Похищенная весна. Петроград – Ленинград

Сонич Матик, 2022

Весной 1916 года жизнь шестнадцатилетней Ольги разрушилась. События последующих лет одно за другим ломали юную петербурженку, мечтавшую стать поэтессой, и в конце концов заставили покинуть близких и родную страну. Спустя тринадцать лет она осмелилась вернуться. Что ждет ее в молодой республике? Новая прекрасная жизнь или кошмары былых страхов?

Глава третья. Кроличья нора

Проснулась Ольга сразу. Не успев открыть глаза, она спохватилась, что проворонила печку, но тут же услышала, что очаг дружелюбно трещит и посвистывает. Не меняя позы она решила оглядеться. В таких же сумерках, как накануне, за столом Ольга увидела спину в кудлатом платке. К дровяному сладкому запаху примешался привкус жженного керосина. В комнате горела лампа, но пока вне Олиного поля зрения.

— Будочка во дворе налево — не оглядываясь, махнула зажатой в руке картой хозяйка в сторону за окно. — Твоя деваха-то не обосцицца? Седьмой час ведь дрыхните.

Ольгу передернуло от такого вопроса, но она поспешила успокоить хозяйку:

— Нет. За ней никогда не водилось. — Ольга, погладила сопящую Катю по руке и прошептала ей, что сейчас придет, чтобы та не испугалась.

Валенки просохли. Пока Ольга накидывала на плечи пальто, исподтишка разглядывала невесту сапожника. Крупная сутулая женщина. То ли седая, то ли светло-русая. Сдвинутые суровые брови и поджатые губы. Она не смотрела на Ольгу, а сосредоточенно раскладывала пасьянс, нависая над необыкновенно маленькой коптящей лампой.

Когда Ольга вернулась, Катя уже сидела, поджав ноги, на стуле, а старуха внаклонку натягивала калоши на Катины валенки.

— Чего он вам дал-то?! Тюк-в-тюк! Не на вырост, ничего! Это же муки ацкия кажный раз на просушку сымать! На! — Старуха протянула Кате валенки. — Проводи-ка свою вертлявку до нужника. А то поскользнется. Сегодня туману… сырости… И давайте уже поскорее. Чайник ставлю!

«Не такая уж и суровая» — подумала Ольга, выходя с Катей во двор.

После вынужденной утренней прогулки хозяйка выдала ушат с ковшом и строгий выговор, за то, что Ольга снова замочила валенки, не надев данные дедом калошки. Ольга извинялась, послушно и тщательно умывалась. Была готова уши показать хозяйке на проверку, так уж она напомнила ей кормилицу.

— Вас случайно не Фросей зовут? — с улыбкой спросила она хозяйку, предположив, что всех грозных воспитательниц должны звать Фросей.

— Нинкою! — отмахнулась женщина. — Ниной Михалной, — поправилась она многозначительно приосанившись. — А вас Олькой и Катькой звать? Мне Ваня сказал. Что ж девчоночки, позавтракаем, чем бог послал! Ты, длинная, на полати седай. Ты, мелкая, — на стуле, а я вот тут полешко потолще… — Нина Михайловна вытянула какой-то трухлявый пенек из буфета без дверец. — А чего? Вот-те и табурет! — Она засмеялась, оголив редкие, но белые зубы. Плюхнулась на шаткое свое сиденье, ойкнула и залилась пуще прежнего. Катя, вторя, заливисто засмеялась, и тоже чуть не слетела со стула. — Ну, неча ржать! Олька я пока раскладу, а ты рассказывай, кто вы, откудова и куда следуете. А то от этого сапожника ничего не добъесси. Он только «давай погреимси, давай погреимси»… — старуха подмигнула Ольге и глумливо хохотнула.

Нина Михайловна разложила по алюминиевым мискам разогретую вчерашнюю картошку. Плюхнула кулаком по каждой, так что мякоть разорвала кожицу и превратилась в подобие пюре. Хозяйка раздала всем по деревянной ложечке, пока Ольга вкратце рассказала, что родилась в Финляндском княжестве, потом жила на Церковной, бежала, потом Катюша родилась…

— От святого духа, что ль?.. — нескромно спросила Нина Михайловна.

Ольга быстро вскинула взгляд на старуху, потом на Катю, потом на печку и снова на хозяйку:

— Понимаете… Это грустная история, я бы не хотела… — она покосилась на слушавшую ее дочь.

— А-а-а… Понятно! Ну раз устроилась там, у буржуёв этих, чего ж не сиделось?

Ольга уставилась на плавающий по цветастой скатерти круг света от лампы:

— Я там чужая. Меня там никто не понимает. Катюша без отца. Мужчины там все…

— Да что ж ты будешь делать! — старуха всплеснула руками, остатки картошки с ложки полетели в темный угол. — Опять все из-за них! — Нина Михайловна облизала ложку, затем выбрав картофельные шкурки на стол, облизала и миску. — Все из-за них, супостатов! Вы доедать будете? — Она расценила неторопливость Ольги и Кати за отсутствие аппетита.

