Воспламеняющая

Стивен Кинг, 1980

Много лет назад Энди Макги и его будущая жена приняли участие в секретном эксперименте таинственной Конторы. Позже у них родилась дочь. Маленькая девочка по имени Чарли, обладающая особым даром. И теперь Контора хочет заполучить ее, чтобы использовать в собственных целях. И Энди вынужден бежать – бежать, чтобы спасти единственную дочь… Так начинается «Воспламеняющая» – один из лучших романов Стивена Кинга, положенный в основу культового фильма с Дрю Бэрримор и Дэвидом Китом в главных ролях.

Жечь было удовольствием.

Рэй Брэдбери. 451° по Фаренгейту

Stephen King

FIRESTARTER

Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Lotts Agency и Andrew Nurnberg.

© Stephen King, 1980

© Перевод. В.А. Вебер, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Нью-Йорк/Олбани

1

— Папуля, я устала. — В голосе девочки в красных брючках и зеленой блузке слышалось недовольство. — Давай остановимся.

— Чуть позже, лапочка.

Высокий, широкоплечий мужчина в старом, потертом вельветовом пиджаке и коричневых брюках из твила держал девочку за руку. Они шли по Третьей авеню в Нью-Йорке, шли торопливо, почти бежали. Он оглянулся: зеленый автомобиль никуда не делся, медленно катил следом по крайней правой полосе.

— Пожалуйста, папуля, пожалуйста.

Он посмотрел на дочь, увидел, какое бледное у нее личико. И под глазами мешки. Поднял ее, посадил на руку, но не знал, как долго сможет так ее нести. Он тоже устал, а Чарли уже не пушинка.

Часы показывали половину шестого вечера, и на Третьей было полно людей. Номера пересекающих авеню улиц приближались к седьмому десятку, сами улицы становились все темнее и пустыннее… Чего он и опасался.

Они наткнулись на женщину, которая толкала ходунки с корзинкой, полной продуктов.

— Смотри, куда прешь, — фыркнула женщина и растворилась в спешащей толпе.

Его рука начала неметь, он пересадил Чарли на другую, вновь обернулся. Зеленый автомобиль следовал за ними, отставая примерно на полквартала. Двое мужчин на переднем сиденье и, кажется, на заднем — еще один.

Что мне теперь делать?

Он не знал ответа на этот вопрос. Он устал и был напуган, и почти не мог думать. Они поймали его в крайне неудачный момент, и, похоже, ублюдки это понимали. Ему хотелось опуститься на грязный бордюрный камень и завыть, выплескивая растерянность и страх. Но это не ответ. Он взрослый, и ему придется думать за двоих.

Что нам теперь делать?

Отсутствие денег. Самая главная проблема, если забыть про мужчин в зеленом автомобиле. Без денег в Нью-Йорке никак нельзя. Без денег люди в Нью-Йорке исчезали. Словно проваливались сквозь землю, и больше их никто никогда не видел.

Он опять оглянулся, увидел, что зеленый автомобиль приблизился, и струйки пота чуть быстрее побежали по его спине и рукам. Если они знали — а он подозревал, что так и есть, — насколько ослаб его импульс, то могли попытаться взять его здесь и сейчас. Не обращая внимания на людей. В Нью-Йорке, когда что-то происходит не с тобой, у тебя развивается загадочная слепота. Они следили за мной? — в отчаянии гадал Энди. Если следили, то знали, что игра окончена. Если следили, то знали расклад. Как только у Энди появлялись какие-то деньги, на время странности прекращались. Те странности, которые их интересовали.

Не останавливайся.

Само собой, босс. Понятное дело, босс. Куда идем?

В полдень он зашел в банк, потому что ожил внутренний радар: интуитивное чувство, что они вновь на хвосте. В банке у него лежали деньги, и их хватило бы, чтобы они с Чарли смогли при необходимости перебраться в другое место. И что обнаружилось? У Эндрю Макги больше не было счета в «Объединенном банке химической промышленности», ни личного, ни корпоративного, ни сберегательного. Все они растворились, как дым, и тут он понял, что на этот раз его действительно хотят прижать к стене. Неужели это произошло лишь пять с половиной часов тому назад?

Но, может, что-то все-таки оставалось? Жалкие крохи. С последнего случая прошла почти неделя: тот мужчина с суицидальными наклонностями, который пришел в «Союзники уверенности» на обычную встречу в четверг вечером и с удивительным спокойствием заговорил о самоубийстве Хемингуэя. Провожая этого человека, приобняв его за плечи, Энди послал ему импульс. Теперь он с горечью думал, а стоило ли оно того? Потому что все складывалось так, что расплачиваться предстояло ему и Чарли. Оставалось надеяться на эхо…

Но нет. Энди в ужасе и отвращении оттолкнул эту мысль. Такого никому не пожелаешь.

Совсем чуть-чуть, молил он. Совсем немного, Господи, только чтобы мы с Чарли выбрались из этой передряги.

Но Боже, как ты расплатишься… И на месяц вырубишься, превратишься в радиоприемник с разбитыми лампами. Может, на шесть недель. А может, умрешь в прямом смысле этого слова, и твои никчемные мозги вытекут через уши. И что тогда будет с Чарли?

Они подходили к Семидесятой улице, когда зажегся красный свет. Автомобили пересекали Третью авеню. Пешеходы скапливались на углу. И тут Энди понял, что именно здесь мужчины из зеленого автомобиля возьмут их. Живыми, если получится, но если возникнут проблемы… Они могли получить четкие указания и насчет Чарли.

Может, живыми мы им больше и не нужны. Может, они решили сохранить статус-кво? Что делают с неверно решенным уравнением? Стирают с доски.

Удар ножом в спину, выстрел из пистолета с глушителем, вполне возможно, что-то более изощренное: капелька экзотического яда на конце иглы. Патрульный, на углу Третьей авеню и Семидесятой улицы человек бьется в конвульсиях. Возможно, у него сердечный приступ.

Он должен попытаться использовать эти крохи. Ничего другого не оставалось.

Они добрались до толпы на углу. По-прежнему горел красный свет. Энди оглянулся. Зеленый автомобиль остановился. Дверцы со стороны тротуара открылись, из автомобиля вышли двое мужчин в деловых костюмах. Молодые, чисто выбритые — и в отличие от Энди Макги в прекрасной форме.

Он начал проталкиваться сквозь толпу, лихорадочно выискивая взглядом свободное такси.

— Эй, мужик…

— Ради Бога, парень!

— Мистер, вы чуть не наступили на мою собаку…

— Извините… извините… извините, — как заведенный повторял Энди. Искал взглядом такси. Не находил. В любое другое время их было бы полно. Мужчины из зеленого автомобиля приближались с твердым намерением схватить его и Чарли, увезти одному только Богу известно куда, в Контору, к черту на рога, а может, сделать кое-что похуже…

Чарли положила голову ему на плечо и зевнула.

Энди увидел пустое такси.

— Такси! Такси! — закричал он, размахивая свободной рукой.

За его спиной мужчины бросили притворяться и побежали.

Такси свернуло к тротуару.

— Стойте! — крикнул один из мужчин. — Полиция! Полиция!

В толпе закричала какая-то женщина, люди кинулись врассыпную.

Энди открыл заднюю дверцу, посадил Чарли на сиденье, сам нырнул следом.

— В Ла-Гуардию, быстро, — сказал он.

— Не двигаться, полиция!

Таксист повернул голову на голос, и Энди послал импульс — совсем крошечный. Кинжал боли вонзился ему в лоб, но тут же исчез, оставив только легкую тень, как бывает по утрам, если ночью спишь, неловко вывернув шею.

— Думаю, они хотят задержать того негра в клетчатой кепке, — поделился он своими наблюдениями с таксистом.

— Точно, — согласился тот, и автомобиль плавно отъехал от тротуара. Они покатили по Восточной Семидесятой улице.

Энди оглянулся. Двое мужчин стояли на бордюре. Остальные пешеходы не хотели иметь с ними ничего общего. Один из преследователей снял с ремня рацию и начал что-то говорить. Потом они исчезли из виду.

— Что сделал этот черный? — спросил таксист. — Ограбил винный магазин или еще что натворил?

— Не знаю, — ответил Энди, думая о том, как продолжить, как выжать из таксиста максимум за минимальный импульс. Они записали номерные знаки? Он полагал, что да. Но они не станут обращаться в полицию города или штата, и он застал их врасплох, ушел из-под наблюдения хотя бы на какое-то время.

— Черные в этом городе — банда наркоманов, — добавил таксист. — Можете мне не говорить — это я говорю вам.

Чарли клонило в сон. Энди снял вельветовый пиджак, сложил и подсунул ей под голову. Затеплилась искорка надежды. Все еще могло получиться, если он правильно использует сложившуюся ситуацию. Госпожа Удача послала ему — и он думал об этом без всякой предубежденности — человека, легко поддающегося воздействию. Таксист относился именно к этой группе: белый (азиаты по какой-то причине сопротивлялись лучше всех), достаточно молодой (воздействовать на стариков практически не представлялось возможным) и со средним интеллектом (умные поддавались легче всего; с глупыми приходилось напрягаться; с умственно отсталыми все усилия шли прахом).

— Я передумал, — обратился Энди к таксисту. — Отвезите нас в Олбани.

— Куда? — Таксист уставился на его отражение в зеркале заднего вида. — Приятель, я не езжу в Олбани. Ты рехнулся?

Энди достал бумажник, в котором лежала одна долларовая купюра. Возблагодарил Бога, что это такси без пуленепробиваемой перегородки, исключавшей любой контакт с водителем, если не считать щели для передачи денег. Непосредственное общение облегчало работу. Он так и не уяснил для себя, психологическое это воздействие или какое-то другое, но сейчас это значения не имело.

— Я дам вам пятьсот долларов, если вы отвезете меня с дочерью в Олбани. По рукам?

— Го-о-осподи, мистер…

Энди сунул долларовую купюру в руку таксиста, и когда тот бросил на нее взгляд, послал импульс… сильный. На мгновение испугался, что не сработает, что ничего не осталось, он выскреб последние крохи со дна бочки, когда заставил таксиста увидеть несуществующего черного в клетчатой кепке.

Потом пришло ощущение — как и всегда, сопровождаемое кинжальным ударом боли. Желудок наполнился свинцом, а кишки свело и скрутило. Он поднес трясущуюся руку к лицу, гадая, вырвет ли его сейчас… или он умрет. На одно мгновение ему захотелось умереть, как случалось всегда, если он прилагал чрезмерное усилие («Потребляй, но не злоупотребляй», — всплыл из подсознания лозунг канувшего в Лету диск-жокея, хотя он понятия не имел, о чем шла речь). Если бы в этот момент кто-нибудь сунул пистолет ему в руку…

Потом он глянул на Чарли, спящую Чарли, Чарли, верящую, что он вытащит их из этой передряги, как вытаскивал из других, Чарли, убежденную, что он будет рядом, когда она проснется. Да, из всех передряг, только на самом деле это была одна передряга, одна гребаная передряга, и всегда они делали одно и то же: убегали. Черное отчаяние давило изнутри на глаза.

Ощущение ушло… но не головная боль. Ей предстояло становиться все сильнее и сильнее, пока она не превратится в кувалду, забивающую раскаленные гвозди в голову и шею при каждом ударе сердца. От яркого света глаза начинали слезиться, а плоть за ними пронзали стрелы агонии. Перекрывались носовые ходы, дышать он мог только ртом. Кровь пульсировала в висках. Легкие шумы усиливались, обычные гремели, как отбойный молоток, громкие становились невыносимыми. Боль все росла, и наконец создавалось впечатление, что голову сжимают в инквизиторском черепном прессе, «шапке любви». На таком уровне она держалась порядка шести часов, или восьми, или десяти. Что будет с ним на этот раз, Энди не знал. Ему еще не приходилось посылать столь сильный импульс в таком истощенном состоянии. Но пока в голове властвовала боль, он становился совершенно беспомощным. Так что Чарли предстояло заботиться о нем. Бог свидетель, ей уже доводилось это делать… и тогда им везло. Однако сколько раз человеку может везти?

— Послушайте, мистер, я не знаю…

Это означало, что таксист подумал о проблемах с законом.

— Наша договоренность сохраняется, если вы ничего не говорите моей девочке, — прервал его Энди. — Последние две недели она провела со мной. Должна вернуться к матери завтра утром.

— Права на посещение ребенка, — кивнул таксист. — Я в курсе.

— Видите ли, мне следовало доставить ее туда самолетом.

— В Олбани? Рейсом «Озарк», правильно я понимаю?

— Правильно. Но дело в том, что я до смерти боюсь летать. Знаю, звучит глупо, но это правда. Обычно я отвожу ее сам, однако на этот раз моя бывшая взъелась на меня и… я не знаю. — И Энди действительно не знал, как продолжить. Байку он выдумал на ходу и чувствовал, что зашел в тупик. Возможно, сказывалась крайняя усталость.

— И я высажу вас у старого аэропорта Олбани, чтобы мамуля думала, что вы прилетели, так?

— Именно. — Его голова раскалывалась.

— А мамуля будет думать, что вы не квох-квох-квох, верно?

— Верно. — Квох-квох-квох? И что это могло означать? Боль нарастала.

— Пять сотен долларов, чтобы не лететь на самолете. — Таксист покачал головой.

— Для меня оно того стоит, — ответил Энди и направил последний крошечный импульс. А потом добавил, очень тихо и спокойно, почти в ухо таксисту: — И должно стоить для тебя.

— Послушайте, — в голосе таксиста послышались мечтательные нотки, — я никогда не откажусь от пятисот долларов. Можете мне не говорить — это я говорю вам.

— Хорошо. — Энди откинулся на спинку заднего сиденья. Таксиста все устроило. Шитая белыми нитками история вопросов не вызвала. Он не стал удивляться, что семилетняя девочка проводит две недели у отца в октябре, когда занятия в школе давно начались. Не удивился и тому, что у них не было даже маленькой дорожной сумки. Его ничего не смущало. Он получил импульс.

И теперь Энди предстояло за это заплатить.

Он положил руку на ногу Чарли. Дочь крепко спала. Всю вторую половину дня они провели в пути, с того самого момента, как Энди зашел за девочкой в школу, где она училась во втором классе, и забрал с урока под уже наполовину забывшимся предлогом… бабушка тяжело заболела… позвонила домой… извините, что приходится забирать ее посреди учебного дня. При этом он испытывал огромное, нарастающее облегчение: как он боялся, что, заглянув в класс миссис Мишкин, увидит пустой стул Чарли и стол, в который аккуратно убраны книги. Нет, мистер Макги… она ушла с вашими друзьями примерно два часа тому назад… они принесли от вас записку… что, не следовало ее отпускать? Воспоминания о Вики вернулись, внезапный ужас пустого дома, испытанный в тот день. Безумная гонка за Чарли. Потому что однажды они уже забирали ее, да, забирали.

Но Чарли была в классе. На сколько он их опередил? На полчаса? Пятнадцать минут? Меньше? Ему не хотелось об этом думать. Они поели в «Натанс» — и после этого не останавливались (Энди признавал, что его охватила паника: они ехали на подземке и автобусах, но по большей части шли пешком). А теперь Чарли совершенно вымоталась.

Он долго, с любовью смотрел на нее. Со светлыми волосами до плеч, спокойно спящая, она светилась красотой. Настолько напоминала Вики, что щемило сердце. Он закрыл глаза.

На переднем сиденье таксист с восхищением разглядывал пятисотдолларовую банкноту, которую дал ему этот парень. Потом засунул ее в поясной кошелек, предназначавшийся для чаевых. Ему не казалось странным, что этот мужчина с заднего сиденья разгуливал по Нью-Йорку с маленькой девочкой и пятисотдолларовой купюрой в кармане. Он не думал о том, как будет улаживать все это с диспетчером. В голове крутились совсем другие мысли. К примеру, как обрадуется его подружка Глин. Глинис постоянно твердила, что работать таксистом уныло и скучно. Что ж, осталось только дождаться, пока она увидит эту унылую и скучную пятисотдолларовую банкноту.

Энди сидел, откинув голову и закрыв глаза. Головная боль росла и росла, неизбежная, как вороной конь без седока в похоронном кортеже. Удары копыт этого коня отдавались в висках: бух… бух… бух.

В бегах. Он и Чарли. Сейчас ему тридцать четыре, и годом раньше он работал преподавателем английского языка и литературы в колледже, расположенном в Гаррисоне, штат Огайо, сонном университетском городке. Старый, добрый Гаррисон, в самом сердце Соединенных Штатов. Старый, добрый Эндрю Макги, славный, крепко стоящий на ногах молодой человек. Помните загадку? Почему фермер — столп местного общества? Потому что он всегда возвышается над своим полем.

