Тимьян и клевер

Софья Ролдугина

Когда фейри живут рядом с людьми, то чудеса на улицах встречаются чаще, чем кэбы. То влюбится какой-нибудь честный малый в крылатую девицу, то клуракан спьяну устроит розыгрыш… Хорошо, что в Дублине есть детективное агентство, которое работает не только для простых смертных, но и для волшебного народца – «Тимьян и Клевер». Там вас встретят Айвор – изворотливый колдун-фейри, и Киллиан О’Флаэрти – сыщик, джентльмен и просто хороший парень. Вместе они могут распутать любое дело! Вот только разбираться с собственным прошлым куда сложнее, чем решать чужие проблемы. …а вдали уже набирает ход машина войны – чудовищная, громыхающая металлом. Прозвучало недоброе предсказание; ставки сделаны. Спеши, Киллиан. Спаси напарника, если сумеешь – и всех фейри заодно. Время пошло.

Глава 3. Бездолье

Айвор частенько посмеивался над компаньоном и попрекал его мягкосердечием. Киллиан и вправду мог ввязаться в сложное расследование, а платы потом не взять, особенно если о помощи просила девица; револьвер он хотя и таскал с собой, но стрелял чаще в воздух, да и вообще больше полагался на красноречивость и обаятельность, чем на силу.

— Ты, любезный мой друг, слишком хорошего мнения о людях, — умудрённо изрекал фейри время от времени, как правило, после объяснения с очередным прижимистым клиентом или скандальным адвокатом клиента. Простого магического трюка вроде оживших теней в углу или зловещего хохотка из-под пола обычно хватало, чтобы вразумить корыстолюбца, но Айвор всё равно ударялся в мрачные умствования. — Думаешь, каждый будет тебе благодарен за хорошее отношение? А вот и нет. Иной ещё подумает про себя: «Здорово я нагрел этого идиота, а!» Это если человек хоть на десятую часть порядочный попадётся. А кто половчее, тот попробует снова воспользоваться твоей добротой, принимая её за глупость. Иногда нужно показывать зубы.

Нив, если ей случалось застать такую тираду, обычно на этом моменте важно кивала — и демонстрировала воистину роскошный оскал.

— А если всё время показывать зубы, то можно случайно укусить ни в чём не повинного человека, — упрямо возражал Киллиан. Айвор улыбался ему ласково, как наивному ребёнку, и говорил:

— Вот на то, драгоценный мой, тебе и дана смекалка. Смотри внимательно и думай. Ты мальчик умный, так что отличить негодяя от честного человека в беде тебе вполне по силам. А изначально относиться по-доброму к каждому встречному… однажды это может стоить тебе жизни.

Подобные разговоры повторялись от случая к случаю, но Киллиан никогда не думал, что когда-нибудь слова Айвора сбудутся почти буквально.

Стоял дождливый летний день — не слишком холодный, но с таким промозглым ветром, что умный человек и носа на улицу не высунет. Киллиан считал себя человеком, безусловно, умным, а потому надеялся до самого вечера просидеть дома, за хорошей книгой. Или за игрой в карты с Айвором — если он, конечно, согласится.

Увы, надеждам этим не суждено было сбыться.

Нив, пребывая по случаю мокрой погоды в распрекрасном настроении, решила побаловать домашних на ужин чем-нибудь особенным. Отлучившись на час, она вернулась с огромной корзиной, доверху наполненной самыми чудовищными дарами моря, какие только можно представить — от страшноватых розовых рыб с выпученными глазами до бурых водорослей, пахнущих йодом. Полюбовавшись на это роскошество, Айвор неожиданно вспомнил о неких совершенно неотложных делах и выскользнул через чёрный ход. Киллиан стоически перетерпел наплыв ароматов с кухни — свежевыпотрошенной рыбы, поджаренных водорослей, перетёртого лука и чеснока, но когда понял, что ему вот-вот поручат разделывание ещё трепещущих морских угрей, то решил, подобно компаньону, спасаться бегством. Нив недовольно постучала по полу каблуком, как копытом, однако смилостивилась и отпустила хозяина-лентяя на прогулку.

Киллиан накинул плащ, влез в сапоги и выскочил на улицу.

Навещать недоброй памяти дядюшку О’Рейли было рискованно — он ещё в прошлый раз намекал, что хотел бы познакомить племянника с некоей великовозрастной девицей на выданье, дочерью своего сослуживца. Мстил, не иначе, потому что единственным достоинством «невесты» значилось приданное, долженствующее искупить и хмурый нрав, и кривой глаз, и привычку поколачивать недостаточно галантных «женихов». Киллиан справедливо полагал, что он ещё слишком молод, чтоб покончить с холостяцкой жизнью.

— Ну и погодка, — пробормотал он, спускаясь от Рыночной площади вниз по улице. — И ведь даже в гости ни к кому не навяжешься, хоть в паб к мистеру Барри стучись.

Некоторое время Киллиан всерьёз обдумывал эту возможность — Эмили Ли наверняка была бы рада его повидать, да и Джон с Анной тоже. Зато Лизбет точно бы в кружку с пивом плюнула… Размышляя так, он сам не заметил, как добрался до парка. Дождь по-прежнему лениво накрапывал, ветер норовил запустить холодные пальцы под шерстяной плащ, а редкие прохожие на другой стороне улицы в густом тумане скорее напоминали призраков, нежели живых людей. И поэтому, когда одна из этих мрачных теней вдруг кинулась к Киллиану, вздымая руки, то он едва не сиганул в канаву.

Тень вцепилась в его рукав скрюченными пальцами и хрипло выдохнула:

— Помоги!

— Что случилось… мэм?

Киллиан даже не сразу разобрал, кто с ним говорит, мужчина или женщина. И лишь когда ветер откинул с лица просителя чёрный капюшон, стало ясно — это старуха-горбунья, древняя, как холмы. Желтоватое лицо напоминало рыхлый комочек бумаги, изрезанный глубокими складками; запавшие глаза словно покрывал восковой налёт; губы старость превратила в две узкие растрескавшиеся полоски в синеватых прожилках. И потому особенно жутко выглядели зубы — белые, ровные, как у молодой красавицы.

— Моя кровиночка помирает, — прошелестела старуха, и Киллиану пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать слова за влажным шорохом дождя. — Иди со мной, прошу тебя… Больше никто не поможет…

— Что произошло с вашей «кровиночкой»? Она больна? Ей нужен врач? — попытался Киллиан прояснить ситуацию ещё раз, но старуха, не дослушав, вдруг повалилась на колени, тычась лицом в его ботинки.

— Всеми святыми заклинаю, помоги! Не оставь мою кровиночку… мою бедную девочку… мою крохотулечку…

Тут Киллиану в ярких красках представился брошенный младенец в грязных тряпках и беспутная мать, оставившая несчастное дитя на попечение нищей престарелой родственницы. Он оглянулся по сторонам в поисках констеблей. Но поблизости не было ни души, если не считать джентльмена в поношенном цилиндре, старательно делающего вид, что он очень спешит, и настороженной лисицы в подворотне.

— Гм… Мне надо пройти с вами, я правильно понял? — сдался Киллиан, подумав про себя, что сбежать от мошенников он всегда успеет, грабителям у него поживиться нечем, а вот ребёнок и впрямь может находиться в нешуточной опасности. — Или позвать доктора? Или заплатить за что-то?

Старуха перестала сипло причитать и вдруг запрокинула голову, глядя на него снизу вверх:

— Деньги у меня есть, золото, серебро, фунты — что захочешь… только спаси мою кровиночку! Тут близко идти, да, да…

Цепляясь за Киллиана, она поднялась на ноги и с удивительной для столь иссохшей и слабой женщины силой потащила его сперва вдоль по улице, а затем — через парк. Любопытная лисица проводила их до мостика через декоративный ручей, а потом чихнула, развернулась и потрусила обратно.

«Вот и вышел прогуляться, называется», — промелькнула невесёлая мысль.

Киллиан думал, что старуха отведёт его в трущобы наподобие Дымного Лога или Кирпичного тупика. Но конечной целью долгого, извилистого пути через заросший парк под всё усиливающимся дождём оказался чистенький домик с выбеленными стенами и черепитчатой крышей. Под окнами пышно разрослась бузина, и молодые красноватые веточки с едва-едва обозначившимися ягодами так крепко переплетались со старыми хрупкими лозами, словно их нарочно в веники вязали. Проходя мимо, Киллиан машинально сорвал и растёр пальцами лист — руку обожгло, словно кипятком.

