Незваная гостья

Софи Кинселла, 2021

Родители Эффи развелись, разрушив ее воспоминания о счастливом детстве. Прошло два года, она отдалилась от отца и никак не может поладить с его новой молодой подружкой Кристой. Вдобавок Эффи узнает, что дом, в котором она провела почти всю свою жизнь, выставлен на продажу. Криста устраивает прощальную вечеринку и не приглашает Эффи, но девушка решает воспользоваться моментом и забрать из дома кое-что важное, пока гости будут веселиться. Блуждая по коридорам семейного особняка, Эффи случайно подслушивает разговоры, становится свидетельницей откровений и теперь видит всю свою семью в новом свете. Тем же вечером она встречает своего бывшего возлюбленного Джо. Поэтому теперь Эффи придется столкнуться лицом к лицу со своим прошлым, прежде чем она сможет заглянуть в будущее. «Очаровательный роман, который доказывает, что любовь всегда побеждает». – Publishers Weekly «Забавный, умный и очень занимательный роман, рассказывающий о браке, взрослении и семейных тайнах. Можно ли спасти семью, которая почти разрушена?» – Люси Даймонд

Sophie Kinsella

PARTY CRASHER

Copyright © 2021 by Madhen Media Ltd

Фото автора © John Swannell

© Бугрова Ю., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Посвящается памяти Шэрон Пропсон

Глава 1

Я знаю, у меня получится, я знаю. Что бы там кто ни говорил. Это просто вопрос упорства.

— Эффи, послушай меня, ангел не будет держаться, — говорит моя старшая сестра Бин, подходя со стаканом глинтвейна. — Хоть ты тресни.

— Будет.

Я продолжаю наматывать бечевку вокруг любимого серебристого наконечника, не обращая внимания на иголки, колющие руки.

— Не будет. Брось! Он слишком тяжелый.

— Не брошу! — отвечаю я. — У нас всегда был ангел на макушке елки.

— А эта вдвое меньше обычной, — говорит Бин. — Или ты не заметила? Это не елка, а просто палка.

Я быстро окидываю взглядом деревце, стоящее, как обычно, в нише в холле. Разумеется, я заметила, что оно маленькое. Обычно у нас бывают огромные, пушистые экземпляры, а это какой-то доходяга. Но сейчас меня волнует другое.

— У меня получится.

Я эффектным движением затягиваю последний узел и отпускаю ветку — она ломается, и ангел с задранной юбкой и выставленными на обозрение панталонами пикирует вниз. Черт бы тебя побрал.

— А что, эффектный ракурс, — гогочет Бин. — Напишем ей на подштанниках «Счастливого Рождества»?

— Ладно. — Я отвязываю ангела и делаю шаг назад. — Укреплю ветку палочкой или еще как-нибудь.

— Просто найди другой наконечник! — в голосе Бин слышится веселье пополам с раздражением. — Эффи, почему ты всегда такая упертая?

— Я не упертая, а упорная.

— Не давай им спуску, Эффи! — вклинивается в разговор папа, проходя мимо со световой гирляндой. — Борись, упирайся и никогда не сдавайся!

У него блестят глаза, щеки порозовели, и я нежно улыбаюсь ему в ответ. Папа меня понимает. Такого стойкого человека, как он, еще поискать. Мама воспитывала его одна в крохотной квартирке в Лейтон-он-Си, и он ходил в школу, где приходилось выживать. Но он упорный — окончил колледж, а затем устроился в инвестиционную компанию. И теперь пожинает плоды: он на пенсии, отлично себя чувствует и всем в жизни доволен. Пасуя при первых трудностях, этого не добьешься.

Ну да, иногда его упорство переходит в иррациональное упрямство. Как, например, когда он категорически отказался сойти с дистанции во время десятикилометрового благотворительного забега, хотя хромал и, как выяснилось, порвал икроножную мышцу. Но, как он впоследствии заявил, свою лепту он внес, задачу выполнил и жить будет. Когда мы были маленькие, папа всегда говорил «Жить будешь!», что порой веселило, порой ободряло, а порой было совершенно неуместно. (Иногда не хочется слышать про то, что жить будешь. Хочется смотреть на расквашенную коленку и рыдать и чтобы кто-нибудь нежно приговаривал: «А кто это у нас такая храбрая девочка?»)

