Хендерсон – король дождя

Сол Беллоу

«Хендерсон – король дождя». Об этом романе Генри Миллер сказал: «Я только мечтать могу так писать». Этим романом восхищались Курт Воннегут и Джозеф Хеллер. Этот роман критики единодушно признают одним из лучших американских произведений ХХ века. Рок-музыканты посвящали ему песни, он лег в основу либретто популярной рок-оперы, а также одной из серий культовых «Секретных материалов». Но чем же так заворожила и литературоведов, и писателей, и самых обычных читателей история стареющего миллионера Юджина Хендерсона, сбежавшего от привычной жизни в Африку и сделавшегося королем дождя в маленьком бедном племени?

VII

Весть о моей победе уже разнеслась по всему селению. На пути к королеве женщины встречали нас с Айтело громкими рукоплесканиями, а мужчины — оглушительным свистом. Принц отнюдь не был похож на побитую собачонку. Он шел легко, словно пританцовывая, и, улыбаясь, раскланивался в обе стороны.

— Африканцы отличные ребята, — сказал я Ромилею. — Не находишь?

Королева Виллателе и ее сестра Мталба ждали нас под навесом из тростника. Королева восседала на скамье, позади нее, как государственный флаг, полоскалось на ветру красное одеяло. Когда я и Ромилей с мешком подарков за плечами подошли ближе, она сердечно улыбнулась почти беззубым ртом и протянула мне маленькую ручку. Все ее существо дышало добродушием. Я тоже подал руку и удивился: она положила ее между грудей. Я знал, что это принятая форма приветствия, Айтело при первой встрече сделал именно так, но чтобы женщина… Я слышал, как билось королевское сердце, естественно и ровно, как вращается на своей оси Земля. У меня сам собой открылся рот, глаза помутнели: мне показалось, будто я прикоснулся к тому месту на женском теле, где зарождается жизнь. Правда, я быстро опомнился, в свою очередь, приложил ее руку к груди и сказал: «Хендерсон. Меня зовут Хендерсон». Придворные захлопали в ладоши, видя, как быстро пришелец перенял обычай племени, а я подумал: «Молодец, Хендерсон, так держать!»

Весь вид королевы, каждая часть тела говорила об устойчивом ее положении. Лицо женщины было широкое, волосы седые. На плечах — львиная шкура. Знай я тогда о львах столько же, сколько знаю сейчас, то лучше бы понял правительницу племени. Ее наряд поразил меня. Хвост с черной кисточкой на конце уложен вдоль спины и связан узлом с поднятой лапой на груди королевы, тогда как воротником служила львиная грива. Лицо сияло счастьем, но на одном глазу я заметил бельмо.

Я низко поклонился правительнице, а та затряслась от смеха. Еще бы, поклон человека в потрепанных шортах заслуживал кисти художника.

Прежде всего я выразил сожаление по поводу засухи, падежа скота и засилия лягушек. Я понимал, что арневи вынуждены сейчас питаться хлебом печали, и потому выразил надежду, что мое присутствие не обременит их.

Айтело переводил мою речь. Когда он перечислял беды племени, лицо королевы продолжала озарять улыбка — долгая, как лунная дорожка на поверхности моря.

Я был тронут и поклялся себе, что буду действовать. «Пусть погибну, но прогоню или уничтожу лягушек».

Потом я сказал Ромилею, чтобы он доставал из мешка подарки. Первым появился полиэтиленовый дождевик в таком же пакете. Я нахмурился: подарок был смешон в засуху и вообще пустячный. Меня оправдывало то, что я путешествовал налегке, и вдобавок намеревался преподнести ей другой, бесценный подарок — избавить арневи от всех напастей. Но королева была рада дождевику и захлопала в ладоши, а ее прислужницы — те, которые были с малолетними детьми, — подняли малышей высоко над головой. Мужчины, как водится, засвистели. Много лет назад Вэнс, сын шофера, попытался научить меня свистеть. Но сколько я ни совал два пальца в рот, у меня ничего не получалось. Поэтому я решил попросить кого-нибудь из африканцев научить меня свистеть. Это послужило бы мне наградой за мои старания.

