Мир японских волшебных сказок

Сказки народов мира

Классические японские волшебные сказки собраны в сборник американским востоковедом Уильямом Эллиотом Гриффисом. Сказки ярко демонстрируют уникальную культуру и самобытность Японии. За каждой историей скрывается древняя мудрость, которая прошла сквозь века и сохранила свой смысл и значимость. Сборник проиллюстрирован черно-белой и цветной японской живописью, воссозданной по древним первоисточникам. Некоторые сказки впервые публикуются на русском языке. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Путешествие двух лягушек

На расстоянии сорока миль (64 км), которые пролетают журавли, стоят два великих города — Осака и Киото. Один из них — город каналов и мостов. На его улицах идет оживленная торговля, а по водным путям туда-сюда снуют лодки, словно деревянные челноки в ткацком станке. Второй же является священным городом империи Микадо; он опоясан зелеными холмами и девятью кругами цветов. На его тихих чистых улицах, разложенных, будто шахматная доска, гуляют выбритые монахи и одетые в мантии студенты. Ах, как красив Киото с его прекрасными девушками, храмовыми садами, замковыми стенами, башнями и крепостными рвами, в которых цветут белые лотосы.

Давным-давно, в старые добрые времена, еще до того, как мужчины с волосатыми лицами и бледными щеками пришли из-за Моря Великого Мира (Тихого океана) в Японию; еще до того, как грохочущий двигатель, испускающий черный угольный дым, начал пугать белоснежных цапель на рисовых полях; еще до того, как черные вороны и драчливые воробьи, не боясь человека, уселись на телеграфные провода; еще до того, как люди впервые только подумали о железной дороге, жили-были две лягушки: одна — в колодце в Киото, а другая в лотосовом пруду в Осаке.

На Земле Богов (в Японии) все знают поговорку о том, что «лягушке в колодце неведом великий океан»; и киотская лягушка так часто слышала эти обидные слова от девушек, которые приходили к колодцу с ведрами, висящими на бамбуковой палке, чтобы набрать воды, что решила поехать за границу и повидать мир, особенно tai kai (тай кай — «великий океан»).

— Увижу своими глазами, — сказал мистер Ляг, проверяя бумажник и протирая очки, — что это за великий океан, о котором все говорят. Держу пари, что он и вполовину не такой глубокий и широкий, как мой колодец, где я даже днем вижу звезды.

А правда состояла в том, что недавнее землетрясение изрядно уменьшило глубину колодца, и он сильно обмелел. Мистер Ляг сообщил семье о своих намерениях. Миссис Ляг сначала разрыдалась, но затем, промокнув глаза бумажным платочком, объявила, что будет на пальцах считать часы до возвращения супруга и всякий раз во время завтрака и ужина ставить на стол тарелку и приборы и для него — будто он дома. Она наполнила маленькую лакированную коробочку вареным рисом и улитками — ему в дорогу — и завернула ее в шелковую салфетку; положила запас одежды в узелок и повесила его мужу на спину. Завязав веревочку от узелка на шее, он схватил вещи и приготовился отправиться в путь.

— Sayonara (Сайонара — «До свидания»)! — воскликнул он со слезами на глазах и ушел прочь.

— Sayonara. Oshidzukani (Сайонара. Осидзукани — «До свидания. Не беги»), — проквакала миссис Ляг, и вся лягушачья семья хором поддержала ее.

Два лягушонка были еще малышами, головастиками с хвостиками в полдюйма, и, конечно, их пока что для переноски привязывали на спины к старшим братьям.

Выбравшись из колодца на землю, мистер Ляг заметил, что другие животные не прыгают, а ходят ногами. И, не желая показаться чудаком, он тоже начал бодро передвигаться либо прямо, либо опираясь на все четыре конечности.

Между тем случилось так, что в то же самое время отец семейства, лягушка из Осаки, вдруг ощутил какое-то беспокойство и неудовлетворенность своей жизнью на краю лотосового рва. И он решил «вывести львенка в долину».

— Ничего себе! Какое хвастовство для лягушки! — воскликнет читатель. — Что это значит?

Я должен сказать вам, что осакская лягушка была философом. Прямо на берегу лотосового пруда располагался монастырь, где жили буддийские монахи, которые каждый день изучали священные свитки и погружались в чтение книг Конфуция, желая выучить их. Наша лягушка слышала эти тексты так часто, что могла (конечно, на лягушачьем языке) повторить мудрые изречения и исполняемые речитативом ответы на вечерние молитвы от имени великого идола бога Амида. Действительно, отец-лягушка так часто был свидетелем споров о тех или иных отрывках из классики, что и сам сделался мудрецом и философом. Однако, как гласит поговорка, «мудрец не бывает счастливым».

А почему? Несмотря на бережок из мягкой грязи, обилие зеленой ряски и застоявшейся воды, тенистые листья лотоса, упитанную жену и многочисленную семью — словом, все то, что делает лягушку счастливой, лоб, а скорее — живот отца-лягушки покрывался морщинами из-за того, что он долгое время бился над решением таких запутанных проблем, как, например:

Монахи часто приходят на берег пруда, чтобы посмотреть на розово-белый лотос. Однажды в летний день, когда маленький лягушонок, только-только миновавший стадию головастика, когда у него еще оставался небольшой кусочек хвостика, сидел, наслаждаясь теплом, на огромном круглом листе, один монах сказал другому:

— На какие мысли он тебя наводит?

— Лягушонок не может стать никем, кроме лягушки, — сказала, рассмеявшись, бритая макушка.

— А ты как думаешь?

— Белые цветы лотоса проклевываются из черной грязи, — важно ответил другой, когда они оба уходили.

