Вырваться из капкана

Станислав Мальцев

Сергея Малиниа, тяжело больного экстрасенса, тайно вывозят из России, крупная зарубежная фирма хочет его вылечить и использовать в своих интересах. Но Малинин стремится вернуться домой, в Россию, хотя это очень трудно…

Глава четвертая

1

Сережа в нарядной, белой курточке с большими пуговицами, торопится, скорее в кино! На мировую, смешную комедию, там толстяк ткнул вилкой в поросёнка на блюде, думал тот жареный. А свин оказался живой, заверещал, подскочил и убежал! Просто смехотушка, обхохочешься!

Солнышко светило, день тёплый и вообще всё прекрасно! Папа пришёл с работы почему-то очень рано, и мама тоже была дома. Папа обнимал его и целовал, потом подкидывал вверх и ловил, было так здорово и совсем нестрашно! Только смеялся и кричал:

— Ещё! Ещё! Выше! Выше!

А потом ему дали денежку на билет и мороженку, и он убежал на эту смешную кинушку, был такой счастливый…

Иван Сергеевич плотно закрыл за сыном дверь, даже накинул цепочку, чего днём никогда не делали. Подошёл к жене, Нина сидела на диване, испуганно смотрела на мужа, знала, что-то случилось, ведь никогда он не вызывал днём с работы.

Сел напротив на стул, пристально поглядел ей в лицо, тихо сказал:

— Пришла беда… В окружком поступила новая разнарядка из Москвы, пять тысяч по первой категории, это сразу расстрел, и пятнадцать арестовать, как врагов народа.

Нина молчала, дыхание остановилось, такое было уже не первый раз, исчезли без следа многие знакомые, хорошие люди, вовсе не похожие на преступников. Был проклятый 1937 год…

— Чувствую, на этот раз мне не спастись, пришла очередь, — продолжал муж. — Поэтому чтобы тебя не взяли, надо срочно развестись, и я уеду в другой город, авось не тронут, ведь фамилия будет другая. Иначе тюрьма, лагерь, сына в детский дом, там он и сгинет, потеряется, ведь фамилию сразу ему поменяют.

Закрыла лицо руками, заплакала беззвучно, Иван подошёл, обнял, целовал и целовал без конца…

Когда Серёжа счастливый прибежал домой, папа уже ушёл, а мама вдруг заплакала и стала целовать. Начал рассказывать ей про весёлую кинушку, про смешного толстого поросёнка на столе, но она заторопилась и быстро убежала. Так и не понял — почему плакала.

Уже потом, через много, много лет, вторым зрением снова увидел отца: тёмная комната, папа неподвижно сидит на стуле, какие-то люди в военной форме роются в шкафу с одеждой, перебирают бумаги на столе, это идет обыск…

Потом папу ведут по темной лестнице во двор, там ждёт большая чёрная машина, он молча садится в неё, конвоиры рядом… Потом в другой, светлой комнате, человек тоже в военной форме, громко читает папе бумагу:

— За контрреволюционную деятельность вы приговорены особым совещанием к десяти годам лагерей без права переписки…

Потом папа идёт по длинному, пустому коридору — это тюрьма, сзади конвоир, совсем молодой, светловолосый, идут молча. И вдруг он достает из кармана наган, стреляет папе в голову…

Маме ничего не сообщили о бывшем муже, она и не спрашивала, знала, никто ничего не скажет. Её не тронули, кому нужна простая машинистка? Но от всех этих страшных событий мама скоро заболела и умерла.

2

В калейдоскопе памяти выпали чёрные и красные стекляшки. Какая-то женщина говорит громко, напористо:

— Тебе, Сергей, надо пойти в железнодорожное училище, готовят помощников машинистов. Общежитие, трёхразовое питание, вся одежда казённая, чего ещё? Соглашайся, оформим тебя быстро, через пару дней и переберёшься.

Дядя Миша, какой-то дальний родственник, приехал на похороны, сразу сердито возразил, он был военным в небольшом звании:

— Что за глупости! Нечего ему там делать, надо учиться дальше — в университет, парень не дурак! Три месяца один тут прекрасно проживёт, уже большой, потом я приеду.

