Магнолии были свежи

Софья Игнатьева, 2022

Лондон, начало 1960-х годов. Жизнь Мадаленны Стоунбрук – внучки взбалмошной баронессы – ограничивается заботой о цветах, учебой в Гринвичском университете и страстью к искусству. Когда в ее мире появляется профессор Эйдин Гилберт, многое меняется. Ей двадцать, ему сорок семь. У нее еще все впереди, а он готов подвести итоги своей жизни и дать справедливую оценку. Единственное, что их связывает – цветы, поездки к заливу, разговоры об искусстве и Гринвичский университет. Но может этого уже достаточно для любви? Комментарий Редакции: Не пошлый роман об отношениях профессора и студентки, вмещающее в себя рассказы о живописи и архитектуре, искусстве Англии и Италии. Удачное совмещение приятного с приятно-полезным.

Глава 3

Ей казалось, что она пробежала всю дорогу; она задыхалась, у нее кололо в боку, но она не останавливалась ни на минуту, боясь увидеть за собой все тот же белый дом и Фарбера с Полли, бегущих за ней. Ей иногда снился похожий кошмар; она все убегала и убегала, но каждый раз, когда она оборачивалась, колонны мраморного особняка катились за ней. Просыпалась Мадаленна, тяжело дыша, в поту и с четким ощущением, что на ее грудь положили груду камней. Ветер обдувал ее мокрый лоб, и она покрепче запахнула вязаный жакет — ей совсем не хотелось подхватить простуду. Дорога снова шла под горку, и спускаться было легко и приятно. Новые ботинки приятно отталкивались от теплой земли, платье обвивалось вокруг ее ног, и дышать было хорошо и приятно. Липой уже не пахло, зато аромат вереска разносился по всему полю, и, казалось, впитывался в саму Мадаленну вместе с воздухом.

В этот раз до мистера Смитона она дошла быстрее чем в прошлый, и, проскочив через черный ход, она быстро зашагала по аллеям. Повернула камелии от слепящего солнца, полила лимонное дерево и сорвала пару лимонов для варенья, поправила сетку над пионами и с чувством выполненного долга пошла к сторожке. Сегодня рододендроны и фиалки не волновали ее, как обычно; сегодня было воскресенье, и этот день она всегда посвящала только мистеру Смитону. Она приходила рано, но старый садовник уже не спал — он всегда поднимался на рассвете. Мадаленна ставила чайник, вытаскивала печенье и пряники, а потом они разговаривали обо всем. С мамой она не делилась многим, чтобы та лишний раз не волновалась, зато с мистером Смитоном она была искренна. Он всегда выслушивал ее, а потом обязательно подсказывал ей как поступить. Нельзя сказать, что все советы Филипа Мадаленна принимала; не обходилось и без небольших ссор, но в конце концов мистер Смитон всегда оказывался прав. После чая они уходили в немного покосившуюся беседку, и там Мадаленна вслух читала «Спортивный Портсмут», а мистер Смитон притаскивал из сарая старые выпуски «Взгляда» и «Пейзажи века». Солнце начинало медленно клониться к полудню, и Мадаленна подтыкала плед и наблюдала, как мистер Смитон медленно засыпал, греясь, пока солнечные зайцы прыгали на его ботинках. Страницы журналов тихо шуршали, чайник негромко фыркал, и в такие минуты Мадаленна понимала, что имела в виду мама, когда говорила, что семья — это счастье; она и сама не заметила, как старый садовник стал ее близким другом, дорогим человеком. Мистер Смитон стал ее семьей.

Мадаленна приостановилась около сторожки и постучала в дверь, но ей никто не ответил. Дурные мысли сразу всполошились, но Мадаленна прикрикнула и заставила себя снова улыбнуться — мистер Смитон мог просто не услышать. Она постучала снова, но и во второй и в третий раз ей никто не ответил. Мадаленна решительно распахнула дверку, и ее голос глухо раскатился по пустым комнатам — мистера Смитона не было, и только белые занавески колыхались из-за ветра. Плохое предчувствие снова охватило Мадаленну, и она не заметила, как у нее застучали зубы. В ней начала назревать паника, и она сильно ущипнула себя за руку — не время биться в истерике. Боль отрезвила ее, и она приказала себе успокоиться. Мистер Смитон мог уйти куда угодно — он взрослый и вполне здоровый человек. «Да, но он же знал о нашей встрече! Он не мог просто так взять и уйти! Что-то случилось!» — прокричали ее мысли, и Мадаленна зажмурилась; то ли мысли кричали слишком громко, то ли ей вдруг стало так страшно, что захотелось спрятаться в темном чулане и не выходить оттуда, пока мистер Смитон не погладит ее по голове. Но Мадаленна была уже взрослой девушкой, и не имела права на такую слабость. «Довольно, Мадаленна, довольно; истерикам здесь не место.» — она одернула на себе платье и сурово посмотрела на себя в зеркало; надо было собраться и подумать логически, куда мог исчезнуть мистер Смитон. Когда она звонила ему вчера вечером, он чувствовал себя хорошо, значит, вариант с плохим самочувствием отпадал; к счастью. Старый садовник был очень ответственным, и не мог отменить их встречу просто так, без предупреждения. Значит, он должен был оставить ей какое-то письмо. Мадаленна огляделась, и в самом деле на двери была приколота белая бумажка, и издалека Мадаленна узнала почерк мистера Смитона.

