среди студентов, которым официально разрешено потреблять спиртное и посещать ночные клубы! Будь у нас хотя бы родственники в тех краях…

Грир закивал.

— Понимаю, понимаю, вы совершенно правы: Люк пока не готов к самостоятельной жизни, пусть и под надзором старших. Он сам так считает. Однако его мучает жажда новых знаний, от этого он расстраивается и хандрит. Они нужны ему как воздух. Не представляю, что там происходит у него голове, как устроены все эти удивительные механизмы — никто из нас не представляет, если честно… Старик Флинт, пожалуй, привел очень меткое сравнение, говоря про Иисуса, поучающего книжников… Так вот, когда я пытаюсь мысленно вообразить это устройство, то вижу огромный, сложный, сверкающий аппарат, загруженный лишь на два процента своих возможностей. В лучшем случае — на пять процентов. А поскольку Люк все же человек, то он испытывает… голод.

— Расстраивается и хандрит, говорите? — переспросил Герб. — Никогда за ним такого не замечал.

А я замечала, подумала Айлин. Хотя и не часто. Именно в такие мгновения рядом с Люком звенит посуда и хлопают двери.

Она представила себе описанную Гриром колоссальную машину — размером с три-четыре промышленных склада. И чем же занята эта машина? По сути, штампует пластиковые стаканчики и алюминиевые подносы для забегаловок. Как родители они обязаны дать сыну больше, но неужели настолько больше?

Грир вздохнул.

— Что ж, оставлять Люка в Бродерике — все равно что перевести его в обычную школу. Мы имеем дело с мальчиком, ум которого невозможно оценить по шкале IQ. Он знает, что хочет делать. Знает, что ему необходимо.

— Я пока не понимаю, как мы можем ему помочь, — сказала Айлин. — Даже если он будет учиться в обоих университетах бесплатно, у нас здесь работа. И мы далеко не богачи.

— А теперь давайте это обсудим, — сказал Грир.

2

Когда Герб и Айлин пришли забирать сына из школы, Люк и еще четверо ребят — две девочки и два мальчика — валяли дурака у входа, смеясь и о чем-то оживленно болтая. Айлин показалось, что это самые обычные дети. Девчонки с только-только наметившейся грудью, в юбках и легинсах, мальчики в мешковатых вельветовых штанах и футболках (такая у парней была мода в том году). На груди Рольфа красовалась надпись: «ПИВО — ДЛЯ СЛАБАКОВ». Он держал перед собой виолончель в клетчатом чехле, которая служила ему шестом, исполнял вокруг нее откровенный танец и при этом пылко о чем-то разглагольствовал — может, о предстоящем весеннем бале, а может, о теореме Пифагора.

Люк увидел родителей, попрощался с Рольфом — у них был для этого свой ритуал, — взял рюкзак и сел на заднее сиденье «фораннера» Айлин.

— Ого, вас сразу двое! Чем обязан такой великой чести?

— Ты в самом деле хочешь учиться в Бостоне? — без обиняков спросил Герб.

Люк не растерялся. Он со смехом вскинул кулаки в воздух и воскликнул:

— Да! А можно?

Надо же, как будто отпрашивается ночевать к Рольфу, подивилась Айлин. Грир сказал, что Люк мыслит глобально. Меткое выражение. Люк — гений, но гениальность каким-то чудом не отразилась на его психике: он мог без задней мысли прыгнуть на скейтборд и помчаться с крутой горы, ничуть не боясь разбить свою светлую — уникальную, одну на миллион — голову.

— Давайте где-нибудь поужинаем и все обсудим, — сказала Айлин.

— «Рокет-пицца»! — воскликнул Люк. — Кто «за»? Если ты, конечно, захватил прилосек^[10], пап.

— Да уж, после сегодняшней встречи я без него никуда.

3

Они заказали большую пеперони, и Люк моментально умял половину, запив ее тремя стаканами колы из кувшина. Родителям оставалось только молча дивиться здоровью его пищеварительного тракта и размерам мочевого пузыря — не говоря о выдающемся уме, разумеется. Люк рассказал, что уже обсудил все с мистером Гриром, «чтобы не пугать вас понапрасну и сперва прозондировать почву».

— Закинуть удочку, — добавил Герб.

— Бросить пробный шар, так сказать. Разведать обстановку. Провести рекогносцировку на местности…

— Хватит. Он объяснил, что мы можем сделать, если хотим поехать с тобой.

— Вы должны, — убедительно произнес Люк. — Я еще слишком мал — никак не обойдусь без досточтимых mater и pater^[11]. К тому же… — мальчик посмотрел на них через стол с остатками пиццы, — я не смогу нормально работать. Мне будет слишком вас не хватать.

Айлин настрого запретила глазам наполняться слезами, но они все равно наполнились. Герб молча протянул ей салфетку.

— Мистер Грир… — начала она, — предложил нам… э-э… вариант переезда…

— Перебью, — сказал Люк. — Кто претендует на последний кусок?

— Никто, ешь, — ответил Герб. — Надеюсь, ты не лопнешь — тебе еще экзамены сдавать.

— Ménage à college^[12], — рассмеялся Люк. — Он вам рассказал про богатеньких выпускников, да?

Айлин отложила салфетку.

— Господи, Люк! Ты обсуждал наши финансы со школьным психологом? А кто в нашей семье вообще главный? У меня закрадываются сомнения на этот счет.

— Успокойся, mamacita^[13], все нормально. Вообще-то сначала я подумал про целевой капитал школы — он у Бродерика просто огромный. Школьному правлению ничего не стоит переселить все наше семейство в Бостон, но они никогда не дадут «добро», хотя такой вариант видится мне вполне логичным.

— Неужели? — спросил Герб.

— Ну да! — Люк с аппетитом прожевал пиццу и глотнул колы. — Я для них вроде как инвестиция. Акция с большим потенциалом роста. Посеешь центы — пожнешь доллары, верно? Так устроена Америка. Правление это понимает, разумеется, однако им не по силам порвать шаблон — вырваться из когнитивной западни.

— Из когнитивной западни? — переспросил отец.

— Ага. Из западни потомственной диалектики. В этом есть что-то первобытное, племенное… Смешно, правда? Племя членов правления, ха! В общем, они рассуждают так: «Если мы поможем Люку, придется помогать и остальным». Такая вот когнитивная западня. Передается из поколения в поколение.

— Устоявшийся взгляд, — сказала Айлин.

— В точку, мам. Правление лучше свалит все на богатеньких выпускников школы, которые уже заработали мегабаксы на своем нешаблонном мышлении, но по-прежнему нежно любят старый добрый Бродерик. Переговорщиком назначат мистера Грира — ну, я на это надеюсь. Соль вот в чем: сейчас они помогут мне, а я потом буду помогать школе. Когда прославлюсь и сколочу состояние. Вообще-то мне не нужны ни деньги, ни слава, я же классический представитель среднего класса, но я вполне могу разбогатеть. Случайно. Если, конечно, не подхвачу какую-нибудь жуткую заразу или не стану жертвой теракта.

— Не каркай, — сказала Айлин и перекрестилась над заваленным корками столом.

— Нельзя быть такой суеверной, мам! — снисходительно бросил Люк.

— Уж какая есть. Вытри-ка рот — ты весь перемазался томатным соусом. Выглядит так, будто у тебя десны кровоточат.