Бух, бух, бух. Красноглазый вороной конь без седока вышагивал по коридорам разума, подкованные железом копыта впивались в серое вещество, выдавливая мистические полумесяцы, которые тут же заполнялись кровью.

Таксист легко поддавался воздействию. Само собой. Столп местного общества.

Он задремал и увидел лицо Чарли. А лицо Чарли превратилось в лицо Вики.

Энди Макги и его жена, красавица Вики. Они вырывали ей ногти, один за другим. Вырвали четыре, а потом она заговорила. Во всяком случае, он так думал. Большой, указательный, средний, безымянный. И: «Хватит, я буду говорить. Скажу вам все, что вы хотите узнать. Только не делайте мне больно. Пожалуйста». Так она сказала. А потом… возможно, это был несчастный случай… потом его жена умерла. Что ж, с чем-то нам двоим не совладать, с чем-то не совладать нам всем.

Например, с Конторой.

Бух, бух, бух. Вороной конь без седока вышагивал, вышагивал и вышагивал: и вот, конь вороной^[1].

Энди спал.

И вспоминал.

2

Руководил экспериментом доктор Уэнлесс, толстый, лысеющий и как минимум с одной странной привычкой.

— Юные дамы и господа, мы намерены сделать вам по одной инъекции, — говорил он, потроша сигарету над стоявшей перед ним пепельницей. Его маленькие розовые пальцы рвали тонкую папиросную бумагу, выдергивали щепотки золотисто-коричневого табака. — Шестерым впрыснут чистую воду. Шестерым — воду с незначительным количеством химического вещества, которое мы называем «Лот шесть». Его точный состав засекречен, но вещество это обладает гипнотическим и слабым галлюциногенным эффектом. Таким образом, будет использован двойной слепой метод… то есть ни вы, ни мы не будем заранее знать, кому введут чистую воду, а кому — нет. Все двенадцать участников эксперимента будут находиться под постоянным наблюдением сорок восемь часов после инъекции. Вопросы?

Несколько вопросов нашлось, по большей части о точном составе химического вещества «Лот шесть»: слово «секретно» подействовало на участников, как красная тряпка на быка. Уэнлесс с завидной легкостью ушел от прямых ответов. Никто не задал вопроса, больше всего интересовавшего двадцатидвухлетнего Энди Макги. Он даже подумывал над тем, чтобы поднять руку во время паузы, накрывшей практически пустой лекционный зал в корпусе, который делили факультеты социологии и психологии Колледжа Гаррисона, и спросить: «Послушайте, а почему вы так раздираете хорошие сигареты?» Но не спросил. Предпочел дать волю воображению, пока продолжалось это занудство. Уэнлесс пытался бросить курить. Люди с оральной фиксацией курят сигареты; люди с анальной — рвут их. (Это глубокая мысль изогнула губы Энди в легкой улыбке, и он прикрыл их рукой.) Брат Уэнлесса умер от рака легких, и доктор таким способом стравливал агрессию по отношению к табачной индустрии. А может, это один из вычурных закидонов, которые профессора колледжей предпочитали выставлять напоказ вместо того, чтобы подавлять. На втором году обучения в Гаррисоне английский язык и литературу у Энди преподавал мужчина (к счастью, теперь ушедший на пенсию), который постоянно нюхал галстук, рассуждая об Уильяме Дине Хоуэлсе и расцвете реализма.

— Если вопросов больше нет, попрошу заполнить эти бланки, и надеюсь увидеть вас всех в следующий вторник ровно в девять утра.

Две аспирантки раздали ксерокопии с двадцатью пятью нелепыми вопросами, на которые следовало ответить «да» или «нет». «Вы когда-нибудь обращались за помощью к психиатру?» — № 8. «Верите ли вы, что когда-либо сталкивались с паранормальным явлением?» — № 14. «Вы когда-нибудь употребляли галлюциногенные наркотики?» — № 18. После короткого размышления Энди подчеркнул «нет», думая: А кто их не употреблял в нашем дивном шестьдесят девятом?

В это исследование он попал благодаря Куинси Тремонту, с которым на пару снимал жилье. Куинси знал, что финансовое положение Энди оставляло желать лучшего. Был май, шел последний год учебы, который Энди заканчивал сороковым из пятисот шести выпускников (третьим — по английскому языку и литературе). Но картошку на это не купишь, как он сказал Куинси, который специализировался на психологии. Энди светила аспирантура — занятия начинались осенью — и ссуда на учебу, которой хватило бы только на продукты и оплату занятий. Но до осени еще предстояло пережить лето. И в этот период он мог рассчитывать только на ответственную и перспективную должность оператора ночной смены на заправочной станции «Арко».

— Как насчет того, чтобы быстро срубить две сотни? — спросил Куинси.

Энди откинул с зеленых глаз длинные темные волосы и улыбнулся.

— В каком мужском туалете мне их отрабатывать?

— Нет, это психологический эксперимент, — ответил Куинси. — Хотя проводит его Безумный Доктор. Предупреждаю заранее.

— Кто он?

— Сам Уэнлесс, кретин. Самый крутой шаман на факультете психологии.

— А почему его называют Безумным Доктором?

— Человек-крыса и последователь Скиннера^[2], — ответил Куинси. — Бихевиорист. Таких, как он, нынче не очень жалуют.

— Ясно, — ответил заинтригованный Энди.

— Кроме того, он носит маленькие очки без оправы с очень толстыми линзами, в которых похож на парня, уменьшавшего людей в «Докторе Циклопсе». Или ты не видел этот фильм?

Энди, любитель поздних телепередач, видел и почувствовал знакомую почву под ногами. Но не знал, хочет ли участвовать в эксперименте, проводимом профессором, которого характеризовали как а) Человек-крыса и б) Безумный Доктор.

— Они не собираются уменьшать людей? — спросил он.

Куинси весело рассмеялся.

— Нет, такое под силу только мастерам спецэффектов в малобюджетных ужастиках. Факультет психологии проводит испытания различных слабых галлюциногенов. По договору с разведывательной службой США.

— ЦРУ?

— Не ЦРУ, не РУМО и не АНБ, — ответил Куинси. — Эта предпочитает держаться в тени. Слышал об организации, именуемой Контора?

— Может, читал в воскресном номере. Не уверен.

Куинси раскурил трубку.

— Все работают примерно по одной схеме, — заговорил он. — Психологи, химики, физики, биологи… даже социологи получают свой кусок долларового пирога. Определенные программы, субсидируемые правительством. От брачного ритуала мух цеце до способов утилизации плутония. Любая организация, подобная Конторе, должна потратить свой годовой бюджет, чтобы оправдать получение такого же финансирования на следующий год.

— Мне это не нравится, — вставил Энди.

— Любому здравомыслящему человеку это не нравится, — ответил Куинси с безмятежной улыбкой. — Но караван должен идти. Зачем нашей разведке потребовались слабые галлюциногены? Кто знает? Не я. Не ты. Возможно, они сами не знают. Но отчеты будут неплохо смотреться на закрытых заседаниях комитетов конгресса в период формирования бюджета. И у них есть свои люди на каждом факультете. В Гаррисоне их человек на факультете психологии — Уэнлесс.

— Администрация не возражает?

— Не будь наивным, мой мальчик. — Куинси с удовольствием попыхивал трубкой, отправляя облака вонючего дыма к потолку гостиной их жалкой квартиры. Его голос становился все более раскатистым и звучным. — Что хорошо для Уэнлесса, то хорошо для гаррисонского факультета психологии, который в следующем году получит собственный корпус и больше не будет топтаться на одном пятачке с этими социологами. А что хорошо для факультета психологии, то хорошо для всего Колледжа Гаррисона в штате Огайо. И для штата в целом. Бла-бла-бла.

— Ты думаешь, это безопасно?

— Они не будут тестировать на добровольцах студентах что-то опасное, — ответил Куинси. — Если бы имелись хоть какие-то сомнения, тестирование проводилось бы сначала на крысах, а потом на заключенных. Не сомневайся, в этом эксперименте до тебя участвовало три сотни человек, и их реакции тщательным образом протоколировались.

— Мне не нравится, что это как-то связано с ЦРУ…

— С Конторой.

— Какая разница? — мрачно спросил Энди. Он смотрел на постер Куинси, изображавший Ричарда Никсона, который стоял перед разбитым старым автомобилем. Никсон улыбался, вскинув сжатые кулаки с оттопыренными буквой «V» пальцами. Энди до сих пор с трудом верилось, что именно этого человека страна выбрала президентом менее года тому назад.

— Ладно, я просто подумал, что две сотни долларов тебе не помешают, вот и все.

— Почему они платят так много? — подозрительно спросил Энди.

Куинси поднял руки.

— Энди, это же правительственные денежки! Или ты еще не врубился? Два года тому назад Контора потратила почти триста тысяч долларов на исследования целесообразности массового производства взрывающегося велосипеда… об этом писали в воскресном приложении «Таймс». Полагаю, очередная мина-ловушка, вроде тех, что использовались во Вьетнаме, хотя точно никто не знает. Как говаривал Фиббер Макги^[3], «тогда это казалось хорошей идеей». — Куинси быстрыми, резкими ударами выбил трубку. — Для этих парней любой кампус Америки — что универмаг. Где-то они покупают, где-то глазеют на витрины. Если ты не хочешь…

— Может, и захочу. А ты участвовать не собираешься?

Куинси улыбнулся. Его отцу принадлежала процветающая сеть магазинов мужской одежды в Огайо и Индиане.

— Острой необходимости в двухстах баксах у меня нет. А кроме того, я ненавижу уколы.

— Понятно.

— Послушай, я не собираюсь тебе это впаривать, будь уверен. Просто вижу, что деньги тебе не помешают. Да и шансы, что ты окажешься в контрольной группе, — пятьдесят на пятьдесят. Две сотни баксов за инъекцию воды. Причем не сырой, а дистиллированной.

— Ты можешь это устроить?

— Я встречаюсь с одной из аспиранток Уэнлесса, — ответил Куинси. — Они получат примерно пятьдесят заявлений, причем многие — от подхалимов, которые хотят выслужиться перед Безумным Доктором…

— Я бы хотел, чтобы ты перестал его так называть.

— Хорошо, перед Уэнлессом. — Куинси рассмеялся. — Он лично проследит, чтобы эту братию вычеркнули. Моя девушка позаботится, чтобы твое заявление приняли. А потом, дорогой, ты в свободном плавании.

В результате Энди написал заявление, когда объявление о наборе добровольцев появилось на информационном стенде факультета психологии. Через неделю позвонила молодая аспирантка (возможно, та самая подружка Куинси), чтобы задать несколько вопросов. Он сказал, что его родители умерли, группа крови у него первая, он никогда не участвовал в экспериментах факультета психологии, в настоящее время учится в Гаррисоне на последнем курсе, и количества изучаемых им дисциплин более чем достаточно, чтобы считаться студентом дневного отделения. И да, ему исполнился двадцать один год, так что по закону он может подписывать любые контракты, как с организациями, так и с частными лицами.

Неделей позже Энди получил через почту кампуса письмо, в котором сообщалось, что он принят для участия в эксперименте. Ему предлагалось расписаться на бланке согласия и принести его в аудиторию 100 «Джейсон-Гирней-холла» шестого мая.

Где он теперь и сидел — подписанный бланк отдан, потрошитель сигарет Уэнлесс ушел (профессор и в самом деле напоминал безумного доктора в «Циклопсе»), — отвечая на вопрос о своем отношении к религии в компании одиннадцати других студентов. Болел ли он эпилепсией? Нет. Его отец умер от инфаркта, когда Энди исполнилось одиннадцать. В семнадцать он потерял мать, погибшую в автомобильной аварии, и долго переживал эту трагедию. Из близких родственников у него оставалась только сестра матери, тетя Кора, достигшая преклонного возраста.

Он продвигался по колонке вопросов, подчеркивая «нет», «нет», «нет». Только один раз ответил «да», на вопрос: «Случался ли у вас перелом или серьезное растяжение? Если «да», уточните». В оставленном пустом промежутке он написал, что двенадцать лет назад сломал левую лодыжку, поскользнувшись на второй базе во время игры Малой лиги.

Энди проверял ответы, двигаясь снизу вверх, легонько касаясь вопросов ручкой «Бик», когда кто-то притронулся к его плечу, и девичий голос, нежный, но немного хриплый, произнес:

— Если вы закончили, одолжите мне, пожалуйста, ручку. Моя не пишет.

— Конечно, — ответил он, поворачиваясь, чтобы отдать ручку. Симпатичная девушка. Высокая. Светло-каштановые волосы, великолепно чистая кожа. Бирюзовый свитер и короткая юбка. Красивые ноги. Без чулок. Поверхностный осмотр будущей жены.

Он протянул ручку, она благодарно улыбнулась. В свете ламп ее волосы, небрежно стянутые белой лентой, вспыхивали медью. Получив ручку, девушка вновь склонилась над вопросником.

Свой экземпляр вопросника он отнес аспирантке, которая сидела в начале аудитории.

— Благодарю вас, — произнесла аспирантка, словно робот. — Аудитория семьдесят, в субботу, в девять утра. Пожалуйста, не опаздывайте.

— Какой пароль? — хрипло прошептал Энди.

Аспирантка вежливо рассмеялась.

Энди вышел из лекционного зала, пересек холл, направляясь к высоким дверям (снаружи зеленела трава, студенты прогуливались взад-вперед между корпусами), но вспомнил про ручку. Уже решил оставить ее девушке — в конце концов, это «Бик» за девятнадцать центов, а его ждали экзамены, к которым требовалось готовиться. Но и девушка была хороша, вполне достойна того, чтобы увлечь ее разговором, как сказали бы англичане. Он не питал иллюзий ни относительно своей внешности (незапоминающаяся), ни о статусе девушки (или с кем-то встречается, или обручена), но день выдался хорошим, и Энди пребывал в прекрасном расположении духа. Поэтому решил подождать. Хотя бы для того, чтобы еще раз полюбоваться ногами девушки.

Она вышла из аудитории через три или четыре минуты, с несколькими тетрадями и учебником под мышкой. Действительно, очень красивая, и Энди похвалил себя: такие ноги стоили ожидания. Не просто хороши — восхитительны!

— Ах вот вы где, — улыбнулась она.

— Я здесь, — кивнул Энди Макги. — И что вы об этом думаете?

— Не знаю, — ответила она. — Моя подруга говорит, что эти эксперименты проводятся постоянно. В прошлом семестре она участвовала в одном, связанном с ЭСВ-картами^[4] Джи-Би Райна^[5], и получила пятьдесят долларов, хотя не угадала практически ни одной. Вот я и подумала… — Она пожала плечами и откинула назад медные волосы.

— Да, я тоже. — Энди взял протянутую ручку. — Ваша подруга изучает психологию?

— Да, — кивнула она, — и мой парень тоже. Он ходит на семинары к доктору Уэнлессу, но не смог стать участником эксперимента. Конфликт интересов или что-то такое.

Парень. Логично. У высокой рыжеволосой красавицы не могло не быть парня. Так устроен мир.

— Как насчет вас? — спросила девушка.

— Та же история. Приятель на факультете психологии. Между прочим, я Энди. Энди Макги.

— Вики Томлинсон. И я немного нервничаю, Энди Макги. Вдруг у меня начнется психоз?

— Полагаю, наркотик будет слабенький. А даже если дадут кислоту… что ж, лабораторная кислота отличается от той, что можно купить на улице, так я, во всяком случае, слышал. Чистая, мягкая, да еще и в спокойной обстановке. Вероятно, под музыку «Cream» или «Jefferson Airplane», — улыбнулся Энди.

— Вы много знаете про ЛСД? — спросила она с чуть хитроватой улыбкой, которая сразу ему понравилась.

— Очень мало, — признался Энди. — Пробовал дважды: первый раз — два года тому назад, второй — в прошлом году. В чем-то почувствовал себя лучше. В голове прояснилось… во всяком случае, такие возникли ощущения, а потом казалось, что голова очистилась от всякого вздора. Но я бы не хотел, чтобы это вошло в привычку. Мне не нравится терять контроль над собой. Позволишь угостить тебя колой?

— Хорошо, — согласилась она, и они направились к студенческому клубу.