«Милая, я знаю, что сегодня «наше воскресенье», но дело в том, что меня неожиданно вызвали в Портсмут на заседание клуба. Я постараюсь вернуться пораньше, но если не буду успевать, то останусь ночевать прямо в городе; думаю «Дэйзи» будет свободной. Так что, если что, сможешь найти меня там. Целую и обнимаю тебя сто и еще один раз, милая. И, да, вот что, Мадаленна, если придет мистер Гилберт, скажи ему, пожалуйста, что я в городе. Хорошо?»

Мадаленна была взрослой и серьезной девушкой, но она три раза обернулась вокруг себя и проскакала на одной ноге по всей сторожке. С мистером Смитоном все было хорошо. С ее дорогим и милым мистером Смитоном все было хорошо! Мадаленна раскраснелась и не заметила, как заулыбалась; плохое предчувствие оказалось обычными разыгравшимися нервами, и она с облегчением опустилась в кресло. Ничего, даже если мистер Смитон не успеет вернуться вовремя, она обязательно встретит его в городе. Сначала приберет здесь, а потом сразу же направится в Портсмут, и может быть даже подговорит маму выйти в город, и тогда они вместе выпьют чая во «Фредерике» или в «Солнечной Долине». Мечты оказались такими радужными, что Мадаленна рассмеялась, и недавние переживания показались ей такими глупыми.

— Чего ты боялась, глупая! — воскликнула она своему отражению в зеркале и расправила складки на платье; когда она нервничала, всегда начинала теребить воротник, и в конце концов он выглядел так, словно его пожевала корова.

— Филип! — мужской голос раздался так рядом и так внезапно, что Мадаленна отскочила от зеркала и ринулась в кухню.

Странная застенчивость сковывала ее, стоило любому мужчине заговорить с ней, даже Джон поначалу не избежал подобной участи. Она деревенела и не могла сказать и слова, только смотрела в одну точку и сурово сжимала губы; и только с отцом и мистером Смитоном она была свободной и веселой. Может быть это было так потому, что Бабушка сватала ее каждому знакомому в Портсмуте, а может от того, что такой характер ей передала Аньеза — она сама была скромной и даже пугливой; Эдвард рассказывал, что ухаживал за ней несколько лет, прежде чем она улыбнулась ему и позволила взять за руку.

— Филип! — мужчина снова воскликнул, и Мадаленна услышала, как он постучал в дверь. Голос определенно был ей знаком, и, озираясь, Мадаленна подошла к окну.

Это был мистер Гилберт; все в том же костюме, в том же пиджаке — он стоял к ней спиной, и в руках у него была большая связка книг. Названий было не видно, но на каждой обложке были нарисованы цветы, как в большом медицинском справочнике — тонкие, красочные, раскрашенные по манере девятнадцатого века, и не желай Мадаленна сейчас оказаться где угодно, но только не здесь, она бы обязательно попросила одолжить одну из книг.

Она не была зла на своего недавнего собеседника, разговор с Аньезой успокоил ее, но непонятное ощущение не то раздражения, не то духа противоречия все еще жило в ней. Мадаленна с удовольствием бы сделала вид, что в доме никого нет, но мистер Смитон черным по белому попросил сообщить мистеру Гилберту о своем путешествии в город, и ей не оставалось ничего другого, как только тихо откашляться и скороговоркой произнести.

— Мистер Смитон просил передать, что он уехал в город, и неизвестно, успеет ли он вернуться.

Она хотела нырнуть обратно в комнату, но мистер Гилберт обернулся быстрее, чем она предполагала, и она осталась в согбенном положении. Сегодня он уже не улыбался, однако, к своему неудовольствию, лицо его не стало более хищным, напротив, оно как будто бы смягчилось. Он посмотрел на нее, и Мадаленна вдруг заметила, что маргаритки около двери совсем поникли — про них замечательный садовник всегда забывал, может быть от того, что они всегда напоминали ему о его жене.

