Магнолии были свежи

Софья Игнатьева, 2022

Лондон, начало 1960-х годов. Жизнь Мадаленны Стоунбрук – внучки взбалмошной баронессы – ограничивается заботой о цветах, учебой в Гринвичском университете и страстью к искусству. Когда в ее мире появляется профессор Эйдин Гилберт, многое меняется. Ей двадцать, ему сорок семь. У нее еще все впереди, а он готов подвести итоги своей жизни и дать справедливую оценку. Единственное, что их связывает – цветы, поездки к заливу, разговоры об искусстве и Гринвичский университет. Но может этого уже достаточно для любви? Комментарий Редакции: Не пошлый роман об отношениях профессора и студентки, вмещающее в себя рассказы о живописи и архитектуре, искусстве Англии и Италии. Удачное совмещение приятного с приятно-полезным.

Глава 4

Джон не появлялся у Стоунбруков уже неделю, и каждый день Хильда Стоунбрук постукивала своей палкой по паркету и заявляла, что она давно не видела «этого славного юношу». Чем так приглянулся Джон старой миссис Стоунбрук, знали абсолютно все в городе, и весть о том, что свадьба будет пышной и прекрасной разлетелась, прежде чем сама Мадаленна узнала о том, что ее хотят выдать замуж. Это известие не удивило ее — она всегда знала, что подобное произойдет, и только молча отсчитывала минуты до того, пока Джон Гэлбрейт не войдет в дом с огромным букетом и не попросит ее стать его женой. И, разумеется, Мадаленна скажет «да», ведь не может же она иначе ответить на все те годы заботы и доверия со стороны Хильды Стоунбрук.

При мысли об этом Мадаленну пробирал истерический смех, и она каждый раз затыкала себе рот, чтобы не расхохотаться на весь мраморный дворец — кто-то жаловался на то, что их жизнь была слишком спонтанна, так вот Мадаленна Стоунбрук с уверенность могла бы сказать, что ее жизнь была распланирована на долгие тридцать лет вперед. Джон появлялся каждый день, и, к его чести надо было сказать, что не всегда по своей воле. Но стоило Бабушке завидеть его на подъездной аллее, или просто фигуру, похожую на Джона, как она тут же гнала Мадаленну за ним вслед, а если это оказывался не он, то звонила в дом Гэлбрейтов и милостиво просила Джона зайти к ним. Он всегда появлялся немного смущенно, но с каждым разом уверенности в нем прибавлялось, и вскоре он уже не пятился к выходу, стоило ему заслышать голос Хильды, а спокойно проходил в холл, вручал аляпистый букет Аньезе и целовал руку миссис Стоунбрук.

И тогда на стол подавались лучшие засахаренные фрукты, наливали тонкое вино в хрупкие хрустальные бокалы, и Джон неизменно отказывался, прося Мадаленну налить ему еще одну чашку чая, а Бабушка самодовольно поджимала губы, косилась в сторону Аньезы и говорила, что теперь она понимает, как повезло его родителям с Джоном. После чая она неизменно отправляла Мадаленну с ним на прогулку, и никогда не обращала внимания на слабые попытки Аньезы оставить свою дочь дома — они шли гулять в любую погоду, если, конечно, Джон не просил остаться в хорошо натопленной гостиной (к его приходу гостиная всегда натапливалась так, словно за окном был декабрь) и почитать новости. Такое случалось редко, но если случалось, то Мадаленна с удовольствием оставалась в кресле или уходила на кухню, оставляя Джона на попечение Бабушки и молча смотрела на то, как черные угли пожирает пламя. Ей самой хотелось стать этим пламенем и спалить все до тла, чтобы черный дым развивался над всем Портсмутом, и черные мысли пугали ее все еще неокрепшую душу.

Разумеется, Мадаленна не желала зла даже Бабушке, но чувствовать себя товаром так было отвратительно, так ужасно, что никакая вода с лавандовым маслом не могла ее отмыть от липкой жижи, которая, казалась, наполняла ее и изнутри, и снаружи. Для нее было бы большим облегчением все рассказать Аньезе, выплакаться у нее на коленях, чтобы она мягко провела рукой по гладко приглаженным косам и сказала, что все обязательно будет хорошо. Но стоило Мадаленне заикнуться о намерениях Бабушки, как мама испуганно замотала головой и сказала, что Хильда никогда бы на это не решилась, и что Джон к ним ходит только потому, что напоминает Бабушке ее покойного мужа. Мадаленна промолчала, но внутри у нее все смеялось до боли; Бабушка ненавидела Дедушку, и напоминай Джон его хоть чем-то, он бы даже не смог зайти на порог. Аньеза обо всем догадывалась, она просто боялась понять все окончательно, так, чтобы единственным выходом было — собрать вещи и уйти куда глаза глядят. А их глаза глядели только за пределы Портсмута, а дальше все обрывалось, словно они жили в старом мире, когда люди еще верили, что у Земли есть конец.

Наверное, при других обстоятельствах, познакомься они на какой-нибудь прогулке или в библиотеке, она бы все равно да обратила внимание на Джона, и если бы не заинтересовалась, то захотела бы пообщаться, но бедный Джон, сам того не понимая, совершал каждый день одну и ту же ошибку, и как машина увязала в одной и той же колее, только проваливаясь глубже, так и чувство недонеприязни росло в Мадаленне. Все, что одобряла Бабушка становилось противным для нее, и она ничего не могла с этим поделать — таков был результат долгих отношений, взращенных сначала на холодности, а потом на такой неприязни, которая едва не доходила до ненависти. И Джон, бедный Джон, сам превратился во что-то ужасное, от чего ей хотелось бежать, стоило Хильде назвать его «славным мальчиком». И все же Мадаленна чувствовала некую вину перед ним; она понимала, что он не был виноват в том, что ее Бабушка сделала его главным претендентом на роль хозяина Стоунбрукмэнор, она понимала, что Джону просто не повезло появиться не в том месте и не в то время, а потому она старалась изо всех сил не сбегать от него раньше положенного времени и выдавливать из себя приветливую улыбку.

И несмотря на все это, Мадаленна скучала по Джону. Его не было уже целую неделю, и ей не с кем было поговорить об обычной мелочи — о погоде или о том, как сильно разросся куст жасмина у магазина мистера Макри. Мадаленна сама не заметила, как вышло так, что весь круг ее общения сузился до Аньезы, мистера Смитона и Джона. У нее были приятельницы из университета, но в Портсмут из Лондона было неудобно добираться, к тому же Бабушка терпеть не могла даже разговоров об университете. и об успехах своей дочери Аньеза узнавала из тихих бесед глубокими ночами. В детстве Хильда запрещала ей выходить за пределы дома, и Мадаленна мало с кем могла подружиться из города, в школе же с ней почти никто не общался из-за того, что она была внучкой «старой ведьмы», так и получилось, что к двадцати годам единственными ее собеседниками остались мистер Смитон и Джон.

Они редко общались о чем-то задушевном, он никогда не рассказывал ей о своем университете, только изредка упоминая, что он учится на финансиста, она никогда не говорила с ним о цветах, и все равно темы как-то находились — вымученный разговор шел медленно, постоянно спотыкаясь и прерываясь на неудобные паузы, и в эти дни Мадаленна была бы рада даже такому общению. После ее самовольного побега из дома после завтрака, разразилась целая буря. Бабушка не кричала, она вызвала докторов, собрала целый консилиум, и Мадаленна целый час слушала монотонные высказывания о том, как ей стоит беречь здоровье Бабушки. Все доктора Портсмута знали о настоящей причине болезни Хильды, но не могли и слова сказать против ее денег, а потому Мадаленна оказалась на неделю запертой в огромном доме без права на выход. Мистер Смитон пытался звонить, но после бурной беседы с Бабушкой, он оставил тщетные попытки, и Мадаленна успела перемолвиться с ним словом только тогда, когда садовник позвонил Фарберу. Нет, Мадаленна не чувствовала себя одинокой, она редко скучала по обществу, но сейчас после недельного дежурства у постели Хильды и выслушивания всяческих гадостей, она была готова сбежать с первым встречным.

— Мэдди, почему Джон не приходит уже неделю? — проворчала Бабушка, когда Мадаленна зашла к ней в комнату.

Хильде было уже лучше, она даже спускалась к завтраку в гостиную, но все равно каждое утро она требовала, чтобы Мадаленна прибегала к ней в спальню и помогала одеваться.

— Ты его чем-то обидела?

— Нет, Бабушка, я ничем его не обижала. Я не знаю, почему он не приходит.

— Все ты знаешь, просто не хочешь мне говорить. — бурчание Хильды действовало Мадаленне на нервы так, что ей хотелось кинуть чем-нибудь тяжелым в стену. — Если ты постоянно будешь такой разборчивой, то останешься старой девой.

— Я не останусь старой девой, Бабушка. — машинально проговорила Мадаленна.

— Нет, останешься! — уверенно сказала Хильда, расправляя воротник на старомодном чесучовом платье. — Останешься, я тебе говорю. Ну давай взглянем правде в глаза, Мэдди!

Она вдруг взяла Мадаленну за руку и подвела к большому напольному зеркалу, которое странно дисгармонировало со всей остальной безвкусной обстановкой в комнате. Вся мебель была тяжелой, из красного дерева с такой чудовищной отделкой, что сразу бросалась в глаза, и Аньеза говорила, что дедушка называл эту комнату «кошмаром дизайнера».