— Кровиночка моя, деточка моя, счастьюшко моё… — бормотала горбунья, бочком поднимаясь по ступеням. — Крохотулечка…

На скрип входной двери не откликнулся никто — ни слуги, ни кошки. В нос ударил густой терпкий запах, нечто среднее между крепкими травяными настоями и аптекарскими лекарствами, но даже он не мог заглушить гниловато-кислую вонь, которой, кажется, пропитались даже стены. Все зеркала и стёкла в доме были завешены плотной тканью, света отчаянно не хватало — газовые лампы горели тускло и бледно. Даже рассохшиеся лестницы прониклись тихим, потаённым горем и потому не издавали ни звука, когда кто-нибудь становился на ступени.

— Сюда, сюда, — поторапливала старуха, подталкивая Киллиана в спину острыми пальцами. — Красотулечка моя, околдованная, обездоленная…

— Послушайте, вы объясните уже наконец, что случилось с вашей «красотулечкой»? — поинтересовался он снова, пытаясь замедлить шаг. Тщетно — в хрупкой с виду горбунье силы было, как в Нив. — Она больна?

— Нет, нет, нет, — прошамкала старуха, вталкивая его в большую холодную комнату с плотно занавешенными окнами. — Помирает она, моя кровиночка.

— А я-то что могу сделать? — не сдавался Киллиан, отчётливо понимая, что этот вопрос надо было раньше задавать, не полагаясь на свои заключения. Комната меньше всего походила на детскую — скорее, на девичий будуар, и кисловато-грибной гнилостный запах был здесь просто невыносим.

«Надеюсь, меня не привели к какой-нибудь чумной, — испугался он, а потом вспомнил жемчужно-белые зубы горбуньи и содрогнулся. — А вдруг эта сама меня съест? Айвор про таких тварей рассказывал…»

Киллиан хотел позвать компаньона по имени, но язык отчего-то онемел. Руки и ноги сделались как у куклы на шарнирах, непослушными и вихляющимися, а голова потяжелела, как свинцом налитая. В спину снова ткнулось что-то острое, и, натужно обернувшись, он увидел, что старуха держит бузинную рогатку.

Белые зубы обнажились в заискивающей улыбке.

— Ты не бойся… Взгляни на мою кровиночку-крохотулечку. Вон, там… иди…

Облизнув пересохшие губы, Киллиан сделал шаг, другой, третий — и упёрся животом в изголовье кровати, стоящей посередине комнаты. Больше никакой мебели и не было. Зато кровать буквально тонула в ворохе перин, одеял, подушек и покрывал; всё пыльное, ветхое, в белесоватых нитях, напоминающих то ли грибницу, то ли густую паутину.

«Меня сейчас точно сожрут… и, надеюсь, хотя бы убьют перед этим…»

Он попытался негнущимися пальцами расстегнуть пальто и нащупать через слои ткани тисовую веточку, но тут старуха положила ему на затылок ладонь и надавила, заставляя согнуться. Киллиан едва не перевалился через изголовье — и неожиданно для себя оказался лицом к лицу с измождённой девочкой удивительной красоты. Ни восковая бледность, ни серый налёт на губах не могли скрыть природное изящество черт и нежность кожи. Пусть и слипшиеся, ресницы были густы и черны, брови словно очерчены рукою художника-фейри, а к гладким каштановым волосам хотелось прикоснуться всей ладонью.

— Кровиночка моя… дыши!

И старуха ткнула ему в шею бузинной веткой.

У Киллиана сперва перехватило дыхание — даже в глазах потемнело, и когда странное онемение спало, он машинально вдохнул так глубоко, как смог. Но в ту же секунду девочка распахнула глаза — светло-карие, как дикий мёд — и коротко выдохнула. Кисловато-грибной запах въелся в гортань, кто-то вскрикнул… А старуха наконец отпустила Киллиана и кинулась к девочке, причитая:

— Ах, моя красавица, моя кровиночка! Живенька-живая, моя красотулечка!

Оглушённый, Киллиан с трудом выпрямился и попятился к двери. Пол выворачивался из-под ног, словно это были не доски, а спина пустившейся галопом лошади. Старуха рыдала — и целовала бледные щёки девочки, кислый запах рассеивался, сквозь шторы сочился желтоватый дневной свет. Киллиан почти не запомнил, как выбрался из дома и доковылял до парка — кажется, горбунья снова указывала путь; сквозь прорехи в тучах выглядывало льдисто-голубое небо, хрипло каркали вороны, прохаживаясь по деревянному мосту, на траве, на листьях, на дорожках — везде сверкали прозрачные капли воды. Карманы оттягивала страшная тяжесть; Киллиан ощупал плащ — зазвенело металлически, глухо. Изнутри грудь словно песком скребло на каждом вдохе, тело было точно кипятком ошпаренное — горячо и мокро, душно и тяжко. Каждый шаг давался всё с большим усилием. Наконец ноги подломились, и Киллиан грузно повалился на землю. Холод сырой травы ласкал щёку и шею, а из кустов таращилась испуганная лисица.

Неотрывно глядя на неё, Киллиан запустил руку за пазуху, между пуговицами пальто на груди, и сквозь жилет и рубаху сжал тисовую веточку.

— Айвор… — выдохнул он, зажмуриваясь. А потом — ещё тише: — Айвор, Тис-Хранитель…

Сквозь слитный гул крови в ушах Киллиан различил жалобное лисье тявканье — и шелест веток, сперва близко, а затем дальше и дальше.

Время растянулось вязким безвкусным киселём. Дождь то вновь начинал накрапывать, то утихал совсем; бушевал ветер в древесных кронах, тревожа дубы и яблони, терновник и бузину; небо выгибалось, точно пытаясь слиться с землёю, облака слипались с туманом и крохотными каплями оседали на траве. Иногда слышался шорох шагов по сырым песчаным дорожкам, но люди-тени скользили мимо, не замечая Киллиана. Только однажды встревоженный девичий голос прошелестел что-то о констеблях, но в ответ пробасили, что нечего, мол, о нищих пьяницах беспокоиться.

«Я не нищий! И не пьяница!» — хотел выкрикнуть Киллиан, но из пересохших губ вырвался лишь тихий полувсхлип-полувой. Где-то под слоем перепутанной жухлой травы, сырого дёрна, текучих глин и каменных костей билось ласковое сердце земли.

Тумм-думм, — говорило оно. — Потерпи немного, тумм-думм. Скоро ты навечно будешь со мною, тумм-думм, тумм-думм…

Биение это становилось громче и громче, словно оно неторопливо поднималось из глубины, а потом вдруг послышалось рядом, над самым ухом — и почву взрыхлили тяжёлые чёрные копыта. Запах чистой реки омыл гортань, и Киллиан прерывисто выдохнул, щурясь; в глазах плавали цветные пятна, и синий атлас рукава сливался с яркими окошками в облаках.

— Что же ты натворил, дружок? Глупое дитя человеческое, — прошептал Айвор, осторожно прикасаясь к пылающему лбу Киллиана. — Говорил же тебе — не испытывай судьбу, сторонись людей. И что мне теперь с тобою делать?

–…там была девочка, — пролепетал Киллиан. Ему казалось, что сказать это очень важно. — Такая красивая девочка в белой паутине…

Айвор замер:

— В паутине, значит… — и обратился к кому-то: — Благодарю тебя, можешь идти. За наградой подходи в любое время на задворки. — Раздалось довольное тявканье, и зашуршали кусты. — Нив, склонись, с ношей я так легко не запрыгну. Мы едем к Морин — дорогу помнишь?

Нив согласно фыркнула.

Он подсунул руки под колени и под спину Киллиану и поднялся. Огромная угольно-чёрная лошадь со страшными пылающими глазами сперва легла на траву, точно собака, а затем, когда Айвор оседлал её, взвилась одним прыжком прямо в небо.

— Держись за гриву, — раздался шёпот фейри над ухом. Со всех сторон клубился то ли туман, то ли облака, и чудилось, что копыта Нив оплетает высокая сизая трава. — Или пальцы уже не гнутся? Вот ведь бедолага…

Киллиан закрыл глаза, и нахлынули мутной речной водой старые воспоминания.

…Золотой полдень в медовом запахе клевера и скошенной травы; берег реки, гладкий и крутой, как лошадиные бока; широкая водная гладь, тёмная и недвижимая даже под жарким июньским солнцем — омут. А над омутом — дерево-исполин, ветви подметают синее небо, тучи дремлют на развилках, пышный мох укрывает корни. И белеет на берегу то ли косточка, то ли гладкий камешек, то ли раковина. Киллиан помнит любопытство, влажную землю под ногами, чёрную глубь омута, цепкие коричневые лапы и резь в груди — а потом тепло чужих рук и шёпот:

«И что же мне теперь делать с тобою, дитя неразумное, дитя человеческое?»

Сейчас Айвор повторял то же самое.

