Полкоробка спичек и вся жизнь (сборник)

Сиэн Мунду, 2011

Перед вами – очень пронзительные лирические рассказы известного журналиста Алексея Амбросьева-Сиэн Мунду. Порой читателю покажется, что перед ним – личный дневник автора, но он, предаваясь, казалось бы, собственным воспоминаниям, пишет о нас всех… Размышляет о прошлом, заставляя задуматься о будущем. В чем он – смысл бытия?..

Операция «Контактные линзы»

…После развода со своей второй женой Сашка почти год скитался по разным друзьям-подругам. Его бывшие жены эти дома иначе, как бичарнями, не называли. Действительно, жилища одиноких и пьющих людей, где стены навечно пропитались запахами дешевых сигарет и алкоголя, собак и кошек, порой неряшливых, как и сами хозяева, благоприятного впечатления произвести ну никак не могли. Но Сашке брезговать и выбирать не приходилось — ему где-то надо было жить, идти было некуда. Он старательно избегал родственников и своих старых знакомых — стыдился. Позже удивлялся, как ему в тот год удалось вообще выжить, не замерзнуть пьяному на улице, не попасть в пьяной драке под чей-то шальной нож.

Последние четыре месяца он жил у своего друга, с которым вместе учились в университете: Сашка — на филологическом, а Афанасий, так звали его друга, на историческом. В свое время Афанасий подавал очень большие надежды, даже защитил кандидатскую и ездил учиться в аспирантуре Московского гос-университета. Но потом слишком часто, как признавался сам Афоня, стал искать научную истину на дне бутылки. И покатилось…

Четыре года назад Афанасий стал инвалидом. Тогда его в очередной раз уволили из института, и он устроился работать в городскую пожарную охрану, где всегда были нужны здоровые, не судимые и отслужившие в армии люди — там платили мало, и потому желающих стать доблестными было немного. Однажды после смены Афанасий, как водится, крепко выпил с коллегами, такими же бойцами пожарного отряда, как и он сам, и пьяный возвращался домой. В автобусе уснул и проснулся только на конечной остановке, где его и разбудил водитель. Кое-как сообразив, где находится, Афанасий пошел домой пешком и был сильно избит на улице подростками, которые сняли с него шапку, всю верхнюю одежду и новенькие унты. Дело было зимой, и он, пролежав на снегу какое-то время, отморозил пальцы рук, которые у него позже ампутировали. Мог вовсе замерзнуть и умереть, но его спас случайный водитель такси, искавший в этом районе частный дом, куда его вызвали на заказ…

Дом Афанасия находился на окраине города, куда не всякий сунется даже в светлое время суток. Этот околоток, сплошь застроенный унылыми одноэтажными четырехквартирными деревянными домами и частными покосившимися домами еще в 50-х годах двадцатого века, был в основном заселен городской беднотой: людьми без постоянного места жительства и работы, алкоголиками и уголовниками, освободившимися с мест не столь отдаленных, обступивших Якутск со всех сторон.

Здесь жила особая каста людей, которые не различали друг друга по национальности, не спрашивали, откуда человек родом и чем он занимается. Здесь более важным считалось умение разделить вместе горести и радости, возможность занять по-соседски денег на бутылку или налить сто грамм беленького, как ласково называли местные бабушки водку, когда останавливается сердце после вчерашней гулянки. А такое в этом околотке было каждый день: если не в одном доме, то в соседнем, если не у бичеватого вида мужика, то у пацанки или миловидной девушки обязательно.

