Опасный возраст

Соня Фрейм, 2018

В шестнадцать лет мы не задумываемся о будущем. Мы не знаем, чем будем заниматься и какими людьми станем. Нас не беспокоит то, к каким последствиям могут привести наши поступки. Пока эти последствия не настигают нас. В шестнадцать лет мой мир слетел со своих координат, и отныне шуточки кончились. Меня зовут Сергей, и я расскажу вам про самый важный год в моей жизни.

Алина. Увидимся во сне

1

Ближе к февралю я почувствовал острую необходимость перемен. Дома по-прежнему появлялся редко, а школу воспринимал как назойливый фоновый режим. Тот опасный, шаткий период, когда смерть сидела рядом со мной на дамбе, я пережил. Потеря Саши приоткрыла дверь в другой мир, где единственное, с чем не можешь справиться, — это ты сам.

Передо мной запоздало стали вырисовываться контуры декабря смерти. Я ненадолго провалился в глубокую черную дыру, откуда ко мне взывала тысяча привидений, среди которых был и мой умерший одноклассник.

Казалось, что я был близок к чему-то страшному, что судьба Саши — это то, что могло случиться и со мной, потому что в некотором роде мы с ним очень похожи, хотя я не хотел себе в этом признаваться.

А после как рукой сняло.

Я понял, что снова дышу. Все ни шатко ни валко движется дальше, хочу я того или нет.

Я смотрел на свою мать, как она курсирует по нашей тесной кухне и бесконечно отчитывает меня за какие-то бытовые промахи вроде заляпанной духовки или неубранных вещей.

Я глядел на своих одноклассников и видел обычных ребят, которые просто умеют общаться друг с другом. Я же выискивал в других только врагов: так уж у меня складывались отношения с людьми. Но самым невыносимым был я сам, и от этого не убежать, даже если носиться по всем улицам как угорелый.

Все чаще я ловил себя на мысли, что бегу от чего-то, а не противостою, как мне казалось. Как если бы я держал оборону в башне: один, думая, что за окном толпы чудовищ и вражеских армий, и единственное, что все еще держит их снаружи, — это моя сила воли, превратившаяся в стены моей башни. Но постепенно я стал разбирать тишину, которая разливалась за пределами моего убежища.

Эта тишина говорила о том, что я тут один, что я ни с кем не сражаюсь.

Однажды, ранним воскресным утром, я уставился на себя в зеркало и увидел кого-то другого. Сквозь небольшое окошко под потолком в ванную струился неуверенный февральский свет, и я застыл в его потоке: полуголый, встрепанный, с бессонными, опухшими глазами.

Худое жилистое тело покрывали синяки, взявшиеся неизвестно откуда. Зажившую бровь теперь пересекал уродливый рубец.

Это был я. Тело уже практически лишилось подростковой угловатости, превращая меня в кого-то другого.

Происходило ли то же самое с тем, кем я был?

Я стоял около часа, вглядываясь в свои тревожные темные глаза, рассматривая тело, внезапно ставшее чужим, и пытался понять, где выход — выход из башни, которую никто не атаковал.

2

Мне вдруг захотелось найти себе применение, стать полезным, как набор столярных инструментов. В этой связи я впервые задумался об увлечении, которое шаг за шагом могло бы вывести меня в мир людей, где я, может, все-таки найду свое место.

Саша, как я уже говорил, много читал и любил изучать рыб. Полунаучное хобби. Однако оно мало помогало ему социализироваться. Тоже своего рода побег в себя.

Но были и другие примеры. Например, у нас учился Майк, энергичный и незамороченный парень, который очень любил стучать. В итоге он достучался до того, что ему приобрели барабанную установку, и он даже создал с ребятами из Интернета группу. Слушали их только знакомые да их девушки, но это был в некотором роде клуб по интересам. Майк постоянно рассказывал, как они встречаются на каких-то гаражных вечеринках с другими группами и стучат уже все вместе. Эта разновидность хобби вела во внешний мир.

Но я таким талантом не обладал, хотя музыка была моим вторым пульсом, отмеряя каждый сделанный шаг, и я подменял ею до какого-то времени все.

В последнее время стало модно увлекаться фотографией. В нашем классе этим страдали Карина и Артур, но все их звали Кэнон и Никон — по марке камер, которые у них были.

Фотографию я тоже находил интересной и иногда снимал на свою небольшую пленочную камеру все те пустыри и стройки, где бродил после школы. Получались отстраненные, постапокалиптические снимки — может, в них даже что-то было. Но казалось, что фотография популярна потому, что это самый легкий вид искусства. Не надо овладевать штриховкой или проигрывать часами гаммы: просто наведи объектив и нажми на кнопку.

Еще я любил писать. Мне нравилось наблюдать за миром и затем укладывать это в слова, находящиеся для всего сами. Учителя отмечали, что мои сочинения чуть интереснее среднестатистических. Одна из них, которая как раз вела у нас литературу той зимой, подозвала меня к себе в начале января и сказала, не скрывая легкого любопытства:

— Сергей, скажи, ты никогда не думал писать просто так?

— Для чего? — осторожно вопросил я.

— Я имела в виду, не только когда тебе задают.

— Например? — Я продолжал изображать непонятливого.

— Ну, допустим, для школьной газеты. Мы как раз ищем пишущих ребят.

В школьной газете заседал Ян, и я сразу сказал «нет».