Люк послушно вытер губы.

Герб продолжал:

— Мистер Грир дал нам понять, что некие заинтересованные лица действительно готовы проспонсировать наш переезд и оказывать нам финансовую поддержку в течение шестнадцати месяцев.

— А он сказал, что те же самые лица помогут тебе найти новую работу? — У Люка загорелись глаза. — Причем крутую! Потому что один из бывших воспитанников Бродерика — Дуглас Финкель. Владелец «Американских бумажных товаров», на минуточку. То есть фактически хозяин золотой жилы. Воротила. Акула бизне…

— Фамилия «Финкель» действительно всплывала в нашем разговоре…

— Да, и кстати! — Люк повернулся к матери. — В Бостоне сейчас очень выгодно работать учителем. Средняя заработная плата школьного учителя с твоим опытом — около шестидесяти пяти тысяч в год…

— Сынок, откуда ты все это знаешь? — спросил Герб.

Люк пожал плечами.

— Из «Википедии», например. Начинаю с нее, потом перехожу по ссылкам на цитируемые источники. Тут главное понимать обстановку. Знать свою среду. Моя среда — это Бродерик. Всех членов правления я знаю; выпускников-толстосумов пришлось поискать.

Айлин потянулась через стол, взяла у Люка кусок пиццы и положила его на алюминиевый подносик с корками.

— Люк, даже если все это действительно возможно… разве ты не будешь скучать по друзьям?

Он помрачнел.

— Да. Особенно по Рольфу. И по Майе. Хотя официально нам нельзя приглашать девочек на весенний бал, неофициально я пошел бы именно с ней. В общем — да. Я буду скучать. Но.

Родители молчали. Их сын, который обычно за словом в карман не лез, вдруг растерялся. Он открыл рот, потом закрыл, потом снова открыл.

— Даже не знаю, как сказать… И стоит ли вообще об этом говорить.

— Попытайся. У нас впереди еще много важных разговоров, но этот пока — самый важный. Так что попытайся.

У входа в ресторан Ричи Рокет начал свое ежечасное выступление — танец под песню «Мамбо номер пять». Айлин наблюдала, как человек в серебристом скафандре жестом приглашает людей за столиками к нему присоединиться. Несколько детей вышли на сцену и, смеясь, плясали буги, а их родители смотрели, хлопали и фотографировали. Не так давно — всего лишь пять лет минуло — Люк вот так же отплясывал с Ричи Рокетом. А теперь они обсуждают грядущие перемены — огромные, невероятные! Айлин не понимала, как у них с Гербертом — у самых обычных людей с обычными мечтами и ожиданиями — мог родиться такой ребенок. Порой ей хотелось, чтобы все сложилось иначе. Порой она всей душой ненавидела роль, которая досталась им с мужем, но она никогда не испытывала подобных чувств по отношению к Люку — и никогда не будет испытывать. Он ее малыш, ее единственный и горячо любимый сын.

— Люк, — очень тихо окликнул сына Герб. — Сынок?..

— Меня волнует то, что будет дальше, — наконец заговорил Люк, подняв голову и глядя прямо на родителей. В его глазах горел гений, выдающийся ум. Обычно Люк скрывал от папы с мамой этот блеск, потому что знал: он пугает их куда сильнее, чем звон тарелок. — Понимаете? Будущее. Я хочу поехать в Бостон… учиться… а потом двигаться дальше. Все эти бродерики и университеты — они ведь не цель, а лишь ступеньки на пути к цели.

— А какая у тебя цель, сынок? — спросила Айлин.

— Не знаю. Мне столько надо выяснить. В голове засело такое… иногда оно подступает… порой мне удается его накормить, однако далеко не всегда. В такие моменты я чувствую себя маленьким и ужасно глупым…

— Милый, что ты! Глупый — это точно не про тебя. — Айлин потянулась к его руке. Люк отдернул ее и покачал головой. Алюминиевый поднос от пиццы задрожал, крошки в нем запрыгали.

— В общем, есть такая бездна, понимаете? Она мне порой снится. У нее нет дна, и она полна всяких неведомых штук и тварей… Не знаю, как бездна может быть полна, это оксюморон, но говорю как есть. На краю этой бездны я чувствую себя ничтожным и глупым. Через нее перекинут мост, и мне хочется ступить на него, встать посередине, поднять руки и…

Айлин и Герб молча, немного испуганно слушали. Люк поднял руки к своему узкому напряженному лицу. Поднос от пиццы теперь не просто дрожал — он звенел на столе. Как иногда звенели тарелки в буфете.

–…и тогда все эти штуки поднимутся из темноты. Я точно знаю.

Поднос поехал по столу и упал на пол. Герб и Айлин на него даже не взглянули. Такое порой случалось рядом с Люком, когда он сильно волновался. Нечасто. И все же случалось. Они привыкли.

— Понимаю, — сказал Герб.

— Ага, понимает он! — воскликнула Айлин. — Ни черта мы не понимаем. Но ты не обращай внимания — сдавай свои экзамены. Только знай, что всегда можешь передумать. Если не передумаешь, если действительно задашься целью поступить… — она посмотрела на Герба. Тот кивнул, — мы попробуем все устроить.

Люк улыбнулся и поднял с пола поднос. Поглядел на Ричи Рокета.

— Помню, в детстве я тоже так плясал.

— Ага. — Айлин снова понадобилась салфетка. — Плясал.

— Ты ведь знаешь, что говорят про бездну? — спросил Герб.

Люк помотал головой — то ли в его обширных знаниях действительно обнаружился пробел, то ли он просто не хотел портить отцу удовольствие.

— Если долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя^[14].

— Точно! — ответил Люк. — Десерт закажем?

4

Экзамены длились четыре часа — вместе с сочинением, — однако посередине был милостиво предусмотрен перерыв. Люк сидел на скамейке в школьном вестибюле, уплетал мамины сэндвичи и мечтал о книге. Вообще-то он захватил с собой «Голый завтрак» Берроуза, но один из наблюдателей его изъял (вместе с мобильником — и мобильниками остальных экзаменующихся), заверив Люка, что непременно вернет ему книгу. Перед этим он пролистал страницы, высматривая то ли порнографию, то ли шпаргалки.

Доедая печенье «Снэкималс», Люк вдруг обнаружил, что вокруг столпились люди: старшеклассники и старшеклассницы.

— Эй, мелкий! — обратился к нему один парень. — Ты чего тут забыл?

— Сдаю экзамен, — ответил Люк. — Как и вы.

Ребята призадумались.

— Гений, типа? — спросила его одна из девушек. — Как в кино?

— Нет, — с улыбкой сказал Люк. — Впрочем, ночевал я действительно в «Холидей-инн-экспресс»^[15].

Все засмеялись. Так, это хорошо. Один из парней дал ему «пять».

— Где учиться будешь? В каком универе?

— В Массачусетском технологическом. Если возьмут, конечно. — Тут он слукавил: его заранее приняли в оба университета — при условии, что он не завалит SATs. С этим проблем не ожидалось, пока что все вопросы были элементарные. А вот старшие ребята его пугали. Осенью он окажется в аудитории с такими же парнями и девушками — вдвое больше его и намного старше. Все будут на него пялиться, решат, что он какой-нибудь фрик. Люк уже поднимал этот вопрос в разговорах с мистером Гриром.