В итоге он купил ей две колы, и они провели вместе вторую половину дня. А вечером выпили по несколько кружек пива в местной кафешке. Как выяснилось, она и ее парень разошлись во взглядах на жизнь, и она не знала, как ей это разрулить. Он уже вообразил себе, что они женаты, рассказала она Энди, и категорически возражал против ее участия в эксперименте Уэнлесса. Именно по этой причине она не отступилась, подписала заполненный бланк и теперь хотела пройти весь путь, только немного побаивалась.

— Этот Уэнлесс и впрямь выглядит как Безумный Доктор, — заметила она, рисуя на столе круги стаканом с пивом.

— А как тебе понравилось его измывательство над сигаретами?

Вики рассмеялась.

— Странный способ бросить курить, правда?

Он попросил разрешения зайти за ней утром в день эксперимента, и она с благодарностью согласилась.

— Мне будет спокойнее, если я пойду туда с другом. — Она посмотрела на него ясными синими глазами. — Я действительно немного боюсь. Джордж возражал очень решительно.

— Почему? Что он сказал?

— В этом все и дело, — ответила Вики. — Ничего конкретного я не услышала, кроме слов о том, что он не доверяет доктору Уэнлессу. Он говорит, что на факультете практически никто ему не доверяет, но многие подписываются на участие в его экспериментах, потому что он заведует аспирантурой. Кроме того, они знают, что им это ничем не грозит, поскольку он все равно их вычеркнет.

Энди наклонился над столиком, коснулся ее руки.

— Возможно, нам обоим вколют дистиллированную воду. Расслабься. Все будет хорошо.

Как выяснилось, ничего хорошего из этого не вышло. Ничего.

3

олбани

аэропорт олбани мистер

эй мистер, мы на месте

Его трясет чья-то рука. От этого голова раскачивается из стороны в сторону. Ужасная головная боль, Господи, долбящая, простреливающая.

— Эй, мистер, это аэропорт.

Энди открыл глаза, потом закрыл их, защищаясь от ярко-белого света натриевого фонаря над головой. Ужасный, пронзительный вой нарастал, нарастал, нарастал, и Энди передернуло. Будто швейные иглы вонзались в уши. Самолет. Взлетающий. Эта мысль добралась до него сквозь красный туман боли. Ах да, док, теперь я припоминаю.

— Мистер? — В голосе таксиста звучала тревога. — Мистер, вы в порядке?

— Болит голова. — Собственный голос доносился издалека, погребенный под ревом взлетающего самолета, который, к счастью, начал затихать. — Который час?

— Почти полночь. Добирались долго: пробки. Можете мне не говорить — это я говорю вам. Автобусы уже не ходят, если вы рассчитывали на них. Вы точно не хотите, чтобы я отвез вас домой?

Энди порылся в памяти в поисках истории, которую рассказал таксисту. Ее требовалось вспомнить, вне зависимости от чудовищной боли. Из-за эха. Любое несоответствие исходной истории могло вызвать в разуме таксиста эффект рикошета. Безобидный — обычно, но не всегда. Таксист мог ухватиться за это несоответствие, зациклиться на нем; вскоре ситуация станет неуправляемой, таксист уже не сможет думать ни о чем другом. А еще через некоторое время его сознание взорвется. Такое уже случалось.

— Мой автомобиль на стоянке, — ответил Энди. — Все под контролем.

— Хорошо. — Таксист с облегчением улыбнулся. — Глин в это не поверит, знаете ли. Эй! Можете мне не говорить — это я…

— Разумеется, она поверит. Вы же верите, правда?

Улыбка таксиста стала шире.

— У меня есть крутая банкнота, чтобы доказать ей, мистер. Спасибо.

— Спасибо вам, — ответил Энди. Пытаясь быть вежливым. Пытаясь выжить. Ради Чарли. Будь он один, давно бы покончил с собой. Человеку не дано терпеть такую боль.

— Вы уверены, что обойдетесь без помощи, мистер? Вы совсем белый.

— Все хорошо, спасибо. — Он начал трясти Чарли. — Эй, малышка. — Энди сознательно не называл ее по имени. Наверное, значения это не имело, но осторожность стала его второй натурой. — Просыпайся, мы на месте.

Чарли что-то пробормотала и попыталась откатиться от него.

— Давай, куколка, просыпайся, пора.

Глаза Чарли раскрылись — ясные синие глаза, унаследованные от матери, — и она села, потирая лицо.

— Папуля? Где мы?

— В Олбани, куколка. В аэропорту. — Он наклонился к ней, шепнул: — Пока больше ничего не говори.

— Хорошо. — Она улыбнулась таксисту, и тот улыбнулся в ответ. Девочка выскользнула из салона, и Энди последовал за ней, пытаясь не шататься.

— Еще раз спасибо, друг, — сказал таксист. — Роскошная плата за проезд, да. Можете мне не говорить — это я говорю вам.

Энди пожал протянутую руку.

— Будьте осторожны.

— Буду. Глин мне просто не поверит.

Таксист сел за руль и отъехал от желтого бордюрного камня. Еще один реактивный самолет шел на взлет. Двигатели ревели и ревели, пока у Энди не создалось ощущение, что его голова сейчас развалится надвое и упадет на землю половинками разрубленной тыквы. Он покачнулся, и Чарли схватилась руками за его предплечье.

— Папуля. — Ее голос доносился издалека.

— Пойдем в здание. Мне надо сесть.

Они вошли в здание аэропорта, девочка в красных брючках и зеленой блузке и сутулящийся крупный мужчина с нечесаными темными волосами. Носильщик проводил их взглядом и подумал: да это смертный грех, когда после полуночи маленькая девочка, которой давно полагается спать, ведет, как собака-поводырь, мужика, судя по виду, пьяного в стельку. Таких родителей надо стерилизовать.

Потом за ними закрылись створки автоматических дверей, и носильщик забыл о них, но вспомнил сорока минутами позже, когда к тротуару подъехала зеленая машина, из которой вылезли двое мужчин, чтобы поговорить с ним.

4

Часы показывали десять минут первого. В терминале, несмотря на поздний час, было людно: военные, у которых заканчивалась увольнительная; спешащие женщины, подгонявшие капризных сонных детей; бизнесмены с мешками под глазами; длинноволосые туристы-подростки в высоких ботинках, некоторые с рюкзаками на плечах, пара — с зачехленными теннисными ракетками. Всемогущий голос по громкой связи объявлял о прибытиях и отлетах и вызывал людей.

Энди и Чарли сидели бок о бок возле столов с привинченными к ним телевизорами. Выкрашенные в черный цвет телевизоры были поцарапанные и потрепанные. Энди они напоминали зловещих, футуристических кобр. Он скормил им два последних четвертака, поэтому их не просили освободить места. Чарли смотрела канал, по которому в сотый раз показывали фильм «Новобранцы». Перед Энди телеведущий Джонни Карсон развлекал зрителей в компании Сонни Боно и Бадди Хэкетта.

— Папуля, я должна это делать? — второй раз спросила Чарли. Она едва не плакала.

— Я совершенно вымотался, лапочка, — ответил он. — У нас нет денег. И мы не можем оставаться здесь.

— Эти плохие люди уже идут сюда? — Она понизила голос до шепота.

— Я не знаю. — Бух, бух, бух в мозгу. Уже не вороной конь без седока. Теперь — почтовые мешки, наполненные острыми железными обрезками, которые швыряют из окна пятого этажа. — Но мы должны предполагать, что да.

— Как мне добыть деньги?

— Ты знаешь, — ответил он, помявшись.

Слезы начали собираться в уголках глаз Чарли, покатились по щекам.

— Это неправильно. Воровать — это неправильно.

— Я знаю. — Он не собирался с этим спорить. — Но и гнаться за нами — тоже неправильно. Я тебе все объяснял, Чарли. По крайней мере пытался.

— О маленьком плохом и большом плохом?

— Да, о меньшем и большем зле.

— У тебя правда сильно болит голова?

— Достаточно сильно, — ответил Энди. Не стоило говорить Чарли, что через час, возможно, через два голова будет болеть так, что он лишится способности связно мыслить. Какой смысл еще сильнее пугать ее? Незачем делиться с ней и своими страхами: на этот раз им уйти не удастся.

— Я попробую. — Она поднялась со стула. — Бедный папуля. — И поцеловала его.

Он закрыл глаза. Телевизор работал. Звук доносился издалека, с трудом прорываясь сквозь нараставшую боль в голове. Когда Энди вновь открыл глаза, Чарли превратилась в маленькую фигурку, одетую в красное и зеленое, напоминавшую елочное украшение, петлявшую среди людей, рассыпанных по залу.

Пожалуйста, Господи, пусть у нее все получится, подумал он. Не позволяй никому подойти к ней или испугать еще сильнее. Пожалуйста, и спасибо Тебе, Господи. Договорились?

И он вновь закрыл глаза.

5

Девочка в красных брючках стретч и зеленой блузке из вискозы. Светлые волосы до плеч. Так поздно, и, похоже, одна. В одном из тех мест, где на такую маленькую девочку могли не обратить внимания и после полуночи. Она проходила мимо людей, но по существу никто ее не видел. Если бы она плакала, к ней мог бы подойти сотрудник службы безопасности, чтобы спросить, не потерялась ли она, знает ли номер рейса, на который купили билеты ее мама и папа, и как их зовут. Но она не плакала и выглядела так, словно знала, что делает.

Она не знала — в точном смысле этого слова, — но четко представляла себе, что ей нужно. Им требовались деньги: так сказал папуля. Плохие люди приближались, а папуля плохо себя чувствовал. В таком состоянии он даже думал с трудом. Главное для него сейчас — лечь, и чтобы никто его не трогал. Чтобы он мог поспать, пока не уйдет боль. Но плохие люди могли прийти… люди из Конторы, люди, которые хотели исследовать их, чтобы понять, как они устроены… и посмотреть, можно ли их использовать, заставить делать что-то еще.

Она заметила бумажный пакет для продуктов, торчащий из урны, и взяла его. Чуть дальше нашла то, что искала: ряд телефонных автоматов.

Чарли стояла, глядя на них, и боялась. Боялась, потому что папуля снова и снова говорил ей: нельзя этого делать… с самого раннего детства это было Плохо. Она не всегда могла контролировать Плохое. Могла причинить вред себе, или кому-то еще, или множеству людей. Тот случай

(ох мамочка извини боль повязки крики она кричала я заставила мою мамочку кричать… и я никогда этого больше не сделаю… никогда… потому что это Плохо)

на кухне, когда она была совсем маленькой… но ей и теперь очень больно даже думать об этом. Это было Плохо, потому что если дать ему волю, оно распространялось повсюду. И это пугало.

Было и еще кое-что. Импульс, к примеру. Так это назвал папуля, импульс. Только ее импульс был куда сильнее, чем папин, а потом голова у нее никогда не болела. Но иногда потом… вспыхивал огонь.

Название для Плохого звенело у нее в голове, когда она стояла, нервно глядя на телефонные будки: пирокинез. «Ничего не поделаешь, — как-то сказал ей папуля, когда они еще жили в Порт-Сити и по глупости думали, что находятся в полной безопасности. — Ты — воспламенитель, лапочка. Большущая зажигалка “Зиппо”». Тогда ей это показалось забавным, и она рассмеялась, но теперь уже ничего забавного не видела.

Существовала и другая причина, по которой ей следовало обходиться без импульсов: о них могли прознать. Плохие люди из Конторы.

— Я понятия не имею, что именно они о тебе знают, — сказал ей папуля, — но я не хочу, чтобы они узнали еще больше. Твой импульс не похож на мой, детка. Ты не можешь заставить людей… изменить свое мнение, верно?

— Н-нет…

— Но ты можешь заставлять вещи двигаться. И если они сумеют разглядеть некую систему, а потом свяжут эту систему с тобой, наше положение станет еще хуже.

И это было воровство, то есть тоже Плохое.

Не важно. У папули болела голова, и им надо попасть в тихое, спокойное место, пока он еще может думать. Чарли двинулась к будкам.

Их было пятнадцать, с изогнутыми сдвижными дверями. Войдя в будку и закрыв дверь, ты словно оказывался в большой капсуле контака^[6] с телефоном на стенке. Идя вдоль будок, Чарли видела, что большинство пусты. В одну с трудом втиснулась толстая женщина в спортивном костюме, что-то говорила, слушала и улыбалась. В третьей с конца будке молодой человек в военной форме сидел на маленьком стульчике. Дверь он оставил открытой, и его ноги торчали наружу. Молодой человек тараторил:

— Салли, подожди, я понимаю, что ты чувствуешь, но я могу все объяснить. Абсолютно. Я знаю… знаю… но если ты позволишь мне… — Он поднял голову, увидел девочку, которая смотрела на него, убрал ноги, задвинул изогнутую дверь, все единым движением, словно черепаха, убирающая голову и лапы под панцирь.

Выясняет отношения с подружкой, подумала Чарли. Наверное, бросил ее. Я никогда не позволю парню так поступить со мной.

Отдающийся эхом голос по громкой связи. Крыса страха в глубинах сознания, гложущая нервы. Ни одного знакомого лица. Она чувствовала себя одинокой и очень маленькой, по-прежнему тосковала по матери. Она собиралась украсть, но стоило ли придавать этому значение? Контора украла жизнь ее матери.

Чарли вошла в последнюю будку, похрустывая бумажным пакетом. Сняла трубку с рычага, прикинулась, будто говорит — привет, дедушка, мы с папулей только что приехали, все хорошо, — и сквозь стекло огляделась, чтобы понять, не наблюдают ли за ней. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Неподалеку находилась лишь одна негритянка, получавшая через автомат страховой полис на полет, но она стояла спиной к телефонным будкам.

Чарли посмотрела на телефон-автомат и резко «толкнула» его.

От усилия она едва слышно крякнула и прикусила нижнюю губу: ей нравилось это ощущение сжатия. Нет, никакой боли она не чувствовала. «Толчки» доставляли ей удовольствие, и боялась она другого: полюбить эту опасную вещь.

Чарли послала новый импульс, совсем слабенький, и из щели возврата монет полился поток серебра. Она попыталась подставить пакет, но опоздала: большинство пятаков и десятицентовиков уже рассыпались по полу. Она наклонилась и принялась их собирать, то и дело поглядывая на зал через стеклянную дверь.

Собрав мелочь, Чарли перешла в следующую будку. Военный все говорил. Вновь открыл дверь, выставил ноги и закурил.

— Сал, Богом клянусь! Спроси своего брата, если не веришь мне! Он…

Чарли закрыла дверь своей будки, отсекая пронзительный голос. Даже в семь лет она могла отличить вранье от правды. Посмотрела на телефон-автомат, и мгновением позже тот выдал всю мелочь. На этот раз пакет оказался на месте вовремя, и монетки с музыкальным позвякиванием посыпались на дно.

Когда Чарли закончила, военный уже отбыл, и она перешла в его будку. Сиденье еще хранило тепло, и, несмотря на работающий вентилятор, внутри противно пахло сигаретным дымом.

Монетки высыпались в пакет, и Чарли перешла в следующую будку.

6

Эдди Дельгардо сидел на эргономичном стуле из жесткой пластмассы, смотрел в потолок и курил. Сука, возмущался он про себя. В следующий раз дважды подумает, прежде чем решит не раздвигать свои чертовы ноги. Эдди то, Эдди это, Эдди я больше не хочу тебя видеть, Эдди как ты можешь быть таким жесто-о-оким. Но он изменил ее мнение насчет этой древней присказки «я-больше-не-хочу-тебя-видеть». Он находился в тридцатидневном отпуске и теперь собирался в Нью-Йорк, Большое Яблоко, осмотреть достопримечательности и совершить турне по барам для одиноких. И рассчитывал, что по возвращении Салли сама станет большим, созревшим яблоком, созревшим и готовым упасть. С Эдди Дельгардо из Марафона, штат Флорида, отговорки вроде ты-совсем-меня-не-уважаешь не катили, и если она и впрямь поверила трепу, будто он сделал себе вазэктомию, это послужит ей хорошим уроком. А потом, если хочет, пусть бежит к своему братцу-деревенщине, школьному учителю. Эдди Дельгардо к тому времени будет сидеть за рулем военного грузовика в Западном Берлине. Он будет…

Его наполовину гневную, наполовину приятную цепь грез нарушило ощущение тепла, идущее от стоп. Словно пол внезапно стал горячее на десять градусов. И тепло это сопровождалось странным, однако знакомым запахом… Пахло еще не горелым, но… возможно, паленым?

Он открыл глаза и первым делом увидел девочку, семи или восьми лет, по виду изрядно уставшую, которая раньше крутилась около телефонных будок. Она несла большой бумажный пакет, подсунув руки под дно, словно внутри лежали продукты или что-то еще.

