Откуда я иду, или Сны в Красном городе

Станислав Борисович Малозёмов, 2022

Драма священника, служащего церковным иереем в шестидесятые годы прошлого века. Он стал священником "по наследству" Прадед, дед и отец – все были на службе у Господа. Виктор Сухарев из – за проблем с руководством Челябинского храма был переведён в провинцию и оказался в Тургае, в городе Кызылдала – далёкой степной аномальной зоне " Тургайского прогиба" Казахстана. Там он столкнулся с аномальными, фантастическими явлениями, что привело его к отречению о церкви. В повести есть приключения мистика и фантастика, похожая на реальность. Он сталкивается с инопланетянами и во снах слышит "Голос Вселенского разума", который рассказывает ему горькую правду о Боге и Библии.В итоге – драматическая развязка для священника. Он уходит из церкви. Жизнь его катастрофически изменяется…Острый, фантасмагоричный сюжет будет держать читателя в напряжении.

4. глава четвертая

Сухарев пил пиво в забегаловке Кызылдалы напротив единственной в городе школы. Октябрьский вечер сочился сквозь маленькие деревянные окна желтым светом, отражающимся от туч. Это фонари вокруг школы посылали лучи в небо, а тучи разбрасывали их на дорогу и, если чуть выше слабым лучам попадались окна — то и в окна они падали тусклыми пятнами. Из церкви он ушел поздно. Работу свою сделал, переоделся в гостинице и захотел успокоить душу грешную разливным «жигулёвским».

После третьей кружки вышел покурить на улицу. Дождя не было, но воздух с лёгким ветерком прилетал с севера сырой и густой. Всё-таки не ошиблись синоптики. Ночью или утром дождь снова превратит улицы Кызылдалы в полигон для испытания населения на сопротивляемость красной клейкой глине и преодоление незаметных под водой промоин в асфальте и почве.

— Слышь, мужик! — из пивной вывалились трое парней лет тридцати в телогрейках и ворсистых кепках.

— Закурить? — Виктор сунул руку в карман и достал «Приму».

— Не, курево своё имеем, — сказал первый, рослый крепкий рыжий парень с рыжими усами и редкой бородкой. Каждый непонятного оттенка волосок бородки неудавшейся вился спиралью и торчал в ту сторону, какая ему самому нравилась. — И тебя бы угостили, не будь ты попом-тунеядцем.

— А какого ты тут у нас торчишь? Бухаешь. Хозяина своего с нимбом над башкой дразнишь, — добавил второй. Он ехидно скалился, постоянно чесал шею, торчащую из длинного худого тела, и качался с пятки на носок в своих грязных красноватых сапогах.

— У меня один хозяин — я сам, — Виктор повернулся и ждал. Что-то явно намечалось. Какое-то привычное для этих ребят мероприятие.

— Мы тебя возле церкви на ступеньках и на дорожке часто видим. Работаем напротив. На лесопилке для мебельной фабрики, — третий, невысокий плотный блондин с бесцветными глазами и латунной фиксой на среднем зубе-клыке, постоянно кашлял и говорил, гоняя губами папиросу в уголки рта. — Ты же поп? Поп, сука! В чёрной длинной хламиде ходишь и в дурацкой шапке на башке. Да с вот таким крестом на пузе. Религией людей травишь. Она ж «опиум для народа». Маркс с Лениным говорили. Не слышал?

— Ну, верно, меня вы и видите каждый день, — Сухарев уже понял что будет дальше. — Я священник. Работаю там. Сейчас я рясу снял и стал обычным парнем. Пиво вот пью. Устал.

— Вы, попы, тунеядцы, бездельники как бичи, болт вам в рот. Ненавижу вас, угодников боженьки. Отдыхаешь! Пивком расслабляешься! С чего б ты устал? — зло и отчётливо прохрипел первый. — На вас, попах, пахать надо, а вы днями нудите всякую хрень, головы народу загаживаете молитвами, да брехнёй про рай и вонючим, бляха, ладаном.