«Не забывай: главное, кем себя считаешь ты. А если понадобится психологическая помощь, захочется с кем-то поговорить о своих чувствах, пожалуйста, не тяни с этим, найди хорошего психолога. И мне всегда можешь написать».

Одна из девушек — симпатичная и рыжеволосая — спросила, понял ли он задачу про гостиницу из раздела математики.

— Которая про Аарона? — уточнил Люк. — Ну да, понял.

— А ответ, случайно, не помнишь?

Задача была такая: сколько Аарону надо заплатить за гостиницу, если он прожил в ней х ночей, а плата за одну ночь составляет 99,95 доллара плюс 8 % налога. Кроме того, с каждого постояльца взимается дополнительный единоразовый платеж в размере 5 долларов. Правильный ответ Люк, конечно, запомнил, потому что задача оказалась с подвохом. Надо ответить сколько, но ответ представляет собой не число, а выражение.

— Вариант Б, — сказал Люк, вытащил ручку и нацарапал на бумажном пакете из-под сэндвичей: 1,08(99,95х)+5.

— А ты уверен? — спросила девушка. — Я выбрала вариант А.

Она нагнулась, взяла у Люка пакет — обдав его восхитительно тонким ароматом сирени — и написала: (99,95+0,08х)+5.

— Отличный вариант, — сказал Люк, — но на таких задачках составители нас и срезают. — Он постучал пальцем по ее выражению. — Так можно узнать, сколько Аарон заплатит за одну ночь. И ты неправильно рассчитываешь налог.

Девушка застонала.

— Ничего, — попытался успокоить ее Люк. — Наверняка на остальные вопросы ты ответила правильно.

— А может, она и на этот ответила правильно, — сказал один парень — тот самый, который дал ему «пять». — Может, ты ошибаешься.

Девушка покачала головой:

— Нет, он прав. Гребаный налог! Вот я дура.

Она ушла, повесив голову. Один из парней догнал ее и обнял за талию. Люку стало завидно.

Другой парень — высокий, прекрасно сложенный и в дизайнерских очках — сел рядом с Люком и спросил:

— Странно, наверное, — быть тобой?

Люк задумался.

— Иногда бывает странно. А в целом — ничего особенного. Живу себе и живу.

Из кабинета высунулся наблюдатель и позвонил в колокольчик.

— Все, перерыв окончен, заходим.

Люк не без облегчения встал и закинул пакет из-под ланча в урну у входа в спортзал. Напоследок поглядел на рыжую. Когда он заходил в кабинет, урна задрожала и сдвинулась на три дюйма влево.

5

Вторая половина экзамена оказалась такой же элементарной, как и первая. Люк решил, что и с сочинением справился вполне достойно — по крайней мере, не написал слишком много. На выходе из школы он увидел, что рыжая девчонка сидит на скамейке и рыдает. Завалила, значит. Интересно, насколько все плохо? Ей придется выбрать универ попроще или здравствуй, местный двухгодичный колледж? Еще Люк задумался, каково живется людям с обычным мозгом, в котором нет ответов на все задачки. Может, подойти к рыжей и попытаться ее утешить? А станет ли она его слушать, мелочь пузатую? Вряд ли. Скорее пошлет на три буквы. Еще Люк вспомнил про урну — как она жутко сдвинулась сама по себе. Жизнь — один сплошной тест, только выбирать надо не из четырех-пяти вариантов, а из десятков и дюжин. Включая всякий бред вроде иногда и может, да, а может, нет.

Ему уже махала мама. Люк махнул в ответ и побежал к машине. Когда он сел и пристегнулся, мама спросила, как все прошло.

— Лучше не бывает. — Люк выдавил широченную улыбку, по-прежнему думая о рыжей. То, что она рыдала, — еще полбеды, а вот как она повесила голову, когда поняла свою ошибку, — словно цветок в засуху… Это было в сто раз хуже.

Люк попытался выбросить эти мысли из головы. Разумеется, не получилось. Попробуйте задать себе задачу… — писал Федор Достоевский, — не вспоминать о белом медведе, и увидите, что он, проклятый, будет поминутно припоминаться.

— Мам?

— Да?

— Как думаешь, память — это дар или проклятье?

Айлин ответила не задумываясь — бог знает, о чем она в тот момент вспоминала:

— И то и другое, сынок.

6

Июньской ночью, в два часа, когда Тим Джемисон обходил Мэйн-стрит города Дюпрей, черный внедорожник свернул на Уайлдерсмут-драйв — пригородную улицу в северной части Миннеаполиса. Название было ужасно нелепое. Люк с Рольфом в шутку называли свою улицу Уайлдерсмач-драйв — отчасти потому, что так получалось еще смешнее, а отчасти потому, что оба мечтали смачно поцеловать девчонку.

В салоне внедорожника сидели трое: мужчина и две женщины. Денни, Мишель и Робин. За рулем был Денни. Примерно на середине тихой извилистой улицы он вырубил фары, остановил машину у тротуара и заглушил мотор.

— Он точно не ТЛП? А то я не захватил свою шапочку из фольги.

— Ха-ха, — сухо откликнулась Робин, сидевшая на заднем сиденье.

— Нет, самый обычный ТЛК, — сказала Мишель. — Так что хватит мандражировать, пора за дело.

Денни открыл консоль между передними сиденьями и достал оттуда мобильный телефон, который выглядел как пережиток 90-х: массивный прямоугольный корпус, сверху — толстая антенна. Он вручил телефон Мишель и, пока та набирала номер, вытащил из тайника в двойном дне консоли тонкие латексные перчатки, два «глока-37» и баллончик с неким аэрозолем (якобы освежителем воздуха «Глейд»). Одну из пушек он передал Робин, одну оставил себе, а баллончик кинул Мишель.

— Рубины, вперед! — принялся скандировать Денни, натягивая перчатки. — Долг зовет, победа ждет!

— Завязывай со школьными речевками, — оборвала его Мишель. Прижав телефон ухом к плечу, она принялась натягивать перчатки и сказала: — Саймондс, прием.

— Прием.

— Это Рубиновая команда. Мы на месте. Вырубай систему.

Она стала молча ждать сигнала от Джерри Саймондса. В доме, где спали Люк и его родители, погасли оба дисплея сигнализации — в кухне и в коридоре. Мишель получила «добро», покосилась на свою команду и показала им два больших пальца.

— Готово!

Робин перекинула через плечо дежурный чемоданчик, больше похожий на дамскую сумочку средних размеров. Когда они выходили из машины (с номерными знаками полиции штата Миннесота), свет в доме не загорелся. Прокравшись гуськом между домом Эллисов и соседним домом Дестинов (где сладко спал Рольф — и во сне, быть может, смачно целовался с кем-нибудь), они вошли внутрь через кухню. Робин шла первой, потому что у нее был ключ.

Возле плиты они остановились. Робин вытащила из сумки два компактных глушителя и три пары легких очков на резинке. В очках все они стали похожи на насекомых, зато темную кухню как будто залило ярким светом. Денни и Робин прикрутили глушители, и Мишель двинулась через гостиную к коридору, а оттуда — на лестницу.