Это зеркало, из тонкого итальянского стекла — реверанс в сторону Аньезы — подарил как раз он на день свадьбы своего сына, но Хильда решила, что ее новоиспеченная семья не заслуживает такого дорогого подарка и забрала его себе. Мадаленна всегда смотрелась в него, несмотря на то, что оно стояло в комнате у Бабушки, она чувствовала, что зеркало всегда принадлежало маме, ведь Дедушка выбирал его с оглядкой на ее тонкий вкус, и моментами Мадаленне казалось, что старое стекло все еще хранит тонкий запах лимона Аньезы и табака «Джорджтейл» Дедушки.

— Мэдди! — прикрикнула на нее Бабушка, и воспоминания о Дедушке тут же рассыпались. — Не стой столбом, когда я с тобой разговариваю!

— Извините, Бабушка.

— Подойди сюда, — Хильда поманила ее к себе, и Мадаленна покорно подошла. — Посмотри на себя в зеркало. Что ты видишь?

— Вас и себя.

— Ох, святые Небеса! — вскрикнула Бабушка. — Это и так понятно, не будь такой тугодумной, Мэдди! Какой ты себя видишь?

— Обычной.

— Обычной? Как мило. — усмехнулась Бабушка. — И ты себе нравишься?

— Я привыкла к себе, Бабушка.

— Вот как? Что ж, если ты не понимаешь, тогда я объясню тебе. Твоя мать, разумеется, внушает тебе, что ты красавица, каких свет не видывал, но на то она и мать, а я тебе объективно скажу, Мэдди, и ты должна мне поверить и уяснить, понятно?

Мадаленна кивнула и попыталась не прислушиваться к тому, что дальше скажет Бабушка. Такие разговоры повторялись время от времени, когда на горизонте появлялась более-менее подходящая Мадаленне, по мнению Бабушки, партия. Хильда подводила ее к зеркалу, и, медленно расписывая все ее недостатки — начиная от внешности, заканчивая характером — говорила, как ей, Мадаленне, вообще повезет, если на ней жениться хоть кто-то. Сама Бабушка всегда говорила, что таким образом желает своей внучке только добра, и просто пытается искоренить слишком высокое самомнение, но от таких разговоров Мадаленне становилось так тошно, что все дни она ходила, словно неживая, а потом по ночам плакала от того, как ей хотелось быть красивой.

Позже Мадаленна решила, что это глупо — плакать и растравливать себя каждый раз, стоило Бабушке ее задеть или оскорбить, но все равно неприятное, засасывающее чувство обиды оставалось в Мадаленне и постепенно подтачивало в ней терпение, как жуки-короеды медленно точили ствол дерева. И как дерево могло очень долго стоять, не подавая признаков того, что оно может упасть, развеваясь по воздуху трухой, так и Мадаленна терпела, и только чувствовала каждый день, что вскоре от ее терпения не останется ровным счетом ничего, и произойдет катастрофа.

— Ну-ка, посмотри, на себя, Мэдди, — в сотый раз повторила Хильда и снисходительно улыбнулась. — Ну разве это красота? Посмотри на свои щеки — то они у тебя впалые, то ты их наедаешь, и становишься похожа на хомяка; посмотри на свою кожу — ходишь бледная, словно на улице не появляешься годами; шея как у гуся, а от того, что ты ее постоянно ее втягиваешь, вообще похожа на какую-то черепаху. И перестань горбиться! А волосы, ну разве это волосы? — Хильда приподняла косу Мадаленна и немного дернула. — Ну, не кривись, не кривись, но это же не волосы! Они должны быть блестящими, легкими, а у тебя такие тяжелые, что давно пора обстричь. И потом, разве тебе десять лет? Что за дурацкая прическа? В твоем возрасте нужно укладывать волосы, а не носить одну косу, да слава Небесам, что еще без банта!

Мадаленна почувствовала, как что-то тяжелое повисло у нее в груди и каждую минуту грозилось вылиться слезами. Она и так знала, что по сравнению со своими сверстниками выглядит странно, но сама себе в отражении она нравилась. Мадаленна не считала себя красивой, не считала себя даже симпатичной, но ни за что на свете она не пожелала бы другой внешности, не пожелала бы другого носа — без небольшой горбинки, курносого, не пожелала бы глянцевых волос; все черты напоминали ей об Эдварде и Аньезе, и, смотрясь в зеркало, она видела там отца и мать, и за одно это она без страха смотрелась в отражение. Нет, ее слез Хильда не увидит, и Мадаленна поплотнее сжала губы и сдвинула брови.

— Вот! — воскликнула Хильда. — ну разве с таким выражением лица ты сможешь привлечь хоть кого-нибудь? Мэдди, — она развернула внучку к себе лицом, и Мадаленна постаралась разглядеть странную лепнину на потолке. — Послушай меня. Я говорю это тебе для того, чтобы ты уяснила: ты обязана выйти замуж и составить хорошую партию. Не верь тому, что пишут в газетах, двадцатый век уже давно зовут цивилизованным, и пятьдесят лет назад говорили, что девушке не нужно выходить замуж, чтобы стать счастливой и обеспеченной, но что оказалось? Оказалось, что все это вранье! — торжественно закончила Бабушка. — А тебе с твоим ужасным характером и странным внешним видом найти мужа будет сложнее, чем всем остальным. Ты меня понимаешь? Хорошо, что еще твоя репутация чиста, что белый снег, на это ума у Аньезы хватило. По танцам не бегаешь, на пирсе не болтаешься, и на том спасибо.

— По вашему мне пора выходить замуж? — брякнула невпопад Мадаленна и мысленно закрыла рот рукой; теперь ее ожидала лекция о невнимательности.

— А о чем я твержу тебе последний год, скажи на милость? — рассерженно отозвалась Хильда. — Или ты совсем меня не слушаешь? Конечно, зачем надо слушать бредни старухи, да?! Так вот, милая, не сможешь найти себе мужа, так вини только себя в этом! Вон, Джейн Олливерс, вышла замуж два месяца назад, а ведь она старше тебя всего на месяц.

— Джейн Олливерс познакомилась со своим мужем на танцах. — невозмутимо сказала Мадаленна, поправляя покосившееся зеркало.

Миссис Стоунбрук на минуту замолчала, и Мадаленна усмехнулась — Бабушка наверняка лихорадочно пыталась найти оправдание не то своим словам, не то вероломности Джейн Олливерс, которая вышла замуж не за порядочного, как думала Хильда, парня, а за какого-то легкомысленного человека ведь по мнению миссис Стоунбрук, на танцах знакомились только праздные личности.

— Ну, знаешь ли, — воинственно махнула рукой Хильда. — Не такая уж и блестящая партия, должна тебе сказать. Хотя с ее ростом и умом другого ждать не приходится. На редкость глупая девица, повезло же ее родителям.

— Джейн очень милая и хорошая девушка. — возразила Мадаленна; с семьей Олливерс она общалась не так много, но их дочь всегда была очень мила с ней и даже несколько раз приглашала на прогулку. — И Патрик умный и заботливый молодой человек. Думаю, они будут счастливы.

— Ты слишком много думаешь, Мэдди, и, причем, все время не о том. Лучше бы ты подумала о себе, а не о какой-то Джейн. И вообще, поторапливайся, я не хочу пропустить завтрак, а с тобой я так от голода умереть могу. Ну же, живо, живо!

Об ужасном характере Хильды Стоунбрук ходили легенды по всему Портсмуту, и даже в Лондоне определенный круг людей знал вздорную хозяйку Стоунбрукмэнор. За Стоунбрука ее выдали в раннем возрасте по меркам Мадаленны, и по поздним начала двадцатого века — Хильде было двадцать один год, когда Эдмунд Стоунбрук увидел красивую девушку на одном из приемов в Белгравии и, не думая, тотчас сделал ей предложение. Свечи, белый фарфор, цветущие сады в мае — все располагало к скорой свадьбе, и Хильда ответила согласием, но вот сама она была куда менее спонтанна в своем решении.

Она не любила своего будущего мужа, но пристально следила за его наследством и вышла в свет как раз тогда, когда скончался один из многочисленных предков милого Эдмунда. Брак мог бы быть идеальным, не люби муж свою жену, но старший из трех братьев Стоунбруков совершил фатальную ошибку, и на его жизни крест поставился сам собой. К удивлению Мадаленны, Бабушка считала свой брак удачным, и жалела только о том, что Эдмунд досаждал так долго ей своими чувствами. Поначалу такая извращенность характера шокировала Мадаленну, но потом все как-то встало на свои места — Бабушка просто не могла быть иной.

— Мэдди, забери почту! — прокричала Бабушка с последней ступени лестницы, и Мадаленна угрюмо кивнула. — И будь добра, пошевеливайся!

Маленький Джорджи уже был тут, около веранды, и с опаской посматривал на приоткрытую дверь — не выйдет ли оттуда старая миссис Стоунбрук и не надо ли будет давать дёра через острые кусты шиповника, о которые он так неудачно разорвал свою куртку в прошлый раз. Но на пороге появилась его любимая мисс Мадаленна, и маленький почтальон просиял от удовольствия — мисс Мадаленну он искренне любил и радовался каждый раз, когда видел ее. Временами он специально выдумывал поводы для того, чтобы незаметно подкрасться к большому дому и заговорить с ней о чем-нибудь, и радушная мисс никогда не отказывала ему в беседе, с интересом слушая рассказы о новом выпуске журнала «Животный мир» и смотря на жука с бронзовой спиной.