— Вот нам, неверующим, начальник заходить в церковь не запрещает. Ему по хрену. Но мы, поп, сами сроду туда не пойдём, чтобы последние мозги вы из нас не вынули. Не то, чтобы мы безмозглые напрочь, но и не кандидаты наук. Голову поэтому от всякой хреноты бережем. На работе без мозгов в момент руку на пилораме отчекрыжишь. А вот вы какого лешего дурите народ и не извиняетесь? Причём сами что хотите, то и творите. — второй мужик сделал шаг вперед.

— Тебе, поп, боженька не велит в пивную ходить? Не велит! Это ж не святое место. Поганое. Тут блюют и матерятся. Но ты, падла, ходишь. А поп должен сутками молитвы читать да на коленях ползать перед иконами. То есть не работать, а только креститься да бормотать молитвы ваши тягомотные. А ты, сука, «Жигуль» жрёшь как после тяжелой физической работы, оскорбляешь этим и дуришь боженьку. Но он же святой. В него нельзя через плечо плевать.

— Я после работы — гражданское лицо, — улыбнулся Сухарев. — Хочу — бабу имею на столе в её кухне, хочу — пиво или водку пью. Могу Владимира Ильича читать. Ну, «Как нам реорганизовать рабкрин», например. Или на рыбалку могу поехать. Кто-то против, а?

— Рабкрин, сука! Ты чего тут балдеешь над нами? А, поп, долбанный твой лоб? — первый, главный, похоже, среди них, тоже подскочил вплотную. — Щас хлебальник тебе поганый порвём и хрен ты завтра бедолагам наивным псалмами головы мутить сможешь.

И он схватил Виктора за воротник лёгкой куртки. Размахнулся. После чего оторвался от земли, совершил недолгий полёт и упал довольно далеко от друзей да затих. Оставшиеся двое, видно, не поняли ничего и тоже кинулись наказывать попа, который бездельник и дармоед, но пьёт пиво как честный трудяга. Один из них даже кусок арматуры выдернул из-за пояса. Выступал Сухарев на ринге в полутяжелом весе, но за последний год поправился от снижения тренировочных нагрузок и весил слегка за сто килограммов.

Он сделал шаг вбок и двумя «крюками» слева и справа опустил ребят себе под ноги. Спортсмены от нокаута отходили обычно секунд за двадцать и, ковыляя, добирались до своего угла. Эти мужички не любили попов, но от этого спортивными не становились. Потому лежали мирно и дышали трудно. Просто не любили они церковников, поскольку бога нет, а эти козлы целыми днями молитвы читают, крестятся и дурят заблудшим головы. Бездельники хреновы.

В общем, постоял Сухарев над ними минут десять, покурил, потом собрал ребятишек в кучку, посадил на землю спинами к стене пивнушки, перекрестил их и пошел в гостиницу. На душе нехорошо было. Поступок-то в принципе натурально греховный. Господь велит любить всех как он сам. А Сухарев почему-то уже сколько лет пытается с любовью относится к наглецам и дуракам, но не может. И потому не быть ему большим сановитым протоиереем никогда. Сам Господь его в этот сан и не рукоположит. Утром он дождался настоятеля Автандила в ризнице и попросил.

— Прими покаяние моё, святой отец.

— Ты же мне говорил, что в Челябинске исповедовался и Господь отпустил тебе грехи через протоиерея Даниила.

— Я вчера сорвался. Нечаянно побил трёх работников лесопилки. В пивной. Вышел покурить после трёх кружек, а они оскорбили меня и церковь, да и религию вообще. И драться полезли первыми. Я оборонялся.

— Не пришиб никого? Ты же кандидат в мастера. Тяжелый вес. Не в рясу облачён был?

— Я что, нездоров на голову? — ухмыльнулся отец Илия. Вечером в свитере и куртке пошел пить пиво. В кепке. Господь не против пивка. Не грех это. А вот то, что я не сдержался и рукоприкладство совершил — плохо. Надо было уйти просто.

Автандил насупился — Оскорбили господа. Хоть и неверующие — негоже это. Любого человека оскорблять — от сатаны это. А хаять церковь, религию и Господа, не ведая ничего о вере и Создателе, — вообще глупость и хамство. Дурь в башке ещё можно принять мирно. Природа дала такой ум — сама глупца и охолонёт. А вот хамство требует наказания. Твоим кулаком Всевышний их наказал. То, что они атеисты — Господу безразлично.