Шли медленно, но вполне уверенно, ведь шагов по резиновой дорожке было почти не слышно. Денни и Робин остановились у первой закрытой двери. Мишель подошла ко второй. Она оглянулась на партнеров и, сунув аэрозоль под мышку, молча показала им ладони с растопыренными пальцами: Дайте мне десять секунд. Кивнув, Робин показала два больших пальца в ответ.

Мишель открыла дверь и вошла в спальню Люка. Петли тихонько скрипнули. Лежавший в постели мальчик (из-под одеяла торчал только клок его волос) пошевелился и тут же затих. В два часа ночи ребенку полагается спать без задних ног — это фаза самого глубокого сна, — но он явно что-то слышал. Может, гениальные дети спят не так, как обычные, кто знает? Уж точно не Мишель Робертсон. На стене в спальне висели два постера — их было видно отчетливо, как днем. На одном — скейтбордист в полете: ноги полусогнуты, руки раскинуты в стороны. На втором панк-группа «Ramones», которую Мишель слушала еще в школе. Надо же, она думала, что все они давно померли и отправились на небесный Рокуэй-Бич из собственной песни.

Мишель пересекла комнату, мысленно считая: четыре… пять…

На шести она врезалась бедром в письменный стол и опрокинула какой-то призовой кубок. Мальчишка тотчас перевернулся на спину и открыл глаза.

— Мам?

— Ага, — ответила Мишель. — Как скажешь, детка.

В глазах мальчика успела вспыхнуть тревога, он открыл рот… Мишель задержала дыхание и брызнула аэрозолем ему в лицо. Парень отключился — мгновенно, как свет. Дети всегда быстро отключались, а спустя шесть-восемь часов приходили в себя без намека на отходняк. Видно, они лучше переносят химию, подумала Мишель и стала считать дальше: семь… восемь… девять.

На десять Робин и Денни вошли в спальню родителей. И сразу увидели, что дело плохо: Айлин не оказалось в кровати. Из ванной на пол падала трапеция света — нестерпимо яркая для очков. Робин и Денни тут же стянули с себя очки и бросили их на отполированный паркет — раздался отчетливый двойной стук.

— Герб? — тихо спросила из ванной Айлин. — Опять стакан уронил?

Робин вытащила пистолет из-за пояса брюк и двинулась к кровати, а Денни тем временем рванул к ванной. Он даже не пытался соблюдать тишину — это было уже лишнее. Он вскинул «глок» и встал возле двери.

На подушке Айлин остался отпечаток ее головы. Робин схватила подушку, положила ее на лицо мужчине и выстрелила. «Глок» едва слышно кашлянул и оставил на чистой наволочке небольшое коричневое пятно.

Айлин вышла из ванной. Вид у нее был встревоженный.

— Герб? Все нор…

Тут она увидела Денни. Тот схватил ее за горло, приставил дуло «глока» к виску и нажал спусковой крючок. Снова раздался тихий кашель. Айлин сползла на пол.

Ноги Герба заметались под одеялом: оно заходило ходуном. Робин выстрелила в подушку еще два раза. Второй выстрел больше напоминал лай, чем кашель, а третий получился еще громче.

Денни убрал подушку.

— Ты чего, «Крестного отца» пересмотрела? Господи, Робин, ты же ему полбашки снесла! Тут никакая косметика для покойников не поможет!

— Главное — дело сделано.

Если честно, ей просто не нравилось смотреть на жертв в момент смерти — видеть, как гаснут их глаза.

— Возьми себя в руки, женщина. Третий выстрел был слишком громкий. Валим.

Они подняли с пола очки и прошли в комнату мальчика. Денни подхватил Люка на руки — без особого труда, тот весил от силы фунтов девяносто — и дернул подбородком: вы первые, а я следом. Выходили тоже через кухню. Свет в соседнем доме не горел (не таким уж и громким получился третий выстрел), стояла полная тишина, только стрекотали сверчки да где-то далеко — в Сент-Поле, может быть — выла полицейская сирена.

Мишель первая прокралась между домов, осмотрела улицу и жестом позвала за собой остальных. Эту часть операции Денни Уильямс не любил: если страдающий бессонницей сосед выглянет в окошко и увидит во дворе трех незнакомых типов, наверняка что-нибудь заподозрит. А если он заметит на руках у одного из типов нечто похожее на тело…

Однако все обитатели Уайлдерсмут-драйв — названной так в честь какого-то давно забытого местного воротилы — крепко спали. Робин открыла заднюю дверцу машины, села и протянула руки. Денни передал ей мальчика, она втянула его в салон — голова Люка безжизненно перекатилась ей на плечо — и принялась на ощупь искать ремень безопасности.

— Фу, слюну пустил, — поморщилась она.

— Ага, людям в отключке это свойственно. — Мишель захлопнула дверь и села вперед, а Денни прыгнул за руль.

Пока внедорожник медленно отъезжал от дома Эллисов, Мишель прятала пистолеты и аэрозоль на место. У первого же перекрестка Денни включил фары.

— Звони, — распорядился он.

Мишель набрала тот же номер.

— Рубиновая команда. Груз у нас. Будем в аэропорту через двадцать пять минут. Врубай систему, Джерри.

В доме Эллисов засветились оба экрана сигнализации. Когда на место наконец прибыли полицейские, они обнаружили двух убитых взрослых; ребенок бесследно исчез. Естественно, на него и легло подозрение: все-таки вундеркинд. Эти вундеркинды часто бывают малость ку-ку, так ведь? Копы были бы и рады допросить парня, но сперва его предстояло разыскать. Ничего, найдется. Такой сопляк — пусть хоть трижды гений — долго скрываться не сможет.

7

Люк пришел в себя и сразу вспомнил свой сон — не то чтобы кошмар, но приятного в нем было мало. Незнакомая женщина склонилась над кроватью; по обе стороны от ее лица свисали белокурые пряди. Ага. Как скажешь, детка. Похоже на порнушку, которую они иногда смотрели с Рольфом.

Он резко сел в кровати и поначалу решил, что опять видит сон. Комната вроде была его: те же голубые обои, те же постеры на стенах, письменный стол с кубком малой лиги. Но куда подевалось окно? Окно, выходившее на дом Рольфа, бесследно исчезло.

Люк зажмурился и распахнул глаза: все было по-прежнему. Комната без окон осталась комнатой без окон. Может, ущипнуть себя? Ну уж нет, так все делают — банально. Вместо этого Люк щелкнул себя по щеке. Ничего не изменилось.

Он выбрался из постели. Одежда лежала на стуле, куда мама сложила ее вчера вечером: белье, носки, футболка на сиденье, джинсы на спинке. Люк медленно оделся, глядя на стену без окна, затем присел обуться. Кеды на первый взгляд были его: инициалы Л.Э. на месте. Вот только горизонтальная палочка буквы Э длинновата…

Люк повертел кеды в руках. Новье! Ни следа грязи. Идеально белая подошва. Шнурки тоже слишком чистые. При этом сами кеды оказались впору, сели как влитые.

Он подошел к стене и потрогал ее: может, окно там, под обоями? Нет…

Спятил он, что ли? Слетел с катушек, как герой какого-нибудь жуткого фильма Шьямалана? Дети с выдающимися умственными способностями склонны к разного рода нервным срывам… Нет, не может быть. Он психически здоров — как был здоров вчера вечером. Спятивший паренек из фильма считал бы себя нормальным (так Шьямалан бы закрутил сюжет), однако в учебниках по психологии пишут, что сумасшедшие, как правило, в курсе, что сошли с ума. Значит, с ума он пока не сошел.