Но куда больше его занимала не девочка, а собственные стопы.

Тепло, которое он ощущал, сменилось жаром.

Эдди Дельгардо посмотрел вниз и закричал:

— Матерь Божья!

Его ботинки горели.

Эдди вскочил. Головы уже поворачивались к нему. Какая-то женщина, увидев огонь, отчаянно завопила. Два сотрудника службы безопасности, лениво болтавшие с кассиршей «Аллегени эйрлайнз», оглянулись, чтобы понять, в чем дело.

Эдди Дельгардо не обращал на это никакого внимания. Мысли о Салли Брэнфорд и будущей мести за отвергнутую любовь как ветром сдуло. Его армейские ботинки весело пылали. Занялись и манжеты зеленых брюк. Он понесся через зал, оставляя за собой дымный след, словно им выстрелили из катапульты. Женский туалет находился ближе, и Эдди, обладавший исключительно обостренным инстинктом выживания, врезался в дверь и без малейших колебаний проскочил внутрь.

Молодая женщина как раз выходила из кабинки, задрав юбку до талии и поправляя колготки. Увидела Эдди, человека-факел, и издала крик, который многократно усилили облицованные кафелем стены. «Что, что такое?» — послышалось из нескольких занятых кабинок. Эдди поймал закрывавшуюся дверцу платной кабинки до того, как та защелкнулась. Уперся руками в стенки, оторвал ноги от пола и опустил в унитаз. Послышалось громкое шипение, над унитазом поднялись клубы пара.

В туалет ворвались охранники.

— Эй, ты, не дергайся! — крикнул один, вытаскивая пистолет. — Выходи медленно, заложив руки за голову.

— Может, подождете, пока я вытащу ноги из унитаза? — огрызнулся Эдди Дельгардо.

7

Чарли вернулась, и снова в слезах.

— Что случилось, детка?

— Я добыла деньги, только… это опять вырвалось из меня, папуля… там был мужчина… солдат… я ничего не смогла с собой поделать…

Энди почувствовал нарастающий страх. Его притупляла боль в голове и шее, но он был.

— Ты… ты что-то подожгла, Чарли?

Она не смогла ответить, только кивнула. Слезы катились по ее щекам.

— Господи, — выдохнул Энди и заставил себя подняться.

Этого Чарли не выдержала. Закрыла лицо руками и безу тешно зарыдала, раскачиваясь взад-вперед.

Небольшая толпа собралась у женского туалета. Дверь распахнулась, но сначала Энди ничего не видел… а потом разглядел. Двое охранников, которые вбежали в женский туалет, вывели оттуда молодого крепкого парня в военной форме и направились к офису службы безопасности. Парень орал на охранников, точнее, преимущественно виртуозно бранился. Его брюки обгорели почти до колен, а в руках он нес два каких-то обуглившихся мокрых предмета: судя по всему, в недалеком прошлом — армейские ботинки. Все трое прошли в офис, дверь захлопнулась. Зал гудел от оживленных разговоров.

Энди снова сел, обнял Чарли. Думать он почти не мог. Мысли напоминали маленьких серебристых рыбок, плававших в безбрежном черном океане боли. Но он постарался сосредоточиться. Ему никак не обойтись без помощи Чарли, если они хотят выбраться из этой передряги.

— С ним все хорошо, Чарли. Он в порядке. Его просто увели в офис службы безопасности. А теперь расскажи, что случилось?

Глотая слезы, Чарли рассказала ему. Подслушанный разговор, мысли о солдате, подозрения, что он пытается обмануть девушку, с которой разговаривал.

— А потом, когда я возвращалась к тебе, я увидела его… и прежде чем сумела остановить… это случилось. Просто вырвалось, я могла причинить ему боль, папуля, я могла причинить ему сильную боль. Я его подожгла!

— Говори тише, — попросил ее отец. — И я хочу, чтобы ты послушала меня, Чарли. Я думаю, это самое обнадеживающее из случившегося в последнее время.

— Т-ты так думаешь? — В ее взгляде читалось искреннее изумление.

— Ты говоришь, это вырвалось из тебя. — Каждое слово давалось Энди с трудом. — Да, вырвалось. Но не так, как раньше. Вырвалось лишь чуть-чуть. Случилась опасная вещь, милая, но… ты могла поджечь ему волосы. Или лицо.

Чарли передернуло, она в ужасе отпрянула. Но Энди мягко повернул ее лицом к себе.

— Это происходит на подсознательном уровне и всегда направлено на тех, кто тебе неприятен. Но… на самом деле ты не навредила этому парню, Чарли. Ты… — Конец фразы растворился в боли. Продолжал ли он говорить? На секунду он утратил представление даже об этом.

Чарли все еще чувствовала Плохое. Оно носилось в ее голове, дожидаясь шанса вырваться, сделать что-то еще. Плохое напоминало маленькое, злобное и довольно глупое животное. Тебе приходится выпускать его из клетки, чтобы, к примеру, добыть денег из телефонов-автоматов… но оно может сделать что-то еще, что-то действительно ужасное…

(как с мамочкой на кухне ох мамочка извини)

прежде чем удастся загнать его обратно. Однако теперь это значения не имеет. Теперь она не будет думать об этом, теперь не будет думать…

(повязки моей мамочке придется носить повязки потому что я сделала ей больно)

ни о чем таком. Теперь главное — ее отец. Он буквально осел на стуле перед телевизором, его лицо исказилось от боли. Белое как бумага. И глаза налились кровью.

Ох, папуля, думала она, я бы поменялась с тобой местами, не глядя, если бы могла. У тебя есть что-то, причиняющее тебе боль, но оно не может выбраться из клетки. У меня есть что-то, что не причиняет мне никакой боли, но иногда я так пугаюсь…

— Деньги у меня, — сообщила Чарли. — Я обчистила не все телефоны, потому что пакет стал тяжелым, и я боялась, что он прорвется. — Девочка с тревогой смотрела на отца. — Куда мы пойдем, папуля? Тебе надо прилечь.

Энди сунул руку в пакет и начал медленно, пригоршнями пересыпать монеты в карманы вельветового пиджака. Он гадал, закончится ли когда-нибудь эта ночь. Больше всего ему хотелось сесть в такси, уехать в город и остановиться в первом же мотеле или гостинице… но он боялся. За такси очень легко проследить. А его не оставляло предчувствие, что мужчины из зеленого автомобиля совсем рядом.

Он постарался собрать воедино свои знания об аэропорте Олбани. Прежде всего это был аэропорт округа Олбани. И располагался он совсем не в Олбани, а в городе Колони. В Стране Шейкеров.^[7] Разве дедушка не говорил ему, что эта территория когда-то называлась Страной Шейкеров? Или все они уже умерли? А как тут с шоссе? Платными автострадами? Ответ медленно всплыл на поверхность. Что-то такое здесь есть… какая-то «трасса». Северная или Южная.

Он открыл глаза и посмотрел на Чарли.

— Ты сможешь идти пешком, детка? Хотя бы пару миль?

— Конечно. — Она выспалась и чувствовала себя достаточно бодрой. — А ты сможешь?

Хороший вопрос. Он не знал.

— Постараюсь, — ответил Энди. — Думаю, мы должны добраться до автострады и попытаться уехать на попутке, милая.

— Автостопом?

Он кивнул.

— Выследить попутку очень сложно, Чарли. Если нам повезет, к утру мы будем в Буффало.

А если не повезет, будем голосовать на аварийной полосе, пока не подъедет зеленый автомобиль.

— Если ты думаешь, что это правильно. — В ее голосе слышалось сомнение.

— Идем. Помоги мне.

Гигантская стрела боли пронзила голову, когда Энди поднялся. Он покачнулся, закрыл глаза, открыл снова. Люди выглядели какими-то нереальными. Цвета казались слишком яркими. Мимо прошла женщина на высоких каблуках, и каждое соприкосновение каблука с полом отдавалось грохотом закрывшейся двери склепа.

— Папуля, ты уверен, что сможешь? — Она говорила тихо и очень испуганно.

Чарли, только Чарли выглядела нормальной.

— Думаю, смогу, — ответил он. — Пошли.

Они вышли через другую дверь. Носильщик, заметивший, как они приехали на такси, в тот момент выгружал чемоданы из багажника какого-то автомобиля, и пропустил их уход.

— Куда теперь, папуля? — спросила Чарли.

Он огляделся и увидел Северную трассу, изгибавшуюся дугой ниже и правее здания аэропорта. Оставалось только понять, как туда добраться. Их окружали дороги: эстакады, тоннели, подземные переходы, знаки «ПОВОРОТ НАПРАВО ЗАПРЕЩЕН», «ОСТАНОВИТЬСЯ ПРИ ВЫЕЗДЕ», «ТОЛЬКО НАЛЕВО», «ОСТАНОВКА ЗАПРЕЩЕНА». Огни светофоров мерцали в ночной тьме, будто не знающие покоя души.

— Думаю, туда, — ответил он, и они пошли вдоль здания аэропорта и подъездной дороги, пестревшей щитами «ТОЛЬКО ВЫСАДКА И ПОСАДКА». Тротуар заканчивался сразу за зданием. Большой серебристый «мерседес» безучастно прокатил мимо, и отраженный блестящими поверхностями свет натриевых фонарей заставил Энди поморщиться от боли.

Чарли вопросительно посмотрела на отца.

Энди кивнул.

— Идем по дороге, держимся как можно ближе к краю. Тебе холодно?

— Нет, папуля.

— Слава Богу, ночь теплая. Твоя мама бы…

Он прикусил язык.

Они ушли в темноту: крупный, широкоплечий мужчина и девочка в красных брючках и зеленой блузке. Девочка держалась за руку мужчины, словно ведя его за собой.

8

Зеленый автомобиль появился пятнадцать минут спустя и остановился у желтого бордюра. Из него вылезли двое мужчин, те самые, что на Манхэттене преследовали Энди и Чарли до такси. Шофер остался за рулем.

Неспешной походкой подошел местный коп.

— Здесь остановка запрещена, сэр. Если вы проедете…

— Мне можно, — прервал его водитель. Показал удостоверение. Коп взглянул на него, на шофера, вновь на фотографию на удостоверении.

— Извините, сэр. Мы что-то должны знать об этом?

— Наш приезд никак не связан с безопасностью аэропорта, — ответил шофер, — но, возможно, вы сумеете помочь. Видели сегодня кого-нибудь из этих людей? — Он протянул копу две фотографии: одна с Энди, другая — расплывчатая — с Чарли. Волосы Чарли на фотографии были заплетены в косички. Тогда ее мать еще не умерла. — Девочка сейчас старше примерно на год. Волосы короче. До плеч.

Коп внимательно всматривался в фотографии, тасуя их.

— Знаете, я уверен, что видел девочку. Светлые волосы, да? По фотографии определить сложно.

— Волосы светлые.

— А мужчина — ее отец?

— Не задавайте вопросов, и мне не придется лгать.

Коп почувствовал поднявшуюся волну неприязни к этому молодому парню с бесстрастным лицом, сидевшему за рулем неприметного зеленого автомобиля. Ему уже приходилось иметь дело с ФБР, ЦРУ и организацией, именуемой Конторой. Их агенты вели себя одинаково — безразлично наглые и пренебрежительные. Людей в синей форме они считали игрушечными. Но пять лет тому назад при попытке угона самолета в здешнем аэропорту именно «игрушечные» копы взяли похитителя, вооруженного гранатами, и передали «настоящим» копам, под охраной которых он и совершил самоубийство, вскрыв сонную артерию собственными ногтями. Отличная работа, парни.

— Послушайте… сэр, я спросил, отец ли он, чтобы узнать, есть ли семейное сходство. По этим фотографиям сказать трудно.

— Да, они похожи. Только волосы разного цвета.

Это я и сам понял, говнюк, подумал коп.

— Я их видел. — Он перевел взгляд с фотографий на водителя зеленого автомобиля. — Он — крупный мужчина, крупнее, чем кажется на этой фотографии. Выглядел больным.

— Правда? — Похоже, водителя эти сведения обрадовали.

— Вообще-то у нас сегодня незабываемая ночка. Какой-то болван умудрился поджечь собственные ботинки.

Водитель резко выпрямился.

— Что?

Коп кивнул, довольный тем, что пробил непроницаемый фасад водителя. Наверное, радости у него поубавилось бы, если бы водитель сказал, что своей болтливостью он обеспечил себе долгий допрос в манхэттенском отделении Конторы. А Эдди Дельгардо просто избил бы его до полусмерти, потому что вместо турне по барам для одиночек (и массажным салонам, и порномагазинам на Таймс-сквер) Большого Яблока ему предстояло посвятить большую часть своего отпуска препаратам, предельно стимулирующим память, снова и снова рассказывая, что произошло перед тем, как загорелись его ботинки, и сразу после того.

9

Двое других мужчин из зеленого седана опрашивали сотрудников аэропорта. Один нашел носильщика, который обратил внимание на Энди и Чарли, когда те вылезли из такси и вошли в здание аэропорта.

— Конечно, я их видел. Еще подумал, что это форменное безобразие, когда пьяный мужчина в столь поздний час тащит с собой совсем маленькую девочку.

— Может, они улетели на самолете? — предположил агент Конторы.

— Может, — согласился носильщик. — Интересно, о чем думает мать девочки. Знает ли она, что происходит.

— Сомневаюсь. — Голос агента в темно-синем костюме от «Ботани-500» звучал искренне. — Вы не видели, как они уходили?

— Нет, сэр. Насколько я знаю, они еще где-то здесь. Если, конечно, не объявили посадку на их рейс.

10

Двое мужчин быстро прошлись по главному залу аэропорта и галереям вылета, держа удостоверения наготове, чтобы показывать сотрудникам службы безопасности. Встретились они около билетной стойки «Юнайтед эйрлайнз».

— Пусто, — сообщил первый.

— Думаешь, улетели? — спросил второй, в красивом синем костюме от «Ботани-500».

— Едва ли у этого ублюдка было больше пятидесяти баксов. Скорее, гораздо меньше.

— Нам лучше проверить.

— Да, но быстро.

«Юнайтед эйрлайнз», «Аллегени», «Америкэн», «Брейнифф». Никто не продавал билеты широкоплечему мужчине, выглядевшему больным. Грузчик «Олбани эйрлайнз» вроде бы видел девочку в красных брючках и зеленой блузке. С красивыми светлыми волосами до плеч.

Агенты сошлись около телевизоров, перед которыми не так давно сидели Энди и Чарли.

— Что думаешь? — спросил первый.

Второй, в «Ботани-500», выглядел взволнованным.

— Думаю, надо оцепить территорию, — ответил он. — Они ушли пешком.

И агенты потрусили к зеленому автомобилю.

11

Энди и Чарли шли в темноте по грунтовой обочине подъездной дороги аэропорта. Изредка мимо проезжал автомобиль. Время приближалось к часу ночи. В миле от них, рядом со зданием аэропорта, двое мужчин присоединились к третьему агенту, остававшемуся в зеленом седане. Теперь Энди и Чарли шагали параллельно Северной трассе, которая проходила справа и снизу, залитая ярким светом натриевых фонарей. Они могли спуститься по насыпи и попытаться поймать попутку, стоя на аварийной полосе, но если мимо проедет коп, их и без того минимальные шансы выбраться упадут до нуля. Энди мог только гадать, сколько им придется идти до выезда на трассу. Каждый шаг отдавался болью в голове.

— Папуля? Ты в порядке?

— Пока все хорошо, — ответил он, прекрасно понимая, что хорошего мало. Он не обманывал себя и знал, что вряд ли обманывает Чарли.

— Еще далеко?

— Ты устала?

— Пока нет… но, папуля…

Он остановился, мрачно посмотрел на нее.

— Что такое, Чарли?

— Я чувствую, что эти плохие люди снова рядом, — прошептала девочка.

— Понятно, — сказал он. — Думаю, нам лучше срезать путь, лапочка. Ты сможешь спуститься, не упав?

Она посмотрела на заросший сухой октябрьской травой склон.

— Наверное. — В ее голосе слышалось сомнение.

