Депрессия. Статьи и рассказы

Сергий Чернец

Из этой книжки вы узнаете что такое депрессия, прочитаете рассказы о простых людях написанные простым языком, которые покажут нашу простую жизнь и помогут избавиться от депрессии.

Целая жизнь