В детстве (то есть примерно в пятилетнем возрасте) Люк коллекционировал значки, которые политики распространяли во время избирательных кампаний. Отец с удовольствием помогал ему собирать коллекцию: к счастью, значки можно было недорого приобрести на «Ибей». Особенно Люка манили значки проигравших кандидатов в президенты США (почему — он и сам не понимал). В конце концов он перегорел, страсть угасла, и большая часть коллекции теперь хранилась где-то на чердаке или в подвале. Только один значок Люк оставил себе как талисман. На нем был изображен синий самолетик в окружении слов: «КРЫЛЬЯ ДЛЯ УИЛКИ». В 1940 году Уэнделл Уилки с позором проиграл Франклину Рузвельту: он взял всего лишь десять штатов, набрав в общей сложности восемьдесят два голоса выборщиков.

Обычно Люк держал значок в своем кубке малой лиги. Сейчас он сунул туда руку, но талисмана не обнаружил.

Тогда он подошел к постеру со скейтбордистом Тони Хоуком на доске фирмы «Бердхаус». У его постера был надорван левый уголок; этот оказался совершенно цел.

Кеды новые, постер тоже, значок Уилки исчез…

Нет, это не его комната.

В груди что-то задрожало, и Люк сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Затем взялся за дверную ручку с полной уверенностью, что дверь не откроется.

Однако ручка моментально поддалась. Вот только коридор за дверью был ничуть не похож на коридор в доме, где он прожил двенадцать с лишним лет. Шлакоблочные стены вместо деревянных панелей, выкрашенные в промышленный бледно-зеленый цвет, а прямо напротив двери — постер с тремя детьми примерно его возраста, бегущими сквозь высокую траву. Одного запечатлели прямо в прыжке. На лицах всех троих застыли безумные — или безумно счастливые — ухмылки. Судя по слогану, все же последнее. Крупная надпись внизу постера гласила: «ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ В РАЮ».

Люк вышел из комнаты. Справа коридор заканчивался казенными двойными дверями с ручками во всю ширину. Слева, примерно в десяти футах от точно таких же двойных дверей, устроилась на полу девочка в клешах и футболке с рукавами-фонариками. Чернокожая. И эта самая девочка, ровесница Люка, курила сигарету.

8

Миссис Сигсби сидела за письменным столом и смотрела в экран компьютера. Стильный деловой костюм модельера Дианы фон Фюрстенберг не скрывал ее болезненной худобы. Седые волосы были идеально уложены. Рядом стоял доктор Хендрикс. Доброе утро, Страшила, подумал он, но вслух бы этого никогда не произнес.

— Что ж, — проговорила миссис Сигсби, — вот он. Наш новенький. Лукас Эллис. Первый и единственный раз в жизни летел на «Гольфстриме», но даже не догадывается об этом. Судя по всему, настоящий гений.

— Это ненадолго, — заметил доктор Хендрикс и выдал свой фирменный смешок, эдакое «И-а!»: сперва выдохнул, потом вдохнул. За исполинский рост — шесть футов семь дюймов — и крупные, торчащие вперед зубы лаборанты прозвали его Донки-Конгом^[16].

Она повернулась к нему и строго отчеканила:

— Плоские шуточки в адрес наших подопечных не приветствуются, Дэн.

— Простите. — Ему захотелось добавить: Кого ты разыгрываешь, Сиггерс? — но это прозвучало бы неучтиво. Да и вопрос, в общем-то, был риторический. Сиггерс никого не разыгрывала, а уж тем более — саму себя. Она напоминала того безвестного идиота-нациста, который придумал разместить над воротами Освенцима лозунг Arbeit macht frei — «Труд освобождает».

Миссис Сигсби взяла в руки досье на нового мальчика. Хендрикс наклеил на правый верхний угол папки круглый розовый стикер.

— Есть какая-то польза от ваших розовых меток, Дэн? Хоть какая-нибудь?

— Вы же знаете, что есть. Сами видели результаты.

— А им можно верить?

Прежде чем добрый доктор успел ответить, в кабинет заглянула Розалинда.

— Надо подготовить несколько документов, миссис Сигсби. Скоро поступят пять новеньких — их привезут раньше, чем мы планировали.

Миссис Сигсби явно обрадовалась.

— Пять человек за день! Видимо, что-то в этой жизни я делаю как надо.

Конечно, подумал Хендрикс, ты же не могла сказать делаю правильно. Обязательно надо было намекнуть.

— Нет, сегодня только двое, — сказала Розалинда. — Их привезет Изумрудная группа. Завтра трое, их доставит Опаловая. Четверо ТЛК, один ТЛП — да какой! Уникум. Девяноста три нанограмма НФМ.

— Авери Диксон, верно? Из Солт-Лейк-Сити.

— Из Орема, — поправила ее Розалинда.

— Мормон из Орема! — опять заревел по-ослиному доктор Хендрикс.

Этот точно уникум, подумала миссис Сигсби. Розовых стикеров на папке Диксона не будет. Слишком он ценен. Никаких рискованных инъекций, вызывающих припадки, никаких пыток водой… Детей с НФМ выше 90 надо беречь.

— Прекрасная новость. Просто отличная. Неси сюда документы. На электронную почту скинула?

— Конечно, — улыбнулась Розалинда. Все документы пересылались по электронной почте, в современном мире без этого никуда. Но обе знали, что миссис Сигсби предпочитает пикселям бумагу. В этом проявлялась ее старая закалка. — Сейчас же все принесу.

— И кофе, пожалуйста.

Миссис Сигсби повернулась к доктору Хендриксу. Такое брюхо при таком росте, надо же. Как врач должен бы понимать, что это опасно — сердечно-сосудистая система работает на износ. Впрочем, никто лучше медиков не умеет закрывать глаза на вопросы собственного здоровья.

Ни миссис Сигсби, ни Хендрикс не имели ТЛП-способностей, однако в тот момент им пришла в голову одна мысль: насколько все было бы проще, если бы их связывала взаимная приязнь, а не наоборот.

Когда они опять остались наедине, миссис Сигсби откинулась на спинку кресла и взглянула на врача.

— Я понимаю, что интеллект господина Эллиса не имеет никакого значения для деятельности Института. С тем же успехом его IQ мог быть семьдесят пять. Но именно из-за выдающихся умственных способностей нам пришлось с ним поторопиться. Он ведь поступил сразу в два престижных университета — Массачусетский технологический и Эмерсона.

Хендрикс заморгал.

— В двенадцать?

— Вот именно. Про убийство родителей и исчезновение их сына расскажут в местных новостях, однако вряд ли история просочится за пределы Городов-Близнецов^[17]. Ну, Интернет еще пару недель покипит. Хорошо, что он не успел засветиться в Бостоне. Телевизионщики любят таких ребят — особенно разного рода сплетники. А что я всегда говорю, доктор?

— Что в нашем деле отсутствие новостей — хорошая новость.