Расступились облака, и Нив скакнула прямо на Полынную улицу, перед домом с перекосившимися ступенями. Прозвенели склянки с чьего-то опрокинутого прилавка. Двери сами собою распахнулись перед Айвором, и он ступил через порог под хохот колдуньи:

— Ай, несёшь своего мальчишку, как невесту! Али отдариться им хочешь за все свои проделки? Али…

— Помоги ему, Морин из рода Дары-Искусницы, — спокойно прервал её Айвор. Не попросил — приказал.

Киллиан попытался вдохнуть глубже — и рёбра словно превратились в раскалённые обручи. Сознание поплыло, как свеча на камине. Вязкий, липкий воздух застревал в горле, набивался в глаза и уши, а тело казалось лёгким и негибким, точно кукла из соломы.

— А что с ним этакое приключилось? — Скрипнули половицы, холодные пальцы прикоснулись ко лбу. — Ох… Ну-ка, клади его сюда. — Киллиан почувствовал, что его тормошат, вертят из стороны в сторону, но не смог ни пальцем пошевелить, ни даже век приподнять. — Эй, келпи, ну-кась, пихни это пальто в печку… и рубаху, и сапоги туда же. Всё пусть горит! У меня огонь добрый, он круглый год не гаснет… Проклятие это, что ли?

— Проклятие, — гулко, как из-под воды, послышался голос Айвора. — И, видимо, не в первый раз его с человека на человека перекидывают.

— И с каждого человечка оно силушку-то попило, а теперь насосалось, что твой паук, — скрипуче откликнулась Морин, ощупывая горло Киллиана кончиками пальцев. — Ишь, какое сильное сделалось, если даже к твоему мальчику прилипло… Ну, вот. А теперь держи его, Айвор, держи крепко, что бы он ни кричал и о чём бы ни просил. Не всякая боль во вред, не всякое избавление во благо.

Айвор усадил его спиною к себе и сжал так, что это ощущение пробилось даже сквозь горячую ватную дурноту и гул в ушах.

— Я знаю, Морин. Начинай.

Раздался протяжный скрип — и у Киллиана появилось чувство, будто из живота потянулась тонкая, но прочная нить. Скрипучая мелодия шла по кругу, и с каждым оборотом нить натягивалась всё сильнее, и вот уже казалось, что она чудовищно медленно вынимает из него внутренности. Киллиан дёрнулся, пытаясь освободиться, засучил ногами по полу, но Айвор держал крепко. А Морин завела песню о веретёнах, о глубокой воде, о седой луне и долгой дороге… И Киллиан уже не мог понять, где и что у него болит; ему стало страшно, что если нить натянется ещё туже, то сдёрнет с него кожу заживо, как перчатку с руки.

— Пусти меня… — захрипел он, изворачиваясь ужом на углях. — Пусти, хватит… Айвор! Убери её, пожалуйста!

— Терпи, глупый ребёнок, — ответил фейри, только крепче сжимая объятия, и усмехнулся: — Сам виноват. Сначала гадости нахватался, а теперь жалуется.

От возмущения Киллиан даже на секунду забыл о боли — но только на секунду, а потом стало ещё хуже. Кажется, он закричал, или выгнулся дугой, или ударил Айвору в подбородок затылком — или всё это одновременно. В груди закипело что-то чуждое, злое. Нить вытягивала это «что-то», но оно сопротивлялось — и, обволакивая язык, заставляло тараторить без умолку. Боль же лишала последних остатков самообладания. Киллиан просил остановиться, затем угрожал, затем умолял, обещал жестоко убить и Айвора, и Морин, и даже Нив… но под конец обессилел, выдохся, и только и мог, что повторять:

— Чтоб ты подох, чтоб вы все подохли… лучше б я тогда утонул!

Последние слова Киллиан услышал со стороны — и сам испугался. В то же мгновение тренькнула, обрываясь, нить, и боль ушла. Айвор всё с той же бесчеловечной улыбкой разжал руки и потрепал его по волосам.

— Выговорился?

Морин поднялась из-за прялки, крутанув напоследок колесо. Горка желтоватой пряжи лежала прямо на полу, как сор. Нив сидела в углу на корточках и, уставившись в пол, скребла ногтем доски. На хозяина она старалась не глядеть, в отличие от колдуньи. Киллиан поёрзал, остро ощущая собственную наготу, и медленно выговорил:

— Айвор, я…

— Просишь прощения? — охотно подхватил фейри, а затем, отстранившись, снял сюртук и накинул его Киллиану на плечи.

— Да, и мне…

— Очень стыдно за своё немужественное поведение и жалкий скулёж?

— Да, и я не совсем…

— Не совсем понимаешь, что вообще произошло? — Айвор фыркнул и протянул Киллиану руку, помогая подняться. Встать на ноги получилось с трудом. Перед глазами всё ещё плыли разноцветные пятна, но сидеть на занозистом полу под внимательным взглядом Морин совершенно не хотелось. — Проклятие это было, беспечный мой друг. Настолько сильное, что оно не только едва не сгубило тебя, но и, обладая зачатками собственной воли, наговорило всем нам гадостей твоим языком, и не думай, что я приму это за смягчающее обстоятельство.

От привычного едко-насмешливого тона фейри почему-то становилось легче. Айвор не собирался щадить компаньона и носить его на руках, буквально и фигурально. Удержал, не позволив разбить прялку, одолжил сюртук — и на этом доброта закончилась.

Киллиан невольно улыбнулся.

Айвор же подошёл к Нив, опустился рядом с ней на колени и, крепко обняв, шепнул на ухо:

— Ты умница. Без тебя мы так быстро сюда бы не добрались, и он бы умер. Так что тебе он жизнью обязан не меньше, чем Морин.

Нив кивнула и хлюпнула носом:

— У-у… А поцеловать?

— Мне — тебя? — обрадовался Айвор. — О, это я всегда готов…

— Нет, — замотала она головой и стрельнула взглядом в Киллиана, особенно почему-то задержавшись на голых коленях, хотя одолженный сюртук прикрывал куда меньше, чем дозволяли приличия даже неджентльмену. — Он.

Айвор расстроенно вздохнул.

— Ясно. Что ж, юный должник, иди сюда. Будешь целовать прекрасную деву, которая не совсем дева, однако же истинно прекрасна… когда копыта не распускает. А у меня свои дела есть…

Целоваться Нив, конечно, не стала — просто повисла на шее и разрыдалась, как маленькая девочка, бубня под нос историю о том, как «батяня» однажды сдуру влетел в рыбацкие сети, да спьяну и запутался, а его потом на берегу батогами так отходили, что он «ну ей-ей, чуть не помер». Киллиан гладил её по голове, стараясь не особенно поднимать руку, чтоб клятый сюртук не задирался, и одним ухом слушал разговор Морин с Айвором.

–…когда рубашку соткёшь?

— Ай, к ночи управлюсь. Злая нить попалась, тридцать лет такой не видала…

— До полной луны продашь?

— А то ж! Но ты, слышь, с мальчишечки своего глаз не спускай. Хороший такой мальчишечка, вежливый, душа чистая… Жалко будет.

— Где торговать будешь?

— Ну, пожалуй, на Висельную площадь пойду. Там народ дурной ошивается, всё одно — не жалко.

Продолжая оглаживать Нив по вздрагивающим плечам, Киллиан повернул голову. Айвор сидел на корточках рядом с прялкой и держал нить, зажимая её самыми кончиками чёрных когтей, явно стараясь не коснуться пальцами. Морин хмурилась, растирая ладони — красные, словно кипятком ошпаренные. Кусочки мозаики постепенно начали складываться в картину, пока ещё неясную, но пугающе жестокую.

— Айвор, — негромко окликнул он. Фейри обернулся, насмешливо вздёрнув брови, и Киллиан, ругая себя, пониже натянул сюртук — как смог. — Айвор, я правильно понял, что вот эти спутанные нитки…

— И есть проклятие, — с готовностью кивнул Айвор и ухмыльнулся: — Ну же, не переживай, мальчик мой, оно к тебе больше не вернётся, мы об этом позаботимся… то есть позаботились.

— Вот это меня и интересует, — произнёс Киллиан, ни капли не веря компаньону. — Как именно вы собираетесь «заботиться». И не надо лгать, я же не идиот, в самом деле, и вижу, что проклятие ещё… живо, если так можно сказать.