Он шагнул за ограждение, помог перебраться Чарли. Как это иногда случалось в моменты особенно сильной боли и напряжения, его разум попытался унестись в прошлое, подальше от стрессовой ситуации, в которой они оказались. Им выпали и хорошие годы, хорошее время, до того, как тени начали сгущаться над их жизнями, сначала над ним и Вики, потом над всеми тремя, понемногу откусывая их счастье, так же неумолимо, как по ходу лунного затмения тень Земли накрывает ее спутник. Началось все…

— Папуля! — испуганно позвала Чарли. Земля ушла у нее из-под ног. Сухая трава оказалась предательски скользкой. Энди попытался схватить взметнувшуюся ручку, промахнулся и сам потерял равновесие. Падение отозвалось таким взрывом боли в голове, что он громко вскрикнул. Потом оба покатились и заскользили вниз, к Северной трассе, по которой мчались автомобили, так быстро, что едва ли смогли бы затормозить, если бы его или Чарли вынесло на проезжую часть.

12

Аспирант перетянул резиновым жгутом руку Энди чуть повыше локтя и попросил:

— Сожмите, пожалуйста, кулак.

Энди сжал. Вена тут же вздулась. Он отвернулся, его немного мутило. Даже за двести долларов ему не хотелось наблюдать, как игла капельницы занимает положенное место.

Вики Томлинсон, в белой блузке без рукавов и сизых слаксах, лежала на соседней кушетке. Она натянуто улыбнулась ему. Энди вновь подумал, какие красивые у нее каштановые волосы, как хорошо они сочетаются с ясными синими глазами… и почувствовал укол боли. Тут же от места укола по руке начало расходиться тепло.

— Вот и все, — успокаивающе произнес аспирант.

— Это для вас все, — ответил Энди. Он никакого спокойствия не чувствовал.

Они находились наверху, в аудитории 70 «Джейсон-Гирней-холла». Сюда принесли двенадцать кушеток, позаимствованных из лазарета колледжа, и теперь на них, отрабатывая свои двести долларов, лежали двенадцать добровольцев, с гипоаллергенными подушками из пенорезины под головой. Доктор Уэнлесс сам иглы не втыкал, но ходил взад-вперед между кушетками, находя ободряющее слово для каждого. На его губах застыла холодная улыбка. Мы начнем уменьшаться с минуты на минуту, мрачно подумал Энди.

После того как все собрались, Уэнлесс произнес короткую речь, которая, если вкратце, сводилась к следующему: «Не бойтесь. Вы в надежных руках Современной Науки». Энди не сильно доверял современной науке, подарившей миру не только вакцину Солка и «Клерасил», но и водородную бомбу, и напалм, и лазерную винтовку.

Аспирант уже занимался другим делом: ставил зажим на трубку, шедшую от бутыли к игле.

В бутыли находился пятипроцентный водный раствор декстрозы, еще на общем собрании объяснил Уэнлесс… называвший его раствором «Д5В». Ниже зажима из трубки торчал маленький отвод. Если Энди получит «Лот шесть», его впрыснут шприцом в этом самом месте. Если он в контрольной группе, в вену введут обычный физраствор. Орел или решка.

Он вновь повернулся к Вики.

— Как дела?

— Нормально.

Подошел Уэнлесс. Встал между ними, посмотрел сначала на Вики, потом на Энди.

— Вы чувствуете легкую боль, да? — Он говорил без акцента, даже без какого-либо местного выговора, но строил предложения не совсем обычно, и у Энди возникло подозрение, что английский язык для него неродной.

— Давление, — ответила Вики. — Небольшое давление.

— Да? Это пройдет. — Уэнлесс доброжелательно улыбнулся Энди. В белом халате он казался жутко высоким, а его очки выглядели очень маленькими.

— Когда мы начнем уменьшаться? — спросил Энди.

Уэнлесс продолжал улыбаться.

— Вы чувствуете, что сейчас начнете уменьшаться?

— Уменьша-а-а-а-аться, — протянул Энди и глупо улыбнулся. С ним что-то происходило. Господи, он ловил кайф. Он улетал.

— Все будет хорошо, — пообещал Уэнлесс и улыбнулся еще шире. После чего ушел. Всадник, проезжай^[8], одурманенно подумал Энди. Посмотрел на Вики. Какими блестящими стали ее волосы. По какой-то дурацкой причине они напомнили ему медные провода в обмотке новенького мотора… генератора… альтернатора… бла-бла-блатора…

Он громко рассмеялся.

Сдержанно улыбаясь, словно разделяя шутку, аспирант пережал трубку, впрыснул в вену Энди еще толику содержимого шприца и отошел. Теперь Энди запросто смотрел на трубку, спускавшуюся от бутыли. Его это больше не тревожило. Я — сосна, подумал он. Посмотрите на мои прекрасные иголки. И опять рассмеялся.

Вики улыбалась ему. Господи, такая красивая. Он хотел сказать ей, какая она красавица, как ее волосы сверкают медным огнем.

— Спасибо, — ответила она. — Какой милый комплимент.

Она это сказала? Или ему почудилось?

— Думаю, я пролетел с дистиллированной водой, Вики. — Он цеплялся за остатки сознания.

— Я тоже, — безмятежно ответила она.

— Приятно, да?

— Приятно, — мечтательно согласилась она.

Где-то кто-то плакал. Истерически рыдал. Звук нарастал и падал забавными циклами. Прошла, казалось, вечность, прежде чем Энди повернул голову, чтобы посмотреть, что происходит. Выглядело занятным. Все стало занятным. Все словно пребывало в медленном движении. Как в покадровой съемке, если цитировать авангардного кинокритика кампуса. Он постоянно так писал в своей колонке. «Антониони отчасти достигает удивительного эффекта своих фильмов благодаря использованию покадровки». Какое любопытное, действительно умное слово: в нем слышался шорох змеи, выползающей из холодильника… покадровка.

Несколько аспиранток и аспирантов покадрово бежали к одной из кушеток, стоявшей около доски аудитории 70. Лежавший на этой кушетке парень, похоже, что-то делал со своими глазами. Да, он определенно что-то делал со своими глазами: вцепился в них и пытался вырвать из головы. Пальцы скрючились, кисти напоминали птичьи лапы с когтями, и кровь хлестала из глазниц. Хлестала в покадровой съемке. Игла выскакивала из вены в покадровой съемке. Уэнлесс бежал в покадровой съемке. Глаза парня на кушетке теперь выглядели как расплющенные яйца-пашот, хладнокровно отметил Энди. Да, именно так.

Потом белые халаты собрались вокруг кушетки, и он перестал видеть парня. Прямо за кушеткой на стене висел учебный плакат, изображавший основные отделы человеческого мозга. Какое-то время Энди внимательно изучал плакат. «Очень интер-р-р-ресно», — как говаривал Арти Джонсон в «Поводе для смеха».

Окровавленная рука взметнулась среди белых халатов, рука утопающего. Пальцы покрывала слизь, с них свисали кусочки плоти. Рука ударила по плакату, оставив на нем кровавое пятно в форме большой запятой. Плакат с дребезжащим чавканьем начал наматываться на валик.

Кушетку подняли (белые халаты не позволяли увидеть парня, который вырвал себе глаза) и вынесли из комнаты.

Спустя несколько минут (часов? дней? лет?) один из аспирантов подошел к кушетке Энди, проверил капельницу, потом добавил еще немного «Лота шесть» в мозг Энди.

— Как самочувствие, парень? — спросил аспирант, но, разумеется, он вовсе не был аспирантом, не был и студентом; никто из них не учился в колледже. Во-первых, выглядел этот тип лет на тридцать пять, слишком старый для аспиранта. А во-вторых, он работал на Контору. Энди вдруг обнаружил, что знает это. Абсурд, конечно, но он знал. И звали этого мужчину…

Энди напрягся и нашел имя. Мужчину звали Ральф Бакстер.

Он улыбнулся. Ральф Бакстер. Легко и просто.

— Я чувствую себя нормально, — ответил Энди. — А что с тем парнем?

— С каким парнем, Энди?

— Тем, который вырвал себе глаза, — безмятежно ответил Энди.

Ральф Бакстер улыбнулся и похлопал Энди по руке.

— Зрительные галлюцинации, да?

— Вовсе нет, — подала голос Вики. — Я тоже это видела.

— Вы думаете, что видели, — ответил аспирант, который не был аспирантом. — У вас одна и та же галлюцинация. Парень, лежавший у доски, выдал мышечную реакцию. Что-то вроде судорог. Никаких вырванных глаз. Никакой крови.

Он собрался уходить.

— Друг мой, невозможно увидеть общую зрительную галлюцинацию без предварительного обсуждения. — Энди чувствовал себя невероятно умным. Его логика выглядела безупречной, бесспорной. Он держал старину Ральфа Бакстера за яйца.

Ральф улыбнулся, нисколько не утратив присутствия духа.

— С этим препаратом все возможно, — ответил он. — Я скоро, идет?

— Конечно, Ральф, — согласился Энди.

Ральф остановился, вернулся к кушетке, на которой лежал Энди. Вернулся в покадровой съемке. Задумчиво посмотрел на Энди. Тот улыбнулся в ответ широкой, глупой, обдолбанной улыбкой. Я тебя снова подловил, старина Ральф. Опять ухватил за яйца. И тут на него выплеснулся ушат информации о Ральфе Бакстере, прорва всякого и разного: ему тридцать пять, в Конторе он шесть лет, до этого два года в ФБР, он…

За свою карьеру убил четверых, троих мужчин и одну женщину. После смерти изнасиловал ее. Независимый журналист, работала на агентство Ассошиэйтед Пресс и узнала…

Данный момент получился скомканным. Однако значения это не имело. Внезапно Энди понял, что не хочет этого знать. Улыбка увяла. Ральф Бакстер все смотрел на него, и Энди потащило в черную паранойю, которую он помнил по двум прошлым улетам с ЛСД… только еще более глубокую и пугающую. Он понятия не имел, каким образом столько узнал о Ральфе Бакстере — и как ему стали известны имя и фамилия мнимого аспиранта, — но ужасно боялся, что, расскажи он все это Бакстеру, его наверняка вынесут из аудитории 70 «Джейсон-Гирней-холла» так же быстро, как и парня, вырвавшего себе глаза. А может, это действительно была галлюцинация? Странное происшествие теперь казалось совершенно нереальным.

Ральф все смотрел на Энди. Постепенно губы Ральфа растягивались в улыбке.

— Видишь? — мягко сказал он. — С «Лотом шесть» случается всякое.

Он ушел. Энди облегченно выдохнул. Взглянул на Вики, и она смотрела на него, в широко раскрытых глазах читался испуг. Она слышит мои эмоции, подумал Энди. Как по радио. Так что сдерживайся. Помни, что она улетела, чем бы это дерьмо ни было!

Он улыбнулся Вики, и через мгновение она нерешительно улыбнулась в ответ. Спросила, что не так. Он ответил, что не знает, может, и ничего.

(но мы не разговариваем… ее губы не двигаются)

(правда?)

(вики? это ты?)

(это телепатия, энди? так?)

Он не знал. Но чем-то это было. Энди закрыл глаза.

Они точно аспиранты? — спросила она встревоженно. Они какие-то другие. Это наркотик, Энди? Я не знаю, ответил он, не открывая глаз. Я не знаю, кто они. Что случилось с тем парнем? Которого они унесли? Он открыл глаза и посмотрел на Вики, но она качала головой. Не помнила. Энди удивился, но тут же с ужасом осознал, что и сам едва помнит. Казалось, прошли многие годы. У него начались судороги, у того парня, верно? Мышечная реакция, вот и все. Он…

Вырвал себе глаза.

Но имело ли это значение? По большому счету?

Рука, взметнувшаяся среди белых халатов; рука утопающего.

Но это случилось давным-давно. Где-то в двенадцатом столетии.

Окровавленная рука. Бьет по учебному плакату. Плакат с дребезжащим чавканьем наматывается на валик.

Лучше плыть по течению. Вики снова казалась встревоженной.

Зазвучала музыка, полилась из потолочных динамиков, что-то приятное… куда приятнее мыслей о судорогах и вырванных глазах. Музыка нежная и при этом величественная. Гораздо позже Энди решил (обсудив с Вики), что это был Рахманинов. И впоследствии, заслышав Рахманинова, он, пусть и смутно, вспоминал бесконечное, выпавшее из времени время, проведенное в аудитории 70 «Джейсон-Гирней-холла».

Что там было реальностью, а что — галлюцинацией? Двенадцать лет Энди Макги возвращался к этому вопрос у, но ответа так и не нашел. В какой-то момент вещи начали летать по комнате, словно задул ветер, которого он, Энди, ощутить не мог. Бумажные стаканчики, полотенца, манжета тонометра, град ручек и карандашей. В другой момент, вроде бы позже (или раньше — восстановить хронологию событий не получалось), один из участников эксперимента забился в припадке, за которым последовала остановка сердца… а может, так показалось. Его лихорадочно пытались вернуть к жизни. Сначала дыханием рот в рот, потом уколом в грудную клетку, наконец, с помощью какого-то аппарата: аппарат громко завывал и был оснащен двумя черными чашками, подсоединенными к толстым проводам. Энди вроде бы помнил, как один из аспирантов орал: «Разряд! Разряд! Ох, дай их мне, козел!»

Потом он вроде бы спал, впадая в забытье и вырываясь из него. Разговаривал с Вики, и они делились друг с другом подробностями своей жизни. Энди рассказал об автомобильной аварии, которая унесла жизнь матери, о том, как следующий год провел у тетки, от горя пребывая на грани нервного расстройства. Вики рассказала, что однажды подросток, которого оставили приглядывать за ней, семилетней, попытался ее изнасиловать, и теперь она ужасно боится секса, а еще больше боится, что она фригидная, и это стало самой главной причиной, которая привела к разрыву с ее парнем. Он слишком… давил на нее.

Они рассказывали и многое другое, о чем мужчина и женщина обычно говорят, лишь прожив вместе немало лет… и такое, о чем никогда не говорят, даже в темноте супружеской спальни, которую делили десятилетия.

Однако говорили ли они?

Этого Энди так и не узнал.

Время остановилось, но все-таки текло.

13

В себя он приходил постепенно. Рахманинов стих… будто и не звучал вовсе. Вики мирно спала на соседней кушетке, прижав руки к груди, словно ребенок, заснувший, произнося вечернюю молитву. Энди смотрел на нее и понимал, что в какой-то миг влюбился. Влюбился по уши и бесповоротно, двух мнений тут быть не могло.

Через какое-то время он огляделся. Несколько кушеток пустовали. В помещении оставались только пятеро участников эксперимента. Некоторые спали. Один сидел на кушетке, и аспирант — совершенно обычный аспирант, молодой человек лет двадцати пяти — задавал ему вопросы и записывал ответы на лист бумаги, закрепленный на планшете. Очевидно, участник эксперимента сказал что-то забавное, и оба приглушенно рассмеялись, как смеются, зная, что рядом кто-то спит.

Энди сел, попытался понять собственное состояние. Самочувствие — прекрасное. Улыбнулся — получилось отлично. Мышцы не болели, никаких тебе судорог. Его переполняли жажда жизни и бодрость, все органы чувств идеально настроены, он словно родился заново. Он помнил, как точно так же просыпался в детстве по субботам, зная, что велосипед ждет его в гараже, стоит на подножке, а впереди у него целый уик-энд, ярмарка грез, где все аттракционы — бесплатные.

Другой аспирант подошел к нему.

— Как самочувствие, Энди?

Энди посмотрел на него. Тот самый парень, который втыкал иглу ему в вену… когда? Год тому назад? Он потер ладонью по щеке и услышал скрежет щетины.

— Чувствую себя Рипом ван Винклем.

Аспирант улыбнулся.

— Прошло только сорок восемь часов — не двадцать лет. Так как ты себя чувствуешь?

— Отлично.

— Нормально?

— Что бы ни означало это слово — да. Нормально. Где Ральф?

— Ральф? — Аспирант приподнял брови.

— Да, Ральф Бакстер. Лет тридцати пяти. Здоровяк. Волосы песочного цвета.

Аспирант улыбнулся.

— Ты его придумал.

Энди вопросительно посмотрел на аспиранта.

— Я… что?

— Придумал. Ральф — твоя галлюцинация. Единственный Ральф, связанный с тестированием «Лота шесть», — представитель «Дартан фармасьютикал». Ральф Штайнхэм. И ему лет пятьдесят пять.

Энди долго смотрел на аспиранта, не произнося ни слова. Ральф — галлюцинация? Что ж, возможно. Без паранойи в этой наркотической грезе точно не обошлось: Энди помнил, что принял Ральфа за какого-то секретного агента, который убил не одного человека. Он слабо улыбнулся. Аспирант улыбнулся в ответ… слишком быстро и с готовностью, отметил про себя Энди. Или это тоже паранойя? Наверняка.

Парня, который сидел и говорил, когда Энди проснулся, уже провожали к двери. На ходу он пил апельсиновый сок из бумажного стаканчика.