— Мисс Стоунбрук, верно? — он наклонил голову, и Мадаленна кивнула в ответ. — А мистер Смитон не сказал, где его можно найти в Портсмуте?

— Он собирался остановиться в гостинице «Дэйзи».

— Милое название.

Мадаленна вышла на порог, стараясь не запачкать платье поношенным передником — ей вовсе не хотелось заново оплачивать услуги портнихи и выслушивать упреки Бабушки. Едва она взялась за лейку и лопату, как ощутила блаженное спокойствие, она даже почти не замечала мистера Гилберта, и только вымуштрованные хорошие манеры напомнили ей, что гостя необходимо пригласить в дом.

— Может быть вы подождете мистера Смитона в доме? — она так усердно копала землю, что все руки до локтей стали черными.

— Боюсь, у меня не так много времени. Он не сказал, когда именно приедет?

— Нет.

— А куда именно он уехал?

— На собрание в клуб.

Мистер Гилберт вдруг осел на землю и устало прикрыл глаза; Мадаленна нахмурилась, она вовсе не собиралась оказывать первую помощь какому-то знакомому мистера Смитона, и вся ситуация становилась гротескной.

— Полагаю, вам стоит пройти в дом.

— Благодарю.

Мистер Гилберт прошел в открытую дверь, а Мадаленна, подперев маргаритки, направилась к рукомойнику. Может быть эти цветы и были свидетелями печали и скорби, но это вовсе не означало, что про них можно забыть и дать им медленно погибнуть на открытом солнце; не их вина, что цветение одних пришло на время увядания других. Мадаленна считала, что цветы понимают абсолютно все и слышат каждое человеческое слово. Однажды она поделилась своими мыслями с Дафной, и та в шутку назвала ее сумасшедшей; больше Мадаленна об этом не говорила.

Она надеялась не застать мистера Гилберта в гостиной, однако когда она зашла, он все так же стоял посередине комнаты и смотрел в окно; там все так же блестела река, и дым из пекарни через поле поднимался над кромками деревьев. Мадаленна часто засматривалась на эту пастораль и представляла себя одной из героинь тетушки Поттер и мечтала написать что-то подобное для детей, только вместо кроликов у нее бы жили барсуки.

Она прошла к столу и сложила посуду после завтрака в одну стопку, потом смахнула крошки со скатерти, и вытрясла занавески; будничные дела отвлекали ее от разных мыслей, и она снова уходила в себя, и весь мир переставал иметь для нее хоть какое-то значение. Мистер Гилберт не просил развлечь его разговором, и Мадаленна была ему за это благодарна. Он читал что-то свое, не требуя никакого внимания к себе, и постепенно Мадаленна совсем забыла о нем. Нечаянно нашелся новый выпуск «Пейзажа века», и она погрузилась в чтение о Фредрике Чёрче, временами что-то подчеркивая карандашом; тишину нарушал только тихий ход часов.

Когда кукушка прокричала, что уже десять утра, мистер Гилберт вдруг захлопнул книгу и встал со стула, быстро оправив на себе костюм. Мадаленна едва успела отвлечься от занятной биографии, и, встрепенувшись, она посмотрела на гостя. Тот заинтересованно взглянул на раскрытую страницу, где были изображены Анды, и Мадаленна молча показала обложку журнала. Мистер Гилберт немного нахмурился, и Мадаленна заметила, как он пытался не улыбнуться.

— Фредрик Чёрч. Неплохой художник, но на мой взгляд, Томас Коул куда поэтичнее.

Мадаленна чувствовала на себе взгляд, понимала, что ждут ее ответа, но вступать в очередную дискуссию ей вовсе не хотелось — только-только она успела подавить в себе раздражение — , и она пожала плечами. Мистер Гилберт улыбнулся на этот раз куда более открыто и положил на стол книги. Мадаленна старалась не смотреть на стопку новых изданий только что из типографии, но соблазн был слишком велик, и она искоса подглядела названия. «Ботанический сад доктора Винстона» — о, эту книгу она видела в «Сазерленде», в Лондоне, но стоила она пятнадцать фунтов, и Мадаленна решила, что это слишком дорогая покупка для обычного понедельника. Лучше отложить до Дня Рождения.

— Боюсь, я не смогу дождаться мистера Смитона, поэтому оставлю эти книги здесь. Хотя, — мистер Гилберт вдруг осмотрелся и пододвинул книги к ней. — Может быть вы возьмете их с собой?

— Это книги для мистера Смитона, я не могу их взять.

— Только на время! Вдруг их кто-нибудь украдет?

— Можете быть уверены, сэр, — Мадаленна усмехнулась. — Никто не станет воровать книги.