Катя, слушавшая до этого мать, разинувши рот, убыстрилась и в завершении, облизала тарелку так же, как это сделала хозяйка.

Ольга, закатила глаза от того, что вытворяет Катя, но тоже решила не обижать хозяйку и ускорила поедание постного блюда. Облизывать миску правда не стала.

— Благодарю, — передала она посудину Нине Михайловне, та скептически поковыряла ногтем остатки картошки по краю, помуляла пару раз в ушате, где только что умывались девочки. И протерев посуду тряпицей, висящей на поясе, убрала на верхнюю полку буфета.

— Ага. Значицца, понятно все с вами! — Нина Михайловна нависла над столом, уперев в него руки. Денег сегодня за постой не возьму. Я за младенчиком смотрю, мне там плотют пока. Да и какой постой. У нас тут стыдоба, а не постой. Расход токмо на дрова, а Ваня уж на дрова, слава богу, наберет с подметок-то! Своих будешь искать аль нет, это ты уже опосля решишь. А первым делом на службу надо. Откудова, говоришь? Церковная — эт на Петербурской стороне?

— Да. У Кронверкского.

— Вот и славненько. Биржу знаешь?

Оля похлопала ресницами.

— У Сытного рынка…

— А-а-а… Напротив Народного дома? Где хвосты всегда стоят?

— Да-да. Вот в хвост и вставай. Вот прямо сейчас езжай, и попробуй работенку найти. Говоришь, грамоте обучена? Попробуй в контору какую, ну или как раньше — прачкой… А за вертлявку не боись. Пригляжу. Она мне по дому поможет. Поможешь, Катюха?!

Хозяйка весело глянула на Катю. Та — на мать. А в глазах — не то страх, не то любопытство. Как всегда, по живому лицу дочери Ольга прочла целую гамму переживаний.

— Ну что, Катюшенька? Побудешь с Ниной Михайловной?

Катя прикусила нижнюю губу и кивнула. Она была необыкновенно тихая этим утром, но очень смелая.

— Надо было тебя пораньше-то поднять. Э-э-эх! Пока добересси, уже и местов может не быть! Ну, хотя бы оглядисси! Поезжай-поезжай! — Хозяйка убрала «табурет» в поленницу, освобождая Ольге проход к выходу. — Документы не забудь. И деньги. Деньги отсюдова забери! Чтобы никаких тут! — она потрясла указательным пальцем. — Чтобы без подозрений тут! — Ольга уже стояла в пальто и с изрядно похудевшим ридикюлем. — Ну ступай с богом. Тут трамвайчик сразу идет, огоньки: оранжевый да красный, 26 — Нина Михайловна в воздухе нарисовала цифру. — Тебе туда. Он долго-долго, но как раз к месту довезет.

— Так я знаю. Мы на нем вчера с Финляндского ехали!

— Вот видишь как?! Ступай. Ступай… — Старушка открыла дверь, выпустив тепло на улицу, подтолкнула в спину нерешительную Ольгу.

Остановка, действительно была, но трамвай шел совсем в другую сторону, противоположную той, откуда они вчера пришли с Иваном. Представилась отличная возможность поприветствовать город юности, осмотреть его.

В этот раз билет обошелся дороже, но кондуктор была точь-в-точь, как вчера. Ну или очень похожа. В вагоне почти никого не было. Ольга села на деревянный диван, сняла варежку и прогрела на заиндевелом окне глазок. Сумерки рассеивались. А вместе с ними рассеивался плотный туман с примесью горьковатой угольной сажи. Через собственноручно сделанное окошко Ольга уже видела не только мостовую и углы почерневших промышленных зданий, но и окна, трубы, улицы, удаляющиеся и пересекающие проспект.

Трамвай тренькнул и повернул налево. И справа в вагон залился белый слепящий свет. Солнце вот-вот взойдет, но лед и снег залива, до которых здесь было рукой подать, казалось, уже напитались этим предрассветным сиянием и готовы излучать его еще до восхода. Также неожиданно в вагоне потемнело. Справа и слева то появлялись, то расступались серые или бурые махины домов; бегущие вдоль проспекта, заборы; деревья с корявыми черными руками, нависающие над мостовой; обнажались из-под пороши некрасивые желто-коричнево-черным сугробы на пустырях.

Город прятал свою гармоничную красоту от пассажиров. Как Ольга ни жалась к стеклу, общей картины не уловить. Только тени, расплывающиеся за цветами мерзлых окон, или частности, как детали мозаики, — в протаянный глазок.

Слева вдруг показался ухоженный сад с дорожками и скамеечками, почти сразу за ним кирпичная пожарная вышка и улицы-линии — стрелы, разлетающиеся в белый февральский небосклон. Пешеходы снуют по широкой панели и по утоптанным тропинкам скверов. Деловитые и рабочие, которых можно было определить по добротным пальто, застегнутым на все пуговицы, или распахнутым парящим телогрейкам. Насколько меньше стало франтов, настолько же меньше стало людей в обносках.