Она чуть нахмурилась, поправив очки, а затем добавила:

— Дело твое, разумеется. Просто… знай. Ты талантлив, мог бы стать журналистом, а может, даже писателем. Я специально хотела с тобой поговорить… Меня поразила зрелость твоих рассуждений. Если бы я прочитала твое сочинение, не зная, что это писал школьник, то подумала бы, что автору не меньше тридцати.

Мои брови от удивления поползли вверх вместе со швом. Рана снова слегка заныла.

— Спасибо. Я подумаю.

Но я не хотел быть журналистом. Если я буду писать, то только для себя. Слова — слишком интимная вещь, чтобы ими разбрасываться перед другими.

Так я пребывал в поисках хобби, но ничего не подходило.

В глубине души я понимал, что не применение себе ищу. Мне просто хотелось наконец-то стать частью чего-то большего.

3

Однажды, бредя по школьному коридору, я случайно уткнулся взглядом в доску с объявлениями, где обычно висели всякие приглашения в кружки и реклама. Но внезапно взгляд выхватил что-то новенькое на ядовито-зеленом листе.

«Объявляется набор в школьную баскетбольную команду. Пробная тренировка и формирование команд 13 февраля в 17.00 в спортивном зале».

Зачем-то я прочитал объявление еще раз.

Вокруг стоял гомон младшеклассников, гуськом возвращавшихся из столовой. Из раздевалки завопили матом, а потом донесся нестройный смех…

Я рассматривал объявление еще минуту. Было как раз тринадцатое февраля. Ни о чем не думая, я отправился вечером на эту пробную тренировку.

4

Вообще-то, я не был высоким. Мой рост едва дотягивал до метра семидесяти пяти, и мама постоянно приговаривала, что я не подрасту, потому что мой отец, которого я не видел, был еще ниже меня. Но это не помешало мне все-таки достигнуть среднего роста, и я был не прочь остановиться на этой точке. Мой рост мне не мешал, он оказался удобным для моего телосложения, и пролезать меж зазорами и балками в заброшенных зданиях удавалось легко.

Вопреки моим ожиданиям, в секцию пришли самые разные ребята, даже одна девчонка, которую тут же отшили под предлогом, что набирается мужская команда.

— Да пошли вы! — крикнула она, показав гогочущим парням по среднему пальцу на каждой руке. — Это дискриминация по половому признаку.

— Прости, но у нас нет женских команд, — виновато развел руками тренер. — А среди парней тебе будет тяжело.

— Да пошли вы все! — сердито заявила она и гордо удалилась под нестройную ржачку.

Имелись и несколько среднестатистических типов вроде меня и пара человек с избыточным весом. Они-то и стали объектом новых шуточек, ведь после того, как девчонка ушла, дразнить стало некого.

Я скучающе подпирал стенку, не понимая, зачем я здесь. Но решил остаться до конца занятия: в конце концов, удрать можно всегда.

Тренер собрал нас в кучу и начал рассказывать про секцию. В нашей школе был только футбол, и этот клуб стал «инновацией».

— В идеале вас необходимо разделить по уровням физической подготовки. Но, так как нас немного, боюсь, придется играть всем вместе. Те, кто почувствует себя неуверенно, пусть сразу скажут мне, — с беспокойством добавил он. — Подумаем, что можно сделать.

Я скептически смотрел на тренера. Он был молод: похоже, только начал свою преподавательскую карьеру. Ему самому следовало бы набраться уверенности. Великаны нагловато посматривали на него исподлобья, один вообще жевал жвачку.

От скуки я, как обычно, включил свою внутреннюю Вангу. Ну, амбалы явно будут играть на ура: задорно и с самоотдачей. Они же будут задавать тон. Мы, средненькие, скорее всего, начнем ориентироваться на них. Но есть еще вариант развития, который я называю «темные лошадки». Кто-то из нас может оказаться лучше, чем сам о себе думает. Остальные будут болтаться меж всеми, а потом тренер, озабоченный некомфортным состоянием, отправит их в запасные или же они сами уйдут.

— Летом мы будем участвовать в межшкольных соревнованиях. И только от вас зависит, попадем ли в финал, а затем на междугородний уровень. Мотивирует?

В ответ разлилась красноречивая тишина. Тренер слегка покраснел, но сделал вид, что так и должно быть.

И мы начали с разминки. Как ни странно, во время занятий спортом мозги отключались сами по себе. Я никогда раньше не посещал спортивные секции, но быстро бегал. И внезапно эта перемена показалась здоровой.

Моя голова сама опустела. Я не задавал себе идиотских вопросов, на которые сам же искал ответы.

Это было то что нужно.

Тренер, несмотря на свой нерешительный вид, устроил нам адскую гонку, заставляя наматывать круги по огромному залу, а затем мы еще где-то час разминались на полу. С меня лил пот, и это походило на пробуждение.

Нас разбили на две команды и верзил разделили. Я застыл рядом с одним из них — кажется, он еще недавно жевал жвачку. Глянув на меня свысока, он спросил:

— Что у тебя с бровью? Кошка поцарапала?

— Нет, подрался.

— С кошкой?

Я ничего ему не ответил, и началась игра.

Мы были разгоряченные, но процесс шел тяжело. Возможно, проблема действительно была в том, что мы оказались чересчур разными. Внутри команд начиналась какая-то непонятная конкуренция. Мы словно состязались друг с другом и уже потом — с формальными соперниками. Под конец тренировки стало очевидно, что верзилы играют, скорее, между собой, даже находясь по разные стороны баррикад. Тренер, похоже, это тоже заметил.

