Безумен не мечт'атель, а…

Син Мета (2025)

Есть мир, где люди поднимают глаза к небесам и… Что же видят в звездном отражении? Расколотую гору, напоминающую о мертвых богах? Так начал свой рассказ иномирец, которому суждено было оказаться в голове юного писателя. Писателя, что безумно тянется к возлюбленной стримерше. Но возможно, из слияния союзов родится нечто большее, чем мир за тропой, чем струны на лазурном грифе? А меж тем в другом мире беспамятный дух пытается познать реальность. Поможет ли духу обрести себя человек с пустотой внутри, которому суждено стать легендарным героем? А возможно, им судьбы не суждены?

«Человек смертен, и это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!»

Часть I

Глава 1

И

У окончании переходной тропы, преграждая дорогу грузовику, о чём мог бы думать человек?

Об убегании? Об освобождении миром?

О ничего?

«О чёрт! — пауза, тишина в голове на одинокой улице; даже мысли остановились. — Дай мне силы закончить…»

Точно не о колесах, которые неестественно подпрыгивали, обращенные в брюкву.

Точно не о человеке за рулем.

Точно не о себе?

— О боги! — пауза, хор чувств на безлюдной улице; холодный жар поднялся изнутри. — Претрясно… Нас теперь трое…

В голове, но не мысль, родилось восклицание у человека.

А грузовик не думал останавливаться. Но брюквенные колёса раскололи дорогу надвое, и машина в шаге от человека съехала с тропы. Неожиданно для никого врезалась в столб. Разлетелась хрусталем.

И человек, не рискуя более стоять как столб, развернул с городской тропы и спотыкаясь пошел прочь.

Это был ‘Идиом Хатен’’’-Рид, кто крутил головой, не думая о том, что произошло. Единственная прядь на поле ночных волос, цвета молодой сирени, спадала к молочным губам и колебалась.

И будто прошлое не произошло, он достал из серых брюк телефон, припоминая тропу к другому магазину продуктов, и проверил баланс на карте: незначительный.

— Что это за светящийся камень?

Родилась немысль и озадачила ‘Идиома, поскольку он старался не думать. Он подумал, что от ударов сердца разум шутит над ним, но немысль отшутилась:

— Коли был бы у тебя разум, ты бы не лез под… Не-знаю-что…

Немысль хоть и рождалась в голове человека, но звучала едва ли ему однородно. Скрип по металлу, отлитому из забытого солнца, наполнял слова.

‘Идиом, стараясь не думать больше, подумал: «Может, стоит есть меньше?»

— Эй, кусок глины, ты в своем уме?

«Не в моем ж?» — подумал с разочарованием ‘Идиом.

— А что, в моем что ли? В моем не так пусто. Я даже сначала подумал, что тут людей забыли душой наделить.

— Тут это где? Во мне?

— Нет, пустая голова, в мире вашем. Ты вообще от мира сего?

— Наверное, а ты откуда? — на безлюдной улице прохожий, титан без лица, втоптал взглядом ‘Идиома и прошел мимо.

— Из-за тропа. Можешь не говорить вслух со мной, похоже, у вас это диковинно.

Опомнившись, ‘Идиом посмотрел за плечо: улица, очень широкая и одинокая, но рябь на луже напоминала о людях. Он ударил себя по лбу и вжался в пустую грудь.

«И как ты оказался во мне? И что тебе надо от меня?»

— Как? Это глупый вопрос, а вот что… Помоги освободиться.

«Как?»

— Очень просто: вырасти брюкву.

«Брюкву? Ты голодный что ли?»

— Не я… И брюква не для еды. Даже если бы я хотел тебе рассказать, то ты всё равно не понял бы.

«Едрена вошь, у меня денег почти не осталось, чтоб брюкву не для еды покупать.»

— Нет, кусок глины, ты должен вырастить брюкву! — немысль казалась разочарованной. — Просто забери у кого-нибудь, зачем покупать?

Хатен’’’-Рид нервно посмеялся, закусил губу и стал в телефоне искать ближайший садовый магазин. Пальцы, уставшие, грубые (работа осталась с уходом на отпечатках), — пальцы с третьей попытки попали на надпись «проложить путь»; парню пришлось свернуть с тропы немного правее.

Начинался дождь.

«Я не могу просто взять и украсть брюкву.»

— Не украсть — забрать. Можешь и сказать хозяевам, что тебе нужнее. Или нам, — скрип по металлу прерывался на смех, наверное.

«Так нельзя. Так неправильно.»

— Неправильно… Если такой правильный, то тогда и расторговывайся! Посмотрим, куда тебя заведет это, — разочарованно-заинтересованным звучал теперь металл (?). — Главное. Достань. Брюкву. Я не хочу вечно торчать в тебе. Вернее, всего лишь всю твою жизнь.

Впереди горел торговый центр. Вывеска «Гном» неуютно повисла между двумя домами. И в целом казалось, что соседние здания поедают ТЦ, а не наоборот. Дождь к тому времени усилился, смачивая серую футболку ‘Идиома.

Он перешел улицу, избегая фонарей, и забежал в ТЦ в поисках магазинчика «Садовый».

«Сможет ли он помочь мне?» — подумал парень и увернулся от огромной фигуры, попивавшей бессонный кофе.

— С чем?

«Ой, ты услышал. Ты все мысли читаешь?»

— Их в твоей голове и не густо, — точно, немысль точно была разочарованной. — Нет, я не читаю мысли. Я скорее ощущаю молитвы, идеи. То, что люди хотят отпустить на волю.

Парень прошел несколько открытых дверей и заглянул в ту, которая была грязнее всех. Матовые стены сдавливала зеленая полоса. Резкий запах свежей земли мутил ‘Идиома. А подвешенные лампы напоминали лианы и заливали ярким светом стеллажи в центре.

От сияния разболелась голова — юноша прикрыл ладонью глаза и пытался найти в упорядоченном хаосе что-то.

«Как же ж выглядит эта брюква?»

— Ты смеешься? В вас совсем ничего святого? Дома закрывают луну, землю — серость, а вся зелень в такой конуре?

Но ‘Идиом забыл, что такое смеяться.

— Вам… помочь?.. — сказал сбоку скучающий голос.

Кудрявая студентка переминалась с ноги на ногу. Тонкие руки поправили неудобную форму и спрятались за спиной. Бейджик на салатовом кармане показывал фото совсем не ее и подписался совсем неподходящим именем: «Фелиция».

— Я… Не… В порядке… С-сам найду… — ‘Идиом помотал головой.

Волос пролез в рот, который полнился неприятным ощущением. Он смахнул прядь, достал последнюю конфету и стал жевать, выпуская кислую начинку. Незаметно уголки его молочных глаз сморщились, и парень отвел холодный взгляд от консультанта.

— Хорошо… Если что я буду на кассе, — сказала она и прошептала уходя: — Куда мне деться?

Через десяток минут немысль воскликнула:

— Да вот же! Фиолетовая!

«Это?» — рука потянулась к фото продолговатого овоща.