Старая лягушка, сидящая поблизости, подслушала их разговор и начала философствовать:

— Г-м-м! Лягушонок не может стать никем, кроме лягушки, да? Но если грязь становится лотосом, почему лягушка не может стать человеком? Почему? Мне вот интересно, если мой любимый сынок поедет за границу и повидает мир — отправится в Киото, например, — почему бы ему не сделаться таким мудрым, как эти бритоголовые люди? В любом случае надо попробовать. Отправлю-ка я своего сыночка в путешествие в Киото. «Выведу львенка в долину» (то есть пошлю любимого сына в путешествие — повидать мир и поучиться) поскорее. Пожертвую собой ради отпрыска.

«Плюх! Клюх!» — разнеслось в воде, и пара перепончатых лапок исчезла. «Львенок», выслушав множество отцовских наставлений и советов о том, что нельзя попадаться в клюв длинноногому аисту и что нужно обходить невежливых людей и мальчишек, так и норовящих пришибить тебя камнем, был готов отправиться в путь.

— Kio ni no inaka (Кио ни но инака — «Даже в столице есть невежды и грубияны»), — сказал отец-лягушка.

Вот как получилось, что старый лягух из Киото, и «львенок» из Осаки вышли каждый из своего дома в одно и то же время. Ничего примечательного с ними не произошло, и удача сопутствовала им до тех пор, пока они не встретились на холме у Хашимото, что как раз на полпути между двумя городами. Оба натерли лапки и перепонки, оба устали и особенно натрудили бедра, поскольку пытались не прыгать, как положено лягушке и как они это делали раньше, а двигаться в несвойственной им манере.

— Ohio gozarimasu (Охио гозаримаси — «Доброе утро»), — сказал «львенок», опустившись на четыре конечности и трижды наклонив голову к земле, стараясь при этом, скосив левый глаз, посмотреть, отвечает ли другая лягушка должным образом на его приветствие.

— He, konnichi wa (Хе, конничи ва — «Да, здравствуйте»), — произнесла в ответ лягушка из Киото.

— O tenki (О тенки — «Сегодня славный денек»), — заметил лягушонок.

— He, yoi tenki gozence (Хе, йои тенки гозенс — «Да, очень славный»), — ответил взрослый лягух.

— Я Гаматаро из Осаки, старший сын Хики Дона, сэнсэя Но Ками (Лорда Лягушки-быка, принца Лотосовой канавы).

— Ваша Светлость, вы, должно быть, утомились в путешествии. Я Кайеру-сан Идомитцу (сэр Ляг из Колодца) в Киото. Я отправился посмотреть на «великий океан» из Осаки, но должен вам сказать, что мои бедра так смертельно устали, что мне уже хочется оставить эту затею и удовлетвориться видом с этого холма.

На самом деле, чтобы посмотреть на Осаку, взрослой лягушке пришлось бы встать не просто на задние лапки, а на какие-нибудь высокие ходули, но лягушонок так устал, что поверил бы чему угодно. Между тем мистер Ляг, вытерев лицо, произнес:

— Давайте избежим проблем, связанных с дальнейшей дорогой. Этот холм расположен на половине пути между двумя городами, и если я вижу Осаку и море, значит, вы можете взглянуть на Кио (то есть столицу, или Киото).

— Отличная мысль! — заметил лягушонок из Осаки.

Они оба поднялись на задние лапки и даже встали на цыпочки — тельце к тельцу, шея к шее, стараясь смотреть поверх голов друг друга, пуча глаза и пристально глядя туда, где, по их предположениям, находилось то место, которое каждый из них хотел увидеть. Всем известно, что глаза у лягушки оказываются в передней части головы, когда она садится, и в задней, когда она встает. Ну точно компас на подвесе.

Они долго вглядывались вдаль, пока, наконец, не устали кончики лапок — и лягушки не опустились на четыре конечности.

— Хочу заявить, — сказал старый yaze (яазе — «папаша»), — что Осака выглядит точь-в-точь как Киото. А что касается «великого океана», о котором толковали глупые девицы, то я не вижу ничего, если они, конечно, не имели в виду ту тоненькую полоску реки, похожую на Йодо [главная река префектуры Осака. — Прим. переводчика]. Не верю я ни в какой «великий океан»!

— А я, со своей стороны, — заявил «львенок», — считаю дальнейшее путешествие большой глупостью, поскольку Киото и Осака похожи, как зернышки риса. — И затем он пробормотал себе под нос: — Старый Тотцу-сан, мой отец, со всей своей философией — просто дурак.

На сем они поздравили друг друга со счастливым завершением трудной экспедиции, которую представляли в мыслях долгим путешествием, полным трудностей и опасностей. Обменявшись многочисленными комплиментами, они расстались и, перейдя опять на лягушачьи прыжки, поспешили снова преодолеть свои полпути: один — к своему колодцу, а другой — к пруду. Каждый из них рассказал о том, что оба города совершенно одинаковы, и это наглядно доказывает глупость тех, кого называют людьми. А что до старого джентльмена из лотосового пруда, так он был так рад возвращению «львенка», что больше никогда не пытался разобраться в философских проблемах. И до наших дней лягушка в колодце не знает никакого «великого океана» и не верит в его существование. И до сих пор лягушата не становятся никем, кроме как лягушками. Все же это напрасный труд — учить земноводных философии, поскольку это то же самое, что «плескать воду в лягушачью физиономию». Однако из черной грязи проклевываются великолепные белые лотосы; небесно-чистые, они раскрывают свои лепестки — без единого пятнышка — и подставляют их улыбающимся небесам, будучи символом жизни и возрождения.