Тёмная сторона луны. Выжить рядом с психопатом и обрести себя. Основано на реальных событиях

Софи Кремлёва

Однажды, молодая девушка из обычной семьи отправляется на поиски себя и встречается с загадочным Учителем.Знакомство получает неожиданное продолжение и приводит героиню на путь самопознания, разрушения в токсичных отношениях, обретения внутренней силы и возрождения.Эта история о любви и созависимости, а также о том, что все в жизни имеет смысл.Книга написана практикующим клиническим психологом на основе личного опыта и будет интересна, полезна всем, кто ищет ответы на главный вопрос. Книга содержит нецензурную брань.

ПЛЫВИ!

Ходит дурачок

по лесу.

Ищет дурачок

глупее себя

Идет Смерть по улице,

несет блины на блюдце.

Кому вынется — тому сбудется,

тронет за плечо, поцелует горячо.

Полетят копейки из-за пазухи долой.

Егор Летов. Про дурачка

Мне семь лет. Я — девочка. Сейчас лето — и я тону. Холодная, мокрая, пахнущая тиной вода заполняет мой нос, рот, покрывает голову. Воздуха катастрофически не хватает! Я жадно хватаю воздух ртом, прежде чем снова уйти под воду. В темноту. Очень хочется дышать, легкие горят, мое тело отчаянно машет руками и ногами в поисках опоры. Опоры — нет. Мне — семь. Отец учит меня плавать. Он взял меня купаться на пруд. Сегодня теплый летний день, солнце, радостное предвкушение.

Утро начиналось, как обычно, — солнечно. На день рождения, на выпускной из детского сада, накануне первого класса мой папа подарил мне новый велосипед — «Школьник». Все подружки во дворе просили покататься, да и мне было не жалко. Мы прыгали по крышам гаражей, носились в казаки-разбойники. Осенью меня ждет первый класс, но сегодня утром меня разбудили теплые солнечные лучи и мамин голос: «Соня, иди завтракать!»

Мама у меня красивая, теплая, но ее бывает так мало! Мама — врач-психотерапевт, она пишет диссертацию и лечит людей, которые сошли с ума. Иногда я хожу с ней на работу и вижу настоящих сумасшедших. Они очень страшные, непредсказуемые и непонятные. Мне семь лет, и я уверена, что знаю все о шизофрениках, психопатах, невротиках и могу отличить здорового человека от больного. Мамина библиотека полна книг Фрейда, Юнга, Ясперса, Фромма и других авторов, знающих все о темной стороне человеческой души.

Я бегу завтракать, впереди — лето, свобода! Мы с отцом берем полотенце, купальник и отправляемся на городской пруд. Мое утро проносится перед глазами: «я же тону!» Мне семь, и будет ли восемь — простая задачка, которую я должна немедленно решить.

Сегодня я знаю с десяток людей, которых родители учили плавать таким же способом: кинуть в воду и позволить выплыть самостоятельно, ожидая пресловутого включения инстинкта самосохранения. Все те, с кем я говорила, — выплыли. Пока мои руки молотят по поверхности воды, детский ум осмысляет один простой вопрос: почему? Ответить на вопрос не успеваю. Ноги находят дно, я неловко делаю шаг, еще один… вдох… жива. Отплевываюсь, плачу, дуюсь. Отец радостно смеется — он доволен собой, научил дочь плавать. И я довольна собой — выжила. Не показывая слез (девчонки не плачут!), я замораживаю их внутри. Молча иду домой, пиная синими сандалиями мелкие камушки. Камни разлетаются, оставляя в пыли маленькие глубокие траншеи, останавливаются, отбрасывая большую тень в ярком солнечном свете.