— Да нет же, олень, это баклажан, вроде. Правее!

«А, точно! — ‘Идиом снял пакет с семенами и направился к кассе. — У них нет самообслуживания…» — подметил он, вновь чувствуя сухость во рту.

Девушка с не тем именем смерила парня взглядом, словно он бессмысленно отвлекал от чего-то важного, и спросила:

— Это всё?

— У тебя хотя бы грядка есть дома? — спросила немысль, подталкивая к осознанию.

— А… Нет… Простите… — ‘Идиом пошел за грядкой, а, по указке из головы, стал набирать полные руки всяких удобрений, лопаток и прочего.

Женский голос торопил, скучая у стойки. Хатен’’’-Риду было неловко под взглядом, прокалывающим спину.

Он вернулся на кассу, не смотря в глаза девушке. В тишине оставил завидную часть сбережений и покинул магазин.

Пакета он не взял: разложил по карманам семена, лопатки, а в кулаках уместил землю и горшок.

У выхода по стеклу дверей усиленно стучал ливень.

‘Идиом тоскливо вздохнул и вышел на улицу.

Перебегая от навеса к навесу, он приближался к продуктовому у дома.

«И всё же… Поможет ли?..» — подумал парень.

— Да чем помочь-то?

Хатен’’’-Рид так погрузился в бездумие, что от резкости немысли наступил на реку тротуара. Заскрипел зубами.

«Едрена вошь! Я хочу… Должен написать книгу. Но здесь, где солнце осветит ничего нового, нет историй. Здесь нет огня в сердцах!»

— Ты хочешь, чтобы я рассказал историю? Думаешь где-то, за тропой, розовые искры бегут по степи?

«Да!»

Немысль в кои-то веки стихла. ‘Идиом почувствовал утрату.

Он закрыл на мгновение глаза, но, открыв, не заметил ничего нового: вода смывала окурки в канализацию; обладатель окурка смыл за собой и закрыл окно; за окном — дверь, измазанная пастельной краской, — дверь приоткрыла не его спальню, а ее обладательница смыла краску с измазанного лица и скинула халат на окуренную свечой одинокую постель.

Дверь с воплем закрылась.

Комната не изменила страстное одиночество в своих границах.

Ничего нового.

Хатен’’’-Рид в тишине добрался до магазина и оставил в ячейке новые покупки. Вода размочила следы. На них смотрел сонный продавец, покачивая головой.

‘Идиом взял пачку дешевых макарон и на кассе самообслуживания добавил пачку дорогих конфет.

Новые покупки он соединил со старыми: поместил в горшок, и побрел домой через тропу по неровной плитке, которая еще утром была выравнена обновлением.

Лифт в ЖК качался, канаты надрывисто скрипели. Кто-то забрал зеркало, которое утром еще висело, и не оповестил.

Лифт остановился. Хр-хр-р (словно храп) — двери распахнулись.

‘Идиом добрался до съемной квартиры по картонным коридорам.

Забрел.

Стряхнул коридорную пыль новостройки и — за неимением мебели — поставил на пол старо-новые покупки.

Так он встал и сам, словно мебель, в одинокой студии без мебели.

Чайник сидел справа от двери, в углу напротив ванной. Матрас развалился в центре под окном, под неработающей батареей, на холодной домашней плитке.

А тумба на кривых ногах, единственная мебель, в углу у окна безучастно смотрела на парня; всю ее жизнь занимало одно: она из последних сил держалась, чтобы не раствориться в пустоте комнаты, пожирающей всё.

Капли с мокрой футболки эхом касались бетонно-плиточного пола. Так бы ‘Идиом и стоял до весны, наверно, прорастая корнями, если бы немысль с горечью не вернулась бы.

— Ты так и будешь стоять, прорастая корнями?

— Наверное, эта история стара как мир…

— Ох… Да поведаю я тебе историю. Самую живую, ибо видел своими глазами!

Д

На поляне лежало тело. На одре из скорбящей травы дремал под луной низкий мужчина с проблесками бледного в белой, но не старой бороде. Раны от когтей светились багровым в серебристом свете. Грудь за клетчатой тканью вздымалась беспокойно.

Боль чувствовал белый олень. Он вышел в лунный свет.

Жутко маленькая голова с человеческими чертами колебалась на гибкой шее. Жутко высокий, как три тела, лежавших на земле, олень наклонился к человеку. Принюхался. И грациозно прошел вокруг него, очерчивая примятой травой.

На четырех рогах сталкивались бирюзовые серьги в виде слёз, пели о боли, ноты касались шрамов человека, танцевали утешая.

Олень остановился, кивнул и лег рядом. Мех едва касался израненной кожи, но дыхание тела смягчилось.

Олень не мог знать, что снилось человеку.

…

Меч. Меч в камне. Тени. Тьма. Меч рассекает мрак. Меч стонет, плачет, меч кричит. Но тьма бездушна и нема.

Глаз. Глаз скверны. Глаз и тьма. Яд прожигает до нутра.

Смерть. Земля принимает смерть огня.

Но рухнет тот, кто должен пасть: без воли не спасти себя. Рухнет зверя пасть.

…

«Бежать. Бежать. Нельзя пропасть!» — олень почувствовал движение рядом. Солнце поднялось. Как поступил и олень, как поступил и человек.

Они смотрели друг на друга один удивленнее другого. О шрамах на теле напоминал только порванный килт, и мужчина не мог поверить, что сам Дирнахеил излечил его. Безымянный мозолистой рукой ощупал грудь, лицо, на котором в утреннем свете бледные пятна стали заметнее для оленьего взора.

Вечно грустные глаза человека налились тоскливой лазурью, и он спросил:

— Ох… Великий Дирнахеил, чем должно платить за лечение? Мне плоховато знаком закон богов, — голос был надрывистым, хриплым, прерывистым на кашель.

«Я не сделал ничего и не знаю ничего, что ты говоришь», — олень ответил не открывая маленького рта.

Он наклонил голову, которая покачивалась от слабого ветра, и задумчиво смотрел на человека, завороженного рогами. Не понимал человек, как столь массивный белый рог мог держаться на облачной шее. »Ему впору висеть над камином короля», — подумал тот, но вскоре опомнился.

— Но… Кто ж залечил мои раны? Но как же ты здесь оказался?

«Я не знаю.»

— Тебя послали боги?

«Я не знаю.»

— Живы ли боги вообще?

«Не знаю.»

Мужчина вздохнул и кивнул себе.

— Эта… У меня не так много нажито, но, наверное, должно отдать всё, что имеешь… Можешь ли ты, великий, пойти со мной?

И Дир пошел.

Их путь извивался сквозь лес. Ветви бука задевали человеческое лицо оленя. Листья, смоченные утренней росой, опадали от прохладного ветра, касались бирюзовых серег на рогах — слёзы пели в тишине.

Мужчина, видимо, хорошо знал места: прихрамывая, он упорно разрезал траву, не оглядываясь по сторонам. Бело-бирюзовые клетки килта трепетали на оголенных бедрах.