Папа, очевидно, приложился к глинтвейну до моего прихода — ну и что, имеет право. На носу Рождество, еще у него день рождения, а еще мы украшаем дом. Наряжать елку в папин день рождения — это наша традиция. Даже сейчас, когда все выросли, мы каждый год приезжаем в «Зеленые дубы», наш фамильный дом в Сассексе.

Когда папа исчезает на кухне, я подхожу к Бин и понижаю голос:

— А почему Мими в этом году купила такую маленькую елку?

— Не знаю, — после паузы говорит Бин. — Возможно, старается быть практичной? Мы же уже взрослые.

— Возможно, — говорю я, но такой ответ меня не устраивает.

Мими, наша мачеха, — натура художественная и творческая, с кучей причуд. Ей всегда нравилось украшать дом к Рождеству, ее принцип: чем больше, тем лучше. С чего вдруг она решила быть практичной? В следующем году я отправлюсь на рождественский шопинг вместе с ней и аккуратно напомню о том, что в «Зеленых дубах» всегда была большая елка и менять эту традицию не стоит, пусть даже Бин сейчас тридцать три, Гасу — тридцать один, а мне — двадцать шесть.

— Наконец-то! — прерывает мои мысли Бин, бросая взгляд на телефон.

— Что?

— Гас. Только что прислал видео. Говорит, еле успел.

Примерно месяц назад папа сказал, что в этом году подарков ему не нужно. Можно подумать, нас это остановит. Но если честно, то джемперов, запонок и прочего добра у него действительно много, поэтому мы решили быть креативными. Бин с Гасом смонтировали видео, которое Гас только что доделал, а я подготовила свой сюрприз и жду не дождусь возможности показать его папе.

— Думаю, Гас был слишком занят с Ромилли, — говорю я, подмигивая Бин, которая скалится в ответ.

Наш братец Гас недавно обзавелся потрясающей подружкой по имени Ромилли. Мы не удивлены, мы, разумеется, не удивлены, но… м-да. Дело в том, что это Гас. Он рассеянный. Расплывчатый. По-своему он красавчик и душка и классный программист. Но альфа-самцом его не назовешь. В то время как она — настоящий энерджайзер с идеальными волосами и в шикарных платьях на бретелях (я посмотрела ее фотки в Интернете).

— Хочу быстро глянуть видео, — говорит Бин. — Пойдем наверх.

Она первой идет по лестнице и добавляет:

— Ты упаковала папин подарок?

— Нет еще.

— Я привезла упаковочную бумагу и ленточку на случай, если тебе понадобится. И, кстати, заказала рождественскую корзинку для тети Джинни. Я потом скажу, сколько ты мне должна.

— Бин, ты — чудо, — признательно говорю я. Это действительно так. Она всегда думает на шаг вперед. У нее всегда все схвачено.

— И вот еще что. — Когда мы оказываемся на площадке, она запускает руку в сумку. — Давали три по цене двух.

Она вручает мне спрей с витамином D — я прикусываю губу, стараясь не рассмеяться. Бин превращается в маниакально одержимого сотрудника по безопасности и гигиене труда. В прошлом году она пичкала меня капсулами с рыбьим жиром, а до этого был зеленый чай матча.

— Бин, ну зачем ты покупаешь мне витамины! Спасибо, конечно, — запоздало говорю я.

Мы заходим в ее комнату, и я радостно осматриваюсь по сторонам. Сколько себя помню, здесь всегда было так — раскрашенная вручную мебель с Кроликом Питером появилась у нее в пять лет: две односпальные белые деревянные кровати, комод, платяной шкаф и туалетный столик. Все наше детство она собиралась обзавестись чем-нибудь покруче, но так и не смогла расстаться с Кроликом, так что он по-прежнему здесь. Для меня он так сильно ассоциируется с ней, что при виде Питера я всегда думаю про Бин.

— А ты не думала пригласить сегодня Доминика? — спрашивает она, открывая iPad, и меня окатывает теплом при звуке его имени.

— Нет, для «знакомства с семьей» еще слегка рановато. У нас было всего несколько свиданий.