— Так, стоп, стоп! — воскликнул он, когда один из них подрезал своего же. — Так не пойдет. Вы что, просто хотите погонять туда-сюда мяч? Тогда делайте это у себя во дворе! Здесь вы — команда, понятно?

— Понятно, — нестройно ответили ему.

На этом тренировка закончилась. Было уже десять вечера. Я быстро переоделся, закинул спортивную форму в рюкзак и внезапно почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись, я опять наткнулся на типа, сострившего про кошку.

— В чем дело? — спросил я.

— Что за хрень у тебя тут написана? — Он ткнул пальцем в принт на моей спине.

— Slipknot там написано. Группа такая.

Я старался звучать нейтрально, однако все равно выходило грубовато. Но больше не хотелось влезать в темные истории. Хотя на провокации я велся постоянно. Стоило кому-то заговорить со мной, как я инстинктивно напрягался.

— В первый раз слышу, — нахмурился тот, подавив то ли отрыжку, то ли икоту. — Я тебя раньше ни в одной секции не видел. А я тут везде ходил.

— А меня и не было ни в одной.

— Как тебя, говоришь, зовут?

— Сергей, — сказал я.

— Дэн. — И он протянул руку.

Я осторожно ее пожал.

— До пятницы? — спросил он у меня.

— До пятницы.

Выйдя на улицу, я зачем-то оглянулся, а затем закурил. Дым буквально зависал в воздухе, замерзая на ходу. Вокруг школы дрожали огоньки фонарей. Февральская морозная безысходность. Я повел плечами, выпрямился и пошел по одинокой промерзшей дорожке.

Никто тебя не атакует. Расслабься. Ложная милитаризация.

5

Моя мама — человек функционирующий. Это верно описывает ее отношение к жизни. Она работает в какой-то свинской конторе, где людей заставляют пахать даже в выходные. Но она всегда качественно и трудолюбиво выполняет свою работу. Найти себе что-нибудь менее напряженное она не может, ведь у нее есть я. Когда она злится, это звучит как упрек, и я иногда чувствую себя виноватым, что вообще родился. Когда она радуется за меня, — что бывает крайне редко, — я становлюсь смыслом ее жизни. И те и другие крайности мне не нравятся. Быть виноватым иногда кажется даже привлекательнее.

Большая ответственность — быть смыслом чьей-то жизни.

Сколько себя помню, всегда обещал себе быть лучше по отношению к ней, но никогда не получалось. Поэтому я только наблюдал, как она крутится и функционирует, приводя в движение маленький мир нашей трехкомнатной квартиры. Мне часто казалось, что это создание иллюзии жизни, которой нет, потому что один из членов семьи всегда в себе, а другой всегда на работе. Кота это не касалось, ему было хорошо и без нас.

Иногда я думал, что она как Сизиф, толкающий в гору неподъемный камень. В этом камне были я с моими непроходящими проблемами, чертов быт, ее работа, какие-то болячки. Она постоянно съезжала вниз, но находила в себе силы толкать камень дальше. Иногда я с легким ужасом представлял, что однажды ее руки не удержат камень, и он покатится вместе с ней, и никто больше не будет толкать его вверх.

Камни надо толкать вдвоем или не трогать их вообще.

6

У нее был день рождения в начале месяца, когда март еще не отличить от февраля. Надо было купить какой-нибудь подарок, который ей понравился бы. Через них я старался показать без слов, что мое истинное отношение не такое равнодушное, каким кажется. Просто его сложно облекать в слова и всякие нежности.

Но с подарком попасть было непросто. Для функционирующего человека большинство вещей делятся на полезные и бесполезные. Ей сложно оценить красоту какой-нибудь милой репродукции на гениальный шедевр живописи, потому что это непрактично. Эстетические предпочтения у нее были, но хлам она не любила. Картина в данном случае стала бы хламом.

Полезными считались кухонные принадлежности, но у нас все было. Что еще подросток мог купить на свои скромные накопления?

В прошлом году я подарил какой-то шарф, и он вроде даже ей понравился. Угодить ее вкусовым предпочтениям в одежде оказывалось тоже сложно.

В итоге я побрел в наш торговый центр — огромное здание в пять этажей, днем и ночью служившее маяком для всех пьяных, замерзших и скучающих. Мы часто бывали тут с Сашей и еще с какими-то эпизодическими знакомыми. Можно сказать, что вся школа жила тут после уроков.

Я вошел в сверкающий холл и окунулся в запахи кофе и парфюма. Везде царил радостный гомон, а дорогу подрезали промоутеры с воплями: «Купи платную фигню и получи бесплатную фигню в подарок!».

Идей не было, я просто разглядывал витрины. Казалось, я должен увидеть что-то особенное, при виде чего в моей голове заиграет музыка, и невидимый шоумен подскажет: «Вот оно!». Я прошел мимо бутиков с дорогими шмотками, обувью, магазинов с часами и сувенирами… и внезапно наткнулся на новую витрину.

«Прованский сад».

Похоже, лавка открылась недавно. По крайней мере, пару месяцев назад ее тут не было. Я застыл напротив витрины, всматриваясь в людей и товары. Это было что-то вроде парфюмерного, где продавались дорогие шампуни, мыло ручной работы и все в этом духе. Возле полок столпились женщины, самозабвенно нюхая что-то в красивых флаконах, а вокруг них суетились продавщицы в розовых фартуках.