— Можно, — благодушно кивнул Айвор. — Но не нужно. Забудь, и всё. Лучше подумай, как ты станешь без штанов добираться до дома. Я полагаю, что это будет весьма забавно, но, возможно, только с моей точки зрения, и, вероятно, для Нив, хотя зная её чувствительную и деликатную натуру, спрятанную глубоко под слоем наносной грубости и первобытной прямолинейности, я могу с уверенностью…

— Айвор. Замолчи, будь любезен, — сердечно попросил Киллиан и, отстранившись от Нив, шагнул к Морин, глядя колдунье прямо в глаза и не обращая внимания на многозначительные усмешки. — Может, вы мне объясните? И спасибо вам за помощь. Я ваш должник, правда.

Сказал — и улыбнулся. Тепло и немного беспомощно, как в прошлый раз.

— Ой, должник он, — фыркнула Морин, отворачиваясь. — Фу-ты, ну-ты, такими словами разбрасываться… Да ещё и не ушло проклятие до конца, рано благодарить. Только полдела сделано. Ежели я до полной луны из той нити ткань не сотку, а из той ткани рубаху не сошью, да ту рубаху не продам какому-нибудь горемыке, то вернётся оно к тебе да за единую ночь и сожрёт.

Нив протяжно шмыгнула носом — и снова разрыдалась, тычась лицом Киллиану в плечо. Не глядя, он обнял её одной рукою.

— А что будет с тем горемыкой?

— Известно что, — пожала плечами Морин. — Такая уж у меня работа. От хвори да горя не избавлю, а вот на другого перекинуть… — вздохнула она.

А Киллиан поймал взгляд Айвора, серьёзного, застывшего, как натянутая струна — и сказал одно слово:

— Нет.

И сразу как-то стало легче дышать.

Нив шмыгнула протяжно и крепко обхватила Киллиана руками поперёк груди, Морин улыбнулась по-особенному — так улыбаются некоторые матери или старые монахини в забытых обителях. Айвор же вздохнул и закрыл лицо рукою — кажется, улыбаясь тоже.

— Вот так и знал, что этот ребёнок ещё заставит нас всех поплясать… И что ты предлагаешь? — спросил он громче, глядя чёрным глазом в щёлку между безымянным и средним пальцами. Винно-красный блик из камня в перстне медленно перетёк в зрачок. — Хочешь стать агнцем на заклание, невинной жертвой на алтаре справедливости, глупым зайцем, которого выпускают перед гончими, чтобы их распалить до охоты?

У Киллиана тут же зачесалась голова. Он с некоторым трудом подавил желание её ощупать, дабы убедиться, что Айвор не отрастил ему заячьи уши — с того бы сталось.

— Нет. Ни зайцем, ни агнцем, и иной бессловесной тварью быть я не хочу. Лучше скажите мне, есть ли способ уничтожить проклятие вообще? Без следа?

— Не знаю, — не моргнув глазом, соврал Айвор.

— Есть, — неохотно протянула Морин и опустила взгляд. — Найдите его корень. Найдите того, кто это проклятие в мир выпустил. И пускай он или взад его берёт и сам помирает, или условие говорит, какое выполнить нужно. Такие проклятия с ничего не делаются, для них, перво-наперво, повод нужен — и условие. Коли не выполнишь условие — проклятье на тебя ляжет, а выполнишь — развеется по ветру.

Киллиан задумался. Конечно, велик был шанс, что проклявший выставил какое-нибудь заведомо невыполнимое условие, с которым бедная девочка из разрушенного особняка не справилась.

«Но ведь в любом случае вернуть проклятие тому, кто его создал, будет справедливее, чем повесить на ни в чём не повинного беднягу».

— Делать нечего, будем искать проклявшего, — подвёл он итог разговору и повернулся снова к Айвору: — Поможешь мне?

Фейри трагически вздохнул и развёл руками:

— А куда мне деваться? Отговорить ведь тебя не получится, я правильно понял?

— Нет, — улыбнулся Киллиан.

— А помнишь, кто и когда тебя проклял? Тебе дали какой-то предмет, может, подвели к человеку? — начал расспрашивать Айвор. — Ты упоминал о некой девочке в белой паутине.

— Не помню, — признался Киллиан, подумав немного. Последние несколько часов были как в густом тумане — смутные, неясные образы, похожие больше на тени, разбежавшиеся от бледного свечного огонька. — Кажется… Кажется, там ещё была старуха с белыми зубами. Как жемчуг… Она отвела меня куда-то, через парк. Но вот куда — я не помню.

— Я так и думал, — мрачно откликнулся Айвор и начал медленно обходить компаньона посолонь, не спуская с него пристального взгляда. — Даже немного жаль, что всю твою одежду мы сожгли — есть у меня приятели, которые могут ниточку дурного колдовства размотать по запаху.

Морин заглянула в камин, поворошила угли кочергой — и хмыкнула:

— Ой, не всё сгорело! Глянь, сколько там золота лежит — старые монетки, такие при моей бабке чеканили… Ты не бойся, смотри, оно теперь чистое.

Услышав о золоте, Айвор тут же сунулся к камину, начал ворошить угли и золу прямо голой рукой и, к удивлению Киллиана, вскоре действительно накидал на пол перед решёткой десятка два кругляшей, толстеньких и блестящих. Морин тут же разделила их на две неровные кучки и большую подвинула к себе кочергой:

— Это моё! — заявила колдунья решительно. — Сойдёт за плату, в счёт долга, — подмигнула она Киллиану и подтолкнула к Айвору три оставшиеся монетки: — А этого тебе хватит.

— Так мало? — разочарованно протянул фейри, и Морин, фыркнув, стукнула его по руке кочергой, выбивая ещё одну монетку из рукава. — Ну, ладно, ладно, уговорила. Деньги эти и впрямь сейчас редки. Я даже знаю, у кого можно поспрашивать о них.

— Думаю, что нужно сначала вернуться туда, где вы меня нашли, — вклинился в разговор Киллиан. — Я огляжусь по сторонам и наверняка чего-нибудь вспомню… Айвор, а давай прямо сейчас пойдём?

Фейри закатил глаза.

— Вечером? Через полгорода?

— Ну да.

— Зная, что колдуньи и злые духи к ночи получают наибольшую силу?

— О, значит, и у тебя силы возрастут? — искренне обрадовался Киллиан. Нив хихикнула ему в плечо.

— Что значит «и у меня тоже»? — возмутился Айвор. — Вот она, человечья неблагодарность!

— Значит, ты согласен? Если не хочешь, я могу и один пойти…

— Нет уж, бессовестный мой друг, — не на шутку рассердился Айвор и нахмурился. Одолженный сюртук воинственно встопорщил воротник — и резко вывернул рукава, заставляя Киллиана крепко-накрепко обнять самого себя. — И прикуси-ка язык, сквернословием тебе меня не переубедить. Морин, милая, можно у тебя это позаимствовать? — галантно поклонился он колдунье, указывая на шаль, пока Киллиан дрыгал ногами, пытаясь вывернуться из сюртука. Бесполезно — только полы сильнее задирались, заставляя Нив заливаться жарким румянцем. — Вот спасибо. Нив, оборачивайся — повезём нашего героя домой.

И, укутав Киллиана огромной, как простыня, жаркой шалью, Айвор взвалил его себе на плечо и вслед за келпи вышел из дома, напоследок звучно чмокнув Морин в губы.

Колдунья вздохнула, трепеща ресницами, и тихим просьбам Киллиана о помощи не вняла.

Только оказавшись дома, Киллиан понял, насколько устал. Стоило Айвору наконец поставить его на пол и отозвать хищный сюртук, как ноги подкосились, и даже пушистая шаль Морин не смягчила позорного падения. Фейри обидно хмыкнул, затянул двери и окна тисовыми лозами и ушёл в спальню, оставив компаньона на руках у причитающей Нив. Келпи, ворча и поминая неугомонного «батяню», приволокла здоровенную лохань с речной водой, затем принесла на вытянутых руках ведро кипятка с плиты. С точки зрения Киллиана, даже после этого купальня получилась холодноватая, но его мнения как раз никто не спрашивал — макнули, как котёнка, с головой, а потом пихнули в руки брусок душистого розового мыла и приказали «ни в коем случае не утопнуть».

— Нив, ты меня ненавидишь, что ли? — риторически вопросил Киллиан. — Я спать хочу, а ты…

— Вода с людей всякую пакость смывает, а уж эта вода — тем более, — пробурчала служанка, отворачиваясь. — И вообще, от тебя лисами несёт… извиняюсь.

До кровати в итоге Киллиан еле дополз, а проснулся уже после полудня. Айвор, отвратительно бодрый, сидел на шкафу и грыз наисвежайшее, будто только что сорванное с дерева яблоко с зелёным листочком — хотя до первого урожая оставалось ещё месяца два, не меньше. Нив, как всегда, лохматая и в платье наизнанку, накрывала на стол, выставляя тарелки одну за другой — с картофельными оладьями, с хлебом, с поджаренными помидорами, плошки с джемом и с белёсой массой неприятного вида.

