По дорогам

Сильвен Прюдом, 2019

Автор восьми успешных книг, лауреат десятка литературных наград, Сильвен Прюдом стал по-настоящему знаменит с выходом романа “По дорогам”. За первый же месяц разошелся внушительный тираж, права на перевод приобрели сразу несколько стран. Приближаясь к сорокалетию, герой романа, парижский писатель, решает начать новую жизнь и переезжает в маленький город на юге Франции, чтобы в тишине посвятить себя работе. Там он неожиданно встречает старинного друга, с которым они резко разошлись много лет назад. Некогда веселый бродяга, любитель кататься автостопом по дорогам Франции, этот человек женился и стал отцом, однако, как выясняется, сохранил все ту же тягу к свободе и не изменил своим пристрастиям. Дружба завязывается вновь, одновременно намечается любовный треугольник, нарастает напряжение… Благодаря особому стилю Прюдома, его мастерскому владению тончайшей логикой эмоций, книга покорила и публику, и критиков. Она принесла своему создателю премии Фемина и Ландерно в номинации «Выбор читателей». В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

6

Прошло довольно много времени, прежде чем мы снова увиделись с автостопщиком. Я не звонил ему, не искал встречи. Он тоже. Как будто проведенное вместе воскресенье надолго освободило нас от всяких обязательств друг перед другом.

Я окунулся в свою новую жизнь. Снова принялся за работу, снова начал выгуливать свою старую даму по вокзалам и аэропортам. Я понял, что не все сказал Мари и автостопщику. Что я даже скрыл от них главное, отправную точку всего замысла — знаменитый временной эллипс в последней части “Воспитания чувств”. Флоберу хватило нескольких строк, чтобы отправить Фредерика в путешествие и вернуть обратно годы спустя настолько постаревшим за эти три фразы, что он смог взглянуть на свою прошлую жизнь со стороны. “Он отправился в путешествие. Он изведал тоску пароходов, утренний холод после ночлега в палатке, забывался, глядя на пейзажи и руины, узнал горечь мимолетной дружбы. Он вернулся”^[4]. Шок оттого, что клубок лет мгновенно размотан. От перетряски целой человеческой жизни, сведенной непринужденным лаконизмом Флобера к отъезду и возвращению. К путешествию, которое так или иначе должно подойти к концу, как подходит к концу все на свете.

В отличие от Флобера я решил поступить наоборот — задержать время. Затормозить, насколько возможно, его ход, сделать нечто обратное эллипсу — замедлить мгновения, наполнить их до предела, раздвинуть их границы, воспроизводя каждый миг в его многоплановости, неисчерпаемом разбросе деталей, образов, ощущений, реминисценций, ассоциаций. Я сам не понимал, почему не объяснил им в тот вечер, что моя дама оказывается в Котону, в Бенаресе, в Боготе не поочередно, а одновременно, что все эти места сливаются в абсолютном настоящем. Почему не сказал им название — “Тоска пароходов”, сулящее расширение в противовес Флоберу, который стремился к сжатию.

В эти дни я слышал по радио передачу об индийской музыке. Я узнал, что есть раги для каждого времени года, для каждого настроения. Что задача раги не рассказать историю, не потрясти, не зачаровать, а выразить чувство. Передать настроение. Рага как музыкальный эквивалент некоего душевного состояния. Я подумал, что именно это я и должен сделать. Суметь создать текст, который передавал бы это особое ощущение — тоску пароходов. Я отчетливо увидел ее цвет — золотисто-желтый, лучезарный, чуть состаренный. Как подсветка корабельных мачт на заднем плане картин Лоррена. Что-то из прошлого, сияющее, подернутое патиной воспоминаний. Блистающее великолепием былого восхищения, минувших времен, безвозвратно утраченных.

Мне захотелось создать большие настенные панно. Чисто текстовые панно, и как бы запечатлеть в них уплотненное время, сконденсированное, кристаллизовавшееся. Срезы времени, которые можно было бы охватить взглядом.

Я пошел и купил холсты. Начал их покрывать белилами. Взял самую тонкую кисточку, окунул в баночку с ярко-желтой краской, искрящейся как пыльца. На белизне холста я принялся переписывать начало своего текста. Написал целую строчку, потом вторую. И увидел, как прямоугольник холста в верхней своей части становится золотистым.

Через три дня я закончил первое панно. Повесил его посреди гостиной. Отступил на несколько шагов, чтобы взглянуть издали. Попробовал включить люстру, потом выключил, перевесил панно на другую стену, лучше освещенную дневным светом. Искал, под каким углом будет лучше смотреться, пять минут надеялся, что случится чудо, о котором я мечтал. После эйфории, владевшей мной три дня, что-то во мне увяло.

Я снял холст, засунул его за дверь лицевой стороной к стене.

Мне захотелось на воздух.

Выйдя из дому, я с удивлением обнаружил, что на улице жарко. Листья потрескались. Высохли. Почти раскрошились от жары.

Я понял, что провел три дня взаперти, не высовывая носу наружу.