— Доброе утро, Джорджи. — улыбнулась Мадаленна и похлопала его по плечу; она бы с радостью его и обняла, но знала, что мальчишки в этом возрасте редко любили подобные нежности. — С новостями?

— Да, мисс Мадаленна! Вот это журнал «Бурда» для миссис Аньезы, и открытки из клуба «Ривьера», а это для мистера Фарбера, письмо от его матери, но мне, наверное, стоило положить его на служебный вход…

— Ничего, я передам. — махнула рукой Мадаленна, забирая увесистый конверт. — Что-то еще есть?

— Да, это для вас, мисс, — заговорщически улыбнулся Джорджи. — Письмо от мистера Смитона, он просил вам передать лично в руки, чтобы миссис Стоунбрук не видела.

— Тогда считай, что справился с этим ответственным заданием и получай вознаграждение. — Мадаленна вытащила из кармана фунтовую бумажку, а письмо положила в потайную складку на платье. — Как у тебя учеба, Джорджи?

— Ничего, по арифметике «хорошо», по английскому тоже. Только вот, — мальчик нахмурился, и Мадаленна быстро пригладила его взлохмаченный хохолок. — По истории ничего не выходит, эта контрольная по Пуническим войнам… Я ее завалил, мисс Мадаленна. — Джорджи поднял на нее свои большие глаза, и Мадаленна едва удержалась от того, чтобы не улыбнуться — хотела бы она, чтобы в будущем у нее был такой же сын.

— Разве вы уже проходите такие темы?

— Мистер Сандерс сказал, что мы должны идти вперед.

— Ну раз сказал… Вот что, Джорджи, — она положила ему руку на плечо и ободряюще улыбнулась; Пунические войны были совсем не страшны по сравнению с той взрослой жизнью, которая ждала его впереди. — Я приду к тебе послезавтра и помогу подготовиться к контрольной, хорошо?

— Спасибо, мисс Мадаленна! — обрадовался мальчик и подкинул в воздух кепку, однако радоваться пришлось недолго.

— Мэдди! — голос Хильды был слышен на другом конце поля, и если бы она постаралась, то наверняка смогла бы докричаться и до города. — Сколько еще можно тебя ждать?

— Ой, мисс Мадаленна, — испуганно зашептал Джорджи и согнулся так, что стал совсем незаметным в зарослях шиповника. — Мне пора идти!

— Да, да, конечно, Джорджи, — Мадаленна отвела колючие кусты, чтобы мальчику было легче проползти и подала ему сумку с почтой. — Передавай привет родителям.

— Передам! — послышался громкий шепот почтальона, и в следующую секунду мальчик бежал со всех ног подальше от страшного дома.

Мадаленна перевела дух и открыла дверь веранды, ей всегда приходилось набираться терпения перед завтраком, чтобы спокойно высиживать нудные трапезы, однако, помявшись немного на ступеньках, она решила зайти с парадного входа. Чтобы к нему подойти, требовалось обойти весь дом, и небольшая прогулка помогала Мадаленне собраться с мыслями и успокоиться.

Пение пересмешника выводило в ее голове приятную мелодию, и она представляла себя не в этом ужасном доме, а где-то в старой Англии, где жили и Беннеты, и Вудхаусы, и все проблемы решались с помощью быстрой руки автора и количества страниц. Она уже почти подходила ко входу, когда от дуба отделилась какая-то тень и начала приближаться к ней. Мадаленна не очень хорошо видела — следствие долгого чтения ночью при сальной свече, — а потому она не сразу смогла разобрать немного приземистую фигуру, но когда из дома раздался очередной восклик Бабушки, Мадаленна уже не волновалась — к ней быстрым шагом направлялся Джон Гэлбрейт, и в этот момент она была почти рада его видеть.

— Здравствуй, Мадаленна, — слегка смущенно проговорил он и помахал в воздухе новым букетом. — Надеюсь, я не помешаю?

— Нет, проходи, ты как раз к завтраку. Тебя долго не было, что-то случилось? — проговорила Мадаленна, отпирая дверь своим ключом. — Что-то с мистером Гэлбрейтом?

— Нет, с отцом все в порядке. — улыбнулся Джон и зачем-то поставил букет в дождевую лейку. — Просто были проблемы с конным клубом. Я разве тебе не говорил?

— Нет.

— Значит, забыл. У нас в университете есть конный клуб, и мы кое-что интересное затеяли… — Джон хотел что-то еще добавить, но его прервал восклик миссис Стоунбрук, и Мадаленна услышала, как к двери поспешила Аньеза.

— Мэдди, это возмутительно! Как так можно долго ходить за почтой?!

— А я точно не помешаю? — прошептал Джон и сделал шаг назад, Мадаленна усмехнулась и помотала головой; бедный Джон, ему еще не доводилось видеть Бабушку в минуты гнева, и если такое произойдет, то у Мадаленна ровно на одного потенциального жениха меньше. Миссис Стоунбрук сама рыла себе яму, и за этим было забавно наблюдать.

— Джон! — Аньеза появилась как раз вовремя и с благодарностью приняла букет. — Очень рада тебя видеть!

— Может быть я не вовремя? — замялся Джон, но, заслышав его голос, крики из столовой внезапно затихли и послышался стук палки.

— Ну что ты, — еще шире улыбнулась Аньеза и взяла его под руку. — Не придумывай, мы очень рады тебя видеть.

— Джон! — миссис Стоунбрук оказалась на удивление проворной, и уже спешила к нему на встречу. — Дорогой, не стой на пороге, проходи! Тебя долго не было, что-то произошло? — она участливо поправила галстук и отобрала букет у Аньезы. — Мэдди, поставь цветы в воду и не будь такой неповоротливой!

— Да, простите, мэм, я был занят в университете, и не мог прийти… — голос Джона отдалялся от Мадаленны все дальше и дальше, пока совсем не потух за тяжелыми дверями, и тогда она поставила букет в вазу и достала заветное письмо.

Сейчас она была как никогда благодарна Джону; с той минуты как он зайдет в гостиную, Бабушка забудет о существовании своей внучки и вспомнит, если только ей что-то от нее понадобится, но тут Мадаленна могла понадеяться на верность Фарбера — он должен был окликнуть за секунду до того, как тяжелые двери снова распахнулись бы, и на пороге не возник грозный образ Хильды Стоунбрук. Письмо было незаклеенным, и Мадаленна быстро вытащила немного помятую бумагу на свет; мистер Смитон всегда писал письма на необычной бумаге, похожей больше на папирус — он всегда вымачивал ее в кофе или в чае, так ему было интереснее. Мистер Смитон был единственным, кто еще поддерживал интерес к жизни у Мадаленны, и за это она была перед ним в неоплатном долгу.

«Милая Мадаленна, я не смог толком дозвониться тебе; с твоей бабушкой еще раз разговаривать мне совсем не хочется, да и ей, я думаю, тоже, а Фарбер постоянно занимает телефон, но на то он и дворецкий, чтобы постоянно занимать телефонную линию, верно? Поэтому посылаю письмо с Джорджи (кстати говоря, отличный парень). Милая, мне будет нужен твой художественный вкус и тонкий вкус, чтобы закончить наконец подготовку к Фестивалю. У меня, конечно, есть Эйдин, но что-то мне подсказывает, что без тебя я не справлюсь. Помнишь, как ты замечательно развесила те китайские фонарики в прошлом году? А банты из гофрированной бумаги? Просто загляденье! Выручай, дорогая, прошу тебя слезно и умоляю! Да и потом, тебе все же нужно выбраться из этого дома, ведь этой ведьме все нипочем. Между прочим, как там Аньеза? Надеюсь, что еще держится, хотя, поражаюсь тому, как вы еще не сошли с ума от Хильды. Одним словом, жду тебя, дорогая, и посылаю сто поцелуев и одно крепкое объятие!»

— Мисс Мадаленна, — раздался шепот, и одурманенная письмом она не сразу узнала Фарбера. — Мисс Мадаленна, мне кажется, что вас скоро позовут.

— Спасибо, Фарбер. — улыбнулась Мадаленна и сложила письмо обратно.

Мистер Смитон всегда чувствовал, когда она была на грани; понимал, когда ей была нужна крепкая рука старого друга, чтобы не сорваться в пучину и не наделать глупостей, от которых она бы не нашла потом спасения. Она всегда помогала мистеру Смитону с подготовкой к Фестивалю, это была их маленькая традиция, некая тайна, которая их объединяла, и Мадаленна каждый август вот уже семь лет с удовольствием помогала ему украшать теплицы и оранжереи к ежегодному празднику конца осени и начала лета.

Бабушка считала это все ересью, однако Аньеза с радостью разрешала Мадаленне мастерить китайские фонарики и оборачивать деревянные палки оберточной бумагой, а когда у нее было время, она и сама вступала в процесс, как в занимательную игру. Но вот сейчас Мадаленна не была уверена, что Хильда сможет ее отпустить. Обычно они с мамой говорили, что их помощь требуется городскому клубу садоводов и книголюбов, и бабушка с неохотой, но отпускала Мадаленну на целую неделю к садовнику, но в последний месяц Хильда смогла разругаться и с миссис Кингстон, которая отвечала за клуб книголюбов, и с миссис Диксон, которая в свою очередь возглавляла клуб садоводов, и путей отхода стало намного меньше.

— Мадаленна! Иди сюда, что ты там копаешься? — послышался дребезжащий фальцет Бабушки, и Мадаленна спрятала письмо под вазу с камелиями — туда Бабушка никогда не заглядывала.