— Но хороших?

— Да, хороших, — счастливо улыбаюсь я.

— Отлично. Итак, приступим…

Она ставит планшет на туалетный столик, и на экране появляются хитроумные заглавные титры — «Единственный и неповторимый… Тони Талбот!» Далее следует папина фотография из лейтоновской газеты, на ней ему одиннадцать лет, он выиграл конкурс по математике. Затем фотография с выпуска и свадебный снимок с нашей биологической мамой Элисон.

Я смотрю на ее миловидное лицо с большими глазами и, как всегда, глядя на ее фотографии, испытываю странное чувство отчужденности, а хотела бы ощущать больше связи. Мне было всего восемь месяцев, когда она умерла, и три года, когда папа женился на Мими. Это Мими баюкала меня, когда я болела, пекла пироги на кухне и всегда была рядом. Мими — моя мама. Бин и Гас — другое дело, у них есть смутные воспоминания об Элисон. А у меня есть только фамильное сходство, и его, прямо скажем, через край. Мы все пошли в нее — широколицые, скуластые, с широко расставленными глазами. У меня такой вид, точно я все время удивлена, а большие голубые глаза Бин всегда смотрят вопросительно. У Гаса, напротив, отсутствующий вид, точно он вообще ни на что не обращает внимания (и это на самом деле так).

На экране идет нарезка из старых домашних видео, и я наклоняюсь ближе к планшету. Вот папа держит на руках малышку Бин… а это семейный пикник… Папа строит замок из песка для карапуза Гаса… А эти кадры я уже видела: папа подходит к двери «Зеленых дубов» и театральным жестом открывает ее — в тот день дом стал нашим. Он часто говорит, что покупка такого дома — один из важнейших моментов его жизни. «Мальчонка из Лейтон-он-Си выбился в люди», как он выражается.

Потому что «Зеленые дубы» — это не просто старый дом. Он потрясающий. Он с характером. У него есть башенка! И витражное окно. Гости нередко называют его «эксцентричным» или «причудливым» или просто восклицают: «Ух ты!»

Да, конечно, встречаются и такие низкие, ничего не смыслящие душонки, которые называют его «уродливым», но их немного. Они слепы и заблуждаются. Когда я впервые услышала, как одна странная особа в деревенском магазине назвала «Зеленые дубы» «страхолюдством», я была потрясена до глубины души. Мое одиннадцатилетнее сердце закипело от негодования. Прежде я никогда не встречала архитектурных снобов, я даже не подозревала об их существовании. Я пламенно и безраздельно любила свой дом — все то, что высмеивала эта незнакомая, подлая тетка. Начиная от так называемой «уродливой кирпичной кладки» — она вовсе не уродливая — и заканчивая курганом. Это такой самопроизвольно возникший в саду крутой холм, прилегающий к стороне дома. Тетка посмеялась и над ним, а мне хотелось крикнуть: «На нем отлично разводить костры, вот так-то!»

Но вместо этого я пошла из магазина, бросив возмущенный взгляд на хозяйку, миссис Макадам. К ее чести, она выглядела слегка шокированной и крикнула мне вслед:

— Эффи, дорогая, ты хотела что-то купить?

Но я не стала возвращаться и до сих пор не знаю, кем была та язвительная тетка.

С тех пор я внимательно наблюдаю за тем, как люди реагируют на «Зеленые дубы». Порой они с разинутыми ртами отступают назад и обозревают его, ища, что бы такого позитивного сказать. Я не говорю, что это — проверка характера, хотя на самом деле это и есть проверка характера. Тех, у кого для «Зеленых дубов» не находится ни одного доброго слова, я считаю гнусными снобами и игнорирую.

— Эффи, смотри, это ты! — восклицает Бин, когда на экране идут новые кадры. Я, совсем малышка, ковыляю по лужайке, держась за руку восьмилетней Бин.

— Ничего страшного, Эффи, — весело говорит она, когда я падаю. — Давай еще раз!

Мими всегда говорит, что Бин научила меня ходить. И ездить на велосипеде. И заплетать волосы.