Мой папа — хороший, надежный, сильный… Но почему он совсем не чувствует мой страх, мою боль? Неужели он меня не любит настолько, что может позволить утонуть? Папа добрый или злой? Я вижу солнечный свет и тень от камушка, я вижу свою тень, которая бредет по дороге. Чем выше солнце — тем длиннее тень. Моя тень, папина тень идут рядом, возникает странное и щемящее чувство — на грани понимания. И исчезает. Мы приходим домой, жизнь продолжается. Мой папа скорее добрый — мы много времени проводим вместе, катаясь на велосипедах и лыжах. Он берет меня с собой на охоту, топит печь, заваривая душистый чай из трав, охраняет мой сон. Но когда он сердится — я его не узнаю, рядом с ним становится страшно.

Осенью я уже первоклассница, ученица элитной английской гимназии. Каждое утро просыпаюсь по будильнику, глажу школьную форму, фартук, пришиваю чистые накрахмаленные белые манжеты и отправляюсь в часовое путешествие на трамвае номер 1 из точки А в точку Б. Возвращаясь домой в пустую трехкомнатную квартиру, слушаю Битлов и Высоцкого на бобинном магнитофоне. Мама на дежурстве, папа в вечных командировках, защищает законные права граждан в судах. Я люблю оставаться одна — тогда я действительно чувствую себя хорошо и свободно. Готовлю незамысловатый обед из макарон с сосисками. Читаю «Трех мушкетеров», «Моя семья и другие звери». Играю в шахматы, где фигуры в моем воображении превращаются в королевский двор, а белая пешка становится королевой и влюбляется в черного короля.

В первом классе мне тяжело. Первое время меня провожает бабушка, а встречает мама. Бабушка строгая, ее педагогический стаж впечатляет. Она не слушает мои жалобы, не разрешает распускать нюни. В школе я должна учиться, держать голову высоко и сохранять стойкость духа. Бабушка родилась в семье православного священника. Их семья была раскулачена и выслана в далекий Угут, а по возвращении в Тобольск разразился кровавый 1936 год. Отца расстреляли. Деда сослали, мать умерла от тифа, и бабушка с сестрой и двумя братьями остались сиротами, прошли войну и никогда не распускали нюни. Если после этого она и верила в бога, то никто из нас об этом не знал. Мама же моя, ее дочка, — совсем другая, она всегда выслушает и поддержит, утрет слезы и найдет что-то хорошее в любой неудаче. Меня провожают и встречают только первые несколько месяцев, а потом я должна ездить и возвращаться сама.

В 1980-е годы промышленный город Свердловск был славен переполненными поутру вонючими автобусами и такими же холодными зимними трамваями, где взрослые и дети как сельди в бочке были слиты в один бульон. Не обходилось без отвратительных моментов, когда мне «везло» повстречаться с советским эксгибиционистом, который пользуясь селедочной теснотой, умудрялся демонстрировать свой маленький сморщенный пенис сонной школьнице. Это было противно и стыдно, поэтому быстро забывалось. Оставалось ощущение скованности, стыда и страха, хотелось сделать вид, что ничего не происходит. Со временем выработалась привычка не обращать внимания на явное зло, игнорировать его — тогда оно обязательно исчезнет. Но оно никуда не исчезало, и этот факт невозможно отрицать.

В школе меня поджидала учительница, известная своей свирепостью и нетерпимостью к ошибкам. Опаздывая на урок, я должна была сказать «I am sorry, I am late» и пристыженно проследовать к своей парте. Мне и моему кузену Ване от нее доставалось часто. В первые же дни за болтовню на уроке она за уши выволокла нас из класса в коридор. В другой раз за неровный почерк я получила сильнейший удар линейкой по рукам (и не только). В советских школах так было принято — насаждать дисциплину твердой рукой. И не принято было жаловаться на жестокость учителя, подвергать сомнению методы преподавания. Сейчас у современных детей есть антигерой — Балди, лысый учитель, который бьет линейкой учеников. Вот такой Балди в юбке-карандаш был и в нашей элитной школе. Мои дедуля и бабуля всю жизнь проработали учителями русского языка и литературы, а мама с братом и сестрой фактически жили в школе, потому что дедуля был еще и директором школы в городе Норильске. Именно они отговорили маму и ее сестру от школьного скандала, и порекомендовали сосредоточить внимание на нас, детях, чтобы уберечь от дальнейшей системной травли.