Они приближались к чему-то, и трепет перерастал в дрожь. Дир чувствовал страх, чувствовал, что человеку надо бежать, но куда — он сам не знал.

За кустом ивняка показался черный дым в небо. Деревня из нескольких домов горела. Воспоминания ужаса поднялись в мужчине. Он бежал не от деревни, не к ней.

Опустив глаза к вытоптанной траве, хромой направился к окраине, к одинокому дому, не тронутому пожаром. Но дом почему-то казался отсеченным сердцем трагедии.

Мужчина толкнул обожженную солнцем дверь и скрылся в демонической темноте.

Дир остался один. Посреди задыхавшейся травы.

Он смотрел на огонь. На отпадавшие крыши. Пепел человеческих очертаний на тропинках прочь.

Страх. Он не был уверен, что есть страх. Только боль.

Дым густился в небе, но не мог скрыть гору где-то вдали. Колоссальная вершина была расколота пополам, и пурпурное свечение вырывалось изнутри.

Наверное, это — нечто… Олень склонил голову. Слёзы рыдали об утраченном. Да, он что-то потерял¹.

Или, возможно, это чувство исходило от человека, который вернулся к нему. Тот сложил по-отцовски белую ткань и уложил в кошель на поясе, на котором висел нож и фляга. Пара бумаг занимала кошель.

Мужчина достал все деньги.

— Эта… Возьми, о великий. Благодарность.

Олень подошел. Человек потянул нажитое к облакам.

«Что есть благодарность?»

— Ну… Это желание отдать за что-то принятое.

«Я это чувствую. Желание отдавать, но вовсе не забирать всё, ничего.»

Мужчина с благодарностью вернул в кошель бумаги. Влага проступила под грустными глазами. Он действительно чувствовал утрату.

«Что есть утрата?»

— То… О чем не стоит думать.

Сказав это с мокротой в горле, человек повел плечами и пошел прочь, не взглянув на одинокий дом.

Дир пошел за ним. Он чувствовал необходимость бежать. Бежать на зов…

Глава 2

Е

Горшок стоял на подоконнике в лунном свете. ‘Идиом лежал на матрасе. Закрыл в браузере ноутбука вкладку с черновиком и переключился на почту. Письмо от заказчика первое, второе, третье… — все с отказом. И во всех примерно следующее:

«Уважаемый ‘Идиом Хатен’’’-Рид, именуемый иначе: исполнитель обязанностей по воспроизводству текстовых поручений!

В связи с оптимизацией внутренних процессов компании по средствам внедрения новых технологий машинного обучения в сфере генеративных текстовых моделей мы вынуждены отказаться от Ваших услуг, так как… »

«Считаем, что Вы, кусок плоти, обходитесь слишком дорого, — подумал парень, удалил сообщения разом и ударил кулаком по полу, но отдернул от бетонной боли. — Едрена вошь, как мне теперь жить?»

— Как жил до этого? — спросила предложением немысль.

«Я не могу. Я не могу заниматься фрилансом — не нужен. Уволили с работы — не нужен. Как мне прокормить себя»

— Не пробовал меньше есть?

‘Идиом бросил в рот пару сухих макарон и стал хрустеть.

«Я не могу…»

— Ну тогда чего ныть-то, если сам виноват?

«Я не виноват, что выплюнут в мир, который строится на жажде наживы!»

— Конечно не виноват — ты одарен этим. Страшно представить, каким бы был мир без денег и без жертв. Ленивым? Бесцельным? — немысль будто передернуло.

«Чёрт! Разве был бы таким ужасным мир, если бы люди имели чуточку эмпатии не только в узких кругах?»

— Я не знаю, что это, и мне, честно говоря, всё равно. Каким бы мир ужасным не был, он всегда может стать хуже, — холодное разочарование наполнило немысль. — Не знаю, есть ли у вас тут боги… У нас, говорят, они каждому убогому помогают.

«Если у вас боги всем помогают, то люди не умирают? Не испытывают боли?»

— Я не говорил, что помогают всем… — скрип показался ‘Идиому своего рода печальным.

Парень вздохнул, помотал головой, стараясь не думать, и выключил ноутбук. Это было время, чтобы отдохнуть. Увидеть ВертексКэт: стрим по расписанию вот-вот начнется.

Он упал на спину. Достал телефон. Открыл приложение…

И ужаснулся. “Канал удален”, — гласила надпись с веселой капибарой в свитшоте.

«Нет… Не может быть!» — грудь сдавило, ‘Идиом закашлял.

Она всегда была рядом: после переезда в Город, после разрыва контактов с друзьями, родственниками; она была здесь, за экраном. Грубовато-минорный голос пел колыбельные, только под которые парень и мог засыпать.

Он протер красные глаза — телефон упал на лицо. Экран ударился о пирсинг на брови: полумесяц коснулся точно того места, где улыбка ее аватара благодарила ‘Идиома за донат. Искренне.

«Я не могу поверить…»

— С этим у многих проблемы… Что там у тебя стряслось опять?

«Она пропала… »

— Кто? Я никого не видел.

«Мин, ВертексКэт, моя любовь…» — телефон так и лежал на лице, неприятно засвечивая прикрытые глаза.

Кровь пульсировала в висках ‘Идиома. Сердце укололо. Он положил холодную руку на рёбра и смял пижамную футболку. В комнате стало душно, поэтому парень скинул телефон, поднялся и открыл окно, впустив осенний, унылый, воздух.

— О-о-о… Ее украл дракон?

«Что? Нет! Драконы только в сказах. Тот монстр гораздо страшнее. Неизвестность…»

— Пф! Тоже мне страх. Когда-то давно у меня отбоя в жертвах не было, потому что я мог что угодно найти. Истинный дар!

Ветер колебал полуночную прядь Хатен’’’-Рида. Звезд почти не было видно из-за света фонарей, бессмысленно падавшего на безлюдную, никому не нужную, дорогу.

«Найти? Что угодно?»

— Ага! Я даже стал забывать об этом…

«Даже человека?»

— Раз плюнуть!

«В Интернете?»

Бравада немысли не оставила и следа в тишине головы. Мысли в тот момент стихли тоже.

Горело ярче луны только чувство, желание увидеть вновь любовь. Чувство переросло в яростную жажду общения с ней. Да, Вертекс отвечала на вопросы из чата. Ему, как и сотням другим. Но если всё внимание было бы уделено ‘Идиому…

Детский шрам на брови, который прикрывал пирсинг, углублялся в свете грез.

— Что этот ваш Интырнет такое?

«Сеть… Вернее не совсем та сеть… Чёрт, тебе обязательно знать?»

— Нет, просто люблю новое… В любом случае я не могу тебе ничем помочь.

«Что? Почему?»

— Ты думаешь, что поиски в невидимых струнах мира так просты? Жертвы не просто так придумали…

«А макароны сойдут за жертву»

— Ты смеешься надо мной? Кровь, жизнь питают силу. Вера. Мы ничего из этого не чуем.

«Кто мы?»