— Простите меня, принц, — сказал я Айтело. — Понимаю, что мой подарок не достоин ее величества, тем более…

Принц успокоил меня: тетушка счастлива получить дождевик.

Подарки — разные безделушки — я выбирал по объявлению в спортивной секции воскресной «Нью-Йорк таймс» и магазинчикам на Третьей авеню. Принцу я подарил компас с прикрепленным к нему крохотным биноклем, в который мало что можно разглядеть, а сестре королевы, Мталбе, охотнице до курева, — австрийскую зажигалку. Мталба была особа в теле, некоторые части ее фигуры, особенно грудь, были настолько велики, что кожа порозовела от натяжения. В некоторых частях Африки женщины специально полнеют, чтобы считаться красавицами. На Мталбе, как на кочане капусты, было с полдюжины одежек, и недаром — иначе тучное тело расползлось бы, словно тесто из квашни. Руки у нее были выкрашены хной, а стоящие торчком волосы — темно-голубой краской. В общем и целом она выглядела ухоженной, довольной жизнью и была, вероятно, любимицей в семье.

Сестра королевы положила мою руку себе на грудь и произнесла: «Мталба. Мталба охонто» («Мталба. Ты нравишься»).

— Она тоже мне нравится, — сообщил я принцу.

Тем временем королева надела дождевик. Я попытался объяснить назначение подарка, но Айтело не мог перевести слово «водонепроницаемый». Тогда я взял рукав плаща и лизнул его. Виллателе истолковала мое движение неверно и лизнула меня в ухо и в покрытую щетиной щеку. Я едва не вскрикнул от неожиданности.

— Не кричать, господин, — услышал я совет Ромилея.

Королева прижала мою голову к груди.

— А это еще зачем?

— О’кей, господин, все в порядке, — объяснил Ромилей.

Айтело выпятил губы, давая понять, что я должен поцеловать его тетушку в живот, поскольку мне оказана особая королевская милость. Я облизал потрескавшиеся губы и приложил к ее пупку. На меня пахнуло жаром и запахом женского тела, уши услышали урчание в желудке. У меня было такое ощущение, будто я лечу на воздушном шаре над островами Пряности и оттуда тянет острыми томительными ароматами. Мталба тоже было потянулась к моей голове, но я притворился, что не понял ее жеста, и сказал Айтело:

— Как же это получается? Все племя льет слезы, а ваши тетушки веселятся вовсю.

— Они женщины Горя.

— Горечи? Не мне судить, где горе, где счастье. Но сестры явно наслаждаются жизнью.

— Да, они счастливые. Они Горемыки.

Айтело стал подробно объяснять, что Горемыка — личность особая, воплощение серьезности. Никто не может быть лучше и выше ее. Горемыка и мыкает горе, и помыкает им. Потому и веселится. Более того, Горемыка не только женщина, но и мужчина одновременно. Одни придворные Виллателе — ее мужья, другие — жены. И тех и других у нее навалом. Жены зовут ее мужем, мужья — женой. Детям она и отец, и мать.

Горемыки преодолели обычные человеческие слабости и благодаря своему превосходству делают что им заблагорассудится. Мталба тоже на пути к совершенству.

— Вам повезло, Хендерсон. Вы понравились тетушкам.

— Значит, они хорошего обо мне мнения?

— Самого высокого. Восхищаются вашей внешностью и тем, что вы победили меня.

— Наконец-то моя сила на что-то пригодилась. Перестала быть бременем для других. Скажите, принц, неужели эти женщины бессильны против лягушек?

Айтело, посерьезнев, кивнул.

Затем слово взяла королева, начав с приветствия по поводу моего прибытия. Голова у нее слегка тряслась, руки двигались перед моим лицом, слышалось прерывистое дыхание. Потом она умолкла, улыбнулась, не раскрывая рта, и уставила на меня здоровый глаз.