Здесь часто поселялись семьи, которые переезжали в Якутск с разных улусов республики — в этом околотке было дешевое, по сравнению с другими районами города, жилье. Вчерашние деревенские жители, как только становились на ноги, быстренько продавали свой дом и переезжали в более благополучные микрорайоны. Их дома занимали новые выходцы с улусов. «Кругооборот людей в природе!» — смеялся по этому поводу Афанасий, у которого за три года поменялось несколько соседей. Но так было не со всеми. Некоторые без твердой жилки сельчане втягивались в бездумную жизнь городского околотка, где, казалось, воцарилось безвременье. Здесь по вечерам на столбах фонари горели через раз или вовсе не горели на протяжении всей улицы, не говоря уже о многочисленных переулках. Здесь бродили стаи злых диких собак, открыто нападавших на припозднившихся прохожих, здесь годами не проводились ремонтные работы, а мусорные горы, достигавшие за зиму размеров Эвереста, убирались только весной. Дороги были в неискоренимых ухабах, на компенсаторах теплотрасс до сих пор висели плакаты советских времен, призывающие выполнить решения очередного партсъезда…

Афанасий был холост, от природы наделен спокойным нравом, и Сашке с ним было легко и просто. В доме друга не было надоевших ему сцен ревности, семейных скандалов по поводу выпитого и отсутствия работы и денег. Не было телевизора, что, впрочем, компенсировалось большим количеством книг и журналов, сохранившихся еще с тех времен, когда Афанасий серьезно занимался наукой.

Афанасий раз в месяц получал небольшую пенсию по инвалидности, Сашка нигде не работал, но они пили практически каждый день. К хозяину дома постоянно приходили его многочисленные друзья то по университету, то бывшие коллеги по пожарке или просто пьянчуги с околотка, и почти каждый обязательно приносил выпить. Частенько приезжали родственники Афанасия из деревни — эти подбрасывали еды и немного денег.

Обычный день в этом доме, как в известной комедии «День сурка», проходил по одному и тому же сценарию.

С утра, как водится, у них болела голова, они с трудом вставали и пили неимоверное количество холодной воды. Затем включали невесть каким чудом сохранившееся проводное радио — чтобы по привычке услышать прогноз погоды, закуривали, а потом Сашка начинал прибираться в доме. Подметал пол, выносил в сарай пустые бутылки, которые потом они сдавали в пункты приема стеклотары, и ходил в колонку за водой. В это время Афанасий, ловко орудуя своими культяпками, вытирал стол и ставил чайник. Затем они усаживались за стол, пили спитой чай, курили и за дежурным, ни к чему не обязывающим разговором, в котором они с одной темы перескакивали на другую, начинали ждать. Ждали, когда кто-нибудь придет и принесет выпить. Когда долго никто не шел, они, лежа в разных комнатах, читали книги или журналы. В доме стояла тишина, вполголоса бормотало радио, изредка слышался шум проезжающей машины, и снова устанавливалась тишина. Но эта была не напряженная, а спокойная тишина.

Что интересно, практически не было дня, чтобы никто к ним не пришел. Но все же иногда такие печальные для друзей дни наступали, и тогда они, как говорили сами, начинали соображать.

Впрочем, эти «соображения» особой оригинальностью не отличались — Афанасий одевался и шел занимать деньги у соседей. Его здесь шутя называли «наш профессор» и деньги, если они у них были, в долг давали — Афанасий всегда возвращал. Он, как и большинство опустившихся людей, отличался щепетильной честностью.

Но иногда Афанасию, когда и гостей не было, и у соседей деньги отсутствовали, приходилось выдумывать что-нибудь особенное. Например, однажды, когда пошел уже девятый час и стало ясно, что они вряд ли дождутся сегодня кого-нибудь, он предложил сходить к бывшей жене Сашки и взять на выпивку денег у нее.

— Так тебе Вера и дала. Догнала и еще раз дала, — усмехнулся Сашка, но, тем не менее, спросил: — И как ты это себе представляешь?

— Очень просто, — уверенно ответил ему Афанасий и хитро посмотрел на своего друга. — Послушай, какую я придумал бадягу…

–…Главное, чтобы она открыла мне двери, — закончил он излагать свой план.

План, придуманный Афанасием, был прост, как три копейки, но они — утопающий хватается и за соломинку! — надеялись, что он сработает. Они поехали к Вере. Сашка, зайдя в подъезд, еще раз напомнил Афанасию номер квартиры и остался ждать его внизу. Тот поднялся на второй этаж и на вопрос: «Кто там?», сказал Вере через дверь, что пришел к ней с очень важным сообщением от ее бывшего мужа Александра. «Что за сообщение?» — допытывалась она, не открывая дверей и пытаясь разглядеть незваного гостя через глазок.