Думаю, что тяжкого греха в поступке твоём нет, иерей. Покаяние твоё принимаю волею Господа нашего Иисуса и после него совет даю, как снять с души тяжесть. Вижу, что ты страдаешь даже от справедливого, но нелицеприятного деяния. Пойди поэтому в эту пивную. Это явно их второй дом. Там ты их точно найдешь. И извинись. Сгладь вину. Тогда станет тебе легче и душа успокоится.

Он покрыл склонённую голову Илии ладонью левой, а правой перекрестил его. — Пойди, омовение сделай в купели. Лицо омой и руки. Причастись после оного, — Автандил задумался. — Но епитимью я тебе, отец Илия, таки назначу. Ибо хоть и мал твой грех, но впредь и его не следует повторять. Не к лицу нам, Божьим пастырям, срам на церковь кликать. Негоже. Стало быть, поклоны упорные и многие всем святым и Матери Божьей назначаю на месяц ежедневно по пять раз каждому лику, да ещё молитву Ефрема Сирина возле лика Иоанна Крестителя указываю читать двадцать раз в день весь месяц от сего дня. Но в первый раз мне её прочти немедля.

— Господи и Владыка живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь.

Отчитал иерей молитву и поклонился Автандилу в пояс.

— Иди с Богом, — сказал настоятель. — Но не забудь перед побиенными тобой повиниться и прощения испросить.

— У меня ещё вопрос есть. Решаете его вы, отец Автандил, с Божьего позволения, — иерей подошел и внимательно поглядел в глаза настоятелю. — Вы знаете нашего трудника Цыбарева Георгия, какой после вынужденного запоя одумался и идёт к богу, живёт у нас на складе почитай месяц и работает прилежно с дьяками по хозяйству, готовится к крещению и далее к исповеди. Грешен он, но добр и чист душой и помыслами. На работу, откуда его уволили за дружбу с Бахусом, я помог ему вернуться.

А причина запоя — жена от него ушла с дочерью. И он, разум потеряв, дом свой сжег, пытался потом умереть и мучается всеми этими поступками. Жену возвратить я помогу при одобрении Господнем. Но некуда. Негде им будет жить. Может ли храм наш ссудить ему сумму на скромный дом? Он вернёт. На руднике в месяц более пятисот рублей зарабатывает. Наладить надобно жизнь споткнувшемуся. Он — хороший человек и вера его в Господа крепнет с каждым днём. Полезен Церкви такой прихожанин.

— Сколько надо? — спросил протоиерей. — Да только не рано ли бегом навстречу проблемам его бежать? Пусть ещё месяц — другой потрудится у нас чёрной работой, пусть смирение к нему через пот трудовой придёт. А в принципе — поможем. Божье это дело — заблудших на верный путь возвращать.

— Да сегодня и не нужны деньги, — отец Илия перекрестился. — Мы с ним для начала завтра поедем в Зарайск, с женой их попытаюсь воссоединить. Если примирю, да благословлю на новую жизнь — через месяц можно и строить начать. К новому году поставим. Будет им всем подарок. За семь тысяч рублей под ключ дом в сто пятьдесят квадратных метров можно поставить. Он всю зарплату будет отдавать каждый месяц. За одиннадцать месяцев рассчитается с долгом.

— Верю, — поднял глаза настоятель. — Тебе, Илия, верю. И спрос с тебя. Готов к такому раскладу?

— Да, — твердо сказал иерей. — Ручаюсь и ответ держу я.

— У нас пожертвований и даров денежных от неизвестных прихожан — сто сорок две тысячи. Я хотел рядом с храмом часовню поставить и лавку открыть. Иконы продавать, свечи, книги церковные, да кресты и цепочки, — Автандил поцеловал свой крест наперсный. — Но ради благого дела часовенку отстроим, а лавку откроем позже. Через год и откроем. Деньги возьмешь ты через месяц у протодиакона Никодима, казначея нашего под расписку. Я распоряжусь, чтобы выдал. Якобы на проведение совместного собора с Чебоксарской и Чувашской епархиями да на жертвоприношения их монастырям во благо.