— Кхм… — немысль замялась, легкую неуверенность почувствовал ‘Идиом. — Я и мой живот.

«У тебя он есть?»

— Да какая разница? Мои запасы сил не безграничны, если ты не готов дать мне кого-то взамен — нет сделки.

Парень коснулся случайно горла, а после помассировал шею. Прохлада не расслабляла мышцы, не охлаждала сердце.

«А я сойду?»

— Если только с ума, — немысль заинтересованно вздохнула. — Нет. Ты растишь мне брюкву, поэтому пока живешь. Что ты так к ней привязался, к привидению? От них одни беды.

«Мне одиноко.»

— О боги! Заведи собаку, кошку, свинью или…

Но продолжения ‘Идиом не слышал: он заметил горшок на пустом подоконнике. Брюква… Парень схватил керамику и высунул в окно.

— рку… Э-э-э, ты что делаешь?

«Помоги мне, пожалуйста, или выброшу!»

— Пожалуйста… Какое нахальство! Где это видано, чтобы так молились?! — ветер усилился и качнул человеческую руку. — А-а-а… Ладно-ладно, один раз за бесплатно. Поставь обратно!

‘Идиом послушался.

«Спасибо.»

— За что мне это? Сядь и закрой окно, мне холодно, — семя брюквы в земле тоже, наверное, замерзло.

‘Идиом послушался.

— Теперь закрой глаза и подумай о своем привидении.

‘Идиом послушался, припоминая детали о Мин: любимую игру («Меч Паладина»), что она поза-позавчера ела на завтрак, переливающиеся лимонами волосы, привычную пушистую облаками накидку на плечах — всё в аниме стилистике.

— Просто верь.

‘Идиом верил. Странный незнакомец не мог врать.

Человек чувствовал внутри себя невероятный всплеск, но он ощущал только каплю в океане, — хаотичном океана нового с безграничными берегами.

И в этом океане как дельфин резвился незнакомец. Игриво бил по эфиру плавниками и плыл на слышимый только ему запах вишни. Кисло-сладкий свет смешивался с искрами на гладком теле.

— Она приятно пахнет, твое привидение.

«Не правильно так говорить.»

— Да-да, а теперь помолчи. Самое важное.

Запах вишни усиливался, оплетал мягкой струной тело ‘Идиома — до дрожи в коленях. Он не мог и мечтать о том, что чувствовал незнакомец, который добрался до урагана в самом центре океана.

Нечто за гранью взора, перед гранью страстей, обратило на дельфина внимание. Голодный ураган порядка заревел. Незнакомец поделился с ним: выплеснул часть живительной влаги изо рта. И с ее уходом ‘Идиома поколебала несоизмеримая волна отчаяния.

Парень начал задыхаться. Схватился за горло. Согнулся пополам и застонал. Даже он никогда не чувствовал себя столь погребенным. Заживо погребенным под пеленой дикого мрака.

— Ну-ну, выдыхай. Теперь я знаю о ней всё, что нужно…

Й

«Что это вдали кричит?» — Дир указал головой на расколотую гору справа, и шея едва не коснулась земли.

Человек хромал слева, но даже за великой по высоте фигурой оленя видел пурпурный свет. Он опустил взгляд на тропинку. Не желал думать.

— Ну… Мудрецы говорят: это дом богов. Но под конец пятьдесят второй зимы, под конец двадцатого цикла… — безымянный безнадежно высморкался. — Боги мертвы, говорят теперь. Из-за нас. Раньше она напоминала всем, что есть добро. Что есть кто-то, кто борется с концом времен. Теперь напоминает, что есть зло. Конец близок. Так говорят мудрецы.

Дир повернул шею вбок, чтобы лучше видеть дом богов. Маленькие глаза вобрали пурпурный свет и расстелили океаном вокруг изумрудного острова в своем сердце².

«Люди могут убить богов? Это и есть зло?»

— Эта… Мне не шибко знакомо небесное, моя… Одна женщина говорила, что богов надо питать, иначе они погибнут. Но мы их напитали смертью, и они не устояли. Смерть — зло. Так она говорила.

Они погрузились в тишину. Вокруг холмы сменялись холмами. Цветы — цветами. И тропа сменилась проселочной дорогой. К ним приближалась деревня у реки.

Поселение встречало оживленным запустением. У приземистых домов лежали перевернутые ведра с оторванными ручками; собачьи будки стояли пустые; из курятников не доносилось ни звука; и даже не пахло навозом.

Людей они встретили только у самой переправы на другой берег. Пара крестьян в бирюзовых килтах, таких же как у безымянного, но короче, складывала добро на скромную телегу. Гнилое дерево хрустело, однако держалось.

Мужик-крестьянин стащил берет с лысины, уместил удочку с одного края телеги, а с другого — копье и устало почесал ощипанную бороду.

Баба-крестьянка в это время погремела котелком. Положила его на самый верх, туда, где муж бы не достал, и вытерла пот с морщинистого лба, оставив черную полосу.

Когда пара заметила Дира в паре шагов от себя, она открыла беззубый рот и низко поклонилась.

— Швятой Дирнахеил, прощу, благошлави нашу дороженьку, — сказала шепеляво баба и стала хлопотать в телеге.

Отодвинув хвост коровы, которая была запряжена к повозке, крестьянка достала полотенце, развернула и преподнесла хлеб.

«Я не знаю, что есть слава благ.»

Крестьянин вышел вперед и скомкал берет у груди:

— Вы ж дарити подмогу гонимым… Шлете ветер на пути…

Олень смотрел сквозь пару. Голова покачивалась на ветру. Порыв усилился, пушистые кудри задрожали, и малая ворсинка вырвалась, полетела ввысь, к мистическому пурпуру сияния…

И ветер стих.

Спутник Дира прихромал к деревенским, раскрыл кошель на поясе и достал бумагу с зеленым гербом дуба.

— Эта… Мы можем купить ваш хлеб, но не боле.

Баба с мужиком переглянулись и взмолились как один:

— Тогда сведите нас хотя б к белой дороге. Ходят слух, што демоны стали вылезать из холмов. И не абы какие, а сами отродья Балора! — голоса дрожали, и мужик уронил берет. — Наш круг уж к Лироису ушел. Ток мы задержались. Мы… — крестьянка не могла больше говорить и уткнулась в килт; мужик закончил без нее. — Мы дочурку хоронили. Мы совсем одни…

Безымянный посмотрел на опустевшую деревню. Картина страха теперь вылезала из-за углов с письменами, из-под порогов с солью, из запаха можжевельника, тлеющего за щелями домов.

Взгляд безымянного остановился на доме охотника на окраине, но мужчина отдернул его к загруженной телеге. Подломанному копью. Упитанной корове. Неровному колесу.

Он потряс бумагой.

— Не… Не боле.

Баба отдала хлеб, забрала бумагу. Сильно сжала слабыми пальцами — бумага разгладилась, и ни одной складки не осталось на светящемся гербе.