— С ним случилась неприятность, — брякнул Афанасий первое, что пришло ему в голову.

— Что с ним случилось? — Вера тотчас открыла дверь.

Афанасий сделал чрезвычайно грустное лицо и с безучастным видом поведал Вере, что он только что вышел из мед-вытрезвителя, где якобы и познакомился сегодня с Александром.

— Он до сих пор там, — сказал Афанасий, — меня отпустили, поскольку я инвалид. Он попросил меня, чтобы я съездил к вам. Александр просит передать ему через меня его старые очки, которые здесь оставил. Говорит, что они находятся в каком-то черном футляре, сказал, что вы сами знаете где…

— С ним все в порядке? — перебила его Вера, все-таки Сашку она когда-то любила, и он был отцом ее детей.

— Да говорит, что он уснул в линзах — пьяный был, и теперь его глаза воспалились, нужны очки…

План Афанасия именно вокруг этих контактных линз и строился, поскольку не многие знали о том, что Сашка их носит. Тогда они в Якутске были еще в диковинку. Услышав это, Вера поверила, что этот человек именно от ее бывшего мужа. По крайней мере, случайный человек таких подробностей знать не мог. Когда Вера передала Афанасию футляр с очками, он попрощался, но в дверях немножко замешкался и изобразил смущение:

— Спасибо, Вера, — произнес он таким печальным тоном, на какую только был способен. Наступил решающий момент, ради которого все это и затевалось. — Вы не могли бы…

— Что?

–…одолжить денег на такси, а то мне сейчас надо в мед-вытрезвитель съездить, очки Александру отвезти, а потом домой. Сейчас поздно, боюсь, что автобусы уже не ходят, а мне далековато ехать… Сашка, то есть Александр, сказал, что потом вернет вам эти деньги…

Вид грустного инвалида, да к тому же вызвавшегося помочь её мужу, пусть и бывшему, внушал доверие. Все было сыграно Афанасием настолько убедительно и правдоподобно, что тогда ей и в голову не могло прийти, что ее дурят самым натуральным образом.

— Вот вам на такси, — Вера протянула Афанасию деньги, — а это от меня за ваше беспокойство. Не многие нынче помогают постороннему человеку. Спасибо вам…

— Это вам спасибо! Спасибо! — вдруг излишне горячо для стороннего человека произнес Афанасий и быстро вышел из квартиры.

Позже Сашка не утерпел и рассказал Вере, как они ее разыграли, на что она, к тому времени уже успокоившаяся, сказала, что почувствовала подвох лишь тогда, когда Афанасий слишком горячо начал ее благодарить: «Ушел бы молча, я бы вообще ничего не подумала», — посмеялась она.

…Денег, выданных Верой Афанасию якобы на такси, и «премиальных» за его заботу о «постороннем человеке», хватило на три бутылки водки, нормальные сигареты и закуску. Вечер обещал быть славным…

— Все. Сегодня больше никого не пускаем, — Афанасий закрыл двери на крючок.

— Как бы не так, — отозвался Сашка, выкладывая бутылки и рыбные консервы из пакета. — Сам же знаешь, как только мы сядем и откроем бутылку, припрется куча народа. И потому я предлагаю тебе две бутылки сразу спрятать.

— Это ты правильно говоришь, — произнес Афанасий свою любимую фразу, которая свидетельствовала о его чрезвычайно хорошем настроении. Такое обычно бывало перед хорошей выпивкой. — Ну, давай разливай, успокоим для начала душу и сердце. Заслужили…

После третьей рюмки, когда, по словам Афанасия, он наконец-то начал дружить со своей головой, продолжился разговор, затеянный друзьями накануне.