Это нам самим для своего же отчета перед Митрополитом нашим Кириллом. Если потребует, конечно, что маловероятно. Возьмёшь деньги и сразу договаривайся с нашим СМУ-15 о строительстве. Потребные суммы частями по мере исполнения работ докладывай им на счёт в Госбанке. Наличными не давай.

Поговорили, помолились, переоделись в свитера, куртки и сапоги, да разошлись. Певчие остались репетировать, дьяки стали ремонтировать барьер и канди́ло — большой подсвечник перед крестом и иконой Христа в каноне, то есть в комнате, где молятся за упокой. А Витя Сухарев в новом плаще, в кепке с длинным козырьком и высоких кожаных ботинках двинул в пивную. Эти трое вчера побитых торчали столбиками в углу пивнухи и отхлёбывали из кружек понемногу. Стояли ровно и молча. Видно, недавно пришли и окосеть пока не удалось.

Прислонился Сухарев к стене возле прилавка раздаточного, на котором красовалось штук тридцать мытых кружек, торчал из прилавка высокий кран, от которого к бочке позади Анвара-пивника снизу тянулся шланг. Анвар открывал кран, и подставлял кружку. Одновременно включался компрессор и гнал пиво в кружку с весёлым напором. Отчего над посудиной сразу вырастала шапка пены, слетавшая вбок на жестяной прилавок.

Очереди никогда не было. Анвар работал с невероятной скоростью и был похож на иллюзиониста. Вроде только одним пальцем шевелил и тут же ловко происходило целое событие. Пена слетала, появлялась новая, а пива в кружке и половины не было. И вдруг пивник незаметно шевелил пальцем, из крана не текло, а оставшаяся пена мгновенно превращалась в пиво, налитое доверху. Это был почти цирковой номер и Виктору нравилось каждый раз удивляться ловкости молодого сына кавказских гор.

В пивнухе, построенной десять лет назад, при закладке города, было два узких окна, двенадцать отлитых из железного порошка столов, обитых сверху жестью. На жести посередине лежала большая тарелка с резанным луком, стояли бутылочка с уксусом и две фаянсовых солонки. Одна с солью, другая с перцем. За столами стояли люди уважаемые. Они имели работу, хорошо одевались и всегда доливали в пиво «московскую» Для полноты ощущений.

Остальные — «бичи» без жилья, паспорта и работы ютились возле стен, да по углам. Они сливали из недопитых кружек пиво после тех, кто «отвалился» и домой пошел. Собирали со столов недоеденную рыбку сухую и торчали в заведении до закрытия. Ночевать шли на чердак школы, которая стояла напротив. Там и зимой тепло было. Топили её углем, через чердак на улицу высовывались пять кирпичных горячих труб. Кроме «бичей» к стенкам жались безденежные. У кого рубли да копейки жены забирали после получки, кто-то жил дома, имел паспорт, но работы не имел. Кого выгнали за пьянку, кто не любил никакую работу и сидел до поры на шее у жены. Этих широким жестом угощали те, кто пил за столом. Жалели.

Между столами, запинаясь о ноги сидящих на полу «бичей» лениво лавировали две пятидесятилетние тётки в залитых пивом и заляпанных красным перцем бывших белых фартуках. Они ухитрялись тремя разными тряпками подтирать на столах налитое, рассыпанное и прилипшее, орали на выпивающих, мешая их важным пьяным беседам. Потом они хватали швабры и носились с ними, отмывая заплёванный пол и освежая грязной водой обувь мужиков, отдыхающих от работы и трезвого дня. Им никто кроме Анвара не смел слова дурного сказать. Они поднимали такой хай с матом и швырянием в обидчика солонок или пригоршней лука, после чего Анвар вежливо выводил под руку обидчика тёток и убеждал его, что сегодня возвращаться уже не стоит. Уборщицы в пивной были так же почитаемы, как священные коровы в Индии.

Постоял так в тени Виктор минут двадцать и пошел к тем троим, от него пострадавшим.

— Привет. Узнали меня? — Сухарев пристроился на пустое место за круглым металлическим столом на гнутых ножках.

Мужички опустили головы и один, который главный, кашлянул два раза и сказал за всех.

— Ну. Узнали. Чё, добивать пришел? Так нам пока и вчерашнего хватает, — третий, толстенький белобрысый паренёк с «фиксой» и в брезентовой рабочей безрукавке поверх зелёной рубахи, оттолкнулся от стола, убежал и через пару минут принёс от стойки полную, украшенную комком лопающейся пены кружку. Поставил её перед Виктором.