— Никто не пострадал? — осторожно спросил Энди.

— Пострадал?

— Никто не бился в судорогах? Или?..

Аспирант встревоженно наклонился к нему.

— Послушай, Энди, я надеюсь, ты не будешь рассказывать ничего такого в кампусе? Это нанесет огромный ущерб исследовательской программе доктора Уэнлесса. На следующий семестр у нас намечены эксперименты с «Седьмым лотом» и «Восьмым», поэтому…

— Так что-то было?

— Один паренек выдал мышечную реакцию, слабую, но болезненную, — ответил аспирант. — Через пятнадцать минут она прошла, без последствий. Но ты знаешь, у нас идет охота на ведьм. Остановите призыв, запретите военную кафедру, прогоните агентов по найму на работу в «Доу кемикал». Потому что эта компания производит напалм… Реакция может быть совершенно неадекватной, а я склонен думать, что это очень важное исследование.

— Кто это был?

— Ты же знаешь, что я не могу ответить. Я прошу лишь об одном: помни, что ты находился под воздействием легкого галлюциногена. Не смешивай вызванные препаратом фантазии с реальностью и не распространяй эту мешанину по кампусу.

— А вы мне позволите? — спросил Энди.

На лице аспиранта отразилось недоумение.

— Не представляю, как мы можем тебя остановить. Любая экспериментальная программа в колледже в большой степени зависит от добровольцев. За жалкие двести долларов мы не можем ожидать, что ты будешь молчать как рыба, правда?

Энди почувствовал облегчение. Если этот парень лгал, то виртуозно. Увиденное действительно могло быть чередой галлюцинаций. На соседней кушетке зашевелилась Вики.

— Теперь можем перейти к делу? — с улыбкой спросил аспирант. — Как я понимаю, вопросы положено задавать мне, так?

И он задал вопросы. К тому времени, когда Энди закончил на них отвечать, Вики уже окончательно проснулась, выглядела отдохнувшей, спокойной, ослепительной и улыбалась ему. Вопросы были подробные. Многие из них Энди задал бы и сам.

Но почему его не отпускало ощущение, что все эти вопросы — ширма?

14

Сидя на диване в одной из маленьких гостиных Студенческого клуба, Энди и Вики сравнивали галлюцинации.

Вики не помнила того момента, который тревожил Энди больше всего: окровавленная рука, вяло покачивающаяся над белыми халатами, бьющая по учебному плакату, потом исчезающая. Зато Энди не помнил того, что наиболее ярко запечатлелось в ее памяти: мужчина с длинными светлыми волосами поставил рядом с ее кроватью складной столик, и его поверхность находилась на уровне ее глаз. На столике появились костяшки домино, и мужчина сказал: «Повали их, Вики, повали их». А когда она потянулась к костяшкам, желая выполнить просьбу и повалить их, он мягко, но решительно перехватил руки и прижал к ее груди. «Для этого руки тебе не нужны, Вики. Просто повали их». После чего она посмотрела на костяшки домино, и они упали, одна за другой. Дюжина или около того.

— От этого я почувствовала себя очень уставшей, — рассказала она Энди, улыбаясь своей легкой, озорной улыбкой. — И у меня сложилось впечатление, что потом мы обсуждали Вьетнам. Я сказала что-то вроде: «Да, это доказывает: если уйдет Южный Вьетнам, уйдут они все». Он улыбнулся, похлопал меня по руке и сказал: «Почему бы тебе не поспать, Вики. Ты наверняка сильно устала». И я заснула. — Она покачала головой. — Но теперь это не кажется реальным. Наверное, я все выдумала или галлюцинация возникла на почве чего-то совершенно обычного. Вспомни, ты видел его? Высокого мужчину со светлыми волосами до плеч и маленьким шрамом на подбородке?

Энди не помнил.

— Но я не понимаю, как мы могли разделить любую из этих фантазий, если только они не изобрели препарат, который выявляет телепатические способности, а не просто вызывает галлюцинации. Я знаю, в последние годы ходили такие разговоры… Идея состояла в том, что галлюцинации обостряют восприятие… — Он пожал плечами, улыбнулся. — Карлос Кастанеда, где ты теперь, когда ты нам нужен?

— А может, мы просто обсуждали какую-то галлюцинацию, а потом об этом забыли? — спросила Вики.

Он согласился, что вероятность велика, но произошедшее с ними продолжало тревожить его. Это была, как говорили, «шуба»^[9].

— Целиком и полностью я уверен только в одном, — сказал он, собравшись с духом. — Я, похоже, влюбился в тебя, Вики.

Она нервно улыбнулась и поцеловала его в уголок рта.

— Это так мило, Энди, но…

— Но ты немного боишься меня. А может, всех мужчин.

— Может, и так.

— Я лишь прошу: дай мне шанс.

— Шанс у тебя есть, — ответила она. — Ты мне нравишься, Энди. Очень. Но, пожалуйста, помни, что я пугаюсь. Иногда я просто… пугаюсь. — Она попыталась пожать плечами, но содрогнулась всем телом.

— Я запомню, — ответил он, обнял ее и поцеловал. После короткой паузы она ответила на поцелуй, держа его за руки.

15

— Папуля! — закричала Чарли.

Мир тошнотворно вращался перед глазами Энди. Натриевые фонари вдоль Северной трассы были под ним, земля — над ним и стряхивала его с себя. Потом он приземлился на пятую точку и съехал по оставшейся части насыпи, как мальчишка с ледяной горки. Ниже беспомощно катилась Чарли.

О нет, она вылетит прямо под колеса…

— Чарли! — сипло крикнул он, так, что заболело горло и едва не раскололась голова. — Осторожнее!

Затем увидел ее, сидящую на корточках на аварийной полосе, в ярком свете автомобильных фар, плачущую. Мгновением позже приземлился рядом, крепко приложившись задом к асфальту. Боль взлетела по позвоночнику до головы. В глазах задвоилось, затроилось, но в конце концов зрение пришло в норму.

Чарли так и сидела на корточках, обхватив голову руками.

— Чарли. — Он прикоснулся к ней. — Ты в порядке, лапочка?

— Лучше бы меня выкинуло под машины! — выкрикнула она сквозь слезы, ее голос звенел от презрения к себе, и у Энди защемило сердце. — Я этого заслуживаю, потому что подожгла того человека!

— Ш-ш-ш, — попытался он успокоить ее. — Чарли, незачем тебе больше об этом думать.

Он обнял дочь. Автомобили проносились мимо. В любом мог сидеть коп, и тогда для них все закончится. Сейчас такой исход вызывал почти облегчение.

Ее рыдания поутихли. Он понял, что отчасти их причина — усталость, которая и его боль делала нестерпимой, вызывала совершенно излишний поток воспоминаний. Если бы они могли добраться до укромного местечка и прилечь…

— Ты можешь встать, Чарли?

Она медленно поднялась, смахнула последние слезы. Лицо лунным диском белело в темноте. Глядя на нее, он почувствовал острый укол вины. Ей бы сейчас лежать в уютной постели в доме, за который постепенно выплачивается ипотечный кредит, с плюшевым медвежонком под рукой, чтобы следующим утром вернуться в школу и бороться за Бога, страну и второй класс. Вместо этого в четверть второго ночи она стояла на аварийной полосе платной автострады в северной части штата Нью-Йорк, преследуемая силами правопорядка, сокрушенная чувством вины, потому что унаследовала кое-что от матери и отца, и это кое-что досталось ей помимо ее воли, точно так же, как и ясные синие глаза. Непросто объяснить семилетней девочке, что папе и маме однажды потребовались двести долларов, и люди, к которым они обратились, солгали им, сказав, что опасаться нечего.

— Мы попытаемся поймать попутку. — Энди обнял ее за плечи — то ли для того, чтобы успокоить, то ли чтобы обрести дополнительную точку опоры. — Доедем до отеля или мотеля и там поспим. А потом подумаем, что делать дальше. Согласна?

Чарли молча кивнула.

— Хорошо. — Он поднял руку с оттопыренным пальцем. Машины пролетали мимо, не сбрасывая скорости, а менее чем в двух милях от них зеленый автомобиль тронулся с места. Энди об этом не знал. Его измученный болью разум вернулся к тому вечеру, когда они с Вики сидели в Студенческом клубе. Она жила в одном из общежитий, он проводил ее туда, на пороге, у большой двустворчатой двери вновь поцеловал в губы, и она неуверенно обняла его за шею — девушка, сохранившая девственность. Они были молоды, Господи, они были так молоды.

Машины проносились мимо, обдавая их порывами ветра, от которых волосы Чарли взлетали и опускались, а он вспоминал, что еще произошло в тот самый вечер двенадцать лет назад.

16

Оставив Вики в общежитии, Энди пересекал кампус, направляясь к шоссе, чтобы поймать попутку до города. И хотя он едва ощущал майский ветерок, чуть выше тот шумел в кронах вязов, росших вдоль аллеи, будто невидимая река над головой — река, о которой можно было догадаться лишь по легчайшей зыби.

Проходя «Джейсон-Гирней-холл», Энди остановился перед темным зданием. Вокруг деревья шуршали молодой листвой в невидимой реке ветра. Холодок страха спустился по позвоночнику и обосновался в животе, вызвав легкий озноб. Энди дрожал, хотя вечер выдался теплым. Большой серебряный доллар луны то и дело выскальзывал из-за сгущавшихся облаков, золоченых яхт, плывущих по ветру, плывущих в этой черной воздушной реке. Лунный свет отражался от окон здания. Казалось, они таращатся на него, как пустые, отталкивающие глаза.

Здесь что-то произошло, думал он. Нечто большее в сравнении с тем, что нам рассказали или чего мы могли ожидать. И что это было?

Мысленным взором он вновь увидел падающую окровавленную руку: только на этот раз она ударила по учебному плакату, оставив кровавое пятно, формой напоминавшее большую запятую… а потом плакат с дребезжащим чавканьем намотался на валик.

Энди направился к «Джейсон-Гирней-холлу». Бред. После десяти вечера в учебные корпуса никого не пускали. И…

И я боюсь.

Да. Именно так. Слишком много тревожных полувоспоминаний. Слишком легко убедить себя, что они были лишь галлюцинациями. Вики уже почти согласилась это принять. Участник эксперимента, вырвавший себе глаза. Какая-то девушка кричит, что лучше ей умереть, что смерть лучше, чем это, даже если придется оказаться в аду и гореть там веки вечные. У кого-то остановилось сердце, и его увезли с леденящим душу профессионализмом. Потому что — давай это признаем, Энди, старина, — мысли о телепатии тебя не пугают. Тебя пугает другое: а вдруг что-то из этого действительно произошло?

Постукивая каблуками, Энди подошел к большой двустворчатой двери. Попытался открыть. Заперто. Через стеклянную панель он видел пустой вестибюль. Энди постучал, а когда заметил идущего к двери человека, чуть не дал деру, потому что не сомневался: из заполнявших вестибюль теней выплывет лицо Ральфа Бакстера или мужчины со светлыми волосами до плеч и маленьким шрамом на подбородке.

Он ошибся. К двери подошел и выглянул наружу типичный охранник из службы безопасности колледжа: лет шестидесяти с небольшим, с вечно недовольной морщинистой физиономией, настороженными голубыми глазами, слезящимися из-за пристрастия к спиртному. На ремне у него висели большие табельные часы.

— Здание закрыто! — рявкнул он.

— Знаю, — ответил Энди, — но я участвовал в эксперименте в аудитории семьдесят, который закончился этим утром, и…

— Не важно! В будние дни здание закрывается в девять вечера. Приходи завтра!

–…и я думаю, что оставил там часы, — закончил фразу Энди. Часов у него никогда не было. — Эй, что скажете? Я только загляну туда и сразу вернусь.

— Я не могу этого разрешить, — ответил охранник, но без должной уверенности в голосе.

— Конечно, можете, — не задумываясь, произнес Энди тихим голосом. — Я слетаю туда и больше не буду вам докучать. Вы обо мне даже не вспомните.

Что-то странное происходило в его голове: он словно подался вперед и толкнул этого старого ночного охранника, только не руками, а мысленно. Послал некий импульс. И охранник нерешительно отступил на два или три шага, отпустив дверь.

Немного встревожившись, Энди вошел. Голову пронзила резкая боль, которая быстро стихла до слабой пульсации, а через полчаса исчезла вовсе.

— Скажите, с вами все в порядке? — спросил он охранника.

— Что? Конечно, в порядке. — Подозрительность охранника как ветром сдуло. Он одарил Энди дружелюбной улыбкой. — Иди и поищи свои часы. Можешь не торопиться. Я и не вспомню, что ты здесь был.

И он ушел.

Энди проводил его недоуменным взглядом, потом рассеянно потер лоб, словно поглаживая затаившуюся под ним боль. Что он сделал со стариком? Что-то точно сделал.

Он повернулся, направился к лестнице, начал подниматься. На верхнем этаже его ждал узкий темный коридор. От внезапно навалившейся клаустрофобии перехватило дыхание, на шее словно затянули невидимую удавку. Верхняя часть здания будто погрузилась в ветряную реку, и воздух пронзительно завывал, забираясь под карнизы. В аудиторию 70 вели две двустворчатые двери, с верхними панелями из матового стекла. Энди остановился у одной, прислушиваясь, как снаружи ветер проносится по старым водосточным желобам и трубам, гремит ржавым железом. Сердце гулко колотилось в груди.

В тот момент он едва не развернулся, чтобы уйти. Вдруг решил, что лучше ничего не знать, просто забыть. Потом протянул руку и схватился за ручку, говоря себе, что волноваться не о чем, чертова дверь будет заперта, и он уйдет со спокойной совестью.

Только уйти не получилось. Ручка легко повернулась. Дверь открылась.

По комнате в ярком лунном свете метались тени ветвей старых вязов. Кушетки вынесли, доску начисто вымыли. Учебный плакат висел скатанным на валике, словно жалюзи, на виду оставалось лишь вытяжное кольцо. Энди шагнул к нему, после короткого колебания потянулся подрагивающей рукой, схватил и дернул вниз.

Отделы человеческого мозга, разложенные и подписанные, как на схеме разделки туши. Один только вид плаката вновь вызвал неприятные ощущения, будто он лизнул кислоты; никакого кайфа, его затошнило, из горла вырвался стон, легкий, как серебристая паутинка.

Кровавое пятно возникло перед ним, черная запятая в мерцающем лунном свете. До прошедшего в выходные эксперимента на плакате значилось: «CORPUS CALLOSUM». Теперь осталось только «COR OSUM». Остальные буквы скрыло пятно, формой напоминающее запятую.

Такая вот мелочь.

Такая вот важная деталь.

Он стоял в темноте, глядя на учебный плакат, чувствуя, как его начинает трясти. Так что произошло наяву? Малая часть? Большая? Все? Ничего из вышеперечисленного?

За спиной раздался звук… или он подумал, что раздался: едва слышный скрип ботинок.

Его руки дернулись, одна зацепила учебный плакат с тем же самым отвратительным чавкающим звуком. Плакат тут же начал подниматься, накручиваясь на валик. Дребезжание разнеслось по темной аудитории.

Тут постучали в припорошенное лунным светом дальнее окно: то ли ветка, то ли мертвые пальцы, окровавленные, покрытые кусочками плоти: пустите меня я оставил здесь свои глаза пустите меня пустите…

Энди развернулся, как в замедленном сне, покадровом сне, с тошнотворной уверенностью, что сейчас увидит этого парня, призрака в белом халате. С сочащимися кровью черными дырами на месте глаз. Его сердце ухало в горле.

Он никого не увидел.

Никаких призраков.

Но выдержка изменила ему, и когда ветка вновь постучала в окно, он сбежал, не удосужившись даже захлопнуть за собой дверь. Промчался по узкому коридору, а шаги бросились в погоню, эхо его бегущих ног. Вниз он слетел, перепрыгивая по две ступеньки, и остановился только в вестибюле, тяжело дыша, с пульсирующей в висках кровью. Воздух царапал горло, словно нарезанная солома.

Охранника Энди так и не встретил. Ушел, захлопнув за собой створку тяжелой двери, и крадучись двинулся по дорожке к прямоугольному двору, словно беглец, каковым он со временем и стал.

17

Пятью днями позже, против ее воли Энди притащил Вики Томлинсон в «Джейсон-Гирней-холл». Она уже решила, что больше не желает думать об эксперименте. Получила чек на двести долларов от факультета психологии, обналичила его и теперь хотела забыть, откуда взялись эти деньги.