Мистер Гилберт промолчал, а Мадаленна подумала, что, живи они не в двадцатом веке, а в шестнадцатом, то книги бы исчезли, стоило ей отвернуться только на минуту. Казалось бы, цивилизованный двадцатый век, сколько возможностей открывалось, сколько книг издавалось каждый день, но читали все меньше и меньше, а пыли на книжных полках становилось все больше и больше.

— Обидно, правда? — внезапно вдруг проговорил мистер Гилберт, и Мадаленна кивнула. — Что ж, тогда просто оставлю их здесь. Кстати говоря, это книги о цветах; от гравюр до садоводства.

— Вы увлекаетесь рассадой? — вопрос прозвучал неожиданно язвительно, и Мадаленне стало стыдно. — На самом деле это более увлекательно, чем все привыкли думать.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся мистер Гилберт. — Но я увлекаюсь гравюрами; по-моему, даже написал какую-то диссертацию.

Мадаленна прикусила язык и едва не спросила, что именно за диссертация, и сколько он написал их в своей жизни, раз не может сказать конкретно. Вместо этого она поправила рукава, и отошла к столу, занавешивая окно так, чтобы солнце не испортило красивые обложки. Ей очень хотелось коснуться книг рукой, осторожно пролистать, медленно отгибая уголок каждой страницы, но мистер Гилберт все еще был здесь, а при нем она старалась даже не глядеть на книги.

— На самом деле, я был бы рад, если бы и вы их просмотрели. Вы — замечательный садовод; думаю, для вас они будут полезны.

— Благодарю вас.

Наверное, стоило сказать что-то еще, но Мадаленна упорно смотрела в окно, наблюдая за тем, как солнце заливало молодые побеги зеленого горошка и думала, сколько воды придется истратить на то, чтобы земля снова стала влажной.

— Тогда до свидания, мисс Стоунбрук.

— Прощайте, мистер Гилберт.

Он улыбнулся, и Мадаленна заметила, как улыбка красила этого человека; словно, что-то зажигалось внутри, и какой-то огромный сгусток энергии бился, стараясь выбраться наружу. Такой человек приковывал к себе взгляды, но в гневе, подумала Мадаленна, с ним лучше было не встречаться.

— Вас не надо подвозить?

— Благодарю, нет. У меня есть еще дела.

Мистер Гилберт слегка приподнял шляпу и бесшумно закрыл дверь, а секундой позже Мадаленна услышала, как он заливисто засвистел «Как зелена была моя долина». Она мало знала об Ирландии, но сколько она себя помнила, на стене около ее кровати всегда висела картина удивительного замка — небольшого, но изящного, с башнями и флагами, а в витражном окне Мадаленна всегда видела красивую деву, которая дожидалась своего рыцаря и пряла полотно; тогда в ней родилась необъяснимая привязанность к тому краю, где была такая красота. Позже она узнала, что это замок Шарлевилль, и временами он ей снился.

Фырканье машины уносилось все дальше и дальше, и когда оно совсем исчезло, Мадаленна осталась в сторожке одна. Полная тишина стояла в двух комнатах, и Мадаленна подумала, что она впервые была здесь совсем одна. Она соврала мистеру Гилберту, дел у нее не было совсем, она переделала все, что могла, и даже книги, лежавшие на столе утратили свою притягательность. Что-то эфемерное и страшное носилось в воздухе, и ей захотелось внезапно, чтобы мистер Гилберт вернулся, чтобы хоть кто-нибудь вернулся; чтобы она не стояла здесь одна в звенящей тишине. Солнечные тени косо падали из-за занавесок, и Мадаленне показалось, что на потолке вдруг начал вырисовываться чей-то образ, так хорошо знакомый, что ей захотелось закричать. Скрипнула скамейка, и почудился аромат барбариса; все это были, конечно, нервы, но Мадаленна вскочила с табуретки и бросилась вон из комнат. Дрожащей рукой она заперла ворота теплиц и побежала по аллее так быстро, что чуть не упала. Она сильно скучала по дедушке, но совсем не была готова к появлению его призрака.