Мрачный год смерти Элисон обойден стороной, отмечаю про себя я. Это видео о счастливых временах. Что ж, почему нет? Не нужно напоминать папе о грустном. Он нашел счастье с Мими и своей жизнью доволен.

Слышится звонок — Бин на него не реагирует, а я настороженно поднимаю голову. Я жду рождественский подарок Мими. Я отдельно оговорила, что его нужно доставить сегодня, и не хочу, чтобы Мими ненароком его открыла.

— Бин, — говорю я, нажимая на паузу на экране планшета. — Сходишь со мной к воротам? Думаю, это доставили швейный стол для Мими, и я хочу пронести его тайком. Но он довольно большой.

— Конечно, — говорит Бин, закрывая видео. — Ну, как тебе?

— Потрясающе, — убежденно заявляю я. — Папе это очень понравится.

Мы спешим вниз по лестнице, а Мими накручивает гирлянду на перила. Она поднимает глаза и улыбается нам, но ее лицо кажется слегка напряженным. Возможно, ей нужно отдохнуть.

— Я к воротам, — поспешно говорю я. — Вероятно, доставка.

— Спасибо, Эффи, дорогая, — по-ирландски мягко и напевно произносит Мими.

На ней индийское платье с блочным принтом, а волосы перехвачены деревянной заколкой, раскрашенной вручную. Она ловко завязывает узлом красную бархатную ленту, и, само собой, ничего не падает. Как обычно.

Мы с Бин идем по гравийной дорожке к большим кованым воротам, а в воздухе уже сгущается зимний сумрак. Снаружи припаркован белый фургон, и бритоголовый парень держит картонную коробку.

— Это не то, — говорю я. — Слишком маленькое.

— Доставка для приходского священника, — говорит парень, когда мы открываем калитку. — Там никого нет. Можно у вас оставить?

— Конечно, — говорит Бин, протягивая руку и собираясь поставить закорючку на планшете доставщика, но я ее останавливаю.

— Погоди, не расписывайся. Я как-то расписалась за соседскую доставку, а внутри была стеклянная ваза, которая оказалась разбитой, и они не смогли оформить возврат, потому что подпись была моя, и они обвинили меня. — Я выдыхаюсь и замолкаю. — Сначала нужно проверить.

— Да все в порядке, — нетерпеливо говорит парень, и я напрягаюсь.

— Никогда не знаешь наверняка.

Я открываю коробку и достаю счет-фактуру.

— Скульптура «Йога», — читаю я. — Сборка включена. — Я с торжествующим видом смотрю на парня. — Получается, не все в порядке. Придется тебе ее собрать.

— Я ничего не собираю, — говорит парень, противно шмыгая носом.

— А придется, — замечаю я. — Так тут написано: «Сборка включена».

— Ну да, верно.

— Тогда собирай! — упорствую я. — Иначе мы не распишемся.

Парень злобно сверлит меня взглядом, потирает бритую голову, а затем говорит:

— Ну, ты и заноза в заднице. Тебе это уже говорили?

— Да, — отвечаю я, скрещивая руки. — Тысячу раз.

— Это верно, — кивает Бин, ухмыляясь. — Так что лучше собери. И что это за скульптура такая — «Йога»? — обращается она ко мне, а я пожимаю плечами.

— Схожу за инструментами, — говорит парень, теперь злобно глядя на нас обеих. — Но это полная хрень.

— Это называется гражданской сознательностью, — возражаю я.

Через минуту он возвращается с инструментами, и мы с любопытством наблюдаем за тем, как он, нетерпеливо фыркая, принимается скручивать железки в… Что же это такое? Вроде бы человек… нет, их двое, мужчина и женщина, и у них между собой такое взаимоприлегание… чем это они занимаются?

Стоп.

О боже. В желудке возникает спазм, я смотрю на Бин, которая выглядит остолбеневшей. Выходит, «Йога» — это на самом деле похабная секс-скульптура?

Дааа. Это так.

И я, скажу вам, в шоке. Эндрю и Джейн Мартин носят одинаковые стеганые жилеты. На празднике лета они выставляют георгины. Как они могли заказать это?

— А руку его куда клепать — ей на грудь или на задницу? — интересуется парень, глядя на нас. — В инструкции об этом не сказано.