У меня было два переводчика, поскольку в церемонии не мог не участвовать Ромилей. Он обладал чувством собственного достоинства и был образцом куртуазности на африканский манер, будто его с младых ногтей готовили к жизни при дворе. Голос у него был высокий, и говорил он, растягивая слова, поглаживая подбородок одной рукой и назидательно подняв указательный палец другой.

После приветствия королева осведомилась, какого я роду-племени. Ее естественный вопрос немного испортил торжество. Не знаю, почему мне всегда неприятно рассказывать о себе, но я затруднился ответить. Может, надо было сказать, что я богатый человек и приехал из Америки? Но она вряд ли знает, где она, эта Америка. Цивилизованные женщины — и те не сильны в географии. Спросите мою Лили, куда течет Нил — на юг или на север, она не ответит. Виллателе наверняка не ожидала услышать название континента. Я стоял с отвислым животом, поцарапанным в схватке с Айтело, и размышлял, что ответить. Повторю: лицо у меня своеобразное. Из-под полуопущенных век я видел, как женщины поднимают грудных младенцев над головой, чтобы показать им удивительного пришельца, а те, оторванные от груди мамаш, ревут. Природа в Африке находит свое крайнее выражение. Младенческий рев напомнил мне о ребенке из Данбери, которого нашла и принесла домой моя незадачливая дочь Райси. Воспоминание резануло меня как ножом, и я снова впал в состояние подавленности. Прошлое опять тесно обступило меня, сдавило грудь. Кто же я, кто? Бродяга-миллионер? Прирожденный грубиян и буян? Скиталец, покинувший страну, основанную его предками? Человек, которому внутренний голос твердит: «Хочу, хочу!»? Который с отчаяния пиликает на скрипке в надежде услышать ангельские голоса? Человек, обязанный пробудить свою душу ото сна, иначе…

Что я мог сказать этой африканской королеве в львиной шкуре и дождевике поверх нее (она уже успела надеть его и застегнуть)? Что я растратил все, что дала мне природа, и разъезжаю по белу свету в поисках исцеления? Или что прощение грехов вечно и неизменно, как я вычитал в какой-то книге и по беспечности потерял ее? «Ты должен ответить этой женщине, — сказал я себе. — Но что?»

Королева увидела, что я тупо молчу, и переменила тему. Чтобы убедиться, что дождевик действительно не пропускает влагу, она окликнула одну из своих длинношеих жен и велела той плюнуть на полу плаща, растереть плевок и пощупать с изнанки. Там было сухо, о чем она не замедлила сообщить присутствующим. Виллателе снова обняла меня, готовая оказать королевскую милость. Я второй раз приник к ее животу, опять почувствовал исходящую из него силу и опять подумал: «Когда же наступит час пробуждения моего духа?»

Между тем мужчины, почти все атлетического сложения, продолжали свистеть, широко, как сатиры, разевая рты (в остальном они ничем не напоминали этих мифологических существ). Женщины хлопали в ладоши, вытянув руки, точно играли в волейбол, и приседали, как бы принимая мяч.

Впервые увидев арневи, я понял, что жизнь среди них может изменить человека вроде меня к лучшему. Они уже показали, что расположены к незнакомцу, и мне захотелось чем-нибудь отблагодарить их. «Если бы я был врачом, то сделал бы операцию на глазах Виллателе, удалил бы катаракту», — подумал я, и тут же мне стало ужасно стыдно, что я не врач. Проделать такой путь и принести так мало пользы? Сколько мужества, подготовки и находчивости требуется для того, чтобы проникнуть в самое сердце Африки и оказаться не тем, кем должен быть… Знакомая мысль завладела мной: я занимаю во Вселенной чье-то чужое место. Смешно жалеть, что я не врач, ведь большинство медиков — ничтожные людишки, а некоторые доктора, кого я знаю, — нечистоплотные вымогатели. И все же я в тот момент вспомнил кумира моего детства Уилфреда Гренфелла, который основал миссию на Лабрадоре и лечил местных жителей. Лет сорок назад, читая его книгу на заднем крыльце, я дал себе слово тоже стать медиком-миссионером. Плохо, что страдание — едва ли не единственный способ разбудить спящий дух. Бытует мнение, что и любовь способна на такое. Так или иначе я предполагаю, что сюда, в селение арневи, должен был бы прибыть не я, а другой, человек практичный и полезный. Несмотря на все очарование двух женщин королевской крови, я переживал настоящий душевный кризис.