* * *

Мадаленна шла по полю, стараясь унять дрожь в плечах. Разумеется, это был просто нервный приступ, который повторялся из месяца в месяц, но впервые она не смогла совладать со своими эмоциями и бросила от них без оглядки. Это огорчало; значит, она далеко не так сильна и умна, как думала о себе прежде, и все это злило ее так, что вскоре внутренний холод перестал ее беспокоить совсем, и она только ругала себя последними словами. Мадаленна не верила в призраков, она верила в то, что души находят вечное успокоение и не тревожат живых; в таких традициях ее воспитала мама-католичка, и из-за этого у них постоянно случались конфликты с Бабушкой, которая отчаянно старалась заставить внучку ходить на службы в англиканскую церковь и жить по соответствующим канонам. На мессы Мадаленна еще как-то ходила, а вот со всем остальным она была не согласна, но приучила себя к тому, чтобы собственное мнение оставлять для себя одной. Однако в разыгравшееся воображение и призраков прошлого, способных принимать любые формы, Мадаленна вполне верила. Может быть, иногда ее мучила неприятная мысль, она и связала так себя с мистером Смитоном, потому что он напоминал ей дедушку. Но мысль появлялась, и она заставляла ее исчезать; даже если это было и так, все равно она ничего не требовала от садовника, и мотивы ее были бескорыстны. Да и потом сам мистер Смитон был так одинок, что ее общество доставляло ему удовольствие, и в этом Мадаленна не сомневалась.

Дорога шла через поле, и здесь Мадаленна ходила не так часто — в город было быстрее добираться прямо, в горку, но когда у нее было время, она обязательно шла здесь, и вид, который ей открывался был великолепен. Горы темнели где-то вдалеке, золотое поле сгибалось под порывами ветра, а при солнечной погоде облака становились светло-бежевыми и сквозь них просвечивало лазурное небо; такого же цвета у Аньезы были глаза. Мадаленна зажмурилась от удовольствия, когда к ней на лицо сел солнечный заяц; с груди тяжелым валуном свалилась тревога, и она глубоко вдохнула — сегодня будет замечательный день.

Она медленно шла по направлению к городу, когда вдруг внезапно услышала отдаленные не то крики, не то ругательства. С войны у них не было воров и лесных жителей, и Мадаленна замерла; звуки исходили оттуда, где заканчивался лес, и тропа выходила к полю. Ей вовсе не хотелось идти туда одной, но внезапно проснувшаяся совесть не дала ей шанса, и она медленно направилась к тропинке. В конце концов это могли быть заблудившиеся туристы, или маленький ребенок, а если она увидит что-то подозрительное, то обязательно убежит, все равно до города была всего несколько миль.

Синяя машина стояла к ней капотом, и Мадаленна заметила, что колеса напрочь увязли в сырой земле — в их лесах после дождей все оставалось отсыревшим — от земли до пней — и мало кто решался после ливня поехать на машине, пока все не высохнет окончательно. Мадаленна зашла за дерево и наблюдала за тем, как мужчина безуспешно старался сдвинуть машину с места, но когда его рука сорвалась с колеса, он вдруг упал на траву, и она невольно отпрянула — это был мистер Гилберт. Первое удивление прошло, и Мадаленна рассудительно сказала себе, что в этой встрече ничего удивительного нет, ведь к городу вела всего одна дорога, и сейчас она была закрыта. Конечно, можно было просто сбежать, ведь она вела себя очень тихо, и ее никто не заметил, и Мадаленна повернулась обратно, к полю. Она вовсе не была обязана отвечать за каждого заблудившегося человека, тем более, она наверняка была не одна, кто проходил мимо, должен был бы кто-нибудь его заметить и помочь. Мадаленна старалась уйти все дальше и дальше так, чтобы когда ее совесть проснется, она была бы уже достаточно далеко.

Но совесть пробудилась гораздо раньше и заставила ее остановиться. Наверняка он не знал дорогу, иначе бы не смотрел так неуверенно в карту, и наверняка он мало кого сможет позвать на помощь, здесь же редко кто ходил. Мадаленна замялась на месте; ей вовсе не придется с ним разговаривать, она просто совершит хорошее дело и выведет человека из глуши. Ну не оставлять же его здесь одного, когда ты можешь ему помочь, возопила ее совесть, и, сжав зубы, Мадаленна снова повернулась к синей машине. Она только выведет его к городу.

— У вас сломалась машина?

Мистер Гилберт обернулся, и ей показалось, что он просиял, однако ее угрюмый вид мало у кого мог вызвать радость, и она приказала себе не надумывать лишнего.

— Не думаю, что она сломалась. — он приподнялся с земли и подошел к ней, и Мадаленна немного отшатнулась по привычке. — Просто мне кажется, что она застряла.

— Думаю, вам не кажется. — она подошла к автомобилю и посмотрела, насколько глубоко увязли колеса. — Вам не говорили, что не стоит ездить по лесным дорогам после дождя?

— Мистер Смитон упоминал что-то подобное, но я ему не поверил. Зато теперь сам убедился.

Мадаленна повнимательнее присмотрелась к месту, закрыла глаза и постаралась представить это место в деталях — так она всегда справлялась со своей фатальной забывчивостью. Необходимо было запомнить все до мельчайшей подробности, чтобы прислать из города спасительный эвакуатор.