— Ну, не знаю, — подаю голос я.

— О господи. — Бин отмирает, когда парень достает из коробки последнюю, самую выразительную часть мужского организма. — Нет! Не надо! Погоди секунду, — вопит она парню и затем, повернувшись ко мне, переходит на возбужденный шепот: — Мы не можем отнести это Мартинам. Я потом не смогу смотреть им в глаза.

— Я тоже.

— Мы этого не видели. Да, Эффи? Мы этого не видели.

— Договорились, — пылко соглашаюсь я. — Э, прости, — я поворачиваюсь к парню. — Планы слегка поменялись. Как насчет того, чтобы скрутить все обратно и сложить в коробку?

— Издеваешься, да? — потрясенно спрашивает парень.

— Извини, — смиренно говорю я. — Мы не знали, что там.

— Прости за беспокойство, — поспешно добавляет Бин. — И счастливого Рождества! — Она достает из кармана джинсов скомканную десятку, что слегка успокаивает парня.

— Ну и бардак тут у вас, — говорит он, шустро раскручивая все назад. — Сами не знаете, чего хотите. — Он с неодобрением смотрит на женскую фигуру. — По мне, так в этой позе надолго ее коленей не хватит. Тут подушка нужна, чтобы суставам мягче было.

Я смотрю на Бин и снова отвожу глаза.

— Хорошая мысль, — соглашаюсь я.

— Предусмотрительность превыше всего, — с дрожью в голосе добавляет Бин.

Парень кидает в коробку последнюю железку и, после того как Бин ставит закорючку на планшете, залезает к себе в фургон, а мы смотрим друг на друга.

— Коленей надолго не хватит, — говорит Бин, с трудом сдерживая себя.

— У Мартинов! — на грани истерики подхватываю я. — О господи, Бин, и как нам теперь с ними разговаривать?

Фургон наконец отъезжает, и мы обе заходимся в хохоте.

— Я заклею коробку скотчем, — говорит Бин. — Они даже не догадаются, что ее открывали.

Она нагибается, чтобы ее поднять, и тут я замечаю метрах в десяти поодаль фигуру, идущую в нашу сторону по деревенской дороге. Эту фигуру я узнаю из тысячи: темные волосы, сильный подбородок, широкая походка. Джо Марран. От одного его вида мой истерический смех прекращается. Сразу. Точно его никогда и не было.

— Что? — Бин замечает мое выражение лица и поворачивается. — Ох. Охохонюшки.

По мере его приближения сердце у меня начинает сжиматься. Это тиски питона. Я не могу дышать. Или могу? Да ну тебя, Эффи. Не дури. Конечно, ты можешь дышать. И не скончаешься на месте при виде бывшего бойфренда.

— Ты в порядке? — шепчет Бин.

— Конечно! — быстро говорю я.

— И правильно, — с сомнением в голосе произносит она. — Ну, тогда я отнесу коробку в дом, а вы тут… пообщайтесь.

Она исчезает в направлении двери, а я отступаю назад, к гравийной дорожке. На домашнюю территорию. Мне нужна опора и поддержка дома, «Зеленых дубов» и домочадцев.

— О, привет, — говорит Джо, подходя ближе. Его глаза непроницаемы. — Как дела?

— Хорошо. — Я небрежно пожимаю плечами. — А у тебя?

— Отлично.

Он упирается взглядом мне в шею — я инстинктивно берусь рукой за бусы и кляну себя. Вот что я творю? Нет бы его проигнорировать. Что? Извини? Когда-то я носила на шее что-то, имеющее для нас особое значение? Прости, не припоминаю.

— Славные бусы, — говорит он.

— Да, их Бин подарила, — небрежно отвечаю я. — Эта вещь особенная, сам понимаешь. Значимая. Я люблю их. Ношу не снимая.

Можно было бы ограничиться «их Бин подарила». Но я хочу обозначить свои позиции. И, судя по выражению лица Джо, мне это удается.

— Как дела на работе? — с чопорной вежливостью интересуется он.

— Хорошо, спасибо, — в тон ему отвечаю я. — Теперь в другом отделе, в основном занимаюсь организацией торговых мероприятий.

— Здорово.