— Я уже иду, бабушка.

Утром гостиная всегда была освещена мягким светом, особенно когда косые лучи солнца падали через витражные окна на ковер. Эту комнату обставил дедушка еще тридцать лет назад, и с тех пор ничего не менялось — на этом настоял Эдвард, и Хильда, к счастью, не могла даже переклеить обои. По ее мнению комната была ужасно бедной, даже нищей, ей не хватало цвета, персиковые обои казались ей выцветшими, да и бронзы почти не было — только на каминной полке спрятался небольшой подсвечник, но Мадаленна эту комнату обожала.

Свободная, воздушная, она вся напоминала об Эдмунде Стоунбруке, и каждый раз, когда она заходила сюда, ей казалось, она попадает в объятия своего дедушки. В комнате и правда было немного мебели — только большой восточный диван, круглый лакированный стол и блестящий рояль, который был расстроен, но Мадаленна все равно на нем порывалась сыграть каждый раз, когда Хильда уезжала из дома на медленную прогулку. В этой комнате редко бывали гости, Бабушка всегда приглашала всех в темную столовую, и потому когда Мадаленна увидела, как Джон спокойно сел на диван, что-то ревностное защемило у нее в сердце. Только папа и дедушка могли сидеть на нем, мелькнула быстрая мысль, но она только тряхнула головой и предложила Джону кофе.

— Нет, что ты, не надо, посиди. — вскочил с дивана Джон и чуть ли не взял ее за руку.

— Это нисколько меня не затруднит, я просто попрошу Фарбера.

— Конечно, это нисколько не затруднит Мадаленну, — поддакнула Хильда и усадила Джона обратно на диван. — Какое кофе ты предпочитаешь, Джон?

— Обычное, черное.

— Сахар, сливки? — ровно спросила Мадаленна, просматривая очередной рекламный проспект. — Советую добавить сливки, они совсем свежие.

— Да, да, конечно, по твоему усмотрению. — торопливо ответил Джон и внезапно взял руку Мадаленны в свою. — Мадаленна, у меня небольшая новость.

— О, да, — улыбнулась Аньеза, незаметно делая Мадаленне знак, чтобы и та слегка улыбнулась. — Очень интересная новость. Ты знала, что Джон состоит в одном из конных клубов Лондона?

— Нет, не знала. — Мадаленна старалась казаться невозмутимой; на момент ей показалось, что Джон встанет на колено и предложит ей стать его женой, и от этого ей захотелось убежать вслед за маленьким Джорджи. — И как успехи, Джон?

— Если ты его не будешь перебивать, то он все тебе расскажет. — проворчала Бабушка и улыбнулась Джону. — Не обращай внимания на ее бесцеремонность, она сегодня встала не с той ноги.

— Мадаленна, — Джон словно и не слышал слов Хильды. — Я состою в конном клубе от университета, и в субботу устраиваются скачки. Я подумал, может быть ты сможешь пойти со мной? Там будет лучшая публика — певцы, актеры, говорят, даже Майкл Редгрейв будет, да и потом, я думаю, что из твоего Гринвичского университета тоже кто-то обязательно приедет! Так что, — он нерешительно посмотрел на нее и слегка сжал ее руку. — Ты согласна?

— Джон, спасибо большое за приглашение, я очень благодарна тебе, но боюсь, что я не смогу.

— Чепуха, — фыркнула Бабушка. — Не слушай ее, Джон, конечно, она сможет!

— Мадаленна, почему нет? — он снова прослушал слова Хильды и только смотрел на нее очень внимательно. — Ты же ни разу не была на скачках, ты же не знаешь, как там весело!

— Зато ты знаешь, Джон, как я отношусь к лошадям. — твердо сказала Мадаленна и легко пожала его руку. — Я знаю, как их мучают, как их загоняют и как их убивают, если они повредят себе ногу. Это ужасно, и я не могу на это смотреть. Прости, Джон.

— О, Небеса! — воскликнула Хильда. — Перестань нести чушь, Мэдди, ты пойдешь!

— Хорошо, — внезапно Мадаленна выпрямилась, и она почувствовала, как ее взгляд стал холодным; она приближалась все ближе и ближе к грани. — Если вам, Бабушка, надо, я пойду на скачки.

— Нет, Бабушка, — вступилась за дочь Аньеза. — Так нельзя. Ведь если с лошадьми и правда так обращаются, это ужасно! И если Мадаленне не хочется идти, то она вовсе не обязана.

— Подождите! — воскликнул вдруг Джон, и все недоуменно посмотрели на него. — Я не хочу, чтобы Мадаленна принуждала себя, если ты не хочешь, не ходи, но, пожалуйста, поверь мне. — он умоляюще взглянул на нее и сильнее сжал ее руку. — Я знаю того человека, который устраивает скачки, его зовут Майкл. Он отличный парень, он никогда не позволит кому-то издеваться над животными. Уверяю тебя, все будет хорошо. Мне очень хочется, чтобы ты пошла, я бы познакомил тебя со своими друзьями, это было бы очень интересно.

Мадаленна медлила с ответом. Ей вовсе не хотелось выглядеть ломающейся особой, но она не знала, что сказать Джону. Отказаться означало бы оскорбить его без причины, и в конце концов, если они были даже не друзьями, так приятелями точно, и Джон мог бы давно обидеться на нее за то, что она так флегматично относилась к их общим прогулкам. Но, с другой стороны, согласиться значило принять тот факт, что позже он мог видеть в ней не только друга, но и кого-то больше, а этого Мадаленна боялась как огня. И все же, она вышла бы из дома, познакомилась с новыми людьми, и смогла бы помочь мистеру Смитону, мелькнула внезапная мысль, и Мадаленна нахмурилась — как раньше она не смогла до этого додуматься. Разумеется, ей будут нужны новые платья и шляпы, и она сможет выходить из дома каждый день под предлогом, что едет в город за покупками. Она не станет обманывать Джона, она с удовольствием составит ему компанию на скачках, просто у этой ситуации появилась еще одна положительная сторона. И так как вопросы совести по отношению к Бабушке ее уже давно не волновали, Мадаленна утвердительно кивнула.

— Если все так, как ты говоришь, то я согласна.

— О, Мадаленна, — Джон так резко вскочил с дивана, что чуть не опрокинул чашку себе на колени. — Спасибо! Ты не пожалеешь, обещаю.

— Надеюсь, бабушка меня отпустит.

— Ну конечно, — благосклонно ответила Бабушка. — Ты можешь пойти, я же уже сказала.

Мадаленна улыбнулась; тактическое отступление сработало, и когда она пожала руку Джону, она была совершенна искренна — сам не понимая, он помогал ей, и за это она была ему благодарна.

— Боюсь, мне уже надо идти, — он подошел к двери и старомодно поклонился. — Отец хотел, чтобы я ему помог.

— Конечно, Джон, — сладко улыбнулась Хильда. — Передавай привет мистеру Гэлбрейту.

— Передам обязательно, мэм. Не провожай меня, Мадаленна, — он победно ей улыбнулся, и она улыбнулась ему в ответ. — Только вот что, совсем забыл, — он резко повернулся. — мне же нужна будет бутоньерка!

— Не переживай, Джон, — рассмеялась Аньеза и подмигнула Мадаленне. — Думаю, дочка сможет тебе что-то подобрать у мистера Смитона, верно?

— Да, конечно. — и на этот раз Мадаленна улыбнулась так широко, что у нее заболели щеки.

* * *

— Не забудь, что на платье ты можешь потратить из своих денег не больше двадцати фунтов, Мэдди; и прошу тебя, подбери наконец что-то цветное, а не очередное серое и бесформенное! Это скачки, светское мероприятие, а не собрание садоводов у твоего мистера Смитона. Боги, — миссис Стоунбрук глубоко вздохнула и открыла флакон с иланг-илангом. — Не будь ты дикой, вышла бы в свет гораздо раньше, но твои манеры… Видят Небеса, я не могла позволить тебе появиться в Лондоне…

Бабушка проявила необычайную настойчивость, и если Мадаленна предполагала, что та отпустит ее в город ближе к пятнице, а то и в саму субботу, то миссис Стоунбрук освободила ее от всех обязанностей во вторник, и строго наказала этим же днем ехать в Портсмут за нужным платьем и соломенной шляпой.

Мадаленне пришлось встать в пять утра, чтобы вовремя полить газон, забрать очередные счета и провести наставительную беседу с прислугой, прежде чем миссис Стоунбрук благосклонно сказала, что та свободна до субботы и попросила еще по пути зайти в галантерейный магазин и отказаться от бумазейных салфеток в пользу шелковых, сообщить мистеру Рендольсу из книжного, что в их доме закончились чернила и бумага, а еще сделать большой заказ шампанского на конец августа — Бабушка готовилась к своему ежегодному приему, куда Мадаленна допускалась в качестве внучки и весь вечер стояла в углу комнаты, выслушивая неуклюжие комплименты в свой адрес и наблюдая за стрелками часов. Эти приемы могли бы быть куда интереснее, если все люди, собравшиеся в большой столовой, тайно бы ненавидели друг друга и мечтали занять чужое место, но вес они были уверены в своей собственной доброте и прятали неприязнь куда поглубже за милыми словами и улыбками.

— Бабушка, я могу потратить на платье побольше, я сама могу его купить.

— Я тебя умоляю, Мадаленна! Твои попытки вести бюджет очень милы, но абсолютно нелепы! Ты потратишь на платье все деньги, которые заработала с одного мальчишки, поэтому не дури и возьми.