Дир с безымянным обогнули телегу. Переправились по старому мосту на другой берег; в реке плескалась рыба, наслаждаясь жизнью без людей. И они продолжили путь к малозаметному дубу на горизонте.

«Ты не чувствовал, что это добро. Почему обошел их?»

— Эта… Нельзя медлить. Должно добраться до меча, но без проводника — никак… — безымянный отдернул руку: до это он вырывал волосы из белой бороды. — Если медлить что-то злое произойдет. Всё изменится. Вся земля. Так мне показали.

«Но ты чувствуешь другое…»

Безымянный ускорился.

…

Тополиная аллея тянулась на протяжении всего леса. Кроны плотной стеной закрывали вечерний свет. Майский пух мягко опадал, но в темноте, спускавшейся на землю, шелест волокон казался демоническим шепотом, а нежные касания — поглаживанием хвостов.

Безымянный устало хромал по нехоженой тропе. Дыхание человека затруднялось. Он остановился. Откашлялся. И сплюнул мокроту в цепкие кусты шиповника.

— Эх… Пора на ночь ложиться, — сказал мужчина и махнул Диру.

Они сошли с тропы там, где кусты позволяли, но незаметная игла всё же уколола оленя, и голубая кровь смешалась с запахом розы. Это было больно.

— Не к добру… — мужчина услышал, как олень застонал. — Надобно прикрыть рану, а то нас учуют.

Человек сорвал какую-то округлую траву под ногами. Растер в мозолистых руках. Срезал поясным ножом кусочек бирюзового килта. И приложил лист к проколу, привязав к передней голени Дира. Холодный сок приятно остудил саднящую рану.

— Эта… Пойдем отсюдова. Но нам бы далеко от тропы не уходить.

“Что тебя пугает?” — Дир заглянул в слезящиеся голубизной глаза человека.

— Лес… Мой па говорил, что это злое место для незваных гостей. Лесом не овладеть людям никогда. Нужно быть осторожными: погани много прячется. Так он говорил.

Безымянный охотник пошел вперед. Его хромая нога мягче ступала на ветки, едва слышно. Дир старался подражать, но у него плохо получалось: он как младенец наваливался и переламывал всем весом ветки не только под ногами, но и над головой рогами. Мужчина не упрекал. Только что-то понимающе шептал.

Чуть поодаль, но в паре шагов от тропы, земля стала необычно мягче, покрылась волосистым мхом. Безымянный остановился под ивой

Холодный ветер раскачивал повешенные ветви. Солнце окончательно исчезло.

Мужчина расправил складки килта так, чтобы мог укутаться в него и слиться с землей и стволом, если бы только цвет килта был бы цветом его родного клана, а не речного цветка.

Охотник сел на мох. Раскрыл кошель и достал сдавленный, сдобно пахнущий, хлеб. Олень сел напротив.

Человек надломил кусок и протянул Диру:

— Эта… Ты голодный?

«Я не знаю. Что есть голод?»

— Эта… Желание напитаться чем-то, кем-то. Без него люди мрут. Не только они.

«Я не чувствую желания питать себя кем-то.»

Человек кивнул. Отломил протянутый кусок пополам, взял лишь половину, а остальное положил в сумку. Он стал есть, не замечая свежего вкуса мягко хрустящих волокон.

— Ну… Как легенды и говорят… — сказал человек пережевывая. — Дирнахеил — эт свет, лучшее природы. Всё ж правда, что из твоих украденных рогов даже боги не пьют?

Охотник мечтательно посмотрел на гладкую величественность белых рогов. Дир наклонил голову. На усиливающемся ночном ветру слёзы запели о свете.

«Почему? И что такое украденный?»

— Ну… Порой кто-то забирает что-то нужное у другого. Такова жизнь. Но боги справедливо карают воров. Говорят, они видят души, видят, что толкает человека на зло. И вот потому что боги видят настолько ты чистый — боги почитают тебя. Даже Гилиах запрещает охоту на тебя. Так говорят.

Дир услышал хруст сбоку. Повернулся. Не увидел никого и ничего. Вдалеке крикнул неспящий ворон.

Безымянный дожевал хлеб и зевнул. Олень повернулся к нему, к его бледным пятнам и крошкам в бороде. Слёзы пели о чистоте.

«Что есть чистота? И что есть грязь? Как души могут быть злыми?» — Дир не понимал, поскольку видел мягкий свет внутри всех трех прежде виденных людей.

— Ну… Я всё-таки не друид, не как моя… Они говорят, что боги оценивают наши души: следуем ли мы заветам предков. Злых, кровопийц подобных демонам, тех, кто чинит боль ради довольства — наказывают. Они вечно страдают под землей. А добрых ждет покой на островах. Их души перерождаются. Так говорят. Надеюсь, так и есть…

Влага стекала по лицу охотника. Он смахнул ее прежде, чем влага превратилась в лед. Человек поежился. Зевнул. Повешенные листья усилили шепот. Темнота подступала.

Человек вновь достал из сумки хлеб. Отошел за иву пригибаясь. Вернулся без хлеба, поправляя нож за спиной. С заговором на губах. С листом на пальцах. Ночной туман следовал за ним, оседая серыми нитями на белых волосах.

Безымянный дрожал. Сел под тень ивы. Отпил из фляги на поясе и слегка расслабился.

— Надеюсь, колестир, хозяин леса, закроет нас от демонов… Они могут наводить морок. Блазнить во тьме. Нам все ж лучше спать тихо.

Шепот мужчины почти не был различим за шепотом листьев, но Дир услышал.

Они легли в отдалении друг от друга, вжимаясь в кору. И закрыли глаза. Ночь таинственно улыбнулась.

…

Он бежит. Лес свешивает когти. Кто-то плачет. Молит о помощи. Он бежит от тени. Копье в крови. Плач усиливается. Когти рвут кожу. Он бежит.

Поляна. На пне кто-то плачет. Маленький ребенок. Жертвенное дитя? Меховой плащ. Оставлено за стенами? Лес окружает. Здесь некому забрать дитя.

Он без копья. Лес обезоруживает насмешкой. Ребенок плачет. Он тянет руку. Руку помощи тянет в страхе.

Хвост оплетает предплечье. Клыки впиваются в пальцы. Когти рвут кожу. Ребенок смеется. Звериный смех. Лес ревет страхом.

…

Безымянный проснулся во льду: пот заморозился. Мужчина смахнул льдины. Рука с трудом разрезала густой туман ночи, но остановилась в воздухе. Дыхание замерло. Кто-то смеялся в темноте.

Звериный смех раздался за ухом, из коры ивы, но охотник не смел обернуться. Сглотнул. Холодный, острый, страх остался на языке.

Ветер заревел. Сорвал повешенные ветви. Они впивались в лицо человека веером терновника. Смех раздавался в волосах. Человек не смел пошевелиться.

Руки, повисшей в удушающем воздухе, коснулась чья-то шерсть. Нежная. Разгоняющая смертельность тумана своей теплотой. Дир поднял голову. Слёзы пели о страхе.