— Рыбно-грибной соус к оладьям, — вкрадчиво подсказал Айвор, проследив за взглядом компаньона. — Ты не бойся, мой дорогой друг, кушай всласть. Тебе нужно восполнять силы, а готовит наша обворожительная Нив — просто пальчики оближешь. Да?

Келпи смущённо кивнула. Киллиан получше запахнул халат и присел на край стула, с опаской подвигая к себе тарелку. Впрочем, скоро здоровый аппетит пересилил нездоровые сомнения, и, на радость Нив, тарелки стали пустеть. Айвор тем временем спрыгнул со шкафа, отряхнул сюртук от пыли и начал вещать, расхаживая по комнате вокруг стола:

— Итак, мой милый друг, пока ты спал и любовался во сне прекрасными девами, синими озёрами и тучными пастбищами, я навестил некоторых своих друзей. И за скромную плату — у нас теперь, кстати, на один золотой меньше — они любезно рассказали мне, откуда могли взяться эти старые монеты. Судя по тому, что монеты всего несколько раз переходили из рук в руки, кто-то нашёл клад… Очень старый клад. Один мой друг… Я упоминал о том, что он колдун?

— Получше тебя? — не удержался Киллиан от шпильки, и Айвор поджал губы.

— Вообще — нет, но к некоторым вещам он более чуток, — нехотя признал он. — Так вот, он сказал, что видит на этих монетах три тени. Первая — тень большого огня. Вторая — тень двуглавой башни. И третья — тень мертвеца.

Слушая его, Киллиан сам не заметил, как умял целую тарелку оладий и подложил себе ещё, на радость Нив.

— Хочешь сказать, что корень проклятия может быть в тех монетах?

— Корень проклятия? Нет, — задумчиво откликнулся Айвор, откладывая надкушенное яблоко на край стола. — Но монеты определённо с ним связаны. Как — попробуем узнать сегодня. Так что готовься к выходу, друг мой. У нас много дел… если, конечно, ты не передумал. Морин заправила нить в ткацкий станок, и к вечеру полотно на рубаху будет готово.

— Мы успеем, — уверенно заявил Киллиан, поднимаясь из-за стола. — Спасибо за завтрак, Нив. Ты сама себя превзошла, правда.

— Ты уверен, что успеем? — крикнул фейри вдогонку, и Киллиан обернулся. Глаза у Айвора стали совсем-совсем чёрные, без единого проблеска цвета, словно вязкая смола. В них не отражалось ничего — ни лампы с мягким желтоватым светом, ни бегущий по оконным стёклам дождь, ни застывшая испуганной серной Нив с кудрями, сияющими лунным серебром… ни сам Киллиан.

Абсолютный, всепоглощающий мрак.

— А почему нет?

— До полнолуния осталось два дня.

Погода чем дальше, тем становилась хуже. Вскоре хлынул самый настоящий ливень с градом — размером с горошину, а то иногда и с целый орех. Киллиан упрямо вышагивал, опустив капюшон на самый нос и ссутулив плечи, словно так можно было спрятаться от сыплющихся с неба ледышек. Толстая подкладка макинтоша слегка смягчала удары — но именно что только слегка. Всё равно Киллиан чувствовал себя побитой деревянной кормушкой, которую засыпали зерном едва-едва по донышку и отдали на растерзание ораве голодных кур.

«Немного дураков найдётся гулять в такое ненастье».

И действительно — улицы обезлюдели. Не видать было ни кэба, ни омнибуса, ни кареты, ни двуколки, ни даже фермерской телеги. Исчезли прохожие, зеваки, уличные торговцы, профессиональные нищие, газетчики, дамы с собачками, джентльмены в цилиндрах, дети и кошки. Редко-редко выглядывала из окна в какой-нибудь обшарпанной мансарде недовольная физиономия — непонятно, мужского или женского полу — и, скривившись презрительно, снова исчезала. В сточных канавах бурлили неукротимые реки, хрустели на тротуаре градинки, а холодный ветер с моря трепал листву, как осенью.

–…к ночи кончится!

— Что? — прокричал Киллиан, приподняв капюшон над левым ухом.

Айвор, промокший уже до нитки, но так и не сменивший тонкий шуршащий плащ на тяжёлый макинтош, улыбнулся:

— К ночи дождь прекратится. И что-то мне подсказывает, что нам это будет на руку… Крепись, до парка уже недалеко осталось.

Это «крепись», произнесённое смертельно серьёзным тоном, изрядно посмешило Киллиана; да и градинки в последние минуты становились всё меньше и меньше, и вот скоро полил обычный дождь — холодный, но и вполовину не такой неприятный, как раньше.

Недалеко от парка невесть откуда взялся густой желтоватый туман, словно земля протянула жадные лапы из низины к хмурому небу. Невольно Киллиан застыл — и тут его как паром ошпарило. Стало жарко и душно, перед глазами замелькали цветные пятна, не складывающиеся в осмысленную картинку — мужчина с брезгливым выражением лица, осторожный лис в подворотне, старушечьи узловатые пальцы, плотно обхватившие его, Киллиана, запястья…

— Вспомнил? — осторожно дотронулся до плеча Айвор, и наваждение спало. Киллиан закашлялся, взахлёб глотая холодный сырой воздух Дублина. — Что ты тут видел?

— Старуху… Да, точно, старуху с зубами как ровный жемчуг, — пробормотал он, сам себе не веря. Воспоминания казались нереалистичными фантасмагория, злая сказка, бредовый сон. — Она повела меня через парк. Там ещё был мост… и бузина.

— Бузина, говоришь? — Взгляд у Айвора стал сумрачным, как грозовое небо. — Что ж, пойдём поищем мост. Знаю я один подходящий поблизости.

Дождь тем временем и вовсе превратился в ленивую морось. Айвор вывел компаньона к узкому ручейку. Берега заросли дикими нарциссами, уже почти отцветшими — только две припозднившиеся стрелки ещё готовились раскрыть бледные лепестки.

— Вот это уже интересно… Киллиан, иди-ка сюда. Ты уверен, что старуха перевела тебя через ручей по мосту?

— А что?

— Тут берег обвален, — пояснил Айвор и прижал сложенную лодочкой ладонь к выемке в глине. — В двух местах, аккурат на расстоянии шага. Как если бы кто-то пытался затащить мальчика примерно твоего возраста, роста и сложения в ручей…

— Кхм.

— Хорошо-хорошо — юношу, — хмыкнул фейри. — Дети так быстро взрослеют… Да, и я готов поставить оставшиеся две золотые монеты против рваного носка, что ботинки у тебя были грязные — слишком грязные даже для прогулки по парку. К тому же перевести человека через текучую воду — один из верных способов сбить со следа волшебную погоню. Или наоборот, увести человека за Грань. Собственно, текучая вода — один из ликов Грани…

Он зачерпнул ладошкой воды из ручья и поднёс к лицу. Но пить не стал, только принюхался, тронул языком — и поморщился.

— Невкусно?

— Бузиной несёт, — коротко ответил Айвор. — Да, здесь точно прошла колдунья… А значит, я смогу пройти по её следу.

— Ты же говорил, что текучая вода запутает даже волшебную погоню? — усомнился Киллиан. Лезть в ручей ему не хотелось.

Айвор ухмыльнулся.

— Но не меня.

Он наклонился и быстро расшнуровал один сапог, другой и вручил их Киллиану. За сапогами последовал плащ, затем и жилет. Брюки Айвор закатал почти до колена, рубашку выпустил поверх пояса — и мелкими лёгкими шажками направился к берегу. В глазах у Киллиана защипало — ему то и дело мерещилось, что под босыми ступнями компаньона вьётся спутанная огненная нить. Она дёргалась и шипела, как живая, и уходила куда-то глубоко под воду — куда глубже, чем мог позволить узкий и мутный ручей. Айвор раскинул руки в стороны, балансируя на невидимой грани, и прикрыл глаза, запрокидывая голову. Мокрые чёрные волосы липли к шее, а одна извилистая прядка пересекала лицо, как трещина в гипсовой маске.

Киллиан зажмурился и с силой потёр веки, а когда снова открыл глаза, то Айвор уже стоял на другом берегу — и казался ненастоящим, как лунный блик на льду.

— Иди за мной, — позвал он тихо. — И не бойся, не промокнешь… Хватайся за мою руку.

Быстро, чтобы не успеть передумать или испугаться, Киллиан сделал шаг, другой, третий, не отводя взгляда от фейри и стараясь не замечать, что земля колеблется под ногами, как туго натянутый шёлк. А потом — схватился за жёсткую сухую ладонь, и дрожь сразу прекратилась.

