Тринадцатилетние

Соня Ергенова, 2016

Продолжение истории о Кире, Глаше, Полине. Ребятам исполнилось по тринадцать лет. Полина уезжает в школьную поездку во Францию. А жизнь Киры складывается так, что ему приходится навсегда уйти в Лисофанже. Глаша с Кирой в последний раз гуляют по городу, но, пройдя сквозь волны на стене, ребята оказываются не в Лисофанже, а в Париже, где находится Полина. Полине не удается нарисовать волны, которые бы вернули ребят в воображаемый мир. Уставшие от скитаний впроголодь, Глаша и Кира поселяются вместо Полины во французской семье: Кира скрывает свое присутствие, а Глаша выдает себя за Полину. Полина, тем временем, пытается справиться с влюбленностью в старшеклассника и вернуть Лисофанже.

Глава 4. Латинский квартал

Глаза слипались. Полина прикорнула на плече у Вари в сквере Рене Вивиани. Шум старинного фонтана убаюкивал. От поздних осенних цветов веяло летом. Парижское солнце конца октября согревало как теплое одеяло.

— Я заглянула в двери Сорбонны, — рассказывала Варя, переплетая косу. — Ни черта не разглядеть — слишком темно. В восемнадцать лет я заморожу яйцеклетки, остановлю менструацию и отдамся науке. Возможно, одно из высших образований я решу получить именно здесь.

— А ты будешь давать имена замороженным яйцеклеткам?

— Нет, Полина. Я не настолько сентиментальна, как ты.

— А я бы их назвала Александровнами, — мечтательно проговорила Полина. — Александровна первая, Александровна вторая, третья… — и, проваливаясь в сон, подумала: «А ведь только три часа дня!»

Ночью она рисовала волны до мозоли на пальце, до последнего листка блокнота путевых заметок. На стенах гостиничного номера Полина не решилась рисовать, поэтому приклеивала мыльной водой на стену листки с волнами и вглядывалась, вглядывалась в рябой рисунок, пока не заснула на полу.

— Скорее! Пошли за нашими французами — они нам жрачку оплатят, — разбудил Полину голос Чугунова.

Со всех сторон раздавались возгласы и вопросы: «Что уже уходим? Что случилось? А куда все идут? Эй, меня подождите — я вас всегда жду!»

Полина поплелась вслед за Чугуновым и заметила, что к их французам прибился Михеев. И сразу в носу защекотало, а глаза заслезились от того, как высокий носатый брюнет блистал в лучах солнца.

Французы нудно, щепетильно выбирали ресторанчик. Заглядывали то в один, то в другой. Наконец, остановились на крошечном китайском заведении с узким залом. Крохотная китаянка шустро сдвинула маленькие столики в один ряд. Французы с Михеевым расселись так, что Полине с Чугуновым достались два крайних места у выхода.

Откинувшись на спинку стула, Полина косилась на коротко стриженный затылок между двумя брюнетками француженками.

— Меню китайское с французского перевести — pardonne-moi! — возмущался Чугунов, рассматривая меню. — Выберем что поблагозвучнее. Лишь бы не медузы под соусом.

Полина безразлично кивала. Пусть медузы под соусом. Вдруг она встрепенулась:

— Я у Саши спрошу! — осенило ее. Девочка воспрянула духом: «Или наш единственный разговор в Париже будет про синее лицо».

— Не отвлекай его, — посоветовал Чугунов. — У него шурум-бурум с брюнеткой. Говорят, они вчера в номере заперлись. Не достучаться было.

Полина остолбенела. Рядом суетилась китаянка, расставляла стаканы, приборы, палочки. Потом перед Полиной появилась тарелка с бурым рисом. Сверху лежали клубком тонкие желеобразные лохмотья.

— По вкусу похоже на капусту. Хрустит. Видимо, овощи китайские или водоросли. Есть можно, — комментировал Чугунов, наворачивая за обе щеки.

Полина отрешенно накручивала на вилку лохмотья. «Неужели попытки обратить на себя внимание Михеева тщетны? Неужели напрасны!?»