В темноте танцевали силуэты. Размытые. Рогатые. Руки, как оторванные, развевались на ветру. Они танцуют на тризне по человеку? Диру?

Человек обнял гибкую шею оленя. Зарылся в завитки очага на шерсти. Влага смочила белый пух. И они вместе уснули, сидя, под отдаленные насмешки демонов.

…

К утру о жуткой ночи напоминал только лед на тополином пухе. Безымянный доел половинку хлеба, поблагодарил хозяина леса. И они продолжили путь. К Лироису. К одной из мировых столиц.

Глава 3

Н

«Лесной демон, говоришь?» — спросил ‘Идиом.

— Не демон! И не лесной! А дух тайных троп, ярости природы, достатка и плодородия. Ты вообще слушаешь меня?

«Прости. Просто… Никак не могу сконцентрироваться.»

‘Идиом посмотрел на пелену текста в ноутбуке, но не смог продолжить писать. Пустота наполняла голову. Так же, как и грудь. Он закрыл ноутбук и открыл окно, чтобы освежиться.

Осенний ветер проник в одинокую студию и потрепал небольшой листочек брюквы на подоконнике. Одинокие капли с вечернего неба напомнили о первой встрече с немыслью.

«Так это ты спа… Ты колеса грузовика превратил брюкву?»

— Конечно, а ты думал, что они сами? Я не хотел остаться в теле без рук и без ног.

«То есть это не из-за сочувствия»

— Не верю в сочувствие, — немысль с неуверием усмехнулась.

‘Идиом не мог поверить в услышанное. Но предпочел не думать, чтобы не ломать и без того хрустальный образ немысли.

Он посмотрел на росток брюквы. Тот на удивление быстро пророс. Вопрос повис тишине головы.

— Потому что любое растение хочет сблизиться со мной, — сказала немысль.

«Но зачем вообще это брюква тебе нужна? И ты так и не назвал своего имени.»

Немысль задумалась. Молчание затянулось. ‘Идиом даже подумал, что говорит сам с собой, но немысль вернулась, задушив легкое чувство утраты.

— Ты можешь звать меня Люнденом, наверное… Так будет легче. К тому же мы побудем какое-то время вместе, — неприязнь, которую ‘Идиом ощущал от немысли в начале, немного растворилась. — Тебе нужна эта брюква не меньше, чем мне.

«Зачем?»

— О боги! Раньше меня просили даровать такую брюкву. Люди верили, что она волшебная, что их достаток расцветет вместе с ней.

«А она волшебная?»

— Нет. Но твоя — особенная потому, что она твоя.

«М-м-м… Я напишу книгу и наполнюсь достатком?»

— Ах… Кусок глины… Посмотрим…

Прилив сил наполнил ‘Идиома. Он закрыл окно и открыл ноутбук, утопая головой работы. Да, раньше парень не дописывал ни одной книги, но сейчас… Он был готов. Верил, что закончит. Верил, что история будет потрясающей.

…

«О! Она ответила!» — ‘Идиом чуть не уронил телефон от вибрации.

Незнакомец смог найти мессенджер ВертексКэт. И спустя пару дней ‘Идиом всё-таки написал ей.

— Претрясно, может ты хотя б главу допишешь сначала? — немысль спросила шелестом бумаги.

«Не могу ждать!»

Парень закрыл ноутбук и закрытыми глазами — чтобы не увидеть открытый пуш-апп — открыл мессенджер.

Аватарка с котом и гитарой сияла вверху, а ниже:

«Привет, vertexCAT, я не бот, не добавляй в чс, пж!)»

«Ты кто? Как нашел?» — и эмодзи с поднятой бровью.

Руки ‘Идиома вспотели, а сердце усиленно било, заглушая мысли.

«Что мне ответить?»

— Припугнуть? Сказать, что ты демон и заберешь всё, если не выйдет из… Телефона?

«Что? Нет! Ты где такой дипломатии научился? Я лучше сам.»

И он искренне рассказал, насколько преданный фанат. Упомянул свой ник на платформе, добавив, что пропажей Вертекс сильно расстроен.

То ли искренности было слишком много, то ли вечер был поздний, но она не ответила.

‘Идиом не мог уснуть без колыбельных Мин с мечтаниями о Мин.

«Она ответит?» — парень смотрел в угол, на одинокую тумбу, которую лунный свет избегал.

— Почему ты так помешан на ней? Это тебя до добра не доведет. Знавал я такого юнца, который влюбился в охотницу. Не простую, а самую лучшую во всём мире. Вместе они под конунгом многое уведали. И юнец решил просить ее руки.

«Она ответила взаимностью?»

— Ну как сказать… Охотница была жрицей Луны. Сердце ее принадлежало богине, так что девушка отказала. По крайней мере, она не послала юнца к йотунам…

‘Идиом с тоской отвел взгляд от тумбы. И заглянул в ноутбук. Навел курсор на папку «прошлое», но не осмелился открыть.

«И что он сделал?»

— В конце концов, после череды бедствий, собрал хирд и отправился в плавание. Он не мог жить без нового, поэтому не мог горевать вечно. Будущее гораздо интереснее.

‘Идиом кивнул. Он улыбнулся: был убежден, что Мин ответить, и убрал курсор от «прошлого». Парень с интересом приготовился к будущему.

Но что-то, скрытая пустота разбитых осколков, колола изнутри живота, груди. Должно быть, от прошлой истории.

…

Следующим утром Мин ответила, что приятно удивлена, но не может стримить больше. Никогда. Парень подавился лапшой быстрого приготовления. Спазм сковал грудь. Сейчас погибнет, подумал, но откашлялся.

‘Идиом спросил у Мин:

«Почему?» — и эмодзи с каплей.

Она прочитала. Но не ответила. Это был конец.

Конец диалога.

Конец череды прекрасных мгновение и конец утешения.

‘Идиом отложил телефон и упал на подушку. Грань подушки была точно так же смята, как и много, много дней назад. Грудь превратилась в пропасть, и кровь в висках уже не так разрывала бременем, как пустота.

— Это всё? Ты вот так опустишь руки?

«Зачем стараться бежать если ночь всегда за горизонтом?»

— Эй, я вообще-то на тебя силы потратил. У меня немного осталось, а ты решил скончаться?

«Да.»

— Ох… Кусок глины… Ты не думал когда-нибудь о других человеках? Может, она так же сейчас лежит?

«Она?» — интонация в мыслях выдавала Хатен’’’-Рида.

— А ты думал, что она не человек?

‘Идиом взял телефон и написал Мин. Почему-то написал стих: само так вышло.

И как-то так пошло — они разговорились. О каплях за окном таких же, как вчера; о луне за окном такой же, как вчера; об обновлении «Лиги Древних» за экраном таком же, как вчера. Но после и ярче всего другого их печалила новая книга про попаданца, попавшего царским детективом. Реклама была везде: ‘Идиома даже не спасала броня информационного танка, в который он себя загнал.

Найдя нечто общее в своих печалях, они пожелали доброй ночи друг другу, и парень смог уснуть.