Рядом сели две девушки над ними нависли молодые люди с длинными шеями, начинавшимися откуда-то от третьей пуговицы пальто. Они изогнулись, словно вопросительные знаки, повиснув на руке, и активно участвовали в разговоре со своими пассиями. Смеялись и громко обсуждали неудачников «непманов» и «пятилетку за три года». А Ольга вих возрасте мечтала стать поэтессой…

Ольге уже не так были интересны посторонние разговоры. Слишком много всего: звуков, голосов, моторов, рельс, людей… Все слилось в однородный бессмысленный шум. Как шум волн на Финском заливе. Она погрузилась в эту мысль, и вспомнила, что сегодня утром проснулась удивительно умиротворенной, несмотря на вчерашние переживания, да и, собственно, не смотря на сегодняшнее ее положение. Точно! Она хотела ехать домой и искать знакомых, поговорить с хозяевами квартиры…

«Может так и сделать?»

Замедлив ход, трамвай перебрался через Неву.

— Добролюбова проспект, — пробасила кондуктор.

За мостом трамвай повернул направо, и Ольга увидела часовню, Соборный сквер, Владимирский собор.

«Кресты! Кресты на месте! Прости меня, Господи! — перекрестилась Ольга, вглядываясь в глазок. — Врали в газетах! Не сбили кресты! — В вагоне было уже людно. Сердце стучало, чуть не выпрыгивало — жарко нестерпимо — и хотелось выйти вот здесь, сейчас дойдет до угла и… Дом — вот тут! Рядом совсем. Надо бы выйти! Ольга встала и стала протискиваться к выходу. Ридикюль застревал. Ольга прижимала его ближе, извинялась. За два человека до двери… — Но дальше что?! Опять придумки? А дочка в трущобах гаванских?.. Нет. Нина Михайловна права. До биржи надо. Найду работу, прокормлю Катю. А там уже и про знакомых можно подумать…»

Ольга проводила взглядом махину своего дома и, отвернулась.

— Биржа! — будто пушечным выстрелом ухнула кондуктор. Полвагона высыпало на панель к скверу, и, волной огибая трамвай с обеих сторон, народ кинулся наперегонки занимать хвосты.

Трамвай нервно застрекотал и за последним пешеходом спешно дернул набирать скорость. Ольга одна стояла на панели и смотрела, как удаляющийся трамвай ловко выскальзывает из сети, расставленной тенями корявых ветвей. Она не спешила. Зачем спешить, не зная, куда именно надо? И спокойно встала за смешанной группой, притаптывающих будто в танце, мужчин и женщин. Попасть бы внутрь, а там уж она разберется.

Солнце дарило тепло и воспоминания. По большому счету город почти не изменился. Прогулка в Зоосаду. Кажется, это был девятьсот шестнадцатый. Так же по-весеннему солнечно, только вечерело. К ней присоединились Жанна, Андрей и Саша. Как жестоко их потом столкнула судьба!

Тучка накрыла Кронверкский. Ольга отогнала мысли о том, что стало с каждым из тех, кто тогда здесь с ней гулял. Прекрасная тогда пришла весна, жаль, что короткая…

Очередь не сдвинулась и на сажень. Ольга продолжала отвлекать себя прошлым от холода. Она вглядывалась в лица прохожих родного квартала. И некоторые ей казались будто знакомыми.

— Курсантики пошли, — хихикнули за спиной молодые девицы.

Ольга подняла глаза в сторону Народного дома. По панели вдоль сквера шагали в вольном порядке молодые ребята. Счастливые и улыбающиеся, не то, что в Гражданскую. Чувствовалось, что они не новобранцы совсем. Форма уже прикипела к ним. По размеру шинель, ладно подогнанная под стройные фигуры ремнями. У некоторых ребят назатыльники на шлемах были застегнуты вокруг шеи, а у некоторых залихватски отогнуты, оголяя красные от мороза уши.

«Мальчишки! Что кадеты, что курсантики. Всегда хорошенькие! — Ольга разглядывала освещенные солнцем лица. — У этого глаза веселые, как у Саши. Этот ростом с него. У этого рот такой же, особенно когда смеется», — она улыбалась курсантикам и всему миру. К реальности ее вернул грубый окрик и толчок под локоть:

— Ну двигай, давай! Гражданочка! — мужчина ниже Ольги ростом в клетчатой кепочке щурился в ее сторону и сплюнул на панель рядом.

Ольга поспешила извиниться и прошла в сторону умахнувшего хвоста. Она долго еще провожала взглядом ребят в шинелях/

«А что если бы все тогда было по-другому. Жанна осталась бы жива. Андрей бы укатил в свою Францию и тоже был бы жив. А Саша успел бы испросить моей руки. Да! Сделался бы мне мужем и отцом Кати… Он бы так любил ее! У нее ротик с такими пухлыми губками, наверное, как у него в детстве. По выходным мы бы ходили в Зоосад. — Ольга прищурилась, не видно ли ворот. Ей казалось, что даже сюда доносится запах зверинца. — Саша сажал бы ее на плечи и нес к пруду с бегемотами. Катя бы испугалась, но схвативши его за голову, не визжала бы, а внимательно смотрела. Екатерина Александровна Точилина…»

Конец ознакомительного фрагмента.