Лунный свет. Позволь мне остаться

Стелла Фракта

Молодой странствующий архитектор гостит в старинном замке и невольно становится частью странной игры замковых обитателей. Беда в том, что даже узнав тайны старого графа и высокомерной незнакомки, архитектор не может уйти.Приквел к циклу произведений по Вселенной Расщепленной Звезды.

V — Скорее жив, чем мертв

На пятый вечер графиня почтила нас своим присутствием. Вероятно, тому виной был состоявшийся ранее разговор — она, пожалуй, впервые сама обратилась ко мне, проявив инициативу.

Я стоял в коридоре, окруженный с обеих сторон мрачными стенами, уходящими в черный, как ночь, потолок, и даже тяжелые канделябры с множеством свечей не разгоняли темноту — она сгущалась плотными клочьями по углам, как кошмарные твари из моих снов.

Я разглядывал портреты в фамильной галерее. Массивные позолоченные рамы, угрюмые лица — почти все с резкими чертами графа, — и неожиданно заканчивающаяся чуть дальше половины зала вереница изображений.

Кстати, ни в одном из них я не увидел графини. Все ли здесь родственники местного владыки? Возможно, портреты перевесили сюда лишь частично — не зря же под остальные зарезервировано так много места.

Молодой человек приятной наружности с юной мечтательной улыбкой на лице взирал на меня с картины. Не так ли должен выглядеть наследник старинного замка? Готовый на подвиги, с трепетным сердцем и пылкой натурой… В цепи образов он последний. Что с ним стало? Судя по состоянию краски и холста — этот портрет, действительно, был сделан позже всех остальных.

— Бедняжка Чарльз, правнук Владана, — раздалось справа от меня из дальнего конца коридора. — Его жизнь унесла необъяснимая болезнь — остановка сердца в таком возрасте. Звучит, согласитесь, очень подозрительно.

Женщина в черном платье подошла ко мне чуть ближе, но ее темные глаза на бледном красивом лице смотрели не на изображение, а на меня.

Ах да, ее, скорее всего, заворожили мои светящиеся зрачки…

— Жаль, — вздохнул я. — Кажется, он был славным малым.

— О да, он даже собирался жениться и привез сюда свою невесту.

И вновь графиня, указывая рукой в сторону соседнего портрета, глядела не на изображение, а на меня. Хвала небесам, она не приближалась более, остановившись в паре метров.

— Итальянка Маргарета… Умерла от тоски по родине за несколько месяцев до смерти Чарльза. Они так и не обвенчались.

Я молчал, изучая облик итальянской невесты, и судя по моей скривившейся линии губ, графиня догадалась, о чем я подумал.

— Что же вы не говорите, что она на меня похожа? Мне все так говорили, — усмехнулась она.

Я пожал одним плечом.

— Не настолько, чтобы это озвучить вслух, — отозвался я.

Маргарета, живая, со здоровым цветом лица и в голубом платье с алыми розанами была, вопреки здравому смыслу, блеклым подобием моей собеседницы. Общие черты — явное преувеличение; они обе были шатенками, и на этом сходство заканчивалось.

— Ну хоть кто-то со мной солидарен! — коротко улыбнулась женщина, но затем вернулась к теме портретов. — Здесь все уже отбыли в мир иной — от начала и до конца, — и она перечислила несколько имен, случайно выхваченных из перечня лиц в позолоченных рамках. — Род человеческий смертен, с этим ничего не поделать.

Она изящно взмахнула тонкопалой рукой, но я не спешил с ней согласиться.

— А как же граф Владан? Вот он там — седьмой по счету, слева, — произнес я.

Это был, несомненно, он. Те же черты, тот же взгляд — властный и строгий. Даже возраст его на портрете такой же, как сейчас, пусть и работа как-то неестественно старо выглядит.

Графиня снова усмехнулась:

— Он скорее мертв, чем жив… Но да, все же, живее всех этих господ. Однако не буду вам мешать. Мсье Анж, — кивнула она мне и проследовала мимо меня по коридору, обдавая ненавязчивым ароматом духов.

Какое-то время после ее ухода я продолжал смотреть на портреты в галерее, размышляя над ее словами.

Я тоже скорее был мертв, чем жив.

…За ужином графиня вела себя холодно, будто и не было ее странных улыбок в замковом полумраке. Меня, впрочем, это нисколько не трогало — я бы и сам был не против оставаться с ней на дистанции.

Меня всегда коробило от одного только вида стервозных женщин — никогда не знаешь, что у них на уме. Те, кто так или иначе волею судеб оказывались рядом со мной, либо срывали с меня маску из любопытства и, вереща, убегали, или просто убегали. Они были сами виноваты… глупые создания.

Я, не скупясь на эпитеты и правдоподобие, повествовал о персидском дворце и тайных комнатах пыток, зеркальных клетках и обманных трюках, спроектированных и созданных мной, а граф с упоением внимал каждому моему слову. Стелла — я не мог не запомнить ее имя просто в силу хорошей памяти на детали — практически никак не реагировала, задумчиво потягивая вино.

Ну хоть бровью бы повела или испугалась для приличия! Но нет, снежная королева никак не желала уделить мне внимание (так же, как и перепелу на широком столе, недурно приготовленному), а меня, спустя какое-то время, к моему собственному раздражению, это начинало задевать.

Моим капризом стал ее интерес; сегодня я заставлю ее удивиться, а завтра — вздрогнуть от испуга. В первый совместный вечер она так и не осталась слушать мою скрипку, а сегодня, видимо, наступив на горло собственной гордости, соизволила проверить правдивость хвалебных речей Владана о моем музыкальном таланте.

Я играл еще неистовее, чем обычно — в воздухе, пропитанном грозовыми разрядами и волшебством, пел голос танцующих струн, и огонь в моей груди полыхал ярче, множась и заражая любую материю, сотканную из частиц, известных этой вселенной. Я касался раскаленного солнца и млел от прохлады печальной луны; я дышал глубже, я словно познавал нечто невиданное и непознанное.

Эти ощущения были еще ярче, чем выбивающие из ума галлюцинации от наркотических веществ, еще сладостнее, чем эротические видения. Я шел навстречу свету, и он меня не обжигал — он звал меня, звал все сильнее… И этот голос был роднее всего, что создавали мои руки, из чего я был создан.

Когда я очнулся от головокружительного погружения в мир музыки, я осознал, что переборщил. Графиня с бледным, почти белым лицом, сидела за столом, глядя куда-то мимо меня — наблюдая отголоски своих личных картинок, навеянных моим откровением.

Все еще находясь под впечатлением, слегка одурманенная, она посмотрела мне в глаза — впервые за этот вечер — и поднялась со стула.

— Это даже для меня слишком, — пробормотала она.

Больше она ничего не сказала — она вышла вон, оставив нас с графом, почему-то ничуть не удивленным ее реакцией, вдвоем.