Помню один разговор с Лили. Я спросил: «Как по-твоему, я не слишком стар, чтобы заняться изучением медицины?» Лили — не из тех женщин, которые могут дать ответ на практический вопрос, но она сказала: «Ну что ты, милый! Учиться никогда не поздно. Ты, может, до ста лет проживешь». Она ведь считала меня «живучим».

— Хотел бы прожить до ста, — сказал я ей, — чтобы поступить в ординатуру в возрасте шестидесяти лет, когда другие уже уходят на покой. Но я ведь не «другой», мне неоткуда и некуда уходить. Естественно, я не рассчитываю прожить пять или шесть жизней, дорогая Лили. Больше половины тех, кого я знал в юности, давно на том свете, а я, как видишь, строю планы на будущее. Для себя и для домашних животных. У человека за всю жизнь бывает пять или шесть собак. Каждая из них в свой срок дохнет, а затем уходит и их хозяин. Трудно думать о поступлении в ординатуру, чтобы научиться анатомировать трупы или принимать роды. У меня не хватит терпения пройти курс анатомии.

По крайней мере Лили не высмеяла меня, как когда-то Френсис.

«Если бы я изучил естественные науки, — думал я сейчас, — то, вероятно, нашел бы простой способ избавиться от лягушек».

Настала моя очередь получать подарки. Сестры пожаловали мне подушку в леопардовой шкуре вместо наволочки, а также корзину печеного ямса, покрытую соломенной салфеткой. Мталба закатила глаза — верный признак, что она в меня втрескалась — и лизнула мне руку. Я отдернул ее и вытер о штаны.

Но вообще-то я думал, как мне повезло: попал в замечательное место. Королева поможет мне исправиться, если захочет. Разожмет ладонь и покажет зачаток, зародыш всего, что есть, покажет тайну бытия. Я был абсолютно уверен, что она владеет ею. Земля — это гигантский шар, который держится в пространстве благодаря собственному вращению и силовым потокам магнитного поля. Мыслящие существа, населяющие планету, движутся вместе с нею, каждое по своей орбите. Виллателе понятия не имела ни о вращении, ни о земном магнетизме, и это дало ей силы и научило радоваться жизни. Посмотрите, как она счастлива, как растягивает в улыбке рот под плоским носом, как зорок ее здоровый глаз и неподвижен больной, перламутровый! Даже взгляд на нее приносил утешение, придавал силы и внушал надежду, что близится час пробуждения моего духа.

Меня охватило счастливое волнение, которое всегда вызывало у меня зубную боль. Это особенно касается эстетического наслаждения. От лицезрения красоты у меня ноют десны. Как в то осеннее утро, когда отцветали последние туберозы. Я стоял в своем вельветовом халате в зеленом полумраке под сосной. Сквозь ветви пробивалось оранжевое, словно лисий мех, солнце. Каркало воронье, приветствуя живописное умирание природы. Тогда у меня нестерпимо ныли десны — так же как сейчас. Я чувствовал, как отступает моя самонадеянность и заносчивость, даже тяжесть в животе ослабла.

— Послушайте, ваше высочество, не мог бы я поговорить с королевой?

— Вы ведь разговаривали с ней, Хендерсон.

— Я имею в виду серьезный разговор, а не светскую болтовню. Поговорить о мудрости жизни. Королева прониклась ею, и я хотел бы, чтобы она поделилась со мной.

— Хорошо, очень хорошо. Вы победили меня. Не могу отказать.

— Замечательно, что вы меня поняли, принц. Буду благодарен вам по гроб жизни.

Мталба снова взяла мою руку.

— Что она хочет?

— Она привязалась к вам. Вы видите, она самая красивая здесь женщина, а вы сильнее любого сильного. Вы завладели ее сердцем.