— Ты извиняй уж нас, — тихо сказал главный. — Кривые мы вчера были в дугу. Соображали туго. Так-то мы вообще мирные. Спокойные.

— Что церковь облаяли да Христа, так как раз сдуру. С дурмана пьяного, — добавил второй, рыжий и длинный. В хилой бородке его застряли кусочки вяленого чебака и обломки луковиц.

— Мы-то всегда слышали, что все попы хилые, засохшие от того, что сидят, молитвы читают да бога хвалят с утра до ночи, — третий, толстенький, вздохнул. — Ну и хотели пугнуть тебя. Читай, мол, молитвы, а сюда не шастай. Здесь бога нет. Тут его всем пиво заменяет.

— А как, извини, ты нас троих раскидал в три секунды? И зовут тебя как? Я вот Андрей, это Коля, а вот тот — Лёха. Алексей, — главный протянул Виктору руку, остальные тоже. После него.

— А меня Виктором зовут. Фамилия — Сухарев. Это когда я переодетый в гражданские шмотки. Ну, то есть после работы. Понимаете, ребята, я не фанатик религиозный. Не шизанутый на религии. Просто — это профессия моя. Прадед, дед, отец тоже в Церкви работали. А в храме имя моё Илия. Священник, — Сухарев глотнул пива. — Это вы меня извините, что я руки распустил. Доложил потом начальнику, так он наказал меня. Избыточной трудной работой. Потому, что драться — грех это.

Не надо было мне. Так что — это вы меня извините, — Виктор ещё раз пожал всем руки. — А вышло так оттого, что вы Бога обидели. Не верите — дело ваше. Но церковь и Господь ничего плохого вам не сделали. Наоборот — он силы, надежду даёт. И телу, и чувствам, уму да разуму.

— Так это Боженька помог нас отделать как пацанят? — спросил Андрей и засмеялся.

— Почти так, — улыбнулся Виктор. — Господь ещё в детстве наставил меня на спортивный путь. И в двадцать пять лет я уже был кандидатом в мастера по боксу в полутяжелом весе. Выигрывал и республиканские турниры в РСФСР, и областные, в Челябинске. Там я родился и до шестьдесят пятого года жил. Работал в Никольском храме с отцом родным. А потом сюда перевели. Но здесь нет пока секций спортивных. Спортзал областной есть, а тренироваться некому. Тренеров вроде не хватает. Приедут, конечно…

— Бляха! Да со спортзалом наш директор договорится. Он умеет. Хоть секретаря обкома уболтает. Язык — золото! Как у Андрюхи вот этого — руки золотые. Мы ещё у себя человек десять желающих найдём. Будешь нас после работы тренировать? — без особых надежд спросил Лёха.

— Да с удовольствием, — улыбнулся Виктор. — Так и вы к нам приходите. В церкви — чистый дух. Добрый, полезный для здоровья.

— Мы и молитв — то не слышали никогда. В церкву никого даже ветром не задувало. Потому, что все говорят — нет никакого бога. В детском садике начинают убеждать, — хмыкнул Коля. — А что, он есть вообще? Ты-то точно знаешь?

— Конечно, есть. Иначе сатана давно бы жизнь земную испоганил до полного безобразия, а вечной жизни на том свете вообще бы не стало. Господь и с ним борется, и нам всем только добро делает. И мне, и вам. Вы этого не замечаете просто

— А придём если посмотреть, как там у вас, — нас не попрут из церкви? — настороженно спросил Андрей. — Рожи-то имеем не ангельские. Работой да питьём исковерканные. И на верующих не похожи мы. Кто верит, так они все тихие, робкие как бухгалтеры.

— Вера внутри. В душе. У нас два прихожанина — после Белорусского фронта. Три года воевали. Лица шрамами изуродованы. Смотреть страшно. А души чистые от веры, — Виктор сделал ещё три глотка. — Приходите, слушайте, смотрите, духом церковным насыщайтесь. Поверите — ну, и слава Богу. А нет — так это ваше дело. Запомните, мужики — вера это личное, тайное. Никому об этом докладывать не надо. Но она даёт силы, покой, умение жить в ладу с собой и людьми. Это разве плохо? Но пить и курить, женщин иметь, гулять и развлекаться она не запрещает. И грехи Господь через меня может вам отпустить. Есть грехи-то, а?