Бабушка протянула ей стофунтовую банкноту, однако Мадаленна вежливо положила деньги обратно в тисовую шкатулку и аккуратно захлопнула крышку. Однажды она поклялась, что не возьмет от Бабушки ни одного цента, если сможет себе позволить, и ради этого она бегала целыми днями по занятиям и не обращала внимания на головную боль — независимость всегда приобреталась тяжело, и Мадаленна знала, на что шла.

— Спасибо, Бабушка, но я сама в состоянии купить себе платье.

— Значит, все-таки гордость взыграла, да? — Хильда тяжело села в грубое кресло и прищурилась. — Знаешь, Мадаленна, мне казалось, что ты куда умнее своей бестолковой матери, которая только и делала, что носилась со своим чувством достоинства и понятиями о чести, но… — Бабушка не успела закончить, как фарфоровая ваза вдруг сдвинулась с края скатерти и повалилась на пол; осколки прекрасно блестели на натертом паркете. — Боги, Мадаленна, что это такое?!

— Я попрошу вас больше никогда так не говорить о моей матери, бабушка. — спокойно сказала Мадаленна и быстро собрала остатки вазы в небольшую кучку. — Я ее люблю, и папа ее любит, и вы не можете себе позволить таких слов.

— Знаешь, милая, — после долгой паузы проговорила Бабушка. — Не будь Джона, и не пригласи он тебя на эти дурацкие скачки, ты бы провела еще месяц взаперти. Тебе бы пошло на пользу, твоему характеру так точно. Так что, подумай, — раздался звон колокольчика, и Мадаленна услышала быстрые шаги Фарбера за дверью. — Может не стоит отвергать предложение этого молодого человека. Можешь идти.

Щеки Мадаленны пылали, когда она вышла в пустынный холл, и она пожалела, что столкнула со стола одну вазу — надо было бить весь сервиз. Бабушка выводила ее из себя, заставляла думать об ужасных вещах, делала ее такой ядовитой, а когда замечала выражение ярости на лице своей внучки, вздыхала с каким-то облегчением. Когда Мадаленна была маленькой, мама часто говорила, что Бабушка говорила об их схожести и внешней, и внутренней, но если раньше Мадаленна надеялась, что это когда-нибудь их примирит, то сейчас она в ужасе бросилась к зеркалу, ожидая увидеть в отражении отвратительную усмешку.

Говорили, что дочери всегда наследуют характеры отцов, а те, в свою очередь, характер матерей, и если папа не стал копией Хильды, значит, пришла очередь Мадаленны. Она испуганно отпрянула от тяжелого зеркала, на секунду ей почудилось знакомый взгляд серых глаз; теперь она знала, что постоянно преследовало ее в кошмарах. Нет, Мадаленна отерла мокрый лоб, она не станет такой, как Хильда, она не может быть такой — злой, гадкой, уничтожающей все на своем пути; она выберется отсюда, сбежит куда-нибудь, откажется от свадьбы с милым Джоном, но она не станет такой же ведьмой во плоти.

Входная дверь хлопнула, и легкий аромат шиповника повис в гулком холле. Из гостиной вышел Фарбер и вытащил письмо из-под вазы с камелиями, Старая миссис будет очень сердита, если узнает, что ее внучка снова сбежала к мистеру Смитону, а ему вовсе не хотелось, чтобы мисс Мадаленна снова бледнела и напоминала вышитую скатерть, а потому дворецкий аккуратно сложил письмо и спрятал в нагрудный карман. Он его отдаст самой Мадаленне.

* * *

Портсмут Мадаленна любила; любила его ленивую неторопливость и при этом удивительную, кипучую жизнь. Город дышал, город жил своими собственными мыслями, и Мадаленна могла слышать его мысли. Август был золотой жилой для Портсмута, и когда она вышла из автобуса, она сразу попала в бурлящую толпу. Разные языки, смешки и восклики мешались друг с другом, и на минуту она шагнула обратно к остановке. Мадаленна уже думала о том, чтобы сначала навестить мистера Смитона, однако ей совсем не хотелось печалить своими историями из дома, и Мадаленна решилась сначала поехать в магазины. Туристы сновали из стороны в сторону, и она отошла под узкий козырек, ожидая, когда сигнал светофора наконец погаснет, и толпа слегка поутихнет — от этого гвалта у нее начала закладывать в ушах, и появилось неприятное чувство, словно она сейчас задохнется. Мадаленна глубоко вдохнула и закрыла глаза, а когда открыла, то на улице осталось всего несколько человек. Удивительный город; люди здесь могли появиться из ниоткуда и исчезнуть в никуда. Мадаленна вдруг улыбнулась, и приятное ощущение спокойствия и счастья поселилось у нее внутри; что-то ей говорило — сегодня все будет хорошо, и, поверив своему внутреннему голосу, она слегка подпрыгнула на месте и решительным шагом перешла на другую сторону улицы.

Ходить по магазинам Мадаленна любила. Ей нравилась красивая одежда, тонкие ткани, от которых всегда пахло немного гвоздикой; ей нравилось прикладывать к себе перед зеркалом платья и представлять, как она сидит, например, в черном бархатном в Лондонской опере. Обязательно должен звучать Григ, а свечи колыхаться от легкого дыхания. В темно-розовом в пол она представляла себя героиней романа Диккенса — вон она объясняется с поклонником, который любит ее с детства и хладнокровно отказывает ему; пасмурный вечер тихо клонится к концу, и газовые фонари напускают туман. А вот в темно-зеленом… Для темно-зеленого Мадаленна пока ничего придумать не могла. Мама говорила, что этот цвет шел к ее рыжим волосам, и что в нем она становилась еще более красивой, а от того Мадаленне хотелось придумать что-нибудь этакое, такой воздушный замок, от которого у нее даже бы закружилась голова. Но то ли воображение у нее было уже не такое богатое, то ли обычные дни не способствовали изощренным мечтам, но пока что эта мечта оставалась нетронутой.

Мадаленна сама не заметила, как подошла к магазину готовых платьев миссис Бэсфорд, и она неторопливо позвонила в колокольчик. С этой милой женщиной Аньеза была в лучших отношениях, именно она шила ей «шапочку Джульетты» на свадьбу, а потому и Мадаленна была здесь самым частым и желанным гостем. Она немного отошла в сторону, и за дверью показалась фигура миссис Бэсфорд — она сразу же улыбнулась и помахала ей рукой.

— Здравствуй, дорогая! Давно тебя не видела!

— Было много дел.

— Понимаю, — нахмурилась Джоанна и пропустила ее вперед. — Как мама?

— Спасибо, неплохо, передавала вам привет. — Мадаленна улыбнулась; в магазине миссис Бэсфорд всегда пахло лимонной вербеной, как от Аньезы. — А у вас все хорошо?

— Да, к счастью, да, — просияла Джоанна и поманила за собой вглубь магазина. — Ты ко мне просто так или нужно новое платье? Хотя даже если просто так, то я все равно не дам тебе уйти без одной новой ткани! — она рассмеялась, но смех потих в толстых мотках бархата и шелка. — Ты бы видела ее! На ощупь просто облако, говорят, итальянский шифон…

— Спасибо, миссис Бэсфорд, но не думаю, что это удобно.

— Пустяки! — отмахнулась хозяйка и вышла к Мадаленне с огромным отрезом восхитительного шифона. — Кому же еще мне дарить новые ткани, как не моим клиентам? Вот, держи, это на юбку или на жакет.

— Жакет из шифона?

— А что? Разве ты не видела Клодетт Кольбер в «Клеопатре»? Конечно, это было почти тридцать лет назад, но, поверь, мода куда более циклична, чем все думают. Да и потом, — усмехнулась Джоанна. — Разве тридцать лет это так много?

— Мало. — улыбнулась в ответ Мадаленна. — Даже слишком мало. Для Розы Бертен так точно.

— Ну вот! — ликующе воскликнула Джоанна. — Так что, бери и не думай. Так что, что нового?

— Миссис Бэсфорд, — Мадаленна осторожно отложила шифон и присела на диван. — Мне нужно новое платье.

— О, это замечательно! Какое?

— А какое нужно для скачек?

— Для скачек? — призадумалась Джоанна и оценивающе взглянула на Мадаленну, но этот взгляд был отличен от Бабушкиного — та оценивала ее недостатки, а миссис Бэсфорд — достоинства. — Это зависит от того, кто тебя пригласил.

— Молодой человек.

— Вот как? — лукаво рассмеялась Джоанна. — Ну тогда, это… Встань-ка, дорогая. — она призадумалась на несколько секунд, а потом просияла. — Да, определенно, да — тебе нужна пышная юбка и закрытый лиф.

— Мне пойдет?

— Тебе все пойдет, дорогая.

— Бабушка сказала по-другому. — хмуро усмехнулась Мадаленна. — Она сказала, что у меня почти нет ключиц, и что шея у меня как у гуся.

— Нашла кого слушать. — фыркнула Джоанна и развернула ее к зеркалу. — Шея у тебя лебединая, а ключицы и не должны выпирать. И вообще, ты очень красивая, Мадаленна. — миссис Бэсфорд неожиданно ее обняла, и Мадаленна почувствовала что-то отдаленно напоминающее мамины объятия, от миссис Бэсфорд всегда пахло домом. — Когда-нибудь ты обязательно это поймешь.