— Нужно мне ее сердце как корове седло, — раздраженно ляпнул я и начал думать над тем, с чего начать разговор с королевой, на чем сосредоточиться. На браке и семейном счастье? На детях и долге? На болезнях и смерти? На внутреннем голосе, что твердил: «Хочу!»? Но разве это объяснить? Нет, необходимо найти самые простые и самые важные вопросы. Мысли мои начали путаться. Вот пример того, что было у меня на уме, когда я стоял на площадке перед жилищем королевы под навесом, — Лили, моя дорогая жена, незаменимая женщина, которая хотела, чтобы мы оба покончили с одиночеством. Теперь она не одна, но я по-прежнему одинок. Избавиться от одиночества могут помочь другие люди. Но между людьми существуют два типа отношений: братство или ненависть. На свете еще существует ложь. Люди лгут друг другу без зазрения совести. Лгут, полагая, что ложь лучше ненависти, или надеясь, что их ложь — во спасение. Оттого я недоверчив к людям.

Как же все-таки следует жить?

Может, с этого и начать?

Нет, так, с бухты-барахты нельзя. К серьезным вопросам надо подходить исподволь. Поэтому я сказал Айтело:

— Дорогой друг, пожалуйста, скажите королеве, что мне удивительно приятно просто видеть ее. Не знаю, что привлекает меня — ее внешность, или львиная шкура, или еще что. Но я смотрю на нее, и приходит покой.

Айтело перевел. Королева улыбнулась, подалась вперед и что-то сказала.

— Она говорит, что ей тоже приятно видеть вас.

— Правда? — обрадовался я. — Рад слышать. Словно глас Божий с небес. Для меня большая честь — познакомиться с нею.

Я обнял Айтело за плечи. Сердце мое переполняла радость.

— Ваше высочество, по правде говоря, вы сильнее меня. У меня хватает сил, это факт, но не такие нужны человеку. Вот у вас — хорошая, добрая сила.

Принц был тронут, сказал, что я преувеличиваю.

— Нисколько. Но мне понадобилось бы несколько месяцев, чтобы все объяснить. Моя душа — как ломбард, набитый невостребованными удовольствиями и вещами — старые кларнеты и фотоаппараты, неполные сервизы и траченные молью меха. Однако не будем спорить. Я только хочу сказать, что рад узнать ваше племя, и вас, и королеву. Замечательный вы народ. Я люблю вас. Я избавлю вас от лягушек, даже если это будет стоить мне жизни!

Мужчины засвистели негромко, мелодично.

— Тетушка спрашивает, чего бы вам хотелось, сэр.

— Вот как? Для начала спросите, кем она меня считает, поскольку сам я затрудняюсь определить, кто я такой.

Виллателе подняла брови, и ее здоровый глаз широко раскрылся, словно передавая внутреннюю сущность этой женщины. Веко другого, незрячего, глаза приспустилось, так будто она подмигнула мне. Пальцы шевелились, как при чтении книги, напечатанной шрифтом для слепых. Королева говорила, не отводя от меня взгляда. Айтело перевел ее слова: «Вы мощный человек, сэр. Сильный. (Я кивнул в знак согласия.) Голова полна мыслей. Имеете также качества (это ничего, ничего). Любите синь… (Айтело пару секунд подбирал слово, а я стоял в этом красочном жилище на золотом песке, глядя на коричневый кустарник чуть поодаль и слыша его коричный запах, стоял, одержимый желанием узнать, что скажет обо мне ее мудрое величество.)

— Сенсации, — подсказал я.

Айтело продолжал:

— Она говорит, у вас много горя, мистер Хендерсон, ваше сердце лает…

— Вот именно, причем лают все три головы, как у сторожевого пса Цербера. Но почему оно лает?

Айтело вздрогнул, словно его потрясло то, что он услышал о человеке, с которым он познакомился, померявшись силами.

— Бешеные, — выдавил он.

— Признаю́сь, так и есть. У вашей тетушки поистине дар проникновения в чужую душу… Говорите, королева Виллателе, говорите, я хочу узнать правду. Не щадите меня.

— Страдаете, — перевел Айтело.

Конец ознакомительного фрагмента.