— Хоть задницей ешь, — уточнил Коля.

— А если завтра придём и попросим тебя снять грехи наши? — Лёха уставился на Сухарева и суетливо доставал из пачки «беломор».

— Крещение пройдёте, тогда грехи на исповеди отпускаются, — Виктор поднял вверх ладонь. — А пока просто мне каждый про свои грешки расскажет, а я вам с Божьей помощью подсоблю. Советы его передам, как ваши «косяки» исправить.

— Дело говорит, — согласился Андрей. — Бывает тяжко на сердце. Наворотили-то за жизнь — я те дам! Мы придём. Только ты про нас никому. Узнают на работе — выгонят нахрен. Не любят наши начальники церковь. И бог, говорят, выдумка, чтобы людей пугать. То нельзя, это нельзя. Покарает, мол.

— А насчет тренировок по боксу мы точно договоримся и тебе скажем, — Андрей протянул руку. — Спасибо, что проучил нас, идиотов, за то, что мы тебя побить хотели. Попов почему-то ненавидели. Так с детства нас настроили.

— Ну, милости вам Господней! — сказал Сухарев. — И вы меня всё же извините. Не со зла я.

Он пожал всем троим руки и ушел. Брёл в гостиницу и размышлял.

— Живём мы с виду хорошо. А в душу глянешь чужую — туго людям жить на свете. Каждый в бедах, заблуждениях или грехах по горло. Отсюда и бедность наша, и зависть к тем, у кого зарплата больше, должность выше, И жадных, злых много, все у них сволочи и дерьмо. Орут на ближних и дальних. Оскорбляют. Гневаются. Да… Но никто и думать не думает, что живут, грехами облепленные, как дно корабля ракушками. А отсюда и вся жизнь кривая, хоть коммунисты и говорят, будто советский народ — самый счастливый.

По мне, так народу бы не надо бояться коммунистов, да идти к вере, к Богу. Душа должна сама искать благодати. Так ведь нет. Большинству важно хорошо поесть, меньше вкалывать, но больше получать. Очень многим хорошо, когда кому-то плохо. И аж скулы сводит, когда кому-то лучше живётся. Зависть, блин. Подлая штука.

Зашел в пункт междугородних переговоров, сказал жене, что скоро уже квартиру дадут, а он соскучился по ней и дочери, любит и ждёт. Жена поплакала в трубку. Сказала, что тоже скучает и уже настроилась на переезд.

В гостинице Сухарев забежал в буфет, съел пару сосисок в тесте, запил двумя стаканами какао и пошел спать. Заснул быстро и как всегда увидел сон без видений. Только незнакомый приятный густой голос в этот раз всю ночь рассказывал ему о том, что есть такое воровство, неверность и предательство. Слова проплывали строчками перед глазами так, чтобы Виктор всё увидел, запомнил и понял. Как титры в кино при замедленной съёмке.

«сон Виктора Сухарева в ночь на двадцать первое октября 1965 года в Красном городе Кызылдале»

« — Есть такая профессия — вор. Работа такая. Кормит плохого человека, но не более. И удовольствия от присвоения себе чужого такой вор не испытывает. То есть психологически он равнодушен к тому, что тайно забирает чужое. Такого вора украденное просто снабжает необходимым для сносной жизни. Отвратительно и это, конечно.

Но как бы ни ругать таких воров — ловких профессионалов, сравнить их с теми, кто крадёт ради удовольствия, получая реально физическое наслаждение, почти оргазм — невозможно. Воровство как процесс наслаждения можно сравнить с алкоголизмом. Человек теряет над собой контроль и становится зависимым от удовольствия, какое даёт ему быстрая и легкая нажива.