Постепенно на почве обид и совместно перенесенных наказаний в школе у меня завязалась дружба с такими же, как я, девочками. Мы ходили друг к другу в гости, обсуждали наши обиды на учительницу и строили планы мести. Однажды я сподвигла их на создание стенгазеты, в которой была целая поэма о тирании, вдохновленная словами из революционной «Варшавянки»: «Вихри враждебные веют над нами, и Алевтина нас злобно гнетет! Но отпинаем ее мы ногами, и неизвестно, что нас еще ждет…» Эта стенгазета была размещена прямо на первом этаже школы, на всеобщее обозрение.

Нужно ли рассказывать, какие чувства переживала мама, будущий кандидат медицинских наук, когда ее вызвали на ковер к директору и морально высекли, как маленькую девочку, за проказы дочери. Папа принципиально, к директору не ходил, делегируя эту ношу супруге. Мама же встала на мою защиту, а вернувшись домой, поддержала мои творческие успехи, попросив, однако, стенгазет больше не размещать. После этой истории, мама и ее сестра, тоже врач-психотерапевт, провели для нашего класса тренинг, направленный на снятие стресса и создание копинг-стратегий. После этого наши отношения со школьной системой на некоторое время наладились.

То, что меня действительно радовало и вдохновляло в школьные годы, — это театр английской песни. Ежегодно, школа устраивала конкурс английской песни, к которой вдохновенно готовился класс. Каждый раз репертуар выбирался тщательно. В первом классе мы ставили «Тома Сойера», и мне досталась роль тетушки Полли. Мы пели «Битлов» и «Queen», а на один из конкурсов даже выбрали достаточно прогрессивную песню коллектива «4 Non Blondes»о том, как девушка пытается разобраться с тем, что вообще происходит. Эту песню мы исполняли всем классом, и это было потрясающе!

После школы я часто возвращалась домой пешком, избегая вонючих автобусов, и путь мой лежал через цыганский поселок, где продавали жвачку «Turbo»и наркотики. Каким-то чудом история с наркотиками и всплеск детско-подростковой наркомании 80—90-х годов в Свердловске прошла для меня незаметно. Но карманные деньги на жвачки мне были нужны как воздух. Фантики были валютой среди школьников, позволяли расти по социальной лестнице и заводить новых друзей. Карманных денег мне не давали, а заработанных летом на прополке лесопосадок копеек хватало, пожалуй, только на газировку «Буратино», поэтому я научилась находить родительские тайники и незаметно таскать из них наличность.

Возмездие наступило быстро. Папа, вернувшись из командировки, обнаружил пропажу и впал в бешенство. Здесь важно пояснить, что в командировки он ездил не просто так, а по делам гражданским и уголовным. Он строил карьеру успешного адвоката, защищал исключительно уголовников. После развала Советского Союза в Перестройку преступность била рекорды, а значит, работы у него было очень много. Он знал законодательство наизусть и ожидал от дочери врожденного уважения к букве закона. Встретившись лицом к лицу с вопиющим беззаконием, да еще и у себя под носом, он рассвирепел.

Все, что я помню об этом дне, это свой ужас — я улепетываю со всех ног по нашей квартире, а за мной гонится монстр, размахивая ремнем и изрыгая угрозы и проклятия. И после — мрачнейший липкий стыд, заключенный вместе со мной в «углу» на вечность размышлений о глубине моего грехопадения. Ледяной ужас и липкий стыд — именно так запечатлелся этот урок правосудия в моем теле.