— А ты? Все так же держишь курс на кардиохирургию?

Я намеренно выражаюсь обтекаемо, как будто не вполне уверена, на каком этапе своей медицинской карьеры он находится. Как будто это не я сидела с ним за учебниками до двух часов ночи.

— Таков план, — кивает он. — Попасть туда.

— Здорово.

Мы замолкаем. Джо привычно хмурит брови.

— А у тебя… — наконец начинает он, — есть кто-нибудь?

Этот вопрос — как соль на рану. Ему-то что за дело? С какой целью интересуется? Моя личная жизнь тебя, Джо Марран, не касается, хочу выпалить я. Но так я себя выдам. К тому же мне есть чем похвастаться.

— Ну да, вообще-то есть. — Я напускаю на себя мечтательный вид. — Он классный. Ну просто классный. Симпатичный, успешный, добрый, надежный… — многозначительно добавляю я.

— Хамф, что ли? — осторожно интересуется Джо, и я чувствую легкую досаду. Дался ему этот Хамф! Да, я три недели гуляла с Хамфри Пелэм-Тейлором. Это был акт мести Джо — да, это было мелко, и я об этом сожалею. Он что, действительно думает, что мы с Хамфом могли быть парой?

— Нет, не Хамф, — с нарочитым терпением говорю я. — Его зовут Доминик. Он инженер. Мы познакомились онлайн, и у нас все просто замечательно. Мы идеально подходим друг другу. Ну, сам знаешь, как это бывает.

— Здорово, — говорит Джо после долгой паузы. — Это… Я рад.

Но вид у него нерадостный. Даже слегка страдальческий. Но это не моя проблема, твердо говорю себе я. И вряд ли он вообще страдает. Когда-то я считала, что знаю Джо Маррана, но я ошибалась.

— А у тебя есть кто-нибудь? — вежливо спрашиваю я.

— Нет, — сразу же отвечает Джо. — У меня… нет.

Мы снова замолкаем — Джо сутулится и засовывает руки в карманы пальто.

Разговор не клеится. Я несколько раз вдыхаю полной грудью морозный зимний воздух, и на меня накатывает печаль. Той ужасной ночью два с половиной года назад я не просто потеряла любовь всей своей жизни. Я потеряла друга, с которым мы с пяти лет были не разлей вода. Джо вырос здесь, его мама по-прежнему работает директором деревенской школы. Мы были товарищами по играм. Потом стали подростками. Вместе учились в университете. Планировали начать совместную жизнь.

А теперь… что? С трудом смотрим друг другу в глаза.

— Что ж, — наконец говорит Джо, — счастливого Рождества.

— И тебе. Счастливого Рождества.

Он уходит — я смотрю ему вслед, а затем поворачиваюсь и ковыляю по дорожке обратно к дому, где у входа маячит Бин.

— Ты в порядке, Эффи? — обеспокоенно спрашивает она. — Сто́ит тебе увидеть Джо, и ты становишься такой… ершистой.

— В порядке, — говорю я. — Пойдем в дом.

Я никогда не рассказывала Бин о той ночи. О некоторых вещах просто невозможно говорить — саднит. На самом деле я стараюсь об этом не думать, и точка.

Нужно сосредоточиться на здесь и сейчас, говорю я себе. На всем хорошем. Наряжаем елку. Рождество не за горами. Вся семья в сборе в «Зеленых дубах».

На душе становится легче, я следую за Бин в дом и плотно закрываю дверь. Каждый год я жду этого дня, и никто мне его не испортит. Тем более Джо Марран.

Час спустя мое настроение по-прежнему на подъеме, что, возможно, как-то связано с двумя бокалами глинтвейна, которые я осушила. Мы закончили наряжать елку и все вместе на кухне смотрим видео, которое Бин и Гас сделали для папы. Я уютно устроилась в плетеном кресле в углу, в голове приятный туман, я смотрю на себя, четырехлетнюю, в цветастом платье со сборками, сшитом Мими. На экране летний день, я сижу на коврике на лужайке, разбираю матрешки и каждую осторожно показываю папе.