Пару минут я мялся, а затем вошел. Мое появление вызвало несколько недоуменных взглядов. В «Прованском саду» я, видно, не смотрелся.

Растерянно оглядевшись, я подошел к какому-то стеллажу, заставленному кучей разноцветных баночек.

«Скраб с лепестками роз» — прочитал я.

Одна из продавщиц постарше пристально разглядывала меня минут пять, пока я пытался понять различия между всеми этими банками. Краем глаза я следил за ней. Она что-то шепнула молоденькой продавщице, и та поспешила ко мне. Наверное, они подумали, что я — вор. На всякий случай я зачем-то пригладил волосы.

— Добрый день, — прощебетала она.

Я покосился на нее, а она продолжала улыбаться. В этой улыбке не сверкал вышколенный дух сервиса, но назвать ее совсем искренней тоже не получалось.

Светло-каштановые волосы собраны в аккуратный хвост, чистая кожа и большие карие глаза. Пара веснушек на носу. Похоже, ей самой не больше шестнадцати.

— Могу я вам помочь?

— Я ничего не украду, — успокоил ее я.

Она слегка вытаращилась и сказала:

— Что вы, я вас ни в чем не подозреваю. Это моя работа — консультировать.

— Да я… — хотел было возразить я, но понял, что она мне действительно нужна. Я ничего не смыслил в этих склянках. — Короче, у моей мамы день рождения скоро. Ей нужно что-нибудь…

— Пойдемте, я покажу вам наши подарочные наборы! — с энтузиазмом воскликнула она и потащила меня к противоположному концу магазина.

Старшая продавщица наконец-то перестала на нас пялиться и отвернулась. Мы очутились около деревянных коробочек, набитых средствами по уходу за телом.

— Здесь очень практичный набор! Гель для душа с запахом персика, абрикосовый скраб для тела, мыло с отшелушивающим эффектом и молочко для тела с экстрактом авокадо. У нас все ингредиенты абсолютно натуральные! Более того, наша марка выступает за экологически чистое производство.

— Разве в Провансе растет авокадо? — спросил я, читая этикетку.

— Что? — замерла она. — Ну… у нас… э-э-э… широкий спектр… спектр… производства. Также мы принципиально отказываемся тестировать продукты на животных, что является…

— На ком вы их тогда тестируете? На себе, что ли? — усмехнулся я.

Она была забавной. Явно только вступила в должность. Некоторое время я с интересом разглядывал ее исподлобья, и она тоже таращилась на меня в нерешительности. Затем ситуация показалась нам обоим странной, и мы снова вернулись к склянкам.

— Или вот еще хороший набор, если твоя мать… извините, ваша… чувствительна к парфюмированным продуктам. Здесь исключительно гипоаллергенные компоненты и никакой отдушки. Только мыло оливковое, но это очень ненавязчивый запах, нейтральный… А если твоя… ваша мать предпочитает, наоборот, изысканные ароматы, то прошу пройти сюда… Сколько ей лет?

— Э-э-э… сорок пять.

— Тогда, думаю, нужно обратить внимание на эту коллекцию под названием «Марокканская роза». Этот утонченный запах очень подходит женщинам среднего возраста и прекрасно оттеняет их зрелую красоту.

— Зрелую красоту, — чуть ли не по слогам повторил я, впервые в жизни находясь под таким шквалом маркетинговой обработки.

Она испуганно заглянула мне в лицо, думая, что сказала что-то не то.

— Давайте… давайте «Марокканскую розу», — не очень уверенно проговорил я.

— Ага! — Она кивнула так, что ее хвост на затылке подпрыгнул.

Я был дезориентирован.

«Слишком много информации» — хотелось сказать мне.

И я так и не понял, в чем принципиальная разница между несколькими лосьонами. Но для женщин, выбиравших флакон уже полчаса, похоже, разница все-таки была.

— Не хочешь чего-нибудь для себя? — спросила она, оборачиваясь. «Алина» — мелькнул бейджик. — Прошу прощения, не хотите ли?

— Для себя?!

— У нас есть отличные мужские наборы.

— Нет, спасибо, — растерянно усмехнулся я, — у меня все хорошо.

Алина подавила смешок и добавила:

— Ну, необязательно ждать, когда все будет плохо, чтобы начать пользоваться, допустим, одеколоном после бритья!

— Сильный аргумент, — вынужден был согласиться я, — но, наверное, все же нет…

— Да ты попробуй, — она уже окончательно перешла на «ты», — есть классный. Пошли, подушу!

«Что ей нужно от меня?» — промелькнуло в голове.

Алина, не выпуская из подмышки мой подарочный набор, привела меня к мужскому стенду и ловко брызнула чем-то в шею. Запахло экзотическими травами.

— Здорово, да? Основная нота — бергамот и кедр.

— Пахну как свежий газон.

Она уже смеялась, и я тоже невольно улыбнулся.

— Ну, хотя… — нахмурилась она, — не твой запах. Тебе пойдет что-нибудь… шипровое, холодное, но глубокое.

И на меня опять что-то брызнули. В этот раз пахло лучше, но потом снова пробился бергамот. Я слегка сжал пальцами нос, чтобы прийти в себя после смеси запахов.

Ее взгляд тем временем упал на мои руки.

— Эй, ты что, без перчаток ходишь?

— Ну да.

— Руки надо мазать кремом, — деловито сообщила она, хватая мою ладонь и щедро выдавливая на нее что-то белое. — Давай втирай. А то потом как наждачка будут…

Обилие витавших здесь ароматов полностью лишало способности сопротивляться.