Вокруг расстилался древний буковый лес, и через него шла широкая дорога с двумя заросшими колеями. Ветер шевелил продолговатые листья, издалека веяло морем. Дождя никакого не было, и сквозь непостоянные разрывы туч мелькало стеклянно-синее небо. Тусклый свет не мог пробиться чрез густые кроны, и внизу царил полумрак, прохладный, мшисто-прелый и сырой.

В груди у Киллиана знакомо кольнуло:

«Здесь».

— Узнаёшь? — деловито поинтересовался Айвор, отбирая у него свой плащ, жилет и сапоги.

— Кажется, да. Вот странно — я только что был уверен, что тот дом располагался за парком, а теперь — нет.

— Колдовство, — пояснил коротко Айвор, застёгивая жилет и накидывая плащ на плечи. Шнуровка сапог затянулась сама собою, как живая.

— И где мы сейчас?

— Недалеко от Дублина. Не меньше, чем в полудне пути, но и вряд ли намного больше. Что подсказывает тебе память, куда идти? — поинтересовался Айвор, прищурившись.

«Проверяет», — вздохнул Киллиан.

— Память молчит. Но логика подсказывает, что идти надо вдоль колей, — пожал он плечами. — Собственно, больше и некуда.

Дорогой явно пользовались нечасто — колеи успели затянуться сорной лесной травой. Зато посередине между ними вилась узкая тропа. Чем дальше Киллиан шёл, тем более знакомыми становились ощущения. Травяные петли, что захлёстывали щиколотки, терпкий запах мокрой после дождя коры, яркое пятно среди зелени — не в сезон расцветшая красная наперстянка… Вскоре Айвор оттеснил компаньона и велел ему держаться позади.

Потрёпанный временем особняк восстал из глубин леса, как призрак.

— Вот эту бузину я точно помню! — Киллиан дёрнул фейри за рукав и показал левую ладонь. — Видишь красноватое пятно? Это я вчера схватился за лист, а меня обожгло.

— Не люблю я нынешних колдуний, — невпопад ответил Айвор. — Никакой изящности. Нахватаются по верхам… Гм, не обращай внимания. Первым иду я, а ты не высовывайся из-за спины, пока не скажу. И капюшон накинь.

Айвор поднялся по ступеням и, подцепив когтями тяжёлое латунное кольцо в пасти льва, трижды постучал. Дверь открыл средних лет мужчина в костюме дворецкого, тощий и угрюмый, как беспородный пёс.

— Леди никого не принимают, в город изволили отбыть, — проворчал он, уставившись в одну точку. Бакенбарды его смешно курчавились, один ус загибался вверх, а другой — вниз, одежда выглядела изрядно поношенной, точно её использовало не одно поколение прислуги… Словом, это был обыкновенный провинциальный дворецкий, совсем не похожий на духа-прислужника злой колдуньи. — Завтра, может, вернутся. А может, нет, на всё ихняя господская воля.

Айвор протянул руку и бесцеремонно дёрнул его за ус. Глаза дворецкого остекленели.

— Скажи леди, чтобы спустилась немедленно. У неё особые гости.

Но дворецкий даже не успел развернуться, когда послышался недовольный ответ:

— Уже вижу, что особые. И чем я заслужила внимание фейри столь знатного рода? Джонсон, можешь идти.

Очнувшись, дворецкий сгорбился и юркнул в дом, бросив напоследок злой взгляд на Айвора. А на пороге показалась миниатюрная женщина, прекрасная, как само утро. Каштановые волосы были свёрнуты в узел и спрятаны под старомодную сетку, расшитую мелким жемчугом, синевой глаза могли поспорить с весенним небом, а слегка вздёрнутый нос выглядел именно так, чтобы придать лицу некоторую легкомысленность и смягчить холодную суровость черт. Неправдоподобно узкую талию, кажется, можно было обхватить двумя ладонями, а из-под пышных голубых юбок виднелись только мыски расшитых бисером домашних туфель, не более.

— Чем заслужила? — Айвор рассмеялся, колко и неприятно, словно иней рассыпал по голой коже. — А сама не догадываешься?

И с этими словами он выдернул Киллиана за руку — и скинул с него капюшон.

Леди изменилась в лице. Рот у неё некрасиво изогнулся, и над нижней губой показались мелкие белые зубы, а ноздри хищно затрепетали.

— Полюбуйся, мой дорогой друг, — хмыкнул Айвор. — Вот она, твоя «старуха».

— Она? — поразился Киллиан и, вспомнив вдруг, как «старуха» валялась у него в ногах, тычась лицом в ботинки, смутился и отвёл взгляд. — Простите…

— Он мало что пострадал, так ещё и извиняется, — подосадовал Айвор. — Честное слово, Киллиан, однажды твоя доброта обойдётся тебе в непомерную цену. Больше эгоизма, мой дорогой друг, и ты проживёшь долгую счастливую жизнь в человеческом мире. Итак, красавица, пригласишь нас в дом?

Она скрестила руки на груди:

— А если не приглашу?

— Тогда я войду сам, — пообещал Айвор, скосив взгляд на куст бузины. Ветки зашевелились, хотя не было никакого ветра.

Леди думала не дольше секунды, а потом отступила в сторону, указывая рукой в полумрак холла:

— Что ж, прошу.

Перед тем, как ступить через порог, Айвор успел наклониться к Киллиану и прошептать, обжигая кожу дыханием:

— Не ешь и не пей ничего в этом доме, подарков тоже не принимай.

— И не собирался, — заверил его Киллиан и подавил желание снова накинуть капюшон на голову.

Так, на всякий случай.

Особняк оказался очень странным. На первый взгляд он поражал роскошью, но Киллиану то и дело мерещился то отставший кусок обоев, то свисающая с потолка паутина, то трещина в синеватом оконном стекле… Кисловатый запах напоминал о чём-то опасном, и в горле противно щекотало. Хозяйка дома, проводив гостей до светлого зала в зеленовато-бежевых тонах, указала на диван. Киллиан осторожно присел на самый краешек, Айвор — вспорхнул по обыкновению на спинку и заложил ногу на ногу.

Сапоги, испачканные в тине и в красной глине, почему-то не оставили ни единого следа на мягкой обивке цвета топлёного молока.

— Итак… — негромко произнесла женщина, привлекая внимание. Вид её выражал полное смирение, хотя в напряжённом развороте плеч угадывался намёк на опасность и готовность атаковать. Киллиан заметил сухую бузинную веточку-развилку, торчащую из-за пояса платья, и напрягся, ожидая худшего. — Прежде, чем вы начнёт обвинять, взыскивать долги или задавать вопросы, я хочу вас кое с кем познакомить. Кэрис! — крикнула она громко, и тут же наверху хлопнула дверь.

— Иду, мамочка!

Забарабанили босые пятки по деревянным ступеням, прошелестели пышные юбки из тафты, и в комнату вихрем ворвалась девочка лет тринадцати на вид, самая прелестная, какую только можно представить. От пышных локонов цвета каштана и до светлой улыбки, от нежной кожи и до медово-жёлтых глаз — во всём она была совершенна.

Женщина подманила её к себе и обняла, не отводя взгляда от Киллиана.

— Позвольте представить вам, джентльмены, моё дитя — Кэрис, последнюю из семьи Оллен. И я, Корсен, дочь Кейнуэн, дочери Краген, дочери Кадуин, чей род восходит к Канайд Оллен из Бузинной Долины, сделаю что угодно под этим солнцем, чтобы спасти своего ребёнка. Будет надо — убью. Одного человека, двух, целый город — неважно. И кто посмеет меня осудить?

Притихшая и испуганная Кэрис замерла, в упор глядя на Киллиана.

— Всё, значит? — скучным голосом произнёс Айвор и покачал мыском сапога. А умереть ради неё тебе в голову не пришло? Ты решила, что дешевле будет откупиться другим человеком? А о том, что он тоже для кого-то столь же дорог, как эта девочка для тебя, ты не подумала?

Кормен помрачнела.

— Я мать. Я не могу оставить своё дитя в одиночестве, без защиты!

— Без защиты? — переспросил Айвор и уже напоказ вытер сапог об обивку дивана. И снова — ни пятнышка, ни следа. — В этом доме, да с такими слугами даже младенец может спокойно повзрослеть, ни разу не испытав ни в чём нужды. А уж тринадцатилетняя девица… Я помню времена, когда таких девиц замуж выдавали, и они справлялись с ведением хозяйства даже лучше, чем нынешние неженки-недоростки двадцати лет… И перестань наконец трястись и тискать бузинную ветку. Если бы он погиб, — Айвор легко коснулся пальцами волос Киллиана, — то я бы пришёл один — и действительно ради мести. Но он жив, и мы пришли вдвоём… чтобы найти корень проклятия. Тебе нечего бояться, о Корсен из рода Оллен, что восходит к Канайд Оллен из Бузинной Долины.