Неделю назад Афанасий получил пенсию по инвалидности, и друзья решили сходить на знаменитый японский фильм, про который тогда в городе все и говорили — «Легенду о Нарайяме». И уже вечером того дня у них завязался спор. Вернее, это Сашка пытался доказать другу, что у якутского народа есть сюжет покруче, чем в этом фильме. Афанасий, который, как мы уже сказали, был историком, отвечал, что такого предания у якутов вообще нет.

«Как это нет! Да какой из тебя после этого историк! Тоже мне!» — кипятился Сашка, но вспомнить, где он это читал, не мог. Он точно знал только одно — про это предание он вычитал в какой-то книге в доме Афанасия. Причем, не так давно.

Все это время он безуспешно пытался вспомнить, но все тщетно. И вдруг только сегодня, закуривая сигарету, Сашка вспомнил, где он это читал. Он зашел в комнату, нашел на полке искомую книгу, полистал ее и вынес оттуда одно из изданий известного семитомника якутского классика Платона Ойунского и гордо зачитал другу предание про добровольную смерть у древних якутов.

— Ну, что я тебе говорил! Эх, ты, горе-историк, еще спорить со мной будешь! — торжествовал Сашка.

Он захлопнул книгу, потом снова раскрыл и еще раз со смаком зачитал понравившийся отрывок: «Добровольно умирающим обычно давали глотать сердце скотины; в тот момент, когда сердце застревало в глотке, стариков бросали в яму и зарывали…»

— Ну, что, Афанасий, убедился?!

— Ладно, — нехотя согласился тот. — Но тогда ты мне объясни — чем этот сюжет, как ты мне говоришь, круче японской Нарайямы?

— Да как ты не понимаешь?! — прямо-таки взорвался Сашка. — Там старики просто уходят из жизни. И все! И только вокруг этого размалевана вся красота, которой так восхищаются зрители…

— Но тебе же фильм понравился…

— Да, фильм понравился, и сейчас я этого не отрицаю. Просто мне обидно, что у нас, у якутов, есть классные материалы, сюжеты, которые я считаю круче, чем сюжет японского фильма, но мы его не можем реализовать — нет писателя или драматурга, который бы на основе этого предания сделал действительно классную вещь.

При этих словах Сашка разлил по кружкам водку и залпом выпил.

— Помнишь в фильме щемящий душу момент, когда старуха камнем старается выбить себе зубы, — продолжал он. — То есть старики, зная, что еды на всех не хватает, а они как бы лишние едоки, стараются тем самым ускорить свой уход. Они своими выбитыми зубами показывают, мол, мы до того стары, что нам даже нечем есть и нам самое место только на священной горе…

— Саш, а ты покороче можешь…

— Да ты пей и слушай… Не ради пьянки же сидим…

— Ха-ха! Так надо совмещать!

— Ладно тебе. Слушай дальше. Почему я тогда тебе сказал, что наш якутский сюжет круче…

— Почему?

— Потому что наши старики не просто уходили в мир иной, а оставляли после себя еду для своих детей и внуков…

— Это каким же образом? — Афанасий от неожиданности даже поставил кружку с водкой на стол.

— А-а! В том-то и дело! — воскликнул Сашка с нескрываемым удовольствием. — Сам знаешь, что нашим предкам ни в коем случае нельзя было забивать последнюю корову. Какой бы ни был голодный год! Поэтому и произносят, как заклинание, как молитву: «Кµ³х эрэ окко µктэммит ки´и»^[1]. Афанасий, ты еще раз перечитай этот отрывок и поймешь, что наши предки фактом своего добровольного ухода из жизни снимали табу на неприкосновенность единственной коровы! Старик же только сердце глотал перед смертью, а все мясо оставалось его детям и внукам! И его потомство точно доживет до зеленой травки следующего года — жизнь продолжается!

— Ну, за жизнь! — произнес Афанасий, пародируя генерала из известного фильма.

— Нет! Я предлагаю выпить за операцию «Контактные линзы», — перебил его Сашка.

— Это правильно! — тотчас согласился Афанасий, и друзья одновременно запрокинули кружки…

Якутск, 1998 г.

Примечания

1

«Лишь бы ступить на зеленую травку». (Прим. автора).