Он убедил ее, привлек на помощь красноречие, прежде ему не свойственное. Они пошли на перемене, около трех часов дня, под перезвон колоколов церкви Гаррисона, далеко разносившийся в дремотном майском воздухе.

— С нами ничего не может случиться ясным днем, — сказал Энди, отказываясь объяснить даже самому себе, чего он боится. — Вокруг будут десятки людей.

— Я просто не хочу туда идти, — ответила Вики, но пошла.

Несколько студентов вышли из аудитории после занятий, с учебниками под мышкой. Солнце окрашивало окна оттенками желтого в отличие от серебристой белизны лунного света, запомнившейся Энди ночью. Вслед за Энди и Вики зашли еще несколько человек, у которых в три часа начинался семинар по биологии. Один парень начал негромко, но с жаром рассказывать двум другим о намеченном на выходные марше протеста против вневойсковой подготовки офицеров запаса. Никто не обращал ни малейшего внимания на Энди и Вики.

— Ладно. — Голос Энди дрожал от нервного напряжения. — Посмотрим, что ты на это скажешь.

Взявшись за вытяжное кольцо, он развернул учебный плакат. Перед ними появился голый человек с содранной кожей. От надписей тянулись стрелки к внутренним органам. Мышцы напоминали переплетенные пучки красной пряжи. Какой-то остряк обозвал человека Оскаром-Брюзгой.

— Господи! — выдохнул Энди.

Вики сжала его руку, ее ладонь была теплой и влажной.

— Пожалуйста, давай уйдем. Пока нас никто не узнал.

Он не возражал. Сам факт замены плаката напугал его больше всего. Он резко дернул кольцо вниз и отпустил. Со знакомым чавкающим звуком плакат намотался на валик.

Другой плакат. Тот же звук. Двенадцать лет спустя он по-прежнему мог его слышать — когда позволяла раскалывающаяся от боли голова. После того дня он никогда не заходил в аудиторию 70 «Джейсон-Гирней-холла», но звук так с ним и остался.

Он часто слышал его во сне… и видел вскинутую, тонущую, окровавленную руку.

18

Зеленый автомобиль ехал по дороге аэропорта к выезду на Северную трассу. Норвилл Бейтс крепко сжимал руль ладонями. Из радиоприемника приглушенно лилась классическая музыка. Теперь у Бейтса были короткие, зачесанные назад волосы, но маленький полукруглый шрам на подбородке не изменился: остался с детства, когда он порезался осколком бутылки от кока-колы. Вики, будь она жива, узнала бы Бейтса.

— Одна машина уже в пути, — сообщил мужчина в костюме от «Ботани-500». Его звали Джон Майо. — Этот парень — внештатник, вольный стрелок. Работает и на РУМО, и на нас.

— Как обыкновенная шлюха, — добавил третий мужчина, и все они нервно, нарочито рассмеялись. Они знали, что цель близка: чуяли кровь. Третьего звали Орвилл Джеймисон, но он предпочитал Оу-Джей, а еще лучше — Оранжад. На всех внутренних документах он так и расписывался: Оу-Джей. Однажды подписался «Оранжад», однако ублюдок Кэп объявил ему выговор. Причем не устный, а письменный, который пошел в личное дело.

— Думаешь, они выбрали Северную трассу? — спросил Оу-Джей.

Норвилл Бейтс пожал плечами.

— Или Северную трассу, или направились в Олбани, — ответил он. — Я дал команду местному топтуну проверить все отели в городе, потому что это его город, верно?

— Само собой, — кивнул Джон Майо. Они с Норвиллом отлично ладили. Вместе прошли долгий путь. От самой аудитории 70 в «Джейсон-Гирней-холле», а там — и вам это скажет любой, кто в курсе, — было жутко. И Джону совершенно не хотелось, чтобы эта жуть повторилась с ним вновь. Именно он пытался вернуть к жизни парня, у которого остановилось сердце. Во Вьетнаме он служил фельдшером и знал, что делать с дефибриллятором… во всяком случае, в теории. На практике все получилось не так хорошо, и юнец ушел от них в мир иной. В тот день двенадцати студентам ввели «Лот шесть». Двое умерли: парень, у которого остановилось сердце, и девушка, шестью днями позже, в общежитии; как показало вскрытие — от эмболии сосудов головного мозга. Еще двое безвозвратно обезумели: парень, который ослепил себя, и девушка, которую впоследствии парализовало от шеи до пяток. Уэнлесс говорил, что дело в психологии, но кто, твою мать, знал наверняка? Чего уж там, славно они поработали в тот день.

— Местный топтун берет с собой жену, — продолжал Норвилл. — Она как бы ищет свою внучку. Ее сын сбежал с девочкой. Скандальный развод и все такое. Она не хочет ставить в известность полицию, пока не останется другого выхода, но боится, что ее сын свихнулся. Если она все разыграет правильно, ни один ночной портье не откажется сообщить ей, что искомая парочка остановилась у него.

— Если она все разыграет правильно, — подчеркнул Оу-Джей. — Никогда не знаешь, чего ждать от этих внештатников.

— Мы направляемся к ближайшему въезду на трассу, так? — спросил Джон.

— Так, — кивнул Норвилл. — Будем там через три-четыре минуты.

— Им хватило времени, чтобы добраться туда?

— Хватило, если они рвали когти. Может, удастся взять их голосующими на выезде. А может, они срезали путь и спустились вниз на аварийную полосу. В любом случае, поедем по трассе, пока на них не наткнемся.

— Куда направляешься, дружище? Запрыгивай, — ввернул Оранжад и рассмеялся. Из плечевой кобуры под левой рукой торчала рукоятка «магнума» 357-го калибра. Оу-Джей называл его Кусакой.

— Если они уже поймали попутку, мы в полном дерьме, Норв, — заметил Джон.

Норвилл пожал плечами.

— Время играет нам на руку. Сейчас четверть второго. Машин мало. И что подумает мистер Бизнесмен, увидев голосующего здоровяка с маленькой девочкой?

— Подумает, что случилась беда, — ответил Джон.

— И нас это очень даже устроит.

Оранжад вновь рассмеялся. Впереди в темноте замерцал светофор, отмечающий съезд на Северную трассу. Оу-Джей взялся за отделанную ореховым деревом рукоятку Кусаки. На всякий случай.

19

Фургон проехал мимо, обдав их волной холодного воздуха… потом ярко вспыхнули тормозные фонари, фургон свернул на аварийную полосу и остановился в пятидесяти ярдах.

— Слава Богу, — выдохнул Энди. — Говорить буду я, Чарли.

— Хорошо, папуля, — равнодушным голосом ответила она. Под ее глазами вновь темнели мешки. Водитель фургона сдал назад, когда они зашагали к нему. Голова Энди словно превратилась в медленно раздувающийся свинцовый шар.

Борт фургона украшала сценка из «Тысячи и одной ночи»: халифы, девы под полупрозрачными накидками, ковер-самолет. Ковер, несомненно, красный, в свете натриевых фонарей обрел темно-бордовый цвет подсыхающей крови.

Энди открыл пассажирскую дверцу кабины и помог Чарли забраться на сиденье. Последовал за ней.

— Спасибо, мистер, — поблагодарил он водителя. — Спасли нам жизнь.

— Всегда рад помочь, — ответил водитель. — Привет, маленькая незнакомка.

— Привет, — тихо ответила Чарли.

Водитель глянул в боковое зеркало, плавно тронул фургон с места, разогнал по аварийной полосе и вернулся на трассу. Посмотрев на него поверх склоненной головы Чарли, Энди почувствовал укол вины — он всегда проезжал мимо таких молодых людей, голосовавших на обочине: крепкий, но худощавый, с окладистой курчавой черной бородой, спускавшейся на грудь, в широкополой фетровой шляпе, непременном атрибуте фильмов о враждующих кланах Кентукки. Торчавшая из угла рта самокрутка пускала струйки дыма. Судя по запаху — обычная сигарета, без сладковатого привкуса конопли.

— Куда едем, друг? — спросил водитель.

— Двумя городами дальше по трассе, — ответил Энди.

— В Гастингс-Глен?

— Верно.

Водитель кивнул.

— Как я понимаю, от кого-то бежишь?

Чарли напряглась, Энди положил руку ей на спину и успокаивающе поглаживал, пока девочка не расслабилась. Угрозы в голосе водителя не слышалось.

— В аэропорту был судебный пристав, — ответил он.

Водитель улыбнулся — огромная борода почти скрыла улыбку, — достал окурок изо рта и подставил ветру в приоткрытую форточку. Набегающий воздушный поток тут же утащил подношение.

— Видимо, это связано с маленькой незнакомкой.

— Похоже на то.

Водитель замолчал. Энди откинулся на спинку сиденья, попытался приноровиться к головной боли. Она, похоже, вышла на максимум, и хотелось кричать. Бывало ли ему прежде так плохо? Точного ответа он дать не мог. Всякий раз, когда он перебарщивал с импульсом, боль казалась нестерпимой. Пройдет месяц, прежде чем он решится вновь воспользоваться своим даром. Он понимал, что два города по трассе от Олбани — слишком близко, но боялся, что на большее расстояние этой ночью его просто не хватит. Он себя исчерпал. Придется удовольствоваться Гастингс-Гленом.

— На кого ставишь, друг? — спросил водитель.

— Что?

— Я про «Серии». «Сан-Диего падрес» в «Мировых сериях»… Ты это себе представляешь?

— Не так чтобы очень, — согласился Энди. Собственный голос долетал издалека, словно звон подводного колокола.

— Ты в порядке, друг? Выглядишь бледновато.

— Голова, — ответил Энди. — Мигрень.

— Перенапрягся, — кивнул водитель. — Понимаю. Собираешься остановиться в отеле? Наличные нужны? Могу дать пятерку. С радостью дал бы больше, но еду в Калифорнию, так что должен экономить. Как Джоуды в «Гроздьях гнева».

Энди благодарно улыбнулся.

— Думаю, денег нам хватит.

— Отлично. — Водитель посмотрел на задремавшую Чарли. — Симпатичная девчушка, дружище. Ты приглядываешь за ней?

— Стараюсь, как могу.

— Правильно, — кивнул водитель. — Так и должно быть.

20

Гастингс-Глен ничем не отличался от любого другого маленького придорожного города. В этот поздний час все светофоры мигали желтым. Бородатый водитель в деревенской шляпе съехал с трассы, довез их по спящему городку и шоссе номер 40 до мотеля «Страна снов», здания из сосновых бревен на краю убранного кукурузного поля. На розово-красной неоновой вывеске на фронтоне в темноте светились буквы «СВ БО НО». Во сне Чарли клонилась все левее, пока ее голова не оказалась на обтянутом синими джинсами бедре водителя. Энди предложил переложить дочь, но водитель покачал головой.

— Ей удобно, друг. Пусть спит.

— Вы не против того, чтобы высадить нас чуть дальше? — спросил Энди. Думать удавалось с трудом, но инстинкт самосохранения работал.

— Не хочешь, чтобы ночной портье знал, что вы без автомобиля? — Водитель улыбнулся. — Конечно, друг. Но в таком месте они и бровью не поведут, даже если ты приедешь на одноколесном велосипеде. — Под колесами фургона захрустел гравий обочины. — Уверен, что обойдешься без пятерки?

— Думаю, она мне не помешает, — с неохотой признал Энди. — Вас не затруднит написать мне адрес? Я вышлю деньги.

Водитель вновь заулыбался.

— Мой адрес «в пути», — ответил он, доставая бумажник. — Но ты, возможно, еще увидишь мое счастливое улыбающееся лицо. Как знать? Держи Эйба^[10], друг. — Он протянул Энди пятерку, и внезапно Энди расплакался. Не разрыдался, но все же. — Не надо, друг. — Водитель прикоснулся к затылку Энди. — Жизнь коротка, боль велика, и мы все отправлены на эту землю, чтобы помогать друг другу. Такова философия Джима Полсона из комиксов, если вкратце. Береги маленькую незнакомку.

— Обязательно. — Энди вытер глаза. Сунул пятерку в карман вельветового пиджака. — Чарли? Детка? Просыпайся. Почти приехали.

21

Тремя минутами позже Чарли сонно привалилась к нему, а он наблюдал, как Джим Полсон едет к закрытому ресторану, разворачивается и вновь направляется к Северной трассе. Старый «форд» с «Тысячью и одной ночью» на бортах, джиннами, визирями и загадочным летающим ковром. Энди поднял руку, Полсон ответил тем же. Надеюсь, в Калифорнии у тебя все сложится, парень, подумал Энди и вместе с Чарли зашагал к мотелю «Страна снов».

— Я хочу, чтобы ты подождала меня на улице и никому не попадалась на глаза, — попросил дочь Энди. — Ладно?

— Да, папуля, — сквозь сон ответила Чарли.

Он оставил ее у вечнозеленой изгороди, а сам подошел к двери офиса и нажал кнопку звонка. Через пару минут появился мужчина в банном халате, протирая очки. Открыл дверь и молча впустил Энди.

— Вас не затруднит дать мне номер в конце левого крыла? — попросил Энди. — Я припарковался там.

— В это время года вы можете взять все западное крыло, если есть желание. — Ночной портье улыбнулся, продемонстрировав желтые вставные зубы. Протянул Энди регистрационную карточку и ручку с рекламой компании, поставляющей товары для бизнеса. Проехал автомобиль, бесшумные лучи фар скользнули по офису.

Энди назвался Брюсом Розеллом. Брюс водил «вегу» 1978 года выпуска с нью-йоркскими номерами LMS 240. Секунду он смотрел на строку «ОРГАНИЗАЦИЯ/КОМПАНИЯ», а потом в приступе вдохновения (насколько позволяла головная боль) написал: «Объединенная американская компания торговых автоматов». В графе «ОПЛАТА» подчеркнул слово «НАЛИЧНЫЕ».

Проехал еще один автомобиль.

Портье расписался в карточке. Убрал ее.

— С вас семнадцать долларов и пятьдесят центов.

— Ничего, если я расплачусь мелочью? — спросил Энди. — У меня не было возможности обменять ее на бумажки, вот и таскаю с собой двадцать фунтов серебра. Ненавижу доставку запчастей в деревенские магазины.

— Это те же деньги. Я не против.

— Спасибо. — Энди сунул руку в карман, отодвинул пальцами пятерку, потом зачерпнул пригоршню четвертаков, десятицентовиков, пятачков. Насчитал четырнадцать долларов, достал еще мелочь, добавил недостающее. Ночной портье разделил монеты на отдельные кучки, а потом ссыпал в соответствующие ячейки кассового ящика.

— Знаете, — он закрыл кассовый аппарат и с надеждой посмотрел на Энди, — я скину вам пять долларов, если вы почините мой автомат по продаже сигарет. Он уже неделю как не работает.

Энди подошел к автомату, сделал вид, что осматривает его, потом вернулся.

— Мы эту модель не обслуживаем.

— Дерьмо. Ладно. Спокойной ночи, дружище. Если понадобится, дополнительное одеяло в стенном шкафу.

— Отлично.

Энди вышел из офиса. Гравий скрипел под ногами. Звук, многократно усиливаясь, отдавался в ушах, словно он шагал по каменным хлопьям. Подойдя к зеленой изгороди, Энди обнаружил, что Чарли исчезла.

— Чарли?

Нет ответа. Он переложил гостиничный ключ с длинной зеленой биркой из одной руки в другую. Ладони вспотели.

— Чарли?

Тишина. Энди вспомнил автомобили, проехавшие мимо, пока он заполнял регистрационную карточку. Один вроде бы сбавил ход. Возможно, тот самый зеленый.

Сердцебиение участилось, посылая разрывы боли в мозг. Он попытался подумать о том, что будет делать без Чарли, но не вышло. Слишком болела голова. Он…

Из кустов донеслось тихое посапывание. Этот звук он знал очень хорошо. Метнулся к вечнозеленой изгороди, гравий полетел из-под ног. Ветки царапали ноги, цеплялись за полы пиджака.

Чарли лежала на боку на краю уходившей к мотелю лужайки, подтянув колени к подбородку и зажав между ними руки. Она крепко спала. Какое-то время Энди стоял над ней, закрыв глаза, потом потряс дочь за плечо, разбудив, как он надеялся, последний раз за эту ночь. Длинную, длинную ночь.

Веки Чарли дрогнули, она посмотрела на него снизу вверх.

— Папуля? — спросила она заплетающимся со сна языком. — Я спряталась, чтобы никому не попасться на глаза, как ты и просил.

— Я знаю, лапочка, — ответил он. — Я знаю, что ты спряталась. Пойдем. Пора в кровать.