— Именно. В идеальном мире мы бы отпустили этого мальчика. ТЛК нам пока хватает. — Она постучала пальцем по розовому стикеру на папке. — Судя по метке, НФМ у него не очень высокий. Хотя…

Заканчивать ей не пришлось. Все и так было ясно: добывать определенные виды товаров и сырья становилось все сложнее. Слоновьи бивни. Тигриные шкуры. Рога носорога. Редкие металлы. Даже нефть. Теперь к этому списку добавились особые дети, чьи удивительные способности не имели ничего общего с уровнем IQ. На этой неделе поступают пятеро, включая Диксона. Неплохой улов — но два года назад их могло быть тридцать.

— О, смотрите-ка, — сказала миссис Сигсби. На экране компьютера новый мальчик подходил к самой старшей обитательнице Ближней половины. — Сейчас он познакомится с нашей разумницей Бенсон. Чую, она его обрадует.

— Девчонка до сих пор на Ближней половине, — заметил Хендрикс. — Может, пора сделать ее лицом Института? Пусть встречает дорогих гостей.

Миссис Сигсби одарила его самой ледяной улыбкой из своего арсенала.

— Уж лучше она, чем вы, док.

Хендрикс посмотрел на нее сверху вниз и подумал: Отсюда мне прекрасно видно, как стремительно редеют твои космы, Сиггерс. А все из-за вялотекущей, но долгоиграющей анорексии. Черепушка у тебя розовая, как глаз кролика-альбиноса.

Он много чего хотел бы сказать главному администратору Института — гнусной безгрудой тетке с идеально поставленной речью, — однако смолчал. Это было бы неразумно.

9

В шлакоблочный коридор выходило множество дверей, а между ними на стенах висели постеры. На одном постере — под которым сидела юная курильщица — черный мальчик в шутку бодался с белой девчонкой. Оба улыбались, как идиоты. Слоган внизу гласил: «ВЫБИРАЮ СЧАСТЬЕ».

— Нравится? — спросила незнакомка. При ближайшем рассмотрении сигарета у нее в зубах оказалась жевательной конфетой. — Я бы давно переправила на «ВЫБИРАЮ ГОВНАСТЬЕ», но, боюсь, у меня отберут ручку. Что-то они готовы простить, а что-то нет — никогда не угадаешь.

— Где я? — спросил Люк. — Что это за место?

Ему хотелось плакать. Наверное, от растерянности.

— Добро пожаловать в Институт, — сказала девочка.

— Мы в Миннеаполисе?

Она засмеялась.

— О нет! И не в Канзасе, Тотошка. Мы в штате Мэн. Причем в самой глуши. Если, конечно, верить Морин…

— Штат Мэн?! — Он помотал головой, как будто его ударили в висок. — Правда, что ли?

— Ага. Как-то ты побелел, белокожий. Присядь-ка, пока не упал.

Одной рукой держась за стену, Люк опустился на пол — скорее шлепнулся, чем сел. Ноги вдруг перестали гнуться.

— Я же дома был… Лег спать, а очнулся здесь. В комнате, которая похожа на мою, но не моя.

— Угу. Шок, да? — Незнакомка порылась в кармане брюк и достала оттуда пачку. На ней был нарисован ковбой, крутящий лассо. «КОНФЕТКИ «СИГАРЕТКИ», — гласила надпись на пачке. — КУРИ КАК ПАПА!» — Хочешь? Может, сахар немного поднимет тебе настроение. Мне всегда поднимает.

Люк взял у нее пачку и откинул крышку. Внутри лежало шесть сигарет с красным кончиком — видимо, так производитель изобразил тлеющий уголек. Люк достал одну и откусил половину. Во рту стало сладко.

— Только не повторяй этот фокус с настоящей сигаретой, — сказала девочка. — Вкус тебя не порадует.

— Я и не знал, что такие штуки до сих пор продаются.

— Такие — точно нет. «Кури как папа»? Да они гонят! Конечно, это какое-то старье. Хотя в столовке еще не то бывает. Даже настоящие сигареты, прикинь? «Лаки страйк», «Честерфилд», «Кэмел», как в старых киношках на канале «Классика кинематографа». Я все хочу попробовать, но за них столько жетонов надо отдать!

— Настоящие сигареты? Детям?!

— А здесь кроме детей никого нет. Да и их немного — по крайней мере, на Ближней половине. Морин сказала, скоро новеньких привезут. Не знаю, откуда у нее инфа.

— Сигареты детям?! Что это за место — Остров Удовольствий? — Впрочем, никакого удовольствия Люк сейчас не испытывал.

Девчонка прыснула.

— Как в «Пиноккио»! Зачет! — Она дала ему «пять». Люку сразу стало немного лучше — он и сам не понял почему. — Тебя как зовут? Нельзя же все время называть тебя «белокожим». Это, типа, расистское оценочное суждение.

— Люк Эллис. А ты кто?

— Калиша Бенсон. — Девчонка подняла указательный палец. — А теперь внимание, Люк. Можешь звать меня Калиша, можешь — просто Ша. Но никогда не зови меня Умницей.

— Почему?

Люк по-прежнему пытался понять, что к чему — и ему это по-прежнему не удавалось. Он съел вторую половину сигареты — ту, что с угольком на конце.

— Потому что так говорят Хендрикс и его сучары-помощники перед тем, как сделать тебе укол или взять очередной анализ. «Сейчас я всажу тебе укол, это больно, но ты будь умницей». «Я возьму у тебя мазок из горла и воткну шпатель так глубоко, что тебя потянет блевать, но будь умницей — не дергайся». «Мы макнем тебя в бак, а ты будь умницей — задержи дыхание». Вот почему Умницей называть меня нельзя. Ни в коем случае.

Люк почти не обратил внимания на ее слова про анализы — решил подумать об этом позже. Куда больше его заинтересовали «сучары». Конечно, многие его сверстники выражались (да и Люк с Рольфом тоже — когда их никто не слышал), и та рыжая громко выругалась на экзамене. Но чтобы сквернословила его ровесница, девчонка, — это что-то новенькое. Похоже, он действительно тепличный ребенок.

Калиша положила руку ему на колено (Люк ощутил какое-то странное покалывание) и посмотрела в глаза.

— Мой тебе совет: всегда будь умницей, как бы хреново тебе ни было, какую бы дрянь они ни совали тебе в горло или в зад. Про бак я ничего не знаю, меня саму ни разу не макали, я только от других слышала. Понимаешь, пока на тебе ставят опыты, ты живешь на Ближней половине. А что происходит на Дальней — я не знаю и знать не хочу. Это что-то вроде ловушки для тараканов — внутрь запросто, а назад уже никак. По крайней мере, сюда эти дети точно не возвращаются.

Люк посмотрел вглубь коридора, откуда пришел. На стенах висели постеры, а еще там были двери, много дверей — штук по восемь с каждой стороны.

— И сколько детей тут живет?

— Пока что пятеро — включая нас с тобой. На Ближней половине никогда не бывает много народу, а сейчас это вообще вымерший город. Дети приходят и уходят.

— Беседуя о Микеланджело, — пробормотал Люк себе под нос^[18].

— А?

— Да нет, это я так. Что…

Двойные двери в конце коридора распахнулись, и появилась женщина в коричневом костюме. Она подпирала дверь бедром, пытаясь что-то втащить. Калиша тут же бросилась ей помогать.

— Так, Морин, погоди! Давай-ка мы тебе поможем, родная.