Последние слова точно что-то надломили в Корсен. Она прерывисто выдохнула, разом осунувшись, и тихонько подтолкнула дочь в спину:

— Беги наверх, милая. Мне с гостями нужно поговорить…

— Нет, Кэрис, останься, — мягко приказал Айвор, и девочка замерла на полушаге. — Иди сюда, — похлопал фейри по дивану мыском сапога. Киллиана покоробило от небрежности жеста — так подзывают обычно маленьких салонных собачек. — Тебе тоже наверняка есть, что сказать. А ты не молчи, колдунья. Говори, с чего всё началось.

Женщина обречённо наблюдала, как Кэрис робко садится на диван — справа от Киллиана, чтобы оказаться как можно дальше от фейри. К воротнику детского платья была приколота маленькая гроздь сухих ягод бузины, но Айвор, нагнувшись, сорвал её и бросил на ковёр.

— Это было необходимо? — сухо поинтересовалась Кореен, уже не улыбаясь и не изображая радушную хозяйку.

— Конечно. Чтоб у тебя не возникло соблазна солгать, — прищурился Айвор.

— Может, не стоит так… — начал было Киллиан, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, но заработал чувствительный пинок в бок и понял, пока следует помолчать.

— Всё началось девять дней назад, — громко произнесла колдунья, не отводя взгляда от дочери. — Кэрис ушла играть к реке и не вернулась. Я не волновалась, когда она пропустила обед… В нашем лесу нет того, кто смог бы причинить ей вред посреди бела дня. Но когда и к ужину она не вернулась, я испугалась. У реки Кэрис не оказалось, а след терялся на камнях у брода. Когда я поняла, что уже темнеет и время моё на исходе, то решилась спустить гончих.

Киллиана охватил озноб. Свет в комнате словно померк; воцарившийся зеленоватый полумрак напоминал омут в солнечный день, если смотреть со дна на поверхность.

«Откуда я могу знать это?»

— Гончих?

— Когда будем выходить, обрати внимание на водосточные трубы и столбики перил на пороге, мой ненаблюдательный друг, — лениво посоветовал Айвор. — Кто их сотворил? Не ты — и дураку ясно.

— Моя бабка, Краген, — неохотно ответила колдунья. — Гончие встали на след и вывели меня к Кэрис. Она лежала на поляне среди земляники и кислицы — и словно бы спала. Руки у неё были испачканы в земле по локоть. Я попыталась разбудить её, но она не просыпалась, и тогда я отнесла её домой. Но не помогали ни чары, ни отвары, ни заговоры, ни обереги. Корень проклятия я найти не сумела, потому что не знала, кто проклял мою дочь, а сама она не просыпалась и не могла ничего рассказать. И когда на восьмой день я поняла, что полнолуния Кэрис не переживёт, то отправилась в Дублин и стала бродить по городу, чтобы увести кого-нибудь и передать ему недуг моей доченьки. Но был дождливый день, и все прятались по домам, а кто не прятался, тот гнал меня прочь или бежал сам…

— Из-за облика? — спросил Айвор таким тоном, будто уже знал ответ.

— Да.

— А почему именно старуха-горбунья?

— Таков мой гейс, — призналась Корсен. — Я родилась слабой, куда слабее моей матери и бабки, а им также было далеко до их предков… Мы вырождаемся. Для того чтобы сотворить сильные чары, я обязана выполнить два условия. Первое — мне нужно войти в свой истинный возраст. Второе — тот, на кого будут наложены чары, должен вслух дать согласие.

— Истинный возраст! — рассмеялся Айвор. — Ах, вот оно что… И эта девочка — твой первый ребёнок?

— Да, — опустила голову Корсен, некрасиво сгорбив плечи. — Мне уже девяносто лет, но я не старею, пока живу здесь, в доме, который построила сама Канайд Оллен. И я не могу покидать дом больше, чем на три часа каждый день, и выходить за пределы владений Оллен чаще, чем один раз от новолуния до новолуния.

— И вы за всю жизнь ни разу не нарушали этого правила? — не поверил Киллиан. В груди у него противно царапало, словно вместо сердца был колючий болотный огонёк. — Вы всё время живёте здесь?

— Да, — просто ответила она. — Джонсон раз в две недели уезжает в город, привозит с рынка всё, что нам нужно, и продаёт купцу мои кружева. Я плету их из лунного шёлка летом, из последней паутинки осенью, из инея на стекле зимою и из облаков весною, и нигде во всей Ирландии нет мастерицы лучше меня, — похвалилась Корсен.

— Вы живёте на деньги с продажи кружев? — уточнил деловито Айвор.

— Нет, — пожала она плечами, явно обиженная тем, что фейри не оценил её таланты. — От Канайд осталось два сундучка с золотыми монетами. И чем дальше, тем больше ценятся эти деньги.

— И где они хранятся?

— Может, мне вам их сразу отдать? — возмутилась Корсен, и Киллиан, приложив руку к груди, заверил колдунью:

Я не возьму у вас ни монеты и ему не позволю. Клянусь своей жизнью.

— Балбес, — в сердцах отругал его Айвор и досадливо поморщился: — Ну, что ж, клятва есть клятва. Но так или иначе, я спрашивал не потому, что хотел получить деньги для себя… Вот эта монета — из того самого клада?

Он достал из кармана золотой кругляшок и показал его хозяйке. Та кивнула:

— Да. А хранятся монеты под старой башней между холмами и лесом. Когда приходит нужда, я отправляюсь туда и беру горсть из любого сундучка. На них лежит заклятие — через тридцать лет каждая монета так или иначе возвращается на место.

— Сильные это чары, — задумчиво произнёс Айвор. — Неразменные деньги, пусть срок и велик — тридцать лет… А Кэрис ты нашла случайно не близко ли от той башни?

— В часе пути до неё, хотя направление то самое, — задумалась колдунья, и фейри обратился уже Кэрис:

— А ты что расскажешь, маленькая красавица? Помнишь, кто передал тебе проклятие?

Девочка вздрогнула и невольно подалась к Киллиану, будто искала у него защиты.

— Нет, не помню, — звонко произнесла она и передёрнула плечиками по-взрослому. — Но я помню, что копала что-то руками и мне обязательно надо было успеть это сделать до того, как солнце зайдёт… И ещё я помню мужчину. Он поцеловал меня в лоб. И ещё… Ещё он сказал «спасибо».

Корсен гневно засопела, и Киллиан понял, что эту часть рассказа она слышит в первый раз.

— Мужчину? — заинтересовался не на шутку Айвор. — И какого же? Как я?

— Нет, — замотала она головой — только кудряшки заплясали. — Не как ты. Он некрасивый был. И младше.

— Такой же молодой, как вот этот юноша? — хлопнул он по спине Киллиана.

— Ещё меньше, — решительно сказала Кэрис. — Он был как сын мясника, который привозит нам окорока на продажу иногда.

Айвор вопросительно уставился на Корсен. Та задумалась:

— Шестнадцать вёсен… нет, уже семнадцать.

— Ха, мальчишка, а не мужчина, — развеселился Айвор. — Некрасивый… А одет он был как тот сын мясника или как я?

— Не так и не так, — вздохнула девочка. — Во всё коричневое и серое… Я не помню! У него ещё шляпа была. С пером таким, полосатым.

— Не пойдёт, — нахмурился Айвор и прищёлкнул пальцами: — Эй, Корсен, принеси-ка мне зеркало. Любое, только маленькое. Ну же, быстро!

Колдунья подхватилась с места и, придерживая юбки, метнулась из комнаты. Послышался топот, потом — гневный окрик и жалобное лепетание дворецкого. Зеркало Айвор получил через минуту, не больше — овал в ладонь шириной, заключённый в полированную медь.

— Подойди-ка сюда, дитя, — подозвал Айвор девочку. Та послушно, хотя и не без страха, подсела к нему. — Ближе, ближе, что же ты так дрожишь… А теперь, когда я поднесу зеркало к твоему лицу, дунь изо всех сил, думая о том мальчи… кхм, о том мужчине.

С этими словами Айвор достал платок, в котором Киллиан с удивлением узнал «сестрин подарок», и начал натирать зеркало по кругу, против часовой стрелки. Постепенно гладкая поверхность становилась матовой, шершавой на вид, и переставала отражать что-либо. В глубинах стекла точно поселилась ночная вьюга — белёсое мельтешение во мраке. На полированной меди оправы медленно проступал иней.

— Сейчас! — приказал Айвор и сунул девочке под нос зачарованное зеркало.