…

Хатен’’’-Рид к вечеру радостно смотрел на растущую брюкву. И радость усиливалась тем, что они с Мин договорились встретиться.

‘Идиом забрался в ванную комнату. Щелкнул выключателем. Свет неприятно ударил яркостью.

Парень обнажился и подумал в чистом свете: всегда ли немысль следит за ним? Люнден глумливо молчал.

Но ‘Идиом почему-то не чувствовал границ между немыслью, поэтому не смутился.

В душевой кабинке, которая не была кабинкой: не отделялась от остальной ванной, — в самом углу кабиночной клетки висела паутина. Внезапный свет потревожил хозяина мрачного узора, паука, и тот спрятался на краю узора смерти³.

‘Идиом не хотел разрушать его дом, но был вынужден. Хотя бы в силах человека спасти самого паука. Парень приютил на голой руке мягкое тельце и переселил на пол рядом с раковиной. Паук с благодарностью убежал во мрак.

«Вот что такое эмпатия, — подумал ‘Идиом. — Без нее человек как курица без головы: бегает по зову природы без глаз. Как в современном обществе.»

— Не понимаю, что ты лепечешь. Но в стаде безголовых куриц нельзя высунуть голову и сохранить ее. Их же что-то рубит? Ветра?

«Они рождены такими. Безголовие поголовно стало мутацией. Адаптация генофонда к жестокости природы.»

— Люди всегда рождаются безголовыми. Головы растут с годами.

‘Идиом не хотел думать о безголовии: он чувствовал, что его голова отделена и лежит на столе ученых, не патологоанатомов. Парень включил воду, разрушая узор смерти.

Мылся он долго: старался избавиться от неприятного осадка на коже. Нервного осадка — никак не мог.

И он не сразу опомнился, что опаздывает, наверное. Быстро залез в самые серые футболку и брюки, единственные другие — прошлые сушились днями на неработающей батарее.

‘Идиом прихватил кислых конфет и остановился у двери. Рука не тянулась к ручке. Не тянулась, точно как обычно, ведь, к счастью, в Город выходить можно было только в крайних случаях.

Был ли он крайним? Живот скрутило. ‘Идиом почувствовал тягу освободить (-ся). От ожиданий, от стресса, от ничего, пустотой заполняющего глаза, горечью — корень языка.

‘Идиом сглотнул.

— Там вишня чахнет, наверняка.

‘Идиом Хатен’’’-Рид кивнул, надел наушники и вышел за порог.

Ы

За пологом холма Диру открылся ослепительный вид: на утесе морского берега поднимался белоснежный город. Его белую стену рассекали прожилки столь лиственные, как почерневшая крона огромного дуба, стоящего на самом краю утеса. Соленый бриз разносил вековой запах умирающих желудей. А мрачная тень древа накрывала весь город, но это не мешало белому камню ослеплять и безымянного спутника Дира.

Когда-то давно он сбежал отсюда, но теперь с печалью направлялся к воротам.

С проселочной дорожки они свернули на белокаменную, заполненную телегами, людьми. Многие были изранены. Кровь капала на дорогу и впитывалась, не оставляя следа.

Толпа практически не продвигалась к городу. Некоторые люди в отчаянии разворачивались с проклятиями: «Глаз Балора б на этого молодого царя», — и в свободе в сердцах уходили куда-то на запад.

Никто не замечал Дира, но все расступались перед ним. Олень со спутником прорезали очередь до самых ворот, где стояло четыре стража по бокам и один в центре дороги.

Те стражи, что были позади центрального, носили крестьянские килты и неуверенно держали дешевые копья. Это были рекруты. Рекруты, которые всё еще были на военных сборах и, в отличие от безымянного, теперь неизвестно, когда вернутся домой⁴.

Одинокий же выделялся среди других стальными доспехами и шлемом с зеленым ворсом поперек. Он выставил вперед перчатку (три средних пальца свисали) и сомненно приказал остановиться.

Воин продиктовал указ молодого короля слово в слово: в город пускают только тех, кто может заплатить взнос. И стражник неловко поглядел вверх, на Дира.

Безымянный достал из кошелька больше половины бумаг, но солдат добавил: «С каждого», — и олень почувствовал сожаления внутри спутника: хватило б на двоих, если бы охотник не заплатил слишком много за хлеб.

Вместе с этим он почувствовал и угрызения воина: мужчина не хотел красть благородство оленя, но приказ — есть приказ.

«Что есть приказ, если нет веры в добро?» — спросил Дир у солдата.

Воин открыл рот, но не смог ответить ничего. Дир наклонил голову, и тень могучих рогов упала на человека, слёзы запели холодом, и у того подкосились ноги. Страж пропустил, опустив с почтением голову.

Они вышли на безвольную улицу, которая поднималась прямиком к огромному дубу, Кран Мору, божественному семени. Городские бегали с одной стороны на другую и не замечали гостей. Безымянный повел за собой Дира, осознанно петляя в белом лабиринте.

На перекрестке, на деревянном помосте, стоял голосистый человек в пестрых одеждах. Его окружал отряд стальных воинов. Металлические люди блистали готовностью к бою. Дир подумал, что это и есть царь.

Человек властно поставил одну ногу на ящик, а другой рукой держал свиток.

— Слушайте! Слушайте, люди. Новый указ царя! Из оборота окончательно изымаются монеты. А также иные запасные металлы, будь то наконечники из железа или клинки из бронзы. Всем надлежит сдать металлы в орден Нибудана, где взамен будут выданы бумаги равной стоимости.

Но люди старательно избегали этого перекрестка, поэтому мало кто слышал.

Безымянный ненавистно высморкался и тоже ускорился. Но спросил у Дира:

— Эта… Что ты сказал солдату у ворот?

«Не более того, что рождалось у него в сердце.»

Мужчина кивнул. Справа из земли вылезала высокая башня, к которой они теперь и направлялись.

Диру казалось, что здание пребывало во многих местах сразу или же вовсе нигде: треугольные зубцы на верхушке сменились на квадратные, и башня наклонилась, олень наклонил вслед за ней голову — башня перебежит на сантиметр вбок и испарится, но после встанет, как обычно, безразлично.

Люди вокруг не замечали этого, как не замечали и Дира.

Вблизи сооружение оказалось гораздо стабильнее. Только ворота открывались и закрывались от многих посетителей. На уровне глаз Дира, над воротами, висел герб с тропой к солнцу.

— Эта… Дирнахеил, тебе пора меньше стать, видимо.

«Могу ли я?»

— Ну… Как говорят легенды. Боги даровали тебе шепоть своих сил: Изгерут дала силу изменяться рекою. Так говорят легенды.

Дир посмотрел туда, где раньше высилась расколотая гора, но выступы домов закрывали ту красоту. Только пурпурный свет вдалеке поднимался к небесам.

Олень чувствовал веру спутника, но не понимал: не ошибаются ли люди⁵?

Дир помотал головой. Слёзы пели об утрате.

— Эта… Тогда мне придется одному, — сказал безымянный, выплюнул горькую мокроту и скрылся за вратами.