Я поворачиваюсь к отцу, желая понять, нравится ли ему, и он улыбается в ответ, поднимая бокал глинтвейна. Это типичный папин неотразимый жест. Моя лучшая подруга Тэми считает, что папе следовало стать актером, и я знаю, что она имеет в виду. Он видный и статный, и людей, естественно, тянет к нему.

— Эфелант, ты была прелестной малышкой, — с любовью говорит Бин.

Родные зовут меня Эффи, а еще «Эфелантом» — так я в детстве произносила слово «элефант», то есть слон. Полным именем, Юфимия, меня, слава богу, никто не называет — впрочем, и Бин никто не называет Беатрис, как и Гаса — Августом.

— Изрослась, куда все подевалось, — добавляет Гас, на что я реагирую рассеянным «ха-ха», не отрывая глаз от экрана. Я как завороженная смотрю на новенькие матрешки, которые только что достали из коробки. Они со мной до сих пор — пять расписанных вручную деревянных куколок, которые вкладываются друг в друга, с лучистыми нарисованными глазами, румяными щечками и безмятежными улыбками. Сейчас на них сколы и следы от фломастера, но все равно они — самый дорогой сувенир из моего детства.

У других детей были мишки, а у меня — мои матрешки. Я разбирала их, ставила в ряд, заставляла вести между собой «беседы» и разговаривала с ними сама. Иногда они представляли нашу семью: две побольше были за родителей, а три поменьше — за детей, и самой маленькой была я. Иногда они представляли меня в разных видах. Или я давала им имена школьных приятелей и разыгрывала ссоры дня. Но чаще всего они были просто своеобразными четками. Я почти машинально собирала и разбирала их, и этот привычный ритуал давал мне утешение. Я и сейчас это делаю. Они по сей день стоят возле моей кровати, и я иногда берусь за них, когда испытываю стресс.

— Ах, какое у тебя платьице, — говорит Бин, глядя в экран. — Хочу такое же!

— Ну так сшей, — говорит Мими. — У меня сохранилась выкройка. Была и во взрослом варианте.

— Правда? — Лицо Бин озаряется. — Я обязательно сошью себе такое.

И снова я восхищаюсь тем, как Бин переняла у Мими способность к творчеству. Они и шьют, и вяжут, и пекут. Они способны превратить пространство в нечто волшебное — тут бросят бархатную подушку, там поставят вазочку с овсяным печеньем. Бин занимается маркетингом и работает дома, у нее даже кабинет красивый — кругом висят растения и художественные плакаты.

Я покупаю подушки и овсяное печенье. Я даже пробовала повесить растения. Но так все равно не получается. Нет у меня этой жилки. Зато есть другие таланты. По крайней мере, я так думаю. (Быть упрямой занозой в заднице — это талант? Потому что это, похоже, у меня получается лучше всего.)

Наша кухня — яркий пример творческой натуры Мими, с теплотой думаю я, оглядываясь по сторонам. Это не просто кухня, а галерея. Произведение искусства. Каждый шкафчик — это уголок запутанного леса, нарисованного маркером и разраставшегося на протяжении лет. Все началось с крошечной мышки, которую Мими нарисовала, чтобы подбодрить меня, когда года в три я разбила себе коленку. Она изобразила в уголке шкафчика мышку, подмигнула мне и сказала:

— Не говори папе.

Я в восхищении смотрела на мышку, не в силах поверить, что Мими нарисовала нечто столь удивительное, и где — на мебели.

Несколько недель спустя Гас расстроился из-за чего-то, и она нарисовала ему забавного лягушонка. Потом из года в год она добавляла рисунок за рисунком, создавая замысловатые лесные картинки. Деревья появлялись в дни рождения, животные — на Рождество. Она разрешала нам вносить собственный небольшой вклад. Мы рисовали, затаив дыхание, чувствуя свою значимость. Бабочка… червячок… облако.

Дверцы шкафчиков уже довольно плотно зарисованы, но Мими и сейчас время от времени втискивает новые детали. В деревне про нашу кухню знают, и это первое, что хотят увидеть друзья, когда приходят к нам.

— Такой кухни ни у кого больше нет!

Я помню, как ахнула Тэми, впервые увидев ее — ей тогда было одиннадцать, — и я, распираемая гордостью, сразу же ответила:

— Ни у кого больше нет Мими.