— И часто у вас случается подобное? — она думала, что мистер Гилберт расстроится, но тот только усмехнулся и посмотрел на часы. — Глупая машина, надо же застрять ровно на полпути.

— После каждого ливня. Но не уверена, что виновата только машина.

— Согласен, надо было слушать мистера Смитона. Но в такой ситуации мало кому захочется обвинять себя, согласны?

Мадаленна кивнула и решительно взяла сумку. Она просто проводит этого человека до города, не более. И ей вовсе не надо его бояться или стесняться, она просто будет идти вперед, а он за ней.

— Пойдемте.

— Вы проводите меня до города? — мистер Гилберт казался искренне удивленным, и Мадаленна подумала, что ее угрюмый вид, возможно, был уж слишком пугающим.

— Тут не так далеко.

— Боюсь, я не могу оставить свою машину.

— Конечно можете. Не беспокойтесь, — она хмуро улыбнулась. — Из такой сырой земли ее смогут вытащить только эвакуаторы, а они почти никогда не воруют машины.

— Почти?

— Только если экскаваторы. Но вам, — она взглянула на изящный «Форд-Консул», который выглядел точь в точь, как маленькая игрушка в песочнице. — Беспокоиться не о чем.

Мистер Гилберт вдруг рассмеялся, и Мадаленна снова нахмурилась, она вовсе не старалась шутить или развлечь этого человека, и уверенность в том, что всю дорогу она будет молчать, еще больше укрепилась в ней.

— Только я не лучший собеседник, поэтому, боюсь, не смогу развлечь вас разговором.

— Не волнуйтесь, я и сам не люблю пустую болтовню.

Мадаленна неопределенно мотнула головой и с правой ноги вышла из леса. Былое спокойствие снова окутало ее, и, к ее удивлению, она почти совсем не замечала мистера Гилберта, как и несколько часов назад. Она слышала его шаги, иногда к запаху вереска примешивался аромат елового одеколона, но его присутствие не раздражало ее, и она со спокойным сердцем зашагала вперед по полю. Воскресный день был в самом разгаре, овцы медленно жевали траву, над деревьями поднимался дымок из домов, и Мадаленна сама не заметила, как остановилась посреди поля, и глаза ее засияли, как сияли всегда при виде родных пейзажей; она даже заулыбалась.

— Вот это и есть искусство. — негромкий голос мистера Гилберта раздался совсем рядом с ней. — Ради этого и стоит жить, а все остальное — подобие, имитация. Вам повезло, мисс Стоунбрук, вы видите эту красоту каждый день.

— Не могу не согласиться. — она все никак не могла согнать улыбку, и с каждым трепетанием листвы она улыбалась еще шире.

Они двинулись дальше, и какое-то время шли молча, однако высказывание ее спутника прочно засело в Мадаленне, и каждый раз она порывалась спросить, что именно он имел в виду, и каждый раз останавливалась; ей вовсе не хотелось вступать в очередной разговор, который мог закончиться непонятно чем. Однако мистер Гилберт заговорил сам; негромко, обращаясь к невидимому собеседнику.

— И все-таки как после такой чистоты можно создавать такую пошлость? — и заметив, что Мадаленна искоса посмотрела на него, добавил. — Не беспокойтесь, мисс Стоунбрук, я разговаривал сам с собой, у меня есть такая дурная привычка. Я вам не помешал?

— Нет.

— И вы не посчитали меня сумасшедшим?

— Вопрос о сумасшествии каждого очень относителен. — после долгой паузы ответила Мадаленна, сурово сведя брови. — Но это заведомо предполагает дискуссию, а я уже говорила, что я плохой собеседник.

Мистер Гилберт кивнул головой в знак согласия, и они снова замолчали. Когда они подошли к небольшому спуску, она вдруг взглянула на высокие горы, спрятанные наполовину в облаках, и желание задать вопрос стало невыносимым. Она вовсе не желала заново заводить разговор, который окончился бы непонятно чем, и сам мистер Гилберт вызывал в ней странное чувство не то раздражения, не то интереса, но первый раз в жизни Мадаленна шла бок о бок с человеком, который разбирался в искусстве лучше ее; первый раз этот человек так свободно делился своими мыслями, и новое чувство, будто она приоткрыла шкатулку Пандоры, повело ее дальше. Мадаленна решила рискнуть.

— Прошу прощения, — начала она, и, заметив, что мистер Гилберт спокойно посмотрел на нее, продолжила. — Но вы сказали что-то про пошлость; что вы имели в виду?

— Искусство. — просто ответил мистер Гилберт.

— В каком смысле?

— В любом.