Дир остался ждать не идя, поскольку более не знал, куда следует.

…

Безымянный попал в шумный зал. Пол был выложен мрамором, на стенах висели гобелены с героями мифов. Наемничьего вида люди сидели под ними на лавках и о чем-то ругались, а торговцы, наниматели, расталкивали друг друга, спеша по делам. Бряцали сумки, мечи, кружки и книги — весь хаос освещал золотой свет сотен свечей на серебряных люстрах.

Спутник Дира чувствовал себя неуютно и, не теряя времени, похромал на запах затропных трав и свежих денег.

В дальней части стояла стойка с несколькими окнами, за которыми скучали городские девушки: их ногти были ровно подстрижены.

Из-за стойки вышел мужчина с немолодым лицом, тюрбаном на голове, прохрустел мимо песчаными пластинами доспеха и скрылся в толпе.

Безымянный подошел к одной девушке за окном. На ней был хлопковый наряд без рукавов, холодный, взгляд серый и на красной коже красные полосы у глаз.

— Чем орден Нибудана может Вам помочь? Если Вы сдавать железяки, то это в крайнее окно, — спросила девушка с диким акцентом у безымянного и махнула в сторону давно пустого окна.

— Эта… Нет… По чём проводники?

— Вам докудова?

— Ну… Вы знаете, где из камня торчит красный меч?

— М… Да… Щас… Ховиношт… — девушка потянулась к счётам под стойкой — на ее стороне было углубление — и прикинула какую-то заоблачную сумму.

— Но… Это обдирательство! — сказал безымянный, повысив хриплый голос, покашлял и шмыгнул носом. — У вас нет дешевле?

— Мужчина, Вы хотите попасть на другой конец континента за несколько часов, и дешевле заплатить? Тогда поищите другой такой же орден где-нибудь, — она язвительно улыбнулась.

— Но… У меня важное дело! Сам Дирнахеил был послан богами, чтобы вести меня!

Девушка оценила взглядом сопливый нос, неухоженную бороду, порванный килт, мозолистые руки, которыми охотник указал за отрытые ворота, но через плотную стену людей ничего не было видно, кроме мужчины в тюрбане, вернувшегося в здание.

Девушка закатила глаза и сказала:

— Я не знаю, кто это. Мы же взрослые человеки, не надо мне рассказывать сказки про богов…

— Тогда… Приведите вашего главного! Мне нужно с ним говорить.

— Мужчина, не разводите сценки, у магистра встреча, а после — еще десять стотысяч, ему некогда принимать всяких об…

Ее прервали.

Мужчина в тюрбане остановился рядом с безымянным, возвышаясь на две головы, и поставил смуглую руку на стойку. Седая борода его была связана шестами, кожа под ней сморщенной и безжизненной, а глаза… Черные глаза сверкали вечностью, и он таинственно улыбнулся, когда краем заметил взгляд спутника Дира.

— Ну-ну, не грубитесь посетителям, госпожа Киппа, — сказал он с забытым пустыней акцентом и обдал всю залу запахом чеснока. — Если позволите, он украдет этого господина.

Не получив возражений, пустынник отвел безымянного в укромный угол за стойкой, где тишина свалилась на них, а запах чеснока и трав навис куполом.

— Может он узнаться, как Вас зовут, господин? — спросил пустынник.

— Лонар…

— Какое складное имя! — мужчина воскликнул, и песчинки в горле задрожали. — Вы можете, полагаю, звать… — он задумался, как будто придумывая себе имя, — Саффаром. Саффар побудет вашим проводником, господин. На время, полагает.

— Ну нет… У меня нет столько денег.

— Право, господин. Всё совершенно бесплатно. Саффар видел Дирнахеила, как Вы его назвали, и очень, признаться, поражен. Саффар был бы рад помочь духу и, выходится, Вам заодно. Идем?

Лонар последовал за проводником с недовольством: всем известно, что неприкаянные раскололи Олимп, и охотник предпочел бы никогда не видеть Орден, но выбора не было… «Бежать…»

Улица встретила их поднявшейся пылью. Люди так и сновали, огибая незаметную фигуру гигантского оленя и ненавистную фигуру Саффара.

— Эта… Почему они не замечают Дирнахеила? — спросил Лонар

— Они просто не верятся. Вот и всё. Не верят во что-то большее, за ступенной гранью их власти. Удивительно, что Вы его видитесь…

Мужчины остановились в кольце вокруг Дира, и пустынник почтительно склонился; нефритовое кольцо на его шее коснулось земли.

Выпрямившись — он доставал тюрбаном до основания шеи оленя, — Саффар повел их на рынок и попутно объяснил основы странствия по тропу.

…

Площадь располагалась рядом воротами. В центре, прямо из белого камня под ногами, рос маленький дуб, в тени Кран Мора. Листья дуба дрожали от дыхания толпы, и на них сверкали морские капельки, не таившие из-за холода людей и необычно холодного мая.

Вокруг одинокого дуба тянулись лавки. Их было немного, несколько сотен. Другие торговые площади были гораздо больше, но они занимали элитные места под великим дубом, а эта была для людей победнее.

Продавцы пытались выделиться кто как мог. Одни украшали прилавки заграничными узорами на лентах. Другие, совсем бедные, ярче всех кричали.

А был такой, кто позволял гладить прозрачную птицу на плече. У него Саффар купил связку чеснока и дурнопахнуших трав. Его кошель был набит туго; и то ли от этого, то ли из-за нефритового кольца неприкаянного, но торговец отказал в скидке и даже наоборот задрал цены.

У другого продавца во мраке переулка проводник взял серебристую бутыль, обернутую шелком. Живым шелком. По белой ткани ползли черные узоры и не давали рассмотреть внутренности бутыли.

Закончив с покупками, они направились к стойлам у ворот.

Саффар зашел и развязал верблюда. Зверь мирно что-то жевал, но, заметив за безопасной крышей великого оленя, не захотел выходить.

— Тише, Хупех. Ты разве не припомнишь легенды о Дирнахеиле? — верблюд закрыл глаза и задумчиво дожевал свой обед, а после как бы кивнул. — Умный мальчик.

Пустынник похлопал по спине питомца, вывел из стойла и пристегнул седельные сумки.

Саффар обратился с напоминанием к Диру, на которого уставился верблюд, и к Лонару, который уставился на верблюда:

— Самое главное — вера, хорошо? И не сходитесь с тропа.

Они кивнули, и отряд вышел за ворота, пробиваясь сквозь толпу.

Саффар приставил нефритовое кольцо к глазу, что-то пробубнил и растворился на тропе вместе со своими спутниками. Никто даже и не заметил.

Примечания

1

Но что? Что есть утрата?

2

Что есть добро, что есть зло?

3

Чем он тут питался? Даже мухи мертвы. Даже пыль мертва.

4

Пусть у безымянного пока что не было дома, но он бежал свободой и верил, что скоро всё кончится.

5

Он не чувствовал чего-то уникального в себе.