Сергей немного испуганно смотрел то на женщину из собеса, то на дядю Мишу. Видел себя на огромном, чёрном паровозе, несётся вперёд, оглушительно громкий гудок рвёт воздух… Хорошо! Хорошо, и очень интересно!

— Какой же он большой, ещё маленький, — продолжала женщина. — Нельзя жить одному.

Эти слова решили всё — конечно же, не маленький, подумал и отказался от училища.

— Никуда не поеду, хочу остаться здесь.

Ах, если бы он согласился, то вся жизнь у него пошла совсем по-другому. Но лучше или хуже, неизвестно, как бы повернулась судьба.

— Правильно! — обрадовался дядя Миша. — Пенсию зa мать станешь получать, да и я малость подкидывать буду, три месяца быстро пролетят, вернусь из армии и заживём вместе.

И началась новая, прекрасная житуха! Утром завтрак — чай с пирожным, а то и два съедал. После школы шёл в столовку в большом доме, где когда-то работала мама.

Потом в кино, вечером делал уроки по-быстрому и ужинал — снова чай с пирожными, особенно любил заварные эклеры с шоколадным кремом в серёдке…

3

Крутанулся калейдоскоп, выдали только чёрные стёклышки — началась война. Магазины сразу опустели, никаких эклеров нет и в помине, чёрный хлеб покупал с трудом.

Один раз зашёл в соседний магазин, а там очередь тянется от самых дверей. Скорее встал в хвост, спросил у последней тети:

— Что дают? — уже быстро всему этому научился.

Ответила не глядя:

— Мороженое, по одному кило в руки, но, говорят, мало осталось.

Замер, что делать? Мороженое очень любил и не ел сто лет, но ведь в карман его не положишь. Оглянулся — за ним уже стояло три человека… Попросил вежливо:

— Я сейчас приду, живу рядом, бидончик принесу, не забывайте меня, скоро вернусь, — и побежал, понёсся со всех ног, скорее, скорее, чтобы не опоздать, а то кончится перед самым носом.

Ушёл, и его не забыли, пустили в очередь. Получил килограмм растаявшей белой массы и дома скорее съел столовой ложкой без хлеба, за десять минут. Такая вкуснятина! Вот повезло так повезло! Почаще бы, хоть каждый день!

Чёрная тарелка радио на стене сообщала и сообщала об отступлении Красной армии, о сданных немцам городах. Ничего не понимал — почему? Ведь так весело пели про эту, начавшуюся внезапно, войну, обещали быстро разбить врагов на их же земле. Плакал тёмными вечерами, а потом вообще перестал включать поганую тарелку.

Скоро выдали карточки — хлеба на день четыреста граммов и ещё разные: на крупу, масло, сахар и даже мясо. Карточку на хлеб и половину других сразу забрали в столовой. Суп там стал пожиже, а котлетки поменьше, но, всё равно, очень вкусные. Половину хлеба съедал за обедом, вторую уносил на вечер и на утро. Но на утро почти никогда не получалось, вечером есть хотелось особенно сильно. Утром пил жиденький горячий чай и, — если давали вместо сахара по карточке, — то старые, слипшиеся карамельки.

Есть хотелось всегда, часто ночью просыпался от мучительного голода. Особенно тяжело по воскресеньям, ведь столовая не работала. Если была пшённая крупа, варил на плитке жиденькую кашку — очень вкусную, хотя прежде её никогда не ел. В самые счастливые дни, когда имелось непонятное растительное масло и сахарный песочек — делая себе пирожное, посыпал хлеб чуть-чуть маслицем и сверху сахарочком…

4

…Классный руководитель Ольга Ивановна протянула ему листок бумаги.

— Держи, это ордер на ремонт ботинок, ступай в мастерскую. Скорее свернул, сунул в карман — очень кстати, ботиночки совсем начали разваливаться. Сапожник, молчаливый, безногий инвалид, глянул ему на ноги, сказал недовольно:

— Они у тебя едва живые…

Молчал, улыбался смущённо, сапожник продолжал:

— Ладно, хрен с тобой, приноси их завтра, сделаю.