То и дело раздавались взрывы хохота, в котором Полина ясно отличала его смех.

От навалившейся невыносимой тоски отвлекло сообщение Глаши. Она интересовалась, где находится Полина, радовалась совпадению — они с Кирой поблизости, и, в конце концов, заявила, что они немедленно прибудут перевести дух и перекусить. «Нет, как же вы придете? Вас увидят!» — запротестовала Полина, но Глаша не ответила.

Спустя пару минут к стеклянной двери в стеклянной стене прислонился шут в черно-красном колпаке с бубенцами, а за ним палач с деревянным топором.

Лица обоих скрывали маски — у шута бело-черный чулок, а у палача — красный — с прорезями для глаз и рта. «Я люблю Париж» красовалась надпись на белой футболке шута, а за спиной болтался красный рюкзак с ценником. У палача поверх такой же футболки развевался черный плащ до пят.

Гости из Средневековья шумно вломились в ресторан, не в силах отдышаться. Палач даже облокотился о столик, и столик опрокинулся вместе с палачом. Шут незамедлительно принялся поднимать столик, палача и его топор. Но палач путался в длинном плаще и вновь и вновь ронял столик и топор, а шут поднимал столик и каждый раз заботливо хлопал по столешнице, а бубенцы на его колпаке звякали в такт.

Эта сценка развеселила французов — они даже перестали жевать. Но больше всех покатывался со смеху Чугунов. Пока не подавился рисом.

Наконец, палач уравновесился, отвесил низкий поклон зрителям и с топором наперевес направился к барной стойке. Шут, звеня бубенцами, поплелся следом.

— Pardon madame, savez-vous, ou sont les toilettes? /Простите, мадам, где здесь туалет?/ — спросил палач.

Ошарашенная китаянка указала на маленькую дверцу. Палач распахнул её и принялся умываться прямо поверх маски и громко сморкаться. Шут тем временем показывал китаянке пальцем на свой рот и повторял два слова:

— Boire. Manger. /Пить. Есть./

Китаянка протянула ему меню. Шут озадаченно уставился в названия блюд. Он явно не понимал написанного и то подносил, то отводил меню от глаз. Наконец, ему на выручку вышел мокрый палач, молча выгреб из карманов мятые деньги и кучу мелочи и водрузил их на барную стойку. Затем засунул топор под мышку, взял с прилавка салаты, а шуту кивнул на бутылки с водой.

Со скрипом отодвинув стулья, гости из средневековья разместились за столиком рядом с Полиной и Чугуновым и незамедлительно накинулись на салаты.

Французы с Михеевым незаметно поглядывали на соседний столик и улыбались. Чугунов корчил Полине рожи и косил глаза в сторону пришельцев из прошлого.

Шут умял салат за мгновение и уставился на нетронутую тарелку Полины. Доедавший свою порцию палач услышал, что бубенцы затихли, и проследил за взглядом товарища. Взгляды обоих сконцентрировались на буром рисе под прозрачными лохмотьями.

Полина, опередив их хватательный рефлекс, протянула свою тарелку со словами:

— S il vous plaies! /Будьте любезны!/

— Merci beaucoup! /Благодарю!/ — хором поблагодарили шут и палач и быстро стали набивать рот рисом.

— Еду отдала придуркам? — возмущенно зашептал Чугунов.

Шут, который недолюбливал Чугунова с первого класса, схватил его тарелку и стукнул одноклассника по лбу. Рис посыпался на голову и за шиворот Чугунова. Тот заверещал от возмущения.

Французы и Михеев дружно ахнули.

— Придурок! — визжал Чугунов, стряхивая с себя рис.

— Винегретик, — не сдержался Кира, ухмыльнувшись. От его слов у Чугунова глаза на лоб полезли.

— Пора уходить, — тихо произнес палач, резко вскакивая и хватая топор. За стеклянной дверью стояли жандармы и смотрели сквозь стекло.

Конец ознакомительного фрагмента.