Мадаленна резко повернулась к Эйдину, и прошлое беспокойство снова захлестнуло ее. Она еще могла понять, если бы он сказал подобное про современное искусство — от него и у самой Мадаленны волосы иногда вставали дыбом, — но как он, по словам мистера Смитона, человек образованный, разбирающийся в искусствоведении чуть ни лучше всех, мог так просто отвергать наследие и Рафаэля и Айвазовского — вот этого она не понимала и не принимала, и решение не вступать в дискуссию позабылось.

— Извините, но я вас не совсем понимаю.

— Что же вам непонятно? — мистер Гилберт посмотрел на мирно плывущие облака и что-то прочертил рукой в воздухе.

— Вы отвергаете все искусство?

— Все.

— Даже прошлых веков?

— Да.

— Но как? — вопрос прозвучал слишком эмоционально, и мистер Гилберт весело посмотрел на Мадаленну, отчего та мрачно взглянула на невозмутимых овец.

— Что как?

— Как такое возможно?

— А что вас так удивляет?

Мадаленне начало казаться, что над ней, как и при прошлом разговоре, смеются, и она насупилась. Чем дальше уходил их разговор, тем быстрее она теряла нить беседы, и у нее возникало неприятное ощущение потерянности, и мысли приходилось собирать по крупицам.

— Меня удивляет, что вы, как человек так много знающий об искусстве, так легко отвергаете его значимость.

— Собственно, по этой причине я и отвергаю его. Впрочем, я не буду ходить вокруг да около, — он заметил сердитое выражение ее лица и мгновенно стал серьезным. — Видите ли, мисс Стоунбрук, вы восхищаетесь искусством потому, что оно красиво, а я презираю его от того, что это фальшивка.

— Очень смелое заявление. — чуть не задыхаясь от возмущения, просипела Мадаленна. — Очень смелое и невежественное.

— Это вы о чем?

— О том, что вы так легко определили, почему я восхищаюсь искусством.

— А разве это не так? — полуулыбнулся мистер Гилберт. — Впрочем, если не так, то прошу прощения, я не хотел вас обидеть, просто привык к ответам своих студентов. «Я люблю Рафаэля, потому что он рисовал милых ангелов.» Как вам подобное заявление?

— Чудовищно. — но ее раздражение все еще бушевало в ней. — Надеюсь, что моя причина будет более глубокой.

— И почему же вы восхищаетесь искусством, мисс Стоунбрук?

Они подошли к небольшому мосту, и Мадаленна вдруг остановилась. И почему она восхищалась обычными соединениями разных цветов на холсте и странными конвульсиями механического карандаша? Не могло же быть все так банально; не из-за этого у нее всегда ныло где-то внутри, когда она видела чудо — волны выпрыгивали из рамы, и гроза была готова обрушиться на головы смотрящих.

— Оно хранит вечность. — наконец выговорила она.

— Поясните. — неумолимо ответил мистер Гилберт; дискуссии было не избежать.

— Видите ли, — тихо начала Мадаленна. — Мир постоянно меняется, а природные катаклизмы и вовсе рушат его, да и сама природа медленно умирает. Я восхищаюсь этой красотой, — она кивнула в сторону гор. — Но разве я могу сказать с уверенностью, что так же будет и при моих внуках? А картины, они вбирают в себя все это и хранят на века. Ведь когда-то и в шестнадцатом веке люди просто жили среди того, что мы сейчас называем «пастушью пасторалью», а потом это все исчезло; крестьяне умерли, закончились старые войны и начались новые — изменилось все и до неузнаваемости. И мы бы никогда бы об этом не узнали, если бы не пейзажи. Искусство переносит во времени и пространстве, и за одно это его нельзя называть пошлостью.

— Но согласитесь, картины часто врут, разве не так? Помните ситуацию с Анной Клевской и Генрихом 8? — усмехнулся Эйдин. — Как разгневался король, что его избранницу представили в куда более выгодном свете, чем на самом деле?

— Возможно, — кивнула Мадаленна. — Но и если они и врут, то только ради блага. А портреты я вообще не люблю, мне больше нравятся пейзажи.

— И вы верите в ложь во спасение?

— Верю, — просто ответила Мадаленна. — Вообще лучше стоит верить в хорошее.

— И вечное. — добавил мистер Гилберт, и Мадаленна посмотрела на него.

— Вы смеетесь надо мной?

— Нет. Я редко бываю искренним, но сейчас я говорю чистую правду. Я не смеюсь над вами.

— Благодарю. — сурово проговорила Мадаленна, и, досадуя на саму себя, она решила не говорить до конца дороги ни слова.