Произнёс тихо:

— Других у меня нету…

Инвалид ничуть не удивился, дело понятное, кивнул на стул у стенки.

— Тогда садись и жди. Кто у тебя на войне?

— Дядя Миша, отца нет, мама недавно умерла… — тихо ответил ему снова.

Быстро снял Сергей ботинки — совсем мокрые, хоть выжми, сапожник только головой качнул, ничего не сказал. Сел на стул, ноги в мокрых тоненьких рваных носочках сразу замёрзли до невозможности, вытянул их, потом засунул под стол. Инвалид молча кинул огромные старые тапочки, надел — ногам сразу потеплело. Внимательно смотрел как сапожник большой иглой пришивает заплаты на дырки, ловко заколачивает гвозди в подошвы. Скоро ботиночки стали лучше новых, никакие лужи не страшны.

…Зима, Сергей грустно глядел на замёрзшее окно — день опять холодный, как идти в школу? А идти надо, уже из-за морозов много пропустил, в лёгких ботиночках ноги сразу становились деревянными.

Сегодня, вроде бы, малость потеплело, и надо идти, ведь пропустил много, как бы опять на второй год не остаться. С грустью взял носочки — тоненькие, в дырках, от них толку мало. Что же делать? Думал-думал, и придумал!

Вытащил из шкафа почти новую, очень теплую фуфаечку, очень её любил, серенькая, чуть мохнатенькая, напоминала котёночка. Мечтал о таком усато-хвостатом, как бы он славно мурлыкал, пел свои загадочные песенки… Но где там, и кормить нечем, и ухаживать не умел.

Растянул у фуфаечки рукава — длинные, самый раз. Взял ножницы и решительно, — пока не передумал, — отрезал. Потом толстой иголкой зашил тот конец, который поуже, поднял бывшие рукавчики и сказал гордо:

— Красота! Теперь никакой мороз не страшен! — и верно, ноги в новых носочках почти не замёрзли. Давно бы, дурачку, догадаться так сделать. А фуфаечку можно носить и без рукавов, главное, чтобы грудь закрывала. Ведь простужался часто, сопли текли постоянно, лечился горячим чайком-кипяточком, да аспирином, хорошие таблеточки, и дешёвые.

5

…Директор школы нахмурился, сказал негромко, ему было трудно говорить с этим неуклюжим подростком в заношенной солдатской гимнастёрке:

— Вот что, Сергей, есть возможность тебе поработать на заводе, сколачивать ящики под снаряды. Дело нетрудное, обеды там каждый день, кроме того рабочая карточка — хлеб восемьсот граммов, ну и, само собой, зарплата какая-то. Соглашайся, ведь живёшь ты трудно, я знаю.

Спросил его сразу:

— А школа?

— Поработаешь, сколько захочешь, подкормишься и вернёшься, будешь продолжать учёбу.

Думал недолго, согласился, интересно, и фронту как-то поможет, и восемьсот граммов хлеба тоже хорошо. До завода ехал долго, троллейбус едва полз, народу полно. Комнатка небольшая, много вкусно пахнущих досок, возле широкого деревянного стола двое ребят его возраста лихо машут молотками, на полу горка готовых ящиков.

…Как, оказываемся больно, когда молотком попадаешь по пальцу, тонкая варежка не спасает. Уже в первый же день ушибленные пальцы распухли, а ногти почернели. Постепенно привык, бил молотком уже осторожно и не торопясь, зато в столовой давали большую миску вкусного супа, и две котлетки с лапшой. И хлеб! Почти полбуханки! Половину съедал в обед, вторую половину вечером с чаем-кипяточком, домой ночевать не ездил, далеко и долго, спал тут же, на куче опилок. Так прошло-пролетело полгода, а потом их всех уволили, узнал, что в соседнем цеху парню, немного постарше, покалечило руку…

Директор школы взглянул на его распухшие пальцы, отвел глаза.

— Завтра приходи в свой класс, пропустил много, попробуй догнать, учителя позанимаются дополнительно.

Но догнать не вышло, хоть и старался, до экзаменов его не допустили, остался на второй год.