Машинально побрел вниз, к центру. Очутившись на маленькой площади с платанами, подумал, что тут недалеко живет автостопщик. Я дошел до его дома, обнаружил запертую решетку, закрытые ставни. Двинулся дальше, к реке. Увидел ее за бетонным парапетом, неспокойную, бурную, темно-серо-голубую, сердитую. Посмотрел, как весело подпрыгивает солнце на поверхности воды, как ветер подбрасывает сверкающие снопы брызг в контражуре.

У меня в кармане завибрировал телефон.

Я подумал, что он давно не звонил.

Ответил.

Саша.

О, Жанна, привет, как жизнь?

Как у тебя дела? Как идет обустройство? Книга?

Все это непринужденно, весело. Как будто ее звонок — самая обычная вещь на свете.

Я надеялась, что ты позвонишь, но нет, сказала она, смеясь.

Я тоже засмеялся.

Я собирался, пробормотал я.

Собирался — это не считается.

Честное слово, собирался. Я бы позвонил.

Вечером мы пошли с ней ужинать в маленький ресторанчик, который держала одна из ее подруг. Пили. Смеялись. В нашем возрасте великих тайн нет. Уже не ждешь, что тебя захватит по-настоящему. Идешь навстречу. Пытаешься. Это совсем просто. Быть может, намного проще, но и намного сложнее. У нас уже столько всего было. Встряска не такая сильная. Труднее взять разбег. Мы отяжелели. Больше любим себя. Больше держимся за свои привычки. Менее мобильны. Есть и свои плюсы. Больше уверенности. Лучше себя знаешь. Лучше знаешь, что тебе нравится. И что нравится другому. Проигрывая в трепетности и пылкости, выигрываешь во внимательности. Понимаешь, что и это тоже любовь, и хорошо ею занимаешься. Ценишь нежность. Отдаешь щедрее. Принимаешь благодарнее. Лучше знаешь пределы своего тела и тела другого. Лучше держишься на плаву.

Так я думал в тот вечер, глядя на раздетую Жанну около меня в постели с двумя стаканами вина между нами: как же это просто и хорошо. Как мы оба умеем быть приятными. Я подумал, что это идет скорее от нее, чем от меня. Что она на высочайшем уровне владеет искусством сделать так, чтобы время, проведенное вместе, было прекрасным.

Сначала мы просто лежали рядом и пили, оба голые, довольствуясь порой какой-нибудь лаской. Продолжая разговаривать. Позволяя нашим телам спокойно осваиваться, узнавать друг друга.

Я гладил ее плечи, грудь. Ягодицы, красивые и крепкие.

Она играла с моим членом. Смеялась, видя, что он отзывается.

Мы рассматривали книги.

Несколько раз она привставала на колени, чтобы достать какую-нибудь из них с полки. Я смотрел сзади, как поднимается ее попа, рука вскидывается высоко над головой, увлекая в изгиб все тело. Мне хотелось схватить ее, удержать, опрокинуть, не медлить больше.

Я медлил.

Мы залпом допили последний стакан. Она подождала, пока алкогольный разряд пронзит ее насквозь, прикрыла глаза. Потом улыбнулась, легла, раздвинула ноги. Я вошел в нее.

Как хорошо, сказал я.

Еще бы!

Я видел, как она вся отдается наслаждению, ищет его, находит.

Около четырех утра я сварил кофе.

Мы его выпили в постели, слегка пьяные, восхитительно усталые.

Она заметила холст, засунутый за дверь, спросила, что это.

Пришлось встать, показать. Она посмотрела на золотистые буквы на белом фоне, прочла то, что смогла разобрать, — сцену, где старая дама сидит на земле во флуоресцентном свете аэродрома вдали, зажатая в плотной толпе других пассажиров, измученных теснотой, москитами, изнурительным ожиданием отложенного рейса. Я сказал, что это начало. Что я хочу еще написать такие. Найти постепенно правильный размер букв. Точно выверить яркость желтого на белом фоне. Она одобрительно кивнула.

Потом мы заснули.

* * *

Открыв глаза, я увидел, что она стоит в пальто, только что после душа.

Саша, я ухожу, одиннадцать часов.

Она подошла к кровати, поцеловала меня.

Созвонимся, сказала она.

Я встал, притянул ее к себе, в утреннем холодке мой член смешно торчал, потершись об ее пальто. Она улыбнулась этой подростковой ласке.

Я посмотрел, как она уходит, захлопывает дверь.

Вернулся в кровать.

Уставился в потолок.

Подумал, что она очень красивая и очень мне нравится.

Но еще я подумал, что позвоню ей не сразу.

Что она тоже не станет торопиться.

Что мы оба дорожим своим одиночеством.

С некотором испугом спросил себя, неужели любовь в моей жизни теперь будет всего лишь вот этим — приятным довеском.

Я встал. Снова сварил кофе. Повесил на стену новое панно. Добавил в баночку из-под йогурта желтой краски.

И снова принялся за работу.

Примечания

4

Перевод Андрея Федорова.