— Да скоро уже тепло будет, — хило противился я, и тогда она сама размазала крем по моей шершавой руке.

Мы снова посмотрели друг на друга, и стало как-то странно. Она вдруг смутилась и закруглилась:

— Ну, в общем… имей в виду.

— Хорошо, — кивнул я. — Я рассчитаюсь?

Меня подвели к кассе, и я заплатил за набор.

«Минус десять твоей фантазии», — сказал себе я, получая в руки нарядный пакет с лавандовыми полями.

Алина проводила меня до двери, а затем вдруг резко выпалила:

— Если что, заходи… просто так.

Я удивленно на нее посмотрел, она махнула мне и ушла к новому покупателю.

«Забавно», — только и подумал я.

7

Мама рассматривала набор с легкой растерянной улыбкой. Все выглядело очень красиво — они знали упаковочное дело в этом своем «Прованском саду». Алина наложила туда еще каких-то лепестков и прилепила их фирменную открытку с поздравлением, которую я коряво подписал.

— «Марокканская роза»… — с интересом произнесла она.

— Сказали, выгодно оттеняет зрелую красоту, — не удержался я от ремарки. — Ну… не знаю, просто подумал, женщины такое любят.

— Замечательный подарок! — воодушевленно ответила она.

Позже выяснилось, что отдушка ей не понравилась, но об этом она никогда не сказала. Я понял это по тому, что из набора мы использовали только мыло в виде розочки. Все остальное затерялось где-то на ванных полках…

Мы сидели за столом, царила неловкая пауза. Несколько последних месяцев ожесточенной ругани вдруг сменились тишиной, в которой нам нечего было сказать друг другу. А день выдался солнечным, и снег грязными ручьями потек куда-то вниз…

— Как дела в школе? — спросила она.

— Нормально, — уклончиво ответил я.

— Учеба? Справляешься?

— Сойдет.

Я, как всегда, был очень «разговорчивым». Но я не понимал, как можно просто сидеть и рассказывать обо всем. Мне сложно давалось говорить откровенно даже о таких повседневных вещах, как погода или школа. Этого я в себе не понимал и оттого молчал еще больше.

— Ты ходишь на спорт какой-то?

— Записался в секцию баскетбола. А как ты узнала?

— Уже две недели подряд нахожу в корзине для белья твою спортивную форму, — снисходительно хмыкнула она. — Тоже мне загадка. Ну, спорт — это хорошо. Молодец.

И мне хотелось иногда спросить ее: «А что ты думаешь о наших с тобой колючих отношениях? Ну, кроме того, что я — ходячая проблема, а все дети как дети?». Есть мысли, которые человек подпускает к себе только наедине с собой. И они самые важные. Но максимум, на что я был способен, так это спросить, что у нее на работе.

И она рассказала бы мне долгую историю про какие-нибудь судебные тяжбы, которые ничего мне не сказали бы о ней. А задать вопрос напрямую я не мог.

Иначе получился бы откровенный разговор.

— Есть хочешь? — спросила она.

— Нет вроде…

— Предлагаю пойти в твой любимый торговый центр и съесть пиццу с грибами, которую ты так любишь.

— Мам, это же не мой день рождения.

— Ну, я тоже съем немного.

Она хотела провести со мной время. В свой же день рождения, на моих условиях. Такие я ставил в детстве, взимая взятки в виде фастфуда. Я вспомнил, что пытаюсь быть лучше.

— Да, пошли. Только возьмем то, что ты захочешь.

8

У нее были сложные пищевые предпочтения. Очень многое она не могла позволить себе из-за больного желудка, а то, что могла, выбирала с излишней придирчивостью. Поэтому вместо фастфуд-забегаловки мы выбрали дорогой ресторан вдали от фуд-корта, где из еды воротили такие произведения искусства, что потом было жалко есть. Но это меня устроило. В фуд-корте обязательно попались бы одноклассники. Никто не хочет светиться где-то с родителями.

А в таких заведениях они не бывали.

Она заказала какие-то морепродукты, и мы пытались общаться. Выходило не очень складно.

— Зачем ты куришь?

— Я не курю.

— А зачем ты врешь?

— А зачем ты спрашиваешь, если знаешь правду и знаешь, что я совру?

— Так ты можешь сказать мне причину?

— Просто. Многое в этом мире делается без особой цели.

— Я даю тебе карманные деньги не на сигареты, понимаешь?

— Мам, давай сменим тему.

Беседа опять скатывалась в ссору. Я уже поглядывал на часы, а официант все не торопился. Я не мог долго находиться в ее присутствии: все казалось избыточным и во всем возникали перехлесты. Разговор оборачивался ссорой, а невинная реплика превращалась в хамство.

— Ты ничего мне о себе не рассказываешь, — с заметной печалью сказала она.

— Потому что у меня ничего не происходит.

— Что же должно произойти, чтобы ты хоть что-то рассказал? Мне иногда кажется, что ты как чужой в своем доме. Вернее… хочешь быть чужим.

Я глядел на ее усталое лицо: она выглядела моложе своих лет. Ей давали тридцать восемь навскидку. Но в чертах было много тяжести. Такое выражение образуется с возрастом от глубоких переживаний, и его уже невозможно спрятать за дежурной мимикой. Стоит только человеку остаться наедине с собой, как все сползает, как краска, и остается лишь одна грустная гримаса.