И уж если алкоголизм мы стали считать болезнью, то и к воровству — удовольствию следует относиться также. А вообще, любая зависимость от какого-либо вида удовольствия, при которой человек теряет над собой контроль — это болезнь. Больной человек редко способен сам себе помочь. Зато навредить, а в первую очередь предать, может легко, с тем же удовольствием. Вор — получающий удовлетворение от кражи и предатель, который тоже с удовольствием обманывает того, кто ему полностью доверился — это одно и то же. У вора, получающего удовольствие от кражи — сердце предателя. И при первом удобном случае он им становится.

А кто предает? «Преданные» люди в первую очередь: любимчики, ученики, сотрудники, подчиненные и все те, в кого вы вложили душу, силы, время и деньги. Закономерность здесь такая: чем больше благодеяние, тем сильнее предательство. Распространено предательство повсеместно. Практически каждый испытал его на себе. Предавали то дети, то родители, то друг, то любимый ученик. Если предавший получает удовольствие от того, что он предал и стал значительнее, выше обманутого, то он, конечно, вор. Он украл самое ценное, духовное — веру в него, доверие, уважение и любовь. Только вот любое предательство не надо путать с отступничеством. Отступничество, это всего-то отказ от общения с прежде близким тебе человеком или группой людей. Апостол Петр трижды отрекался от Христа, но пользуется уважением до сих пор. Иуда предал Христа только один раз, и этот поступок стал символом предательства.

Подробно грех этот описывается в «Божественной комедии» Данте. В девятом круге в четырех рвах мучаются предатели. В первом рву, который он назвал по имени Каина, убившего своего брата Авеля, маются в страданиях предатели родных, во втором рву — предатели родины и единомышленников, в третьем — предатели сотрапезников, в четвертом — самые гнусные предатели своих Учителей. Именно в этом рву корчатся от мук Иуда, Брут и Кассий. Они воры. Они украли самое ценное — духовную веру в совесть, порядочность и честь. Предательство больно ещё и потому, что отнимает у вас иллюзию собственной исключительности. Описать эту иллюзию можно просто: «ничего такого не может случиться со мной, ведь это же я!». Крах этой иллюзии ужасен. Оказывается, «такое» случиться может и с тобой, таким уникальным и неповторимым. И теперь нужно мстить? Или что делать?

Месть не поможет. Она совсем не отменяет того, что сделали вам. А поэтому вы всегда в толпе обманутых. Подумайте: что же вы сделали такого, что заставило близкого человека столь ужасно вам навредить? Стало быть, были причины? А когда найдете ответ, попросите прощения за свою долю неправильного, которое спровоцировало предательство. Вам обязательно станет легче. И сами простите вора для спокойствия вашей совести. Для него и так уже готова кара Высших сил. От неё ещё никто не смог спрятаться…»

Очнулся Виктор Сухарев когда светало. Сон запомнил весь слово в слово.

— Интересно всё. Полезно — несомненно. И, главное, я могу пересказать этот текст как свой. Но кто же мне его во сне диктует? Ну, не Господь же. Зачем я ему? У него весь мир под ногами. И то он, всемогущий, и сам-то выправить его толком не в силах. А может, это моё личное сознание со мной говорит во сне? Оно же наяву не свободно. То одно, то другое… Всё требует сперва думать, а потом делать. Но почему эти философские словесные видения начались только здесь, в Красном захолустном городке Кызылдале? Странно. Да…

Он умылся, оделся и уже почти ушел в буфет, где кефир и сладкие булочки, но в дверь постучали. На пороге стоял Жора Цыбарев.

— Случилось что-то? — спросил Виктор.

— Ты же обещал, что сегодня поедем утром в Зарайск мою жену уговаривать вернуться. Ну, ко мне, блин. Ну, точнее — помирить нас обещал. А потом, если помиримся, и дом построим, да заберу их.

— А чего ты ночью не припёрся? Пошли бы да посидели часа четыре на холодке. Кайф бы получили. И здоровья бы прибыло-прибавилось.

— Нет терпежа, — Георгий приложил ладонь к сердцу. — Я билеты купил на автобус. В девять отправка.

— Блин! — всё, что смог ответить Сухарев. Поскольку Жору глубоко понимал. — Пошли позавтракаем. А то пустое пузо голове не помощник. Не того ещё наговорим. Пошли.

После буфета хорошо стало. И никто из них двоих уже не сомневался, что сегодня семья Цыбаревых восстановится. То есть в мире совершится ещё одна чудесная справедливость.