Поскольку она сказала «мы», а не «я», Люк тоже встал и пошел за Калишей. Коричневый костюм оказался чем-то вроде формы, как у горничных в дорогой гостинице (ну ладно, умеренно дорогой — никаких рюшечек и прочего декора на форме не было). Женщина пыталась втащить в коридор тележку для белья. За дверью Люк разглядел просторный зал, что-то вроде комнаты отдыха: там стояли столы со стульями, в окна лился яркий солнечный свет. На стене висел здоровенный телевизор размером с киноэкран. Калиша открыла вторую створку двери, а Люк схватил тележку для белья с надписью «ДАНДАКС» на боку и помог женщине вкатить ее в коридор общежития (судя по всему, это было именно оно). В корзине лежали полотенца и постельное белье.

— Спасибо, сынок, — поблагодарила его женщина.

Она была пожилая, с заметной сединой в волосах, и выглядела усталой. На груди у нее был бейджик с именем «МОРИН». Окинув Люка взглядом, женщина сказала:

— Новенький! Люк, верно?

— Люк Эллис. А откуда вы знаете?

— У меня в обходном листе написано. — Она наполовину достала из кармана юбки сложенный вчетверо листок бумаги, затем спрятала его обратно.

Люк вежливо протянул руку, как его учили.

— Приятно познакомиться.

Морин показалась ему милой — да, наверное, ему действительно было приятно с ней познакомиться, — однако это место его пугало. Он боялся за себя и за родителей. Наверное, мама с папой уже его потеряли. Вряд ли они сразу решили, что он сбежал из дома, но если утром ребенка не оказалось в спальне, что еще можно подумать? Какие тут могут быть варианты? Полиция скоро начнет его искать — или уже ищет. С другой стороны, если Калиша права, искать они будут совсем не там.

Ладонь Морин была сухой и теплой.

— Меня зовут Морин Алворсон. Я тут работаю по хозяйству. И твою комнату тоже буду прибирать.

— Смотри, не свинячь! — строго наказала ему Калиша.

Морин улыбнулась:

— Да ты ж моя радость! По-моему, этот мальчик свинячить не станет — в отличие от Никки. Вот уж кто точно поросенок. Просто Свинуша^[19]! Он, часом, не у себя? Что-то не заметила его на площадке с Джорджем и Айрис.

— Ты же знаешь Никки, — ответила Калиша. — Его раньше часу дня из кровати не вытащить.

— Ладно, тогда начну с других комнат. Но врачи велели ему прийти к часу. Если он до тех пор не встанет, они сами его поднимут. Рада знакомству, Люк. — С этими словами Морин покатила свою тележку дальше по коридору.

— Идем, — сказала Калиша, беря Люка за руку. И тот — несмотря на тревожные мысли о родителях — вновь ощутил странное покалывание.

Она потащила его в комнату отдыха. Люку хотелось как следует все изучить, особенно торговые автоматы (настоящие сигареты! разве такое возможно?!), но, как только за ними закрылись двери, Калиша подошла к нему вплотную и сурово заговорила:

— Не знаю, долго ты тут пробудешь или нет — и долго ли пробуду тут я, — однако пока мы оба никуда не исчезли, будь с Морин поласковей, понял? Здесь столько злобных тварей работает, а она — не такая. Она хорошая. И у нее проблемы.

— Какие? — спросил Люк (в основном из вежливости — его куда больше интересовала площадка под окнами, на которой он заметил двоих детей примерно его возраста или чуть старше).

— Во-первых, Морин больна, а к врачу не идет, потому что не может позволить себе болеть. Получает она около сорока тысяч в год, а счетов ей приходит на восемьдесят, если не больше. Муж набрал долгов и сбежал. И проценты копятся, понимаешь?

— Навар, ага. Так мой папа это называет. Словечко из воровского лексикона. Папа говорит, что все, кто выдает кредиты, — по сути ворюги. Процентные ставки там действительно немаленькие, в его словах есть доля…

— Доля чего? Правды?

— Ну да. — Он оторвал взгляд от ребят за окном — Джорджа и Айрис, судя по всему, — и посмотрел на Калишу. — Она тебе все это рассказала? Ребенку? Видимо, ты умеешь налаживать межличностные отношения.

Калиша сделала удивленное лицо и засмеялась — не просто хихикнула, а прямо загоготала, подбоченившись и запрокинув голову. Почему-то от этого она стала похожа на взрослую.

— Внутриличностные отношения! Ну ты загнул, Люк!

— Не внутри-, а меж-, — поправил он ее. — Если, конечно, ты не общаешься с целой группой лиц. Консультируешь их по вопросам кредитования, например… — Он умолк. — Шутка.

Причем дурацкая. Так мог пошутить только ботаник.

Калиша оглядела его оценивающе — сверху вниз и снизу вверх. От этого он вновь ощутил приятное покалывание.

— Умный, что ли?

Люк смущенно пожал плечами. Обычно он не выпендривался — как ни крути, это худший способ завоевывать друзей и оказывать влияние на людей^[20], — но сейчас ему было тревожно, жутко и (проще уж сразу признать) офигеть как страшно. Не думать об этом странном опыте как о похищении становилось все сложнее. В конце концов, вчера он заснул у себя дома, а сегодня очнулся в тысячах миль от него — если верить Калише. Разве родители отпустили бы его черт знает куда по собственной воле? Маловероятно. Как бы там ни было, Люк очень надеялся, что родители не остановили похитителей лишь потому, что крепко спали.

— Прямо-таки суперум, я бы сказала. ТЛП или ТЛК? По-моему, ТЛК.

— Вообще не понимаю, о чем речь.

А может, понимает? Люк вспомнил, как в буфете иногда звенели тарелки, как дверь в его комнату открывалась и закрывалась сама по себе, а на днях в «Рокет-пицце» дрожал поднос. Да, и еще урна сдвинулась, когда он сдавал экзамены.

— ТЛП — телепатия. ТЛК…

— Телекинез.

Калиша улыбнулась и показала на него пальцем.

— Говорю ж, умный! Да, телекинез. Способности могут быть к чему-то одному. Все сразу никому не достается — по крайней мере, так говорят лаборанты. Я, например, — ТЛП. — Тут она слегка приосанилась.

— Ты читаешь мысли, — сказал Люк. — Ага. Как нефиг делать.

— Откуда, по-твоему, я в курсе про Морин? Она бы тут никому про свои беды говорить не стала, не такой она человек. И подробностей я не знаю — все только в общих чертах. — Калиша задумалась. — Еще там было что-то про ребенка. Младенца. Странно: однажды я ее спросила, есть ли у нее дети, и она ответила, что нет. — Калиша пожала плечами. — Я всегда умела читать мысли — не постоянно, но иногда получается. Это не какая-нибудь супергеройская способность. Иначе бы я уже давно отсюда сбежала.

— Ты серьезно?

— Да, и вот тебе первое испытание. Впереди таких уйма. Я загадала число от одного до пятидесяти. Угадаешь, какое?

— Понятия не имею.

— Правда? Не врешь?

— Не вру, честное слово. — Люк подошел к двери в дальнем конце комнаты. Мальчик на улице бросал мяч в корзину, а девочка прыгала на батуте — сложных трюков не выделывала, просто скакала, падала в положении сидя и изредка вращалась вокруг своей оси. Вид у обоих детей был скучающий: они явно не веселились, а коротали время. — Это Джордж и Айрис?