Мне хотелось обнять ее и попросить прощения за мое безобразное поведение: скрытность, грубость, курение — и за то, что демонстративно отсекал ее от своей жизни. Но на такой шаг я не мог решиться. Истинная трусость — в таких вещах.

— Спроси у меня все что хочешь.

Не это надо было, конечно, сказать. Я словно оказывал какую-то милость.

— У тебя есть девушка? — мигом спросила она.

Я вытаращился, менее всего ожидая услышать такой вопрос.

— Нет.

— А нравится кто-нибудь? — с пристальным взором осведомилась она.

— Нет!

Она поскучнела. Принесли креветки с овощами и рисом. Все дымилось и вкусно пахло.

Мы чокнулись. Она взяла белое вино, мне налили кока-колы по детскому тарифу.

— За тебя.

— И за тебя.

Обед прошел в молчании. Я чувствовал подавленность. Отчего? От неумения выразить лучшие чувства? Что я за человек такой? Мне даже хотелось плакать. Но я давился этими креветками и думал, что сейчас выйду и пойду на ту заброшенную стройку.

— Что будешь делать потом? — словно прочла она мои мысли.

— Погуляю… А ты?

— Я останусь тут.

— Зачем?

— В кино иду.

— Одна?

— Нет.

— А с кем?

— Ну… со знакомым, — с особым значением произнесла она, и у меня отлегло от сердца.

Значит, появился какой-то ухажер. Это радовало. Личной жизни у нее не было, растила она меня одна, но когда кто-то появлялся, она зачем-то давала мне знать и называла их «знакомыми». Я искренне хотел, чтобы один такой знакомый взял ее замуж и она была бы так счастлива, что забыла бы про непутевого меня.

Мы доели. Я как-то чинно поблагодарил ее за обед и оставил в ресторане допивать вино. На всякий случай спрятался за фикусом снаружи и ждал. Мне было важно увидеть, что ухажер и впрямь придет. Так и было. Зашел какой-то мужчина и подсел к ней. В руках у него был нелепый веник.

«Каллы на похороны приносят, дебил», — почему-то желчно подумал я.

Но дальше подсматривать не стал и побрел вниз.

О ней больше думать не хотелось. Я просто надел наушники.

This was never my world, You took the angel away —

I killed myself to make

Everybody pay^[1].

Это пел Мэрилин Мэнсон в такт моему сердцебиению.

Я шел к выходу. Внезапно повеяло знакомой смесью душистых запахов.

«Прованский сад».

Я как раз проходил мимо магазинчика и увидел знакомые цветастые банки и флаконы и суетящихся вокруг клиентов девочек в розовых фартуках. А у прилавка стояла Алина и смотрела прямо на меня. Вдруг она счастливо улыбнулась и помахала.

Я не удержался от ответной улыбки. Ноги продолжали на автомате нести меня вперед, а в голове роились дурацкие вопросы. Ну зайду я, а дальше что?

«Спасибо, Алина, что натерла мне руки кремом, и правда стало лучше. А может, еще чем-нибудь брызнешь?»

Или банальное «как дела?», а потом ступор, потому что в итоге нам окажется нечего сказать друг другу… Из потока этих мыслей меня вывел хлопок по плечу. Один наушник выпал, и я обернулся.

Она стояла позади меня и продолжала улыбаться. Совсем не фирменной улыбкой «Прованского сада».

— Привет! — радостно воскликнула она.

— Салют, — усмехнулся я.

При свете окна, у которого мы замерли, я увидел, что ее волосы отливают рыжиной, а кожа очень светлая.

— Как… как ты? — спросила она, слегка переводя дыхание.

Похоже, бежала за мной.

— Хорошо, — не переставая нервно усмехаться, ответил я. — А ты?

— Отлично, хотя работы навалом… Вчера весь день клеили новые ценники. — И она закатила глаза. — Как маме твой подарок?

— Ну, она еще не пользовалась… Сказала, что красиво упаковано.

Алина лишь посмеялась. Я не мог перестать улыбаться. В ней было что-то светлое. Мне хотелось задать глупый вопрос, что-то вроде: «Можно я буду смотреть на тебя долго-долго?» или «А можно приходить в ваш магазин, чтобы просто увидеть тебя?».

— У меня сейчас перерыв! — сказала она.

— Может, тогда перекурим? — Я не нашел ничего умнее.

Она кивнула, хотя даже само слово «перекур» не вязалось с ее обликом. По дороге она захватила в каком-то кафе кофе на вынос, и мы вышли из торгового центра через боковую дверь для персонала. На заднем дворе было неожиданно грязно. Везде стояли грузовики с открытыми пустыми кузовами.

Я закурил, а она все это время пялилась на меня.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Сергей.

— А я…

— Алина.

— Откуда ты знаешь?

— У тебя бейджик на рубашке.

— А, ну да, — рассмеялась она. — И сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Мне тоже!

Я слегка отвел руку в сторону, чтобы дым не шел на нее. Она уже и так отчаянно моргала, но вежливость, или не знаю что, не давала ей отойти в сторону или просто поморщиться.

— Извини, ты же не куришь, — заметил я, — я сдуру предложил. Тебе, наверное, хотелось поесть…

— У меня всего пятнадцать минут, — пожала она плечами, — так что считай, я перекуриваю. Где ты учишься?

Я назвал школу, она — свою. У нее была какая-то гимназия, где половина предметов велась на английском. За двадцать минут я узнал об Алине многое: она любила поболтать.