— Я нравлюсь себе. — спокойно произнесла Мадаленна. — Но Бабушка… — она не договорила, как Джоанна яростно махнула рукой, и красивый подсвечник упал со стола. — Я подберу.

— Перестань, пусть так валяется, мне сейчас не до него. Кто тебя пригласил, Мадаленна? — вдруг спросила миссис Бэфсфод. — Я его знаю?

— Знаете. Это Джон Гэлбрейт.

— О, тот парень, я его видела пару раз у мистера Смитона. Вроде бы милый, но немного сноб.

— Разве? Я не замечала.

— У меня наметанный глаз. Так, значит, это он пригласил тебя? — Мадаленна кивнула, и в руках Джоанны в момент оказалось что-то глубокое синее и тяжелое. — Тогда вот это. Бархат, конечно, ткань сложная, но по твоей фигуре сядет. Примерь, и я посмотрю.

Мадаленна еще не видела платье полностью, но уже зарделась от удовольствия — платья у миссис Бэсфорд всегда были прекрасными, и она бы покупала их гораздо чаще, просто не всегда на это были свободные пятьдесят фунтов. Сама Джоанна не раз пыталась просто их подарить Мадаленне, и, зная, что у девушки слишком уязвленная гордость, прикрывала подарки всяческими уловками и поводами, однако Мадаленна каждый раз вежливо, но твердо возвращала подарок обратно.

В примерочной был немного тусклый свет, и бархат мягко переливался под желтой лампочкой. Платье было длинным — почти до щиколоток, но юбка была такой пышной, что подол поднимался немного выше. Бабушка наверняка хотела бы, чтобы она надела что-нибудь бирюзовое или цвета морской волны, но это были деньги Мадаленны, и на свои деньги она могла купить, что сама считала нужным. Воротник закрывался на пуговицы, и, следуя моде, последнюю нужно было расстегнуть, однако Мадаленна наглухо закрыла лиф и еще раз посмотрелась в зеркало — к счастью, это платье не требовало сложной прически, она просто уберет волосы в узел. Она возьмет это платье, даже если оно будет стоить сто фунтов.

— Ну как? — прокричала миссис Бэсфорд. — Нравится или нет?

— Вы же уже знаете мой ответ, миссис Бэсфорд, — рассмеялась Мадаленна. — Тысячу раз «да»!

— Тогда выходи, я посмотрю.

Мадаленна вышла на свет и медленно повернулась в сторону так, чтобы юбка слегка зашуршала. Джоанна одобрительно крякнула и оправила подол, чтобы тот не топорщился.

— Очень хорошо! Очень! Тебе идет, и к твоим волосам так подходит, словом, замечательно! Я так полагаю, это идея Хильды со скачками?

Миссис Бэсфорд повернулась к сверткам тканей, и Мадаленна, как не старалась, не могла разглядеть ее выражение лица, а голос был на удивление спокоен. Мама всегда говорила, что не будь у Джоанны прирожденного таланта к шитью, та спокойно могла бы выступать на сцене театра — ее лицо всегда было в меру непроницаемым.

— Да.

— А после скачек, полагаю, последует фамильный обед?

— Да.

— Дорогая, она хочет тебя выдать замуж? — резко спросила Джоанна, но Мадаленна невозмутимо кивнула и улыбнулась.

— Я и сама хочу выйти замуж, миссис Бэсфорд. Я хочу семью и детей.

— И ты любишь его? Этого Джона?

— Я не против нашего союза.

— О, дорогая, — шумно вдохнула Джоанна. — Замуж надо выходить по любви и только.

— Нет. — отрывисто проговорила Мадаленна, и Джоанна увидела, как у той потемнело лицо. — Нет, ни за что. Замуж надо выходить из-за уважения. Любовь — это привязанность, а я не хочу привязаться, а потом страдать из-за потери.

— Мы все что-то теряем, да?

— Да. Но мне это уже надоело. Я потеряла бабушку и дедушку, теперь мне хочется только спокойствие, и никакие страсти и буйство чувств мне даром не нужны.

— Я понимаю, Мадаленна. — Джоанна примирительно обняла девушку и почувствовала, как та все сжалась. — Это твой выбор, и я уверена, что он сделает тебя счастливой.

— Спасибо, миссис Бэфсфорд. Сколько с меня?

— Минуту, — Джоанна повернулась к небольшому столу и достала кожаную тетрадь. — Значит, оно стоит семьдесят пять, — и прежде чем Джоанна что-то еще сказала, Мадаленна вытащила из бумажника ровно семьдесят пять фунтов и положила в кассу.

— Мадаленна! — возмутилась миссис Бэсфорд. — Я не посчитала сезонную скидку! Немедленно возьми деньги обратно.

— Сезонные скидки для туристов, а местным так вообще нужно с наценкой в десять фунтов продавать!

— Мадаленна, как я посмотрю в лицо Аньезе?! Нет, подожди…

— Спокойно и с улыбкой, — Мадаленна быстро поцеловала миссис Бэсфорд в щеку и сложила платье. — Можно оно полежит у вас до пятницы, а я его потом захвачу?

— Не переживай, я пришлю тебе его прямо в субботу рано утром.

— Спасибо, миссис Бэсфорд!

— Не за что, и передавай привет Аньезе; скажи, чтобы она зашла ко мне на днях.

Мадаленна кивнула, и, еще раз поцеловав Джоанну, вышла на улицу. День клонился к концу, и на пирсе послышались заводные аккорды очередной песни Ванды Джексон; ей было так хорошо, что она сама не заметила, как начала тихо напевать что-то про забавного Купидона. Определенно, пока в ее жизни были такие люди, как миссис Бэсфорд и мистер Смитон, нельзя было сказать, что ее жизнь была так уж и плоха.

Она доехала до теплиц на автобусе — было уже около пяти часов, и ровно в восемь у Бабушки собирались очередные гости, и как бы Хильда не заверяла ее, что ее внучка будет сегодня ей не нужна, Мадаленна знала, что именно Бабушка станет говорить за ее спиной, не окажись она ровно в восемь двадцать в большом зале с большой вазой в руках и половником для пунша.

Дорога была новой, и автобус мягко катился по залитому асфальту; солнце медленно садилось за горы, и зеленая трава становилась такой прозрачной, оранжевой, как лимонад, который готовил папа каждое лето до своего отъезда; на небе плыло только одно облако в виде не то жирафа, не то бегемота, и Мадаленна решила, что сегодня звезды будут ярче обычного. Когда ей не спалось, и ночи были теплыми, она выходила на балкон и смотрела на эти мерцающие огоньки до самого утра, и потом весь день она не чувствовала усталости. Хорошо было жить в шестнадцатом веке, подумала Мадаленна, хорошо было вставать каждый день и знать, что на небе еще столько всего неисследованного, строить телескопы и изучать карты. Автобус нечаянно тряхнуло, и Мадаленна дернула головой — она слишком сильно задумалась.

Автобус высадил ее около теплиц, и Мадаленна сразу увидела красивый плакат, возвещающий о том, что Фестиваль рад всех приветствовать. Она невольно улыбнулась и поглубже натянула кепку на уши — поднимался ветер. Первый раз на Фестиваль Конца Лета ее привела именно Аньеза. Она видела, что ее дочка скучает по отцу, но сама мало что могла сделать, а потому решила развлечь ее как могла. Мистер Смитон тогда сразу обнял Мадаленну и решил, что быть частью этого праздника, а не только праздным участником для девочки будет гораздо интереснее и позвал ее оборачивать гофрированной бумагой деревянный помост.

На этот праздник съезжались гости со всей Великобритании — не обходились даже без шотландцев и ирландцев — праздновали конец лета, ее последнее торжество над осенью в этом году, и ни в коем случае не смешивали праздник окончания лета с началом осени — на то был отдельный день. Повсюду были цветы, арки, беседки; всюду стояли карусели и ларьки с мороженым; на сцене играла музыка и выступали гимнасты, а на красочных прилавках лежали фрукты и овощи — таких огромных арбузов Мадаленна не видела нигде. И нигде и никогда она не была так счастлива, как в эти дни. Всю ее охватывало страшное и приятное предвкушение чего-то особенного, так же интересно ей было только в ее День Рождения, и хоть оно и приходилось на тусклый ноябрь, ей всегда было очень весело.

Сегодня оранжерея выглядела еще чудеснее, чем обычно. Купол совсем недавно отдекорировали витражными стеклами, и от того он блестел и переливался всеми красками. Арки были обвитыми цветочными гирляндами, и ни одна магнолия не была поломана — кто-то очень аккуратно обвил ее стебли вокруг железных палок, и цветы выглядели так, словно всю жизнь цвели именно здесь. Все дышало радостью и вместе с этим умиротворенностью — всеобщее веселье должно было начаться только завтра, и во всей подготовке к празднику было что-то такое тайное, от чего внутри все немного подпрыгивало; даже цветы, казалось, смотрели на людей более торжественно. Мадаленна остановилась около небольшой беседки и поправила куст шиповника — тот наклонился вперед и мог закрыть собой прелестные букетики фиалок, которыми был украшен весь проволочный фасад. Несмотря на то, что она приехала только в последний день, работы еще оставалось прилично — вся волокита с редкими цветами чаще всего оставалась только ей, к тому же за отделку и декор отвечала тоже она и руководила целой группой студентов-агрономов, которые боязненно смотрели на мистера Смитона и мечтали только о том, чтобы побыстрее отправиться домой, ибо их практика проходила как раз в теплицах у мистера Смитона, а сломай они хоть один цветок, и милый садовник превратился бы в страшного монстра, которого боялись абсолютно все. К цветам мистер Смитон относился как к своим детям — бережно и строго — и за это его любили и уважали одновременно.