Просыпаюсь от ночного кошмара. Сердце колотится, мышцы сжимаются, дыхание сбито — во сне за мной гнался монстр. Его зловонное дыхание, когти, зубы неумолимо приближались, а ноги, как ватные, вязли в темной жиже. Первобытный, животный ужас гнал вперед. Бессилие и беспомощность засасывали и приближали расправу. Этот сон еще долгие годы терзал меня, загоняя все глубже и глубже, высасывая душевные силы ночью и принося слабость и неуверенность днем. Этот монстр узнавался в книгах Стивена Кинга, Брэма Стокера, в клипе Майкла Джексона «Thriller», и не было от него спасения.

Папа никогда не беседовал со мной о моральной стороне проступка, не предлагал вариантов — как можно было бы решить задачу по-другому. Вообще не спрашивал о причинах тех или иных моих действий, выступая адвокатом для других, он никогда не был моим защитником, не вставал на мою сторону. Это было очень обидно! Для него его дочь была настолько светлым и непогрешимым созданием, что каждая встреча с моей растущей теневой стороной вызывала его сильнейшее отрицание, возмущение и негодование, и передо мной в его обличии представал Прокурор, Судья и ФСИН. Я обязана быть Хорошей Девочкой, Идеальной Дочерью, Будущим Адвокатом с безупречной репутацией.

К сожалению, начиная с моего заплыва в 7 лет его авторитет стремительно падал в моих глазах, все дальше отделяя меня от того идеального образа, в который он стремился меня облачить. Притворяясь Хорошей Девочкой, я начала искать свою силу в бунтарстве и непослушании. В девять лет я попросила родителей записать меня в детскую конно-спортивную школу. Мама уклончиво сказала «может быть», а отец только презрительно фыркнул «что за глупая трата времени». Поэтому, накопив немного карманных денег (которые мне все-таки начали давать на кафе), я записалась в конный клуб, который находился в пяти трамвайных остановках от моего дома — «У вертолета». Мне удавалось успешно скрывать свое увлечение больше года! Несмотря на вонючую одежду, хлысты и попоны в шкафу, схемы устройства лошади, которыми были украшены стены моей комнаты, родители не догадывались, где я пропадаю до, после и вместо уроков. Иногда я приходила домой с фингалами, ссадинами и синяками. Конюшня и общество девочек-конниц было средой, в которой закалялась сталь. Меня роняли на щебенку и в навоз, пинали копытами, я билась в драках со старшими девчонками, отстаивая свои границы. Днем я чистила денники и коней, а вечером ездила без седла за сеном.

Настал день, когда, вернувшись из клуба, я встретила в дверях монстра. Он грозно рычал, из его ноздрей клубился дым, очи пылали яростью. Он потрясал перед моим носом конской попоной, другой рукой доставал ремень и требовал немедленно прекратить делать то, что я делаю, а не то… Этот момент я помню отлично: я встала перед ним, уперев руки в боки и сказала: «А то что? Что ты мне сделаешь? Только попробуй, и я тебе врежу!» И он отступил, ушел и перестал со мной разговаривать. Я стала пустым местом на много лет — и в какой-то степени меня это устроило. Появилось больше свободы.

Как я узнала позже, первой о моем увлечении догадалась мама. Была зима, она отправилась искать меня, опираясь на смутные сведения о предполагаемом нахождении конюшни. Выйдя из трамвая, она пошла по тропинке в частном секторе и внезапно оказалась окружена стаей бродячих собак. Собаки угрожающе рычали и не пускали ее дальше, помочь было некому. Мобильных телефонов и пейджеров в то время еще не изобрели, а на жалобные крики помощь не приходила. Сколько она так простояла на морозе, она не помнит, но каким-то образом эта история ее изменила. Чудом вырвавшись из окружения, она вернулась домой, рассказав отцу о своих приключениях. Так, к моему приходу он был уже достаточно свиреп и дик, направив на меня всю свою ярость.

Возможно, если бы он использовал эту возможность, чтобы узнать больше о моем увлечении, найти взаимопонимание и наладить мосты, моя дальнейшая жизнь сложилась бы иначе. Но он постепенно отдалился от меня, а я отправилась в бурный подростковый возраст. В свободное плавание.