В «Прованском саду» подрабатывает после школы в будни. Ей очень нравится вся эта косметика, парфюмерия, и в первый рабочий день она думала, что стресса в таких местах не бывает. Ошибалась. Клиенты попадались самые разные. Но Алина не собиралась бросать подработку.

«От хороших запахов хорошее настроение, понимаешь?»

Ее отец был профессором политических наук и преподавал в университете, а еще часто катался по всему миру с лекциями. Мама же — домохозяйка. Еще имелись братья-близнецы, но им было всего по два года. Недавно они завели собаку, сенбернара.

«Когда он вырастет, можно будет на нем катать близнецов!»

У нее была лучшая подруга, Вероника. Они дружили с тех пор, как она переехала в этот город. Она всегда ей обо всем рассказывала.

«Не могу иначе, я вообще открытый человек!»

Учеба давалась Алине легко, особенно английский. Она мечтала учиться в Лондоне, и с возможностями ее отца это было, в общем-то, реально.

«Он хочет, чтобы я стала экономистом, а мне нравится история искусств».

— А кем хочешь стать ты?

Я посмотрел на часы. Пятнадцать минут давно прошли.

— Мне кажется, тебя будут ругать, — заметил я.

Алина спохватилась, и мы побежали к «Прованскому саду».

— Слушай, ты что делаешь завтра? — спросила она.

— Да ничего…

— Завтра же суббота. Позавтракаем вместе во французском кафе Jour fixe, там очень вкусные завтраки! Это тут, на первом этаже.

— Да, давай. — Ситуация начинала напоминать день нашей первой встречи, когда она вовлекла меня в водоворот своих действий, а я только кивал и шел за ней вдоль банок с кремом.

— В десять! — весело заявила она. — Буду ждать тебя в кафе!

— Да. До завтра!

Мы смотрели друг на друга как идиоты еще полминуты, а затем разбежались.

9

С Алиной все вышло безумно и быстро. Только мы увиделись, как мгновенно пересеклись сотни тысяч совпадений, превратившихся в обстоятельства нашего знакомства. Но затем она взяла дело в свои руки. Сказала напоследок приходить даже просто так. И догнала меня, пока я против воли шел мимо, пытаясь придумать достойный повод снова зайти в «Прованский сад». Она же позвала меня на завтрак в это французское кафе.

И я не пришел.

Я не проспал. Встал в восемь утра и закрылся в ванной. Теперь уже чахлый мартовский свет проливался сквозь маленькое окошко, а я смотрел на себя в зеркало, пытаясь понять, куда меня вдруг понесла жизнь.

Все было очень внезапно.

Казалось, самая естественная вещь — пойти на свидание с девушкой и просто с ней поговорить, как минимум — подружиться, узнать, что она за человек и что есть в ее жизни кроме семьи, сенбернара и школы. Вполне нормальное поведение.

Но не для меня. Я чувствовал приступ паники. Что я могу рассказать Алине? Как блуждаю в себе под Bring Me the Horizon? Грузить ее метафорами о башнях и стенах, которые никто не атакует?

Она была словно соткана из света. В ее жизни царила приятная ясность. Я уже успел понять, что она относится к такому типу людей, которые не замыкаются в себе. Наоборот, они очень открыты, и мир любит их за это. Я принадлежал другой стороне жизни. Мне она не очень нравилась, но и оставить ее так просто не получалось.

Что я расскажу?

Меня часто бьют, и я бью в ответ.

Драки случались минимум раз в два-три месяца.

Постоянно хамлю учителям, потому что ненавижу дутые авторитеты и их злоупотребление полномочиями.

Что еще я расскажу? Что не вижу грани между хамством и искренностью и поэтому меня все терпеть не могут?

Что я до чертиков боюсь попробовать стать проще? Потому что, мне кажется, я не справлюсь там, где не надо быть грубым и злым, а можно просто открыться и показать свою человечность.

Что я ей расскажу потом?

Осмыслив свой убогий психоанализ, я оделся и пошел на стройку. Бродил там до обеда как идиот в наушниках, ни о чем не думая. Хотя в голову все равно лезла картина того, как Алина сидит в том кафе и ждет меня: она же упорная. Будет ждать час с лишним. Но никто не придет.

При мысли об этом мне хотелось взять лом и вдарить себе меж глаз.

10

Тренировки с каждым разом проходили все лучше и лучше. Мы перестали валять дурака, пытаясь показать себя, и начали тянуться за каким-то командным духом. Один толстый паренек, как я и предсказывал, ушел сразу после первого занятия. Второй остался, заявив, что ему плевать, что мы там про него болтаем.

— Я хочу играть в баскетбол, понятно? Кому не нравится, можете валить сами.

Все заулюлюкали, но к нему больше не приставали, да и играть он стал лучше. Если кто-то показывает характер, он становится интереснее. Топтать же принято тех, кто не может оказать сопротивление.

Еще мы как-то естественно заобщались с Дэном. У меня вообще хорошо получалось случайно сходиться с людьми.

Когда никого не ищешь, все находятся вдруг сами.

Сначала я думал, что он накачанный придурок, целующий свои бицепсы. Про остальных его друзей из секции это оказалось правдой. Но Дэн был проще и дружелюбнее.

На самом деле его звали Денисом, но это имя ему не шло, и лаконичное недозападное «Дэн» отражало его суть лучше. Во время тренировок он бегал в угаре и орал на всех с озверевшим лицом: «Шевелись, мокрица!». Поэтому его сделали капитаном. Однако после каждой игры на него снисходила нирвана, и он обнимал нас с блаженной улыбкой, даже если мы проиграли. Это было наглядным примером того, что происходит после выплеска агрессии в спорте.