— Мистер Смитон, я тут! — крикнула Мадаленна и тут же присела около куста с гиацинтами — пластиковая ограда едва держалась, и Мадаленна подперла ее красивой палочкой, обернутой в гофрированную бумагу. — Мистер Смитон, вы где?!

— Мадаленна! — послышался голос садовника; судя по всему он был где-то в теплицах. — Мадаленна, иди сюда, во вторую теплицу!

— Хорошо!

Она пробиралась мимо уже стоящих ларьков и постаментов; все выглядело так, словно было уже готово к приему гостей, и на мгновение что-то настороженное толкнулось внутри нее — кто-то еще смог помочь мистеру Смитону; кто-то еще смог встать на ее место. Мысль была удивительно глупой, и Мадаленна сразу же ее отогнала — какая разница, кто взял ее часть работы, и, слава Небесам, что так случилось, ведь они так и до ночи могли бы не закончить. А ведь мистеру Смитону и правда должен был кто-то помочь, и знакомое имя шевельнулось в ней. Да, что-то было в том письме; Мадаленна остановилась и прищурилась — солнце лезло прямо в глаза. «У меня, конечно, есть Эйдин…» — пронеслось у нее в голове, и Мадаленна выпрямилась — конечно, ему должен был помочь мистер Гилберт. Ей даже показалось, что она слышит его голос. Захотелось почему-то развернуться и пойти обратно, однако там ее ждала Бабушка, и, подумав, Мадаленна решила, что она лучше вытерпит мистера Гилберта. Решение было здравым, и она невозмутимо зашагала по дороге.

— А вот и Мадаленна! — мистер Смитон вышел встречать ее, и она не удержалась от улыбки. — Моя верная помощница все-таки пришла и не бросила своего старого мистера Смитона?

— Полагаю, вам уже помогли. — Мадаленна старалась, чтобы в ее голосе не было обиды, но по тому, как рассмеялся садовник, она поняла, что попытка провалилась.

— Не волнуйся, на твои цветы и палки никто не претендует. Эйдин, ты же не трогал цветы в шестой теплице? — он крикнул куда-то вглубь померанцовых деревьев, и Мадаленна потерла виски; удивительно, но ее утренняя мигрень прошла.

— Ни в коем случае! — раздался ответ откуда-то сверху, и в следующую секунду мистер Гилберт спрыгнул с ветки. — Ты же сказал, что к ним никто кроме мисс Стоунбрук не прикасается… О, мисс Стоунбрук!

Мадаленна неуклюже поклонилась в ответ и поправила упавшие фонарики обратно на крючковатые ветки. Это было глупо и очень по-детски — ревновать мистера Смитона к его старому другу, и Мадаленна строго прикрикнула на разбушевавшуюся внутри ревность — как бы трудно это не было признавать, но мистер Смитон — не ее дедушка, и она не имела никакого права на подобного рода капризы.

— Филип, я повесил фонарики, что еще?

— Полагаю, теперь нужно разобраться с этими дурацкими гирляндами.

— И что с ними делать?

— Понятия не имею.

Мадаленна чувствовала себя третьей лишней, и желание сбежать обратно домой снова усилилось. Сейчас там как раз стояла благословенная тишина, и ее никто бы не спрашивал, а если вообще сообщить Хильде, что она ушла на прогулку с Джоном, а на деле забраться на чердак, то ее бы никто не хватился до следующего утра! О, это было бы замечательно — всю ночь читать старые журналы, рыться в книгах и вырезать репродукции — она потом их вклеивала в свой блокнот — так может, просто сослаться на головную боль и убежать? Она как раз успеет к автобусу.

Мадаленна уже было рванула с места, как слово «трусиха» прозвучало у нее в голове. Она всегда так делала — сбегала от проблем в надежде, что те растают. Они и правда таяли, но вместе с проблемами таяли и надежды, и возможности. И Мадаленна снова прикрикнула на себя — она не поддастся.

— Может их вообще выкинуть, эти гирлянды?

— Нет! — воскликнула Мадаленна, и оба джентльмена удивленно посмотрели на нее; она даже не знала, кому она это крикнула. — Не надо их выкидывать, просто для них нужно подобрать подходящее место. Где гирлянды, мистер Смитон?

— Около тебя.

Мадаленна взяла длинные цветочные гирлянды из подснежников и гелиотропов и с минуту постояла в раздумьях; да, она точно знала, куда их повесить, и, развернувшись, она пошла к сторожке. Мистер Смитон довольно подтолкнул Эйдина локтем, вот, мол, какой профессионал, и она оба последовали за ней. Сторожка мистера Смитона была украшена, однако около нее всегда стояли два столба; кто и для чего их поставил было неизвестно, но переставить их в другое место было невозможно.

— Вот сюда нужно повесить эти гирлянды, а если не хватит этих цветов, можно сплести из репейника.

— Замечательно, Мадаленна, — приобнял ее мистер Смитон, и та довольно улыбнулась в ответ. — Видишь, все равно бы я без тебя не справился.

— Не стану спорить. А где же наши испуганные студенты? — она огляделась, но привычной группы из Лондонского университета нигде не было.

— А их до конца напугал мистер Гилберт. Да, да, верь не верь, но как только они узнали, что их помощник — профессор, их как ветром сдуло.

— Хотя я ничего не успел спросить, — усмехнулся Эйдин. — Просто представился по полной форме, и все. Филип, дай мне эти доски, я их отнесу обратно.

Когда мистер Гилберт отошел так, что Мадаленна с трудом видела его силуэт, она пригляделась к мистеру Смитону. Тот выглядел уставшим и постоянно потирал свою спину; а когда он пошатнулся, Мадаленна сразу вскочила и усадила его в кресло.

— Просто потянул спину, дорогая, ничего страшного. — Он успокаивающе погладил ее по руке. — Не волнуйся, завтра все будет хорошо.

— Будет, если вы не станете скакать с места на место, — строго сказала Мадаленна. — Сядьте, я принесу вам шарф и мазь.

— О, и ты туда же, — проворчал мистер Смитон. — Эйдин тоже все говорит, мол, посиди, да посиди. А как же праздник? — крикнул садовник в открытую дверь сторожки. — Мы не управимся вовремя.

— Управимся, не волнуйтесь. — Мадаленна бережно обвязала вязаный шарф вокруг его спины и усадила обратно. — В конце концов, все почти что сделано, с цветами я управлюсь быстро, и потом, у вас же есть ваш друг — мистер Гилберт.

— Он рассказал мне, как ты помогла ему. Он тебе очень благодарен, — после паузы проговорил мистер Смитон. — Ты не должна бояться его, Мадаленна, он хороший человек.

— Я ничего и никого не боюсь, мистер Смитон. — непоколебимо ответила Мадаленна и положила мазь ему на колени.

— Да, я знаю. Но он хороший человек, Мадаленна, и я повторю это еще сто раз.

— Я вам верю. — она поглядела ему в глаза и сжала его руку.

— Вот и хорошо. Тогда я немного посижу, хорошо?

— Конечно, не волнуйтесь.

— Спасибо, дорогая.

Мадаленна пристально посмотрела на то, как мистер Гилберт удобно устроился в кресле и прошла в шестую теплицу. Теперь ей было стыдно за те идиотские мысли, будто кто-то посягнул на ее часть работы. Мистеру Смитону была нужна помощь, и, к счастью, его друг смог ему помочь, а ведь сколько профессоров-искусствоведов могут помогать с проведением летнего праздника — Мадаленна знала, что вряд ли сможет назвать хоть одного ей такого знакомого. Открыть дверь, натянуть перчатки и быстрым взглядом оценить ее богатство — на это у нее ушло меньше двух минут, и она сразу заметила, что сетка с жасмина слетела, а сирень давно никто не поливал. К тому же мистер Смитон совсем недавно посадил здесь маленькие саженцы глицинии, и те теперь тянулись быстро-быстро к свету и воздуху, и Мадаленне очень бы не хотелось, чтобы их кто-то сломал.

Она уселась прямо на землю подложив под платье небольшую стопку газет — на траве сидеть было уже прохладно и принялась украшать сетку небольшими цветками гипсофила — в белой ткани они смотрелись почти незаметно, и все же добавляли особый шарм. Из другого конца оранжереи доносились голоса нескольких помощников мистера Смитона и голос мистера Гилберта. У него был интересный голос — не высокий и не низкий, как будто бы немного севший, но при этом достаточно глубокий; таким голосом в детских сказках обязательно бы говорил какой-нибудь волшебник.

Голос все постепенно приближался и приближался, и когда мистер Гилберт зашел в теплицу, Мадаленна уже огораживала ростки, чтобы их никто не помял. Она не взглянула на него, только кивнула головой и продолжила ставить небольшие палочки вокруг.

— Простите, мисс Стоунбрук, я не хотел вам мешать.

— Вы не помешали. — сурово ответила Мадаленна, и создалось ощущение, что мистер Гилберт как раз и помешал, и от этого она сильнее наклонилась к цветам. Однако Эйдин, казалось, совсем не обиделся и прошел в теплицу.

— Я видел, что вы все-таки заставили мистера Смитона отдохнуть, спасибо.

— Не за что. Я волнуюсь за мистера Смитона, — вдруг искренне вырвалось у нее. — Ему нужен покой и отдых.