Она зажмурилась крепко, до морщинок на лбу — и подула.

Вьюга в зеркале замедлилась — и сложилась вдруг в осмысленный узор, как в калейдоскопе. Только вместо орнамента было человеческое лицо.

— Знаете такого? — Айвор небрежно бросил зеркало Корсен, и она едва успела подхватить его над самым полом.

— Нет. Никогда не видела. Но я редко выхожу из дома и почти не бываю в деревне. Разве что… Джонсон! — позвала она слугу.

Но «дворецкий» тоже не признал измождённого юнца, таращившегося из мутных глубин зеркала.

— Что ж, придётся прогуляться до деревни, — неохотно признал Айвор. — Поднимайся, друг мой. До темноты уже не так много времени, и что-то мне подсказывает, что на ночлег нас если и пустят, то без всякой охоты. Корсен, зеркало я у тебя заберу… Так сказать, в качестве платы, — недобро улыбнулся он. — И радуйся, что плата столь мала.

Покидая прибежище последних колдуний из рода Оллен, Киллиан нарочно задержался на пороге, чтоб разглядеть столбики перил. Верхняя их часть действительно была выполнена в виде химер — грубоватые поделки из дерева, потемневшие от дождей и солнца. Чудовищные зубы впивались в брусок, и казалось, что он вот-вот рассыплется в щепу под натиском челюстей. Змеиные хвосты сплетались в единый тугой жгут и тянулись по ступеням, повторяя все изгибы так, что издалека их можно было принять за бортик. Едва обозначенные лапы крепко прижимались к столбикам-туловищам, а когти отчего-то были темнее, чем остальное дерево.

Киллиан присел на корточки, заглядывая в пасть к одной из химер, и едва не поседел, когда тонкие руки обхватили его со спины, а губы прижались к уху.

— Кэрис? — севшим голосом спросил он, не шевелясь.

— Не ночуйте под открытым небом, — прошептала девочка. — Возвращайтесь в Дублин. Мальчика в зеркале зовут Джеми Макги… Он мой жених. Будет. Только матушке не говорите.

— Почему ты мне это говоришь? — только и смог произнести Киллиан.

— Потому что ты хороший, — просто ответила Кэрис. — И ты спас мне жизнь. Колдуньи такого не забывают.

— Кэрис, я… Спасибо, — от души сказал он. — А ты знаешь, где корень проклятия?

— Нет, — выдохнула маленькая колдунья. — Знала бы — так сказала. Я ничего не помню, что было с тех пор, как я у Джеми проклятие забрала. Но ты найдёшь корень, я верю.

Киллиан хотел сказать, что тоже хотел бы в это верить, но оглянулся на Кэрис — и передумал. Брови у девочки были нахмурены, как у взрослой, и мрачное выражение так не подходило к её лицу, ещё по-детски мягкому и округлому, что порядочный человек мог сделать только одно — подняться на ноги, похлопать Кэрис по плечу и пообещать, всё обязательно будет хорошо.

Киллиан так и сделал — а потом побежал вдогонку за компаньоном, успевшим уже скрыться в лесу.

— Поговорил с Кэрис? — буднично поинтересовался Айвор, на ходу сплетая из пучка травинок косичку. — Что она тебе сообщила?

— Так ты знал, что она захочет поговорить со мной?

— С той самой секунды, как понял, что бузинный амулет, который был приколот к воротнику её платья, сделала сама Кэрис, а не её мать, — подтвердил компаньон беспечно. — Знаешь, когда колдунья в четырнадцать лет настолько сильна, чтоб сделать толковый амулет, настолько умна, чтоб скрыть свою силу даже от собственной матери до поры до времени, и настолько хитра, чтоб перед злым чародеем-фейри притвориться испуганным агнцем — она наверняка ещё и настолько амбициозна, чтобы вести свою игру. Как видишь, я оказался прав. Так какие вести на хвосте принесла та прелестная птичка?

— Юношу из зеркала зовут Джеми Макги и он…

— Егерь или сын егеря, судя по одежде, человек, на целую ступень выше деревенских по статусу, — елейным голосом произнёс Айвор. — И, конечно, большая и чистая любовь красавицы Кэрис.

— Она сказала, что Джеми будет её женихом… — Киллиан вздохнул. — Слушай, если ты и так всё сам знаешь, может, мне помолчать?

— Помолчи, если хочешь, — фыркнул Айвор, пряча травяную косицу в карман. — Кстати, имя нашего героя я не знал. Джеми Макги… Это упрощает задачу.

До деревни оказалось немногим более двух часов ходу. Когда показались окраины и на Айвора привычно залаяли угрюмые сторожевые псы, уже начало смеркаться. Киллиан постучался в один дом, в другой — открывать никто не спешил. Лишь на шестой раз на порог вышел дородный детина и, оглядываясь на пожилую женщину — то ли мать, то ли бабку — посоветовал попросить ночлега в церкви.

Тут скривился уже Айвор.

— Не сможешь войти? — сочувственно уточнил Киллиан.

— Смогу, — мрачно ответил фейри. — Если только церковь не из рябиновых брёвнышек сложена. Смогу даже на службе отсидеть. Только это будет, как бы тебе сказать… Гм, нарушение правил этикета?

О!

— То-то тебе и «О!», — проворчал фейри. — Впрочем, если тебе так мил запах ладана и лампадного масла, то я тебя не держу. Поступай, как знаешь.

— А ты что будешь делать? — поинтересовался Киллиан, почувствовав укол совести. Мысль, что компаньона бросать нехорошо, витала где-то на краю сознания. — Вернёшься в Дублин?

— Балбес, — хохотнул Айвор. — Тогда уже нам вдвоём надо возвращаться. Хочешь?

— Кэрис сказала, что нам лучше так и сделать, — рассеянно отозвался Киллиан, обдумывая предложение. В словах компаньона чудился подвох. — И что ни в коем случае нельзя ночевать под открытым небом.

— Ах, ну раз так, то мы обязаны поступить ровно наоборот, — развеселился Айвор. — Не вешай нос, мой недоверчивый друг. В летних ночах есть своя прелесть.

Ненадолго оставив Киллиана, фейри постучался ещё в один дом. Скрипнула дверь, зазвучал смущённый женский голос, потом звякнули монетки… Вскоре Айвор вышел со двора, мурлыча себе под нос бодрую песенку, и повёл компаньона за околицу. Отыскав на опушке леса молодой тис, фейри отправил Киллиана за дровами, а сам бессовестно развалился под деревцем, прикусив травинку.

По краешку леса словно корова языком прошлась — деревенские выбрали весь хворост до последней веточки. В чащу же по темноте забираться не хотелось. На одной удаче Киллиан за полчаса сумел наскрести только на маленькую охапку, какую и четырёхлетний ребёнок унесёт без труда. Тем временем с востока потянуло дымком, сладковатым запахом запечённой рыбы… Вернувшись на опушку, Киллиан с трудом удержался от того, чтобы не вернуться в лес и не надрать рябиновых розог.

Айвор, как ни в чём не бывало, сидел у костерка. На прутиках над углями скворчала рыба, натёртая солью и молодым чесноком. Высились на узорчатых листьях ревеня горки ягод — черники и ежевики, заманчиво блестели ссыпанные кучкой орехи — крупные, как на подбор. Особняком лежал гладкий обрезок коры, а на нём — кусок медовых сот. В кривоватом глиняном горшке закипала вода.

— Грхм, — звучно прочистил горло Киллиан. Айвор обернулся, мечтательно помахивая пучком трав ромашка, мята… — Грхм, — повторил Киллиан, не зная, что сказать — слишком много недостойных джентльмена слов рвалось с языка. — Слушай, а разве ягоды и орехи не осенью поспевают?

— Право, кого это волнует? — царственно пожал плечами Айвор. — О, наконец-то закипело! — опомнился он и, стащив горшок с огня голыми руками, сунул в воду пучок трав. — Присаживайся, друг мой. Трапеза наша, конечно, скудна, но один вечер можно и потерпеть. Кружку с настоем придётся передавать друг другу, если только ты не хочешь отпить из горшка… Киллиан? Что за взгляд?

А Киллиан уже не знал, чего хочет больше — смеяться или злиться.

— Обычный взгляд, — хмыкнул он наконец, плюхаясь на землю рядом с компаньоном. В подсохшем плаще было невыносимо жарко, даже с откинутым капюшоном. — Ладно, орехи и ягоды… Даже рыба меня не слишком удивляет… Но где ты добыл соль?

— Милая и очень одинокая вдова продала за сущие гроши, — признался бессовестный обольститель.

Киллиан не выдержал — и рассмеялся.

Конец ознакомительного фрагмента.