Мы часто возвращались вместе домой. Дэн, как и Алина, принадлежал к типу открытых, разговорчивых людей. Я же любил слушать.

Он комментировал все, что видел. Мог спонтанно ввязаться в случайную беседу с прохожими и так же непосредственно из нее выпасть. Часами болтал про баскетбольные матчи, обсуждал игроков НБА и обожал Майкла Джордана и Яо Мина. А его любимой темой было объяснение, почему баскетбол лучше футбола:

— Это игра, в которой ход встречи может переломить разозлившаяся команда или даже один игрок! Баскетбол динамичен до чертиков, более подвижен. И вообще играть руками естественнее, чем ногами! К тому же в баскетболе надо думать головой! Ты можешь себя показать, играть по-настоящему красиво… Понимаешь?

— Понимаю.

Мне нравился баскетбол за его быстроту. Я очень любил скорость и мог ловко перемещаться с мячом, обходя всех вокруг. Но в кольцо попадал не всегда.

— Я не буду рядом, чтобы перехватить у тебя мяч, когда ты его доведешь! — драматично вещал Дэн. — Ты должен сам забивать, это просто практика!

— Мне нравится просто бегать между вами.

— Это тебе не эстафета между кеглей. Ты должен попадать!

В итоге мы стали приходить в зал пораньше, чтобы тренироваться швырять мяч в кольцо. Меня охватило что-то вроде азарта, который, наверное, передался от энергии Дэна.

— Размазня! — орал он, когда я в очередной раз промазывал. — Косой!

Это здорово злило, и я хотел уже попасть в кольцо наперекор ему. Дэн это понимал и обзывал меня еще хлеще. Правда, в итоге я швырял мяч в него.

— Делай так, — объяснял он мне, — смотри на то, как расположены ноги. Правую ногу немного вперед, если бросаешь правой. И колени согни! Когда бросаешь — кисть вверх!

Разумеется, мы говорили не только о баскетболе, но матч с соседней школой в июне был самой животрепещущей темой.

— Что за школа? — спросил я мимоходом.

— Какая-то полуанглийская… Там богатенькие в основном учатся и умники, — поморщился он.

Только в одной школе города уроки велись на английском.

Я ощутил непроизвольный укол в сердце.

Алина.

С нашей встречи прошло две недели, а я так и не извинился перед ней. Я просто пропал, хотя мысли о нашем несостоявшемся свидании изъели мне всю голову. Но если не знаешь, что делать, то не делаешь ничего.

Весна пришла, как всегда, стихийно, оборвав в одно мгновение сосульки и растопив весь лежалый снег. К середине марта он белел только где-то под мостами и в канавах. В воздухе трепетали странные, волнующие запахи. Каждую весну я чувствовал вес своих невидимых крыльев и хотел улететь туда, где никогда не был.

Я много мечтал о дальних странах, особенно о далеких северных, вроде Норвегии или Исландии. Я обещал себе, что однажды уеду туда. Все чаще я стал говорить себе, что найду себя в этом мире в самом неожиданном месте.

И этой весной я оказался действительно занят. Череда контрольных не оставляла времени на скитания по стройкам и пустырям, а баскетбол отнимал много энергии. Поэтому я вдруг перестал ловить себя на мысли, что меня беспокоит, кто я есть. А ведь раньше думал об этом постоянно. Значит, я выбрался из декабря смерти.

Однажды в раздевалке после очередной тренировки Дэн пригласил меня на какую-то вечеринку.

— Будет вся школа, — заявил он.

— Уже веский повод не ходить, — лишь хмыкнул я.

Он ухмыльнулся мне поверх майки, которую натягивал на себя.

— Но ты не можешь вечно прятаться, Сергей, — неожиданно сказал он слишком глубокую для него фразу.

Я перевел на него озадаченный взгляд, пытаясь попутно пригладить мокрые волосы. Пальцы быстро скользнули по прядям: я плохо смыл шампунь.

— Не люблю эти сборища. А они не любят меня. Все честно.

— Да там будет куча народа. Пошли. Тебя надо накидать как следует. Странно, что ты не пьешь. Я думал, ты квасишь с какими-нибудь немытыми металлистами в гаражах…

— Я курю за двоих. Это компенсирует отсутствие других вредных привычек.

— Да что ты к нему пристал? — подал голос Влад, другой верзила. — Нам не шибко хочется видеть таких как он.

Я ничего не ответил, памятуя, что с недавних пор больше ни во что не ввязываюсь.

— Я подумаю, Дэн. Спасибо.

Влад плавно передвинулся к нам и мгновение разглядывал меня с высоты своих почти двух метров с каким-то непонятным интересом. Я спокойно поднял глаза. В гляделки я играть умел. К тому же взгляд из-под моей рубцеватой брови выглядел еще более мрачным, чем раньше.

— Слышал про тебя, — медленно сказал Влад. — Ребята из твоего класса рассказали. Это правда, что ты отделал Андрея и Вову? Они у нас не слабые ребята.

— Да, — развязно ухмыльнулся я. — Дал обоим по челюсти, а потом столкнул лбами как болванки. А еще я как-то парня одного чуть до смерти не забил, и он заплевал весь снег своей кровью. Что еще ты хочешь про меня знать?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В этом мире никогда не было места для меня,

Ты отнял моего ангела —

И я убил себя, чтобы заставить вас всех заплатить.