— Нужен-то нужен, однако он на удивление бодр. Не поймите меня неправильно, я только рад этому, но временами мне хочется, чтобы он… — мистер Гилберт остановился у двери и устало потер переносицу.

— Меньше заботился о цветах и больше о себе?

— Да!

— Пустые надежды, — усмехнулась Мадаленна. — Мистер Смитон никого не любит так, как свои цветы.

— Вас он любит, — внезапно сказал мистер Гилберт, и на лицо Мадаленны упала тень. — К вам он относится как к своей внучке.

— Мой дедушка был его хорошим другом. Когда мистер Эдмунд Стоунбрук умер, то мистер Смитон пообещал, что не оставит меня.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

Больше всего Мадаленне не хотелось слышать пустых слов сожалений: «Уверен, ваш дедушка был отличным человеком» — от них ей всегда становилось тошно и душно и хотелось сбежать куда подальше. Ни один из тех, кто ей это говорил, не знал, каким милым, добрым и заботливым был ее дедушка, и Мадаленне было плевать на то, что таких слов требовали светские приличия — ей хотелось вдохнуть воздуха, а ей подсовывали кислородную подушку. Она с такой горячностью воткнула палочку в землю, что та сломалась, и росток накренился.

Но мистер Гилберт ничего такого не говорил, он молча подал ей новую палочку и даже хотел отдать свой чистый носовой платок, чтобы она подвязала бедный цветок, но Мадаленна мотнула головой. Странно, это было очень странно, но того ужасного раздражения, которое находило на нее, стоило кому-то упомянуть ее дедушку на нее не находило. Ее это возмутило — чем же мистер Гилберт отличался от остальных — но ничего не вышло.

Весь его облик навевал спокойствие — и темная жилетка, и неброские запонки в рукавах рубашки, даже то, как он спокойно читал старую газету — все успокаивало ее, и Мадаленна снова почувствовала этот страх чужого влияния. Но минуты шли, и страх превращался только в беспокойство, и вскоре Мадаленна и вовсе забыла о том, что рядом с ней был кто-то еще.

Она смотрела на эти пробивающиеся ростки, которые отчаянно начинали свою новую жизнь, и ей вдруг тоже захотелось стать таким же ростком, у которого еще ничего не было за спиной — ни обид, ни горестей, ни тревог. Все бы начать с чистого листа, все забыть и ничего не помнить.

— Как хорошо быть ростком, — пробормотала вслух Мадаленна, и мистер Гилберт искоса на нее взглянул; она явно не помнила, что в теплице был еще и он, и разговаривала сама с собой. — Господи, вот бы начать все заново.

— Только с опытом прошлых лет? — отозвался мистер Гилберт, и Мадаленна повернулась.

Она знала, что не надо было ему отвечать; что нужно было промолчать, и тогда бы возможно он ушел и оставил ее одну со своими мыслями, но если в прошлый раз она немного приоткрыла ящик Пандоры, то сегодня он распахнулся сам, и она почувствовала, что нового разговора не избежать.

— Нет. Опыт хранит в себе воспоминания.

— Но воспоминания несут в себе уроки, они помогают избежать старых ошибок. А если все начинать сначала, то можно оказаться там же, где и сейчас.

— Не всегда. — отрезала Мадаленна. — Сколько раз мы совершаем одни и те же ошибки, и опыт нас ничему не учит.

— Да, если только люди этого сами хотят. — Мистер Гилберт отложил газету и присел около глициний. — Иногда ошибки прошлого кажутся им намного привлекательнее, потому что напоминают об их молодости. Но это только мечты. Необходимо принимать реальность и ее уроки, и тогда человек получит вознаграждение.

— А если человек получает только уроки? — запальчиво сказала Мадаленна. — И никакой награды? Разве он не может сломаться?

— И все равно его ждет награда, — улыбнулся мистер Гилберт и поправил палочку. — Рано или поздно, но он получит ее — таков закон всего бытия. А мечты о несбыточном чаще всего приносят только боль.

— Иногда мечты — это единственное, что есть у человека.

— Согласен. Но чем больше он мечтает, тем больнее ему возвращаться в настоящий мир. Это как наркотик.

— Иногда тяжелобольным дают наркотик, — медленно проговорила Мадаленна и воткнула палочку в землю.

— А иногда они обходятся без него и выздоравливают. — мистер Гилберт вытащил свой платок и подвязал небольшой росток. — Так он точно не сломается. А сильным людям мечты и вовсе не нужны, им нужны цели.

— Порой их сложно отличить друг от друга.

— Что есть, то есть. Но если человек умен и энергичен, он справится с этим.

— А если нет?

— Тогда он узнает, как работает естественный отбор.

— Жестоко.

— Скорее, жизненно.

Мистер Гилберт внимательно поглядел на нее, а когда он улыбнулся, Мадаленна встрепенулась — иносказательно он повторил ее же слова, а она даже этого и не заметила. Привычная досада вновь поселилась в ней, и она сердито поглядела на землю. Жалеть себя расхотелось, и, не будь она нужна Хильде, она бы осталась здесь работать на всю ночь.

— К счастью, сильных людей появляется все больше и больше.

— Вы — оптимист?

— Нет, пессимист, который верит в хорошее и надеется на плохое.

Слова прозвучали как-то слишком категорично, и Мадаленна не удержалась от улыбки, но, заметив, что и Эйдин улыбнулся, она уткнулась носом в землю и постаралась накрыть ростки полностью сеткой. Удивительные были эти разговоры; каждый раз Мадаленна обещала себе, что не станет вступать в беседу с этим человеком, но стоило ему сказать слово, как ей уже хотелось сказать два, и непонятное облегчение поселялось у нее после их бесед; все становилось будто просто и понятно. Это должно было настораживать, ведь она его знала так мало.

— Вы так платье не испачкаете?

— Ничего страшного, земля быстро отстирывается.

— Я, признаться честно, видел мало девушек, кто так любит возиться в земле. — Мистер Гилберт присел рядом и достал портсигар. — Как вы думаете, если я покурю около сторожки, мистер Смитон меня не выгонит?

— Мистер Смитон — нет, а я выгоню. Будьте любезны, подайте лейку.

— Намек понят, пожалуйста.

Мистер Гилберт хотел что-то еще сказать, но из сторожки вдруг раздался звонок телефона, и он быстро подбежал к трубке. Мадаленна снова так измазалась в земле, что перчатки из красных превратились в черные.

— Мистер Гилберт слушает, — послышался голос Эйдина. — Да, все верно, это теплицы мистера Смитона. Кого? Мадаленну? А, мисс Стоунбрук, да, конечно, одну минуту. Мисс Стоунбрук, — он подошел к ней, и Мадаленна постаралась откинуть с глаз вылезшую челку. — Вас просят к телефону.

— Как меня назвали? — спросила Мадаленна и, видя недоуменный взгляд, пояснила. — Мадаленной или Мэдди?

— Мадаленной.

— А, значит, это моя мама. Благодарю.

— Давайте ваши перчатки, вам неудобно будет разговаривать.

Мадаленна хотела было отказаться, но, поняв, как нелепо это будет выглядеть, кивнула и поблагодарила Эйдина.

— Да, мама, я слушаю.

Мама не сказала ничего такого, чтобы Мадаленна не ожидала услышать — Хильде понадобилась помощь, и она стенала на весь дом, что Мэдди как всегда нет в тот момент, когда она так нужна. Мадаленне хотелось бы сказать, что она обо всем этом думает, но мистер Гилберт стоял рядом, и она сочла за лучшее смять листок бумаги и кинуть его в корзину.

— Да, хорошо, я приеду. Нет, все нормально. Целую. — Больше всего ей хотелось треснуть трубкой по корпусу, но телефон был ни при чем, и Мадаленна только глубоко вдохнула. Она не из породы мечтателей, она из породы деятелей, надо только почаще себе это повторять.

— Если вам нужно уйти, я могу вас проводить. — Мистер Гилберт оказался рядом и протянул перчатки. Те были чистыми.

— Да, мне нужно уйти, но провожать не надо, я знаю дорогу.

— Хорошо.

Мадаленна вышла из сторожки и быстро подошла к постаменту. Она успеет его украсить, если приедет за час до праздника. Нужно будет только пораньше встать, или вообще не ложиться.

— Не беспокойтесь, мисс Стоунбрук, я никого и близко не подпущу к постаменту.

— Благодарю.

У нее возникло ощущение, что мистер Гилберт смеялся над ней, но его улыбка была мягкой, словно этот человек не мог вообще зло шутить.

— Я подъеду завтра ровно в семь.

— Хорошо.

— Скажите, пожалуйста, мистеру Смитону, что мне пришлось уехать.

— Конечно.

Мадаленна чувствовала, что необходимо было сказать что-то еще, однако она не обратила внимания на приличные манеры и, быстро кивнув, прошла к выходу. Хотелось обернуться и посмотреть, куда мистер Гилберт пошел; хотелось прислушаться, чтобы понять, какую песню он напоет, но она сурово одернула себя, и вышла на остановку. Вечер был чудесным — теплым и мягким, и Мадаленна вдруг поймала себя на мысли, что даже если Хильда закатит страшный скандал, она останется в этом доме и не убежит в никуда. Страх перед Бабушкой куда-то исчез, и удивительная решимость вдохнуть свежего воздуха в этот затхлый дворец наполнила ее до краев. Сегодняшний разговор был ни при чем, просто Мадаленна Стоунбрук решила перестать мечтать о пустом.