22

Двадцать минут спустя они лежали на двуспальной кровати номера 16. Чарли уже крепко спала и ровно дышала. Энди еще бодрствовал, но его клонило в сон. Мешала только дикая головная боль. И вопросы.

Они провели в бегах около года. В это не верилось, хотя бы по одной простой причине: как можно быть в бегах, если ты работаешь, а твоя дочь ходит в первый класс? Нет, когда они жили в Порт-Сити, штат Пенсильвания, то бегали только в рамках программы контроля над весом. Их едва не поймали в Порт-Сити, и не потому, что в Конторе служили классные специалисты (хотя их отличало невероятное упорство, и это очень пугало Энди). Просто Энди допустил непростительную ошибку: временно позволил себе забыть, что они в бегах.

Зато теперь помнил об этом каждую секунду.

Как близко они подобрались? Они все еще в Нью-Йорке? Если бы он мог в это поверить: они не записали номер такси, они все еще пытаются выйти на него. Но скорее всего они уже в Олбани, ползают по аэропорту, как черви по куче отбросов. Гастингс-Глен? Может, доберутся сюда к утру, может, и нет. Гастингс-Глен в пятнадцати милях от аэропорта. Нет смысла позволять паранойе затаптывать здравый смысл.

Я этого заслуживаю! Я этого заслуживаю, потому что подожгла того человека!

И его собственный голос: Могло быть и хуже. Ты могла поджечь ему волосы. Или лицо.

Голоса в комнате призраков.

Новая мысль пришла в голову. Он вроде бы приехал на «веге». Когда придет утро, и ночной портье, выглянув из окна, не увидит автомобиля, что он решит? Что постоялец из «Объединенной американской компании торговых автоматов» уже отбыл? Или решит разобраться? Сейчас он ничего не мог с этим поделать. Потому что полностью вымотался.

Я еще подумал, что он какой-то странный. Выглядел бледным, больным. Сказал, что работает в компании, которая продает торговые автоматы, но не смог починить наш автомат, торгующий сигаретами.

Голоса в комнате призраков.

Он повернулся на бок, прислушиваясь к медленному, ровному дыханию Чарли. Он подумал, что они схватили ее, но она лишь забралась поглубже в кусты, чтобы никому не попасться на глаза. Чарлин Роберта Макги, Чарли с… всегда Чарли. Если они схватят тебя, Чарли, не знаю, что я тогда сделаю.

23

И последний голос, соседа по квартире, Куинси, шестью годами ранее.

Чарли исполнился год, и, разумеется, они знали, что ребенок у них необычный. Знали давно, с первой недели, потому что Вики стала класть младенца в их постель: если девочку оставляли в кроватке, подушка начинала… ладно, начинала тлеть. В тот вечер, когда они убрали кроватку совсем — не обсуждая свой испуг, слишком сильный и слишком странный, который нельзя было выразить словами, — подушка так нагрелась, что обожгла Чарли щечку, и малышка кричала всю ночь, несмотря на соларкаин, найденный Энди в аптечке. Первый год прошел как в тумане: без сна, в постоянном страхе. Мусорные корзины вспыхивали, стоило принести бутылочку чуть позже. Однажды загорелись шторы, и если бы Вики не находилась в комнате…

Но позвонить Куинси его заставило падение Чарли с лестницы. Она уже начала ползать и легко забиралась на лестницу на четвереньках, а потом спускалась тем же способом. В тот день с ней остался Энди: Вики отправилась в «Сентерс» с одной из подруг, за покупками. Она не хотела ехать, и ему пришлось буквально вытолкать ее за дверь. В последнее время она выглядела такой подавленной, такой утомленной. В глазах появилась какая-то обреченность, сродни усталости от боев, о которой рассказывают побывавшие на войне.

Он читал в гостиной, около подножия лестницы. Чарли забиралась наверх и спускалась: пятилась, не разворачиваясь. На одной из ступенек сидел плюшевый медвежонок. Энди следовало бы убрать игрушку. Но Чарли, поднимаясь, всякий раз обходила медвежонка, и это притупило бдительность Энди, точно так же, как усыпила его видимость нормальной жизни в Гаррисоне.

Спускаясь в третий раз, Чарли зацепила ножкой медвежонка и покатилась вниз, крича от злости и страха. На ступенях лежала ковровая дорожка, обошлось даже без синяков — Господь приглядывает за пьяницами и маленькими детьми, как любил говорить Куинси, и именно тогда в тот день он впервые вспомнил о Куинси, — но Энди бросился к дочери, поднял на руки, прижал к себе, успокаивал, ворковал, нес какую-то чушь, при этом высматривая кровь, вывих или перелом, признаки сотрясения мозга. И…

И почувствовал, как это пролетело мимо него: невидимый, невероятный разряд смерти, посланный разумом дочери. Словно волна теплого воздуха от проносящегося мимо поезда подземки, если на дворе лето, а ты стоишь у самого края платформы. Мягкий, беззвучный поток теплого воздуха… и тут же плюшевый медвежонок вспыхнул. Медвежонок обидел Чарли — Чарли обидела медвежонка. Взлетели языки пламени, и секунду Энди всматривался сквозь огонь в черные пуговичные глаза игрушки. Но пламя уже перекинулось на ковровое покрытие лестницы, где лежал медвежонок.

Энди опустил Чарли на пол и побежал к огнетушителю, который висел на стене рядом с телевизором. Они с Вики не говорили о том, что могла делать их дочь. Иногда Энди пытался, но Вики не хотела об этом слышать. Избегала этой темы с маниакальным упорством, твердила, что у Чарли все нормально, все нормально, однако огнетушители в доме появились без всякого обсуждения, стали частью интерьера с той же непринужденностью, с какой поздней весной расцветают в траве одуванчики. Они не говорили о том, что по силам Чарли, но теперь огнетушители всегда были под рукой.

Он схватил его, чувствуя тяжелый запах горящего ковра, бросился к лестнице… однако ему хватило времени, чтобы вспомнить историю, прочитанную в детстве. Рассказ назывался «Мы живем хорошо», и написал его Джером Биксби. Речь шла о мальчике с паранормальными способностями, который поработил родителей, вселив в них ужас перед тысячью возможных смертей, и никто не знал… не мог знать, когда этот маленький ребенок разозлится…

Чарли ревела, сидя на попке у подножия лестницы. Энди яростно дернул рычаг и направил струю пены на распространяющийся огонь, убивая пламя. Поднял плюшевого медвежонка, на которого налипли клочья пены, и с ним спустился с лестницы.

Ненавидя себя, но зная на каком-то подсознательном уровне, что сделать это необходимо, что черту надо подвести, а урок — выучить, он сунул медвежонка в кричащее, испуганное, залитое слезами лицо Чарли. Какой же ты мерзкий ублюдок, думал он. Почему бы тебе просто не пойти на кухню, не взять нож для фруктов и не порезать ей щеки? Поставить метку? И разум схватился за эту идею. Шрамы. Да. Вот что он должен сделать. Оставить шрамы. Выжечь шрамы в ее душе.

— Тебе нравится, как выглядит Тедди? — проревел он. Обожженный, почерневший медвежонок был еще теплым, словно остывающий кусок угля. — Тебе нравится, что Тедди весь обгорел, и теперь ты больше не сможешь с ним играть? Нравится, Чарли?

Чарли рыдала с громкими судорожными всхлипами, бледная кожа пошла красными пятнами, слезы лились рекой.

— Па-а-а-а! Тед! Тед!

— Да, Тедди, — мрачно подтвердил он. — Тедди обгорел, Чарли. Ты сожгла Тедди. И если ты сожгла Тедди, ты можешь сжечь мамочку. Папулю. А теперь… чтоб ты этого никогда больше не делала! — Он наклонился к ней, но не прикоснулся, не поднял на руки. — Никогда больше этого не делай. Потому что это Плохо!

— Па-а-а-а-а-а-а-а…

И тут его сердце не выдержало, он больше не мог ее пугать. Он поднял дочь на руки, обнял, принялся ходить по дому, укачивая, пока — гораздо позже — рыдания не сменились всхлипами в груди и хлюпаньем носом. Когда он посмотрел на нее, она спала, прижавшись щекой к его плечу.

Энди положил ее на диван, а сам пошел к телефонному аппарату на кухню и позвонил Куинси.

Куинси говорить не хотел. В том — 1975 — году он работал в большой авиастроительной корпорации и в записках, которыми сопровождал рождественские поздравительные открытки семье Макги, называл свою должность «Вице-президент по вопросам поглаживания по шерстке». Когда у людей, строивших самолеты, возникали проблемы, им предлагалось повидаться с Куинси. Тот помогал в решении возникших проблем: избавлял от чувства одиночества, выводил из кризиса самоопределения, объяснял, что работа ни в коей мере не лишает их личностных особенностей, — и они возвращались на конвейер, чтобы установить положенную деталь на положенное место, а потому самолеты не падали с неба, и мир оставался безопасным для демократии. За это Куинси получал тридцать две тысячи долларов в год, на семнадцать тысяч больше, чем Энди. «И я ни в малейшей степени не испытываю угрызений совести, — писал он. — Я считаю, что это маленькая зарплата, поскольку именно благодаря моим стараниям Америка по-прежнему может летать».

Куинси оставался таким же язвительным и веселым, как и всегда. Только веселье куда-то подевалось из его голоса после того, как Энди позвонил из Огайо: дочка спала на диване, а в нос бил запах горелого плюшевого медвежонка и ковровой дорожки.

— Я кое-что слышал, — в конце концов выдавил из себя Куинси, когда понял, что Энди не собирается отпускать его, не получив хоть какой-то информации. — Но иногда телефонные разговоры прослушивают, дружище. У нас эра Уотергейта.

— Я боюсь, — ответил Энди. — Вики боится. И Чарли тоже боится. Что ты слышал, Куинси?

— Когда-то давно проводился некий эксперимент, в котором участвовало двенадцать человек. Помнишь?

— Помню, — мрачно ответил Энди.

— Из тех двенадцати в живых осталось мало. Насколько я слышал, четверо. И двое из них — теперь муж и жена.

— Понятно, — ответил Энди, чувствуя нарастающий ужас. Осталось только четверо? Что Куинси хочет этим сказать?

— Как я понимаю, один из них может гнуть ключи и захлопывать двери, не прикасаясь к ним. — Пронзительный голос Куинси доносился до него через две тысячи миль телефонных проводов, проходя коммуникационные станции, открытые ретрансляторы, распределительные коробки в Неваде, Айдахо, Колорадо, Айове. Голос Куинси могли подслушать в миллионе мест.

— Неужели? — спросил он, пытаясь говорить спокойно, и подумал о Вики, которая иной раз включала радиоприемник или выключала телевизор, не приближаясь к ним, — и, похоже, даже не отдавала себе отчета в том, что делала.

— Да, это так, — продолжил Куинси. — Он… как бы это сказать… все это подтверждено документально. У него болит голова, если он делает это часто, но делать это он может. Его держат в маленькой комнате с дверью, которую он не в состоянии открыть, с замком, ключ к которому ему не согнуть. Они его исследуют. Он гнет ключи. Он закрывает двери. И, если не ошибаюсь, находится на грани безумия.

— Боже… мой, — выдохнул Энди.

— Он — часть борьбы за мир, так что его умопомешательство послужит правому делу. Он сойдет с ума ради того, чтобы двести двадцать миллионов американцев могли чувствовать себя свободными и в безопасности. Ты это понимаешь?

— Да, — прошептал Энди.

— А что с теми двумя, которые поженились? Ничего. Насколько известно устроителям эксперимента, они живут тихо, в каком-то спокойном штате в центре Америки, вроде бы в Огайо. Раз в год их проверяют, чтобы убедиться, что они не гнут ключи и не закрывают двери, не прикасаясь к ним, и не выделывают психические фортели на дворовой ярмарке для сбора средств на лечение мышечных дистрофиков. К счастью, эти люди ни на что такое не способны. Так, Энди?

Энди закрыл глаза, вдыхая запах горелого. Иногда Чарли открывала дверцу холодильника, заглядывала внутрь и отползала. Если Вики в этот момент гладила, она смотрела на дверцу холодильника, и та захлопывалась — и при этом Вики не казалось, что она делает что-то странное. Так происходило не всякий раз. Если не происходило, Вики переставала гладить, подходила к холодильнику и закрывала дверцу (или выключала радиоприемник, или включала телевизор). Вики не гнула ключи, не читала мысли, не летала, ничего не поджигала, не предсказывала будущее. Она иногда могла закрыть дверь, не пересекая для этого комнату, вот и все. Если она несколько раз делала что-то подобное, то жаловалась — Энди обратил на это внимание — на головную боль или расстройство желудка. Являлось ли это физиологической реакцией или неким предупреждением от подсознания, Энди не знал. Ее способности немного усиливались с месячными. Такие вот пустяки, и настолько редко, и Энди уже воспринимал их как норму. Что касается его… Положим, он мог побуждать людей к чему-то. Термина для этого еще не придумали. Наиболее подходящим он считал аутогипноз. Но он не пользовался этим часто, потому что потом болела голова. И большую часть времени полностью забывал о том, что он не совсем нормальный и стал таким с того самого эксперимента в аудитории 70 «Джейсон-Гирней-холла».

Он закрыл глаза и в темноте под веками увидел кровавое пятно в форме запятой, превратившее «CORPUS CALLOSUM» в «COR OSUM».

— Да, это хорошо, — вновь заговорил Куинси, словно Энди в чем-то с ним согласился. — Иначе их могли бы посадить в две маленькие комнаты, где они трудились бы на пределе возможностей, чтобы двести двадцать миллионов американцев чувствовали себя свободными и в безопасности.

— И правильно, — действительно согласился Энди.

— Эти двенадцать человек. Может, этим двенадцати участникам эксперимента дали препарат, не до конца понимая, какое воздействие он оказывает на людей. Возможно, кто-то… скажем, какой-нибудь Безумный Доктор… сознательно обманывал их. А может, он думал, что сознательно обманывает их, а на самом деле обманывали его. Значения это не имеет.

— Не имеет.

— Короче, им дали этот препарат, и, возможно, он чуть изменил их хромосомы. Или сильно изменил. Или — кто знает? И возможно, те двое, которые поженились, решили завести ребенка, и, возможно, этот ребенок унаследовал нечто большее, чем ее глаза и его рот. Может, кто-то заинтересоваться ребенком?

— Готов спорить, что может, — ответил Энди, настолько перепугавшийся, что едва мог говорить. Он решил, что не скажет Вики о своем звонке Куинси.

— Допустим, у тебя есть лимон, и это хорошо, а еще у тебя есть безе, и это тоже хорошо, но если ты их смешиваешь, получается… совершенно новый вкус. Я уверен, кому-то хочется увидеть, на что способен этот ребенок. Они даже захотят забрать его, посадить в маленькую комнату и посмотреть, чем он сможет помочь в борьбе за демократию. Думаю, это все, что я хочу сказать, дружище, за исключением… Не высовывайся.

24

Голоса в комнате призраков.

Не высовывайся.

Он повернул голову, не отрывая ее от подушки, и посмотрел на Чарли, которая крепко спала. Чарли, детка, что же нам делать? Куда мы можем пойти, чтобы нас оставили в покое? Как все это закончится?

У него не было ответов на эти вопросы.

Наконец он заснул, а совсем недалеко зеленый автомобиль кружил в темноте в надежде наткнуться на широкоплечего мужчину в вельветовом пиджаке и девочку со светлыми волосами, в красных брючках и зеленой блузке.

Примечания

1

Откровение Иоанна Богослова, 6:5. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Скиннер, Беррес Фредерик (1904–1990) — американский психолог, изобретатель и писатель.

3

Фиббер (Враль) Макги — герой комедийного радиосериала «Фиббер Макги и Молли», выходившего в эфир в 1935–1959 гг.

4

ЭСВ — экстрасенсорное восприятие.

5

Райн, Джозеф Бэнкс (1895–1980) — психолог и парапсихолог, один из основателей научной парапсихологии.

6

Контак — лекарственное средство от простуды и гриппа.

7

Шейкеры — протестантская религиозная секта в США, официальное название которой — Объединенное сообщество верующих во Второе пришествие Христа.

8

Последняя строка стихотворения Уильяма Батлера Йейтса (1865–1939) «В тени Бен-Балбена». Выбита на его надгробии.

9

Странное поведение под воздействием галлюциногенов, которое, как правило, невозможно предусмотреть.

10

На пятидолларовой купюре изображен Авраам (Эйб) Линкольн.