— Ага. — Калиша подошла к нему. — Джордж Айлз и Айрис Стэнхоуп. Оба ТЛК. ТЛП встречаются реже. Слушай, умник, а так вообще говорят — реже?

— Да. Но я бы говорил «более редко», а то «реже» звучит так, будто кого-то режут.

Она задумалась на секунду, потом рассмеялась и снова показала на него пальцем:

— Зачет!

— А можно нам выйти на улицу?

— Конечно. Дверь на площадку всегда открыта. Много времени там не проведешь — мошки живьем сожрут. В ванной висит аптечка, есть репеллент. Обязательно намажься, причем жирным слоем. Морин говорит, что их станет поменьше, когда выведутся стрекозы, но я пока ни одной не видела.

— Как тебе эти ребята?

— Джордж и Айрис? Ничего, нормальные. Мы не особо успели подружиться. С Джорджем я знакома всего неделю, Айрис привезли… ну, дней десять назад, где-то так. Ник здесь дольше всех — после меня. Ник Уилхолм. Ты, главное, не думай, что заведешь тут дружбу на века, умник. Как я уже говорила, у нас текучка — дети приходят и уходят. Однако на моей памяти никто из них не разговаривал про Микеланджело.

— Давно ты здесь, Калиша?

— Почти месяц. Старожил, ага.

— Тогда, может, расскажешь, что здесь происходит? — Он кивнул на улицу, на детей. — Или они мне расскажут?

— Мы тебе расскажем все, что знаем и что нам говорят смотрители с лаборантами. Но есть у меня подозрение, что все это вранье. И Джордж так же думает. Ну, а Айрис… — Девочка рассмеялась. — Она типа как агент Малдер из «Секретных материалов». Хочет верить.

— Верить во что?

Калиша посмотрела на него умудренным и печальным взглядом, отчего опять стала похожа на взрослую.

— Ну, что все это — вынужденное лирическое отступление от основного курса ее жизни, и в конце концов все будет хорошо, как в «Скуби-Ду».

— Где твои родители? Как ты сюда попала?

Калиша снова превратилась в ребенка.

— Не готова сейчас об этом говорить.

— Ладно. — Пожалуй, он тоже не готов. Пока.

— Когда познакомишься с Никки, не удивляйся, если он начнет выступать. Он так, типа, пар выпускает. Иногда его треп даже… — она на секунду задумалась, — забавный.

— Как скажешь. Можно попросить тебя об одолжении?

— Попросить всегда можно.

— Перестань называть меня умником. У меня есть имя — Люк. Так и говори, хорошо?

— Заметано.

Он потянулся к дверной ручке, но Калиша положила руку ему на запястье.

— Да, и еще кое-что. Повернись, Люк.

Он развернулся. Калиша была где-то на дюйм выше его. Люк даже не подозревал, что она его поцелует, пока она это не сделала. Смачно, взасос. На сей раз Люк ощутил не просто покалывание, его как следует тряхнуло, будто он сунул палец в розетку. То был первый поцелуй в его жизни — и надо же, сразу взасос! Вот Рольф обзавидуется, подумал Люк (хотя думать в такой ситуации получалось плохо).

Калиша с довольным видом отстранилась.

— Губу не раскатывай, я в тебя не втюрилась. Любовь тут ни при чем. Даже не знаю, можно ли назвать это добрым делом… хотя, наверное, можно. Когда я только сюда попала, меня поместили в карантин. А тем, кто в карантине, уколы для прикола не положены.

Она кивнула на постер, что висел возле торгового автомата с конфетами. На нем был изображен мальчик, радостно показывающий пальцем на россыпь цветных точек на белой стене. Рядом стоял улыбчивый доктор (белый халат, стетоскоп на шее). Надпись в верхней части постера гласила: «ПРИКОЛИСЬ — УКОЛИСЬ!» — а внизу: «ЧЕМ БЫСТРЕЕ ТЫ УВИДИШЬ ТОЧКИ, ТЕМ БЫСТРЕЕ ВЕРНЕШЬСЯ ДОМОЙ!»

— Как это понимать?!

— Пока не важно. Предки у меня были антипрививочники, и через два дня после прибытия на Ближнюю половину я свалилась с ветрянкой. Кашель, температура, жуткие красные волдыри — с ног до головы обсыпало. Теперь-то я здорова, раз надо мной снова ставят опыты и разрешают мне выходить из комнаты… Но вдруг я еще немножко заразная? Если повезет, ты заразишься ветрянкой и пару недель будешь сок попивать да телик зырить — вместо уколов и МРТ.

Девочка на площадке заметила их и помахала. Калиша помахала в ответ и тут же — не дав Люку и слова вымолвить — толкнула дверь.

— Ну, идем. Сотри с лица офигевшее выражение и вперед — знакомиться с Факерами.

Примечания

5

Мф. 15:11.

6

Уильям Джеймс (1842–1910) — американский философ и психолог, один из основателей прагматизма и функционализма. Брат писателя Генри Джеймса.

7

Спад Уэбб — американский профессиональный баскетболист ростом 170 см.

8

КОЗЕЛ (англ. HORSE — лошадь) — популярная игра с мячом для двоих игроков. Сначала бросок делает первый игрок (он может быть выполнен как угодно и из любой точки площадки). Если первый попал в корзину, второй игрок должен в точности его повторить, а в случае промаха — записать себе букву «К» (а далее — «О», «З», «Е», «Л»). Если же первый игрок промахнулся, второй может сделать любой бросок по своему желанию, и тогда уже первый должен его повторить. После каждого промаха игроки «награждаются» буквами, из которых постепенно складывается слово «КОЗЕЛ». Проигрывает тот, кто первым соберет слово.

9

SAT — централизованный экзамен в средних учебных заведениях США, необходимый для поступления в университет.

10

Прилосек — лекарственный препарат от изжоги, нормализующий кислотность желудка.

11

Мать и отец (лат.).

12

Можно перевести как «в колледж всей семьей» (фр.), по аналогии с расхожим выражением ménage à trois — «шведская семья», любовь втроем.

13

Мамочка (исп.).

14

Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла. Перевод Н. Полилова.

15

Люк цитирует слоган из серии популярных рекламных роликов гостиничной сети «Холидей-инн-экспресс», выходивших на телевидении с 1998 г., в которых обычные люди открывают в себе неожиданные таланты и получают удивительные способности после одной ночи, проведенной в номере недорогой гостиницы.

16

Донки-Конг (досл. пер. Осел Конг) — персонаж из игровой вселенной «Нинтендо», глупая и упрямая горилла.

17

Города-Близнецы — Сент-Пол и Миннеаполис.

18

Люк перефразирует строчку из стихотворения Т. С. Элиота «Песнь любви Дж. Альфрерда Пруфрока»: «В гостиной разговаривают тети о Микеланджело Буонаротти» (перевод В. Топорова). Если же перевести дословно, строчка выглядит так: «Леди приходят и уходят, беседуя о Микеланджело».

19

Свинуша (Pigpen) — персонаж популярных комиксов «Мелочь пузатая» Чарльза М. Шульца, выходивших со 2 октября 1950 г. по 13 февраля 2000 г.

20

«Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» — знаменитая книга Дейла Карнеги.