Дорога медленно подходила к городу, когда мистер Гилберт вдруг остановился на развилке; другая дорога вела к реке, и оттуда каждый день в восемь утра и в два дня ходил паром до острова Уайатт, временами гудки парома доходили и до поля, и Мадаленна любила представлять, что это именно ее ждет старый и ржавый баркас, чтобы отвезти подальше от белого дома с мраморными колоннами, и каждый раз она вспоминала отца и мать, и комок в горле становился невыносимым. Нет, мистер Смитон был прав, подумала Мадаленна, Хильда Стоунбрук и правда решила ее привязать к себе и выбрала для этого самый отвратительный и действующий способ — ее родителей. Паром прогудел три раза, и Мадаленна почувствовала, как около сердца что-то больно сжалось, и ей показалось, что голубое небо потемнело.

— Странно гудят эти пароходы. — заметил мистер Гилберт. — Вроде бы и радостно, а вроде бы и безысходно. Вы не замечали, мисс Стоунбрук?

Замечала, конечно же она замечала. Бегала через день на пристань, следила за тем, как паром исчезает за поворотом, превращается в мелкую точку и представляла, что когда она сядет на него, то он вдруг свернет и поплывет вниз, в какое-нибудь солнечное Катманду или в Австралию, где, как говорила ее мама в детстве, все ходили вверх головой.

— Нет, не замечала.

Но незнакомому человеку вовсе не нужно было об этом знать.

Мистер Гилберт пристально на нее взглянул, но ничего не сказал, и Мадаленна зашагала вперед. Она сама не понимала, как этот человек заставлял ее говорить, причем то, что ее волновало очень давно. Он не принимал ее слова всерьез, это было и так понятно, но от этого желание спросить его о чем-то еще не исчезало, и это начинало снова пугать Мадаленну. Незнакомый страх; прежде Мадаленна боялась только смерти и счетов за газ — то, что могло сбить с ног или выселить из дома — но теперь ее пугало что-то неизведанное и необъяснимое. Мистера Гилберта она знала второй день, но уже спорила с ним об искусстве, пока вела до города, и ничем она не могла объяснить подобное поведение.

Хотя объяснение было вполне логичным, тут же возразила она себе, и не надо из этого делать тайны. Мистер Гилберт был первым человеком из сферы искусства, с которым она могла относительно свободно поговорить, и будь на его месте профессор Макри или сэр Келли, она бы поступила точно так же. И все же Мадаленна нахмурилась и негромко выругалась; все это было не к добру.

— Как быстро вы ходите, — послышался голос мистера Гилберта у нее за спиной; она снова забыла о том, что он шел рядом с ней. — Я даже слегка запыхался.

— Мы пришли. — она угрюмо указала на знак города и повернулась в сторону гостиницы. — Здесь я вынуждена вас оставить, у меня еще много дел, но, думаю, вам кто-нибудь подскажет, как дойти до гостиницы. Всего хорошего. — и она уже хотела уйти, когда ее окликнули; пришлось остановиться.

— Одну секунду, я задержу вас ровно на еще одну секунду.

Мистер Гилберт снова улыбнулся, и снова черты его лица смягчились, а Мадаленна вдруг подумала, что он чем-то похож на одного ирландского рыцаря с гравюры, которую ей подарил отец; Мадаленна не особо любила такие лубочные картинки, но ту она почему-то хорошо запомнила. Рыцарь был в темном одеянии, а за спиной у него висел колчан со стрелами.

— Благодарю вас за то, что проводили меня до города. Один я из леса ни за что бы не добрался.

— Не за что. — кивнула Мадаленна, смотря в сторону книжного магазина, она уже видела, как мистер Лорни ставил на полки новые копии Остин. — Не я, так кто-нибудь другой помог.

— Но так как помогли вы, сердечно вам благодарен.

Мистер Гилберт не стал жать ее руку, а только церемонно снял с головы шляпу, и Мадаленне почему-то вдруг захотелось улыбнуться; день и правда выдавался отличный.

— Всего хорошего. — она еще суровее сдвинула брови и мотнула головой. — Мне и правда пора.

— До свидания, мисс Стоунбрук. — жизнерадостно сказал мистер Гилберт.

— Прощайте, мистер Гилберт. — сказала Мадаленна, и, не дожидаясь нового ответа, кивнула и пошла в сторону книжного магазина.

Тьма отступила, и голубое небо снова засияло своей лазурью, а в груди перестало болезненно тянуть, и она с наслаждением вдохнула августовский воздух, отдающий немного жженым железом. День и правда обещал быть хорошим, и Мадаленна точно знала — нет тому на это веской причины; просто был август, просто светило солнце, просто наконец-то Мадаленна Стоунбрук осталась одна.