Сейчас на экране кадры с папой на разных вечеринках, которых за все эти годы у нас было много, и меня охватывает ностальгия, когда я вижу папу, переодетого Санта-Клаусом, — тогда мне исполнилось восемь… Папа и Мими при полном параде танцуют на восемнадцатилетие Бин… Сколько их было — счастливых семейных праздников.

На экране появляется заключительный титр «С днем рождения, Тони Талбот!», и мы все бурно аплодируем.

— Вот это да! Дети!

Папа с улыбкой обводит взглядом кухню и, судя по всему, растроган до глубины души. Ему не чужда сентиментальность, и сейчас его глаза увлажняются.

— Я просто не знаю, что сказать. Это невероятный подарок. Бин, Гас, Эффи… Спасибо.

— Это не от меня, — поспешно говорю я. — Это от Бин и Гаса. А я сделала для тебя… это.

С внезапным смущением я вручаю ему свой подарок, завернутый в бумагу Бин. Затаив дыхание, я наблюдаю за тем, как он разворачивает большой альбом и читает название.

— «Мальчонка из Лейтон-он-Си». — Он вопросительно смотрит на меня, а затем начинает листать страницы. — О… боже мой.

Это что-то типа скрэпбука, посвященного Лейтон-он-Си времен папиного детства, со старыми фотографиями, открытками, картами и газетными вырезками. Работая над ним, я так вошла во вкус, что теперь могла бы написать диссертацию об этом городке.

— Зал игровых автоматов! — восклицает папа, перелистывая страницы. — «Роза и Корона»! Школа Святого Кристофера… как бежит время…

Наконец он поднимает глаза, на его лице — гамма чувств.

— Эффи, дорогая моя, это чудесно. Я так тронут.

— Это не художественное творение, — говорю я, внезапно осознавая, что я просто наклеила вырезки, тогда как у Бин, вероятно, получилось бы что-то супертворческое. Но Мими похлопывает меня по руке.

— Не стоит себя недооценивать, Эффи, дорогая. Это художественно. Это произведение искусства. Исполненное истории. Исполненное любви.

У нее тоже блестят глаза, и это удивительно. Я привыкла к сентиментальности папы, но Мими вообще-то не плакса. Однако сегодня она определенно выглядит слегка размякшей. Я вижу, как она дрожащей рукой берет бокал глинтвейна и смотрит на папу, а он бросает многозначительный взгляд в ответ.

Все это как-то странно. Что-то не так. Я только что обратила внимание на эти сигналы. Что происходит?

Потом до меня вдруг доходит. Они что-то затевают. Тогда понятно. Папа и Мими из тех родителей, которые шушукаются друг с другом, а потом выдают готовые заявления, начинать с расплывчатых намеков — это не их стиль. У них есть план, и они собираются посвятить нас в него, и для обоих это волнительно. Так, и что это? Они же не собираются усыновить ребенка? Это вряд ли. Нет. Конечно, нет. Но тогда что? Я вижу, как папа закрывает альбом, еще раз смотрит на Мими, а потом обращается к нам.

— Итак, дети. Мы вообще-то… — Он откашливается. — У нас есть новости.

Так я и знала!

Я делаю глоток глинтвейна и жду, пока Гас положит телефон и поднимет глаза. Следует долгая странная пауза, и я неуверенно смотрю на Мими. Она так стиснула руки, что побелели костяшки пальцев, и я впервые ощущаю легкое беспокойство. Что происходит?

Наносекундой позже мне приходит на ум самый очевидный и ужасающий ответ.

— С вами все в порядке? — в панике выпаливаю я, уже представляя себе приемную больницы, капельницы и добрых врачей со скорбным выражением на лицах.

— Да! — сразу говорит папа. — Дорогая, пожалуйста, не волнуйся, мы оба в порядке. Мы оба отлично себя чувствуем. Это не… то.

Я в замешательстве смотрю на брата и сестру, которые сидят оцепенев. У Бин встревоженный вид, Гас вперил хмурый взгляд себе в колени.

— Так вот, — тяжело выдыхает папа. — Нам нужно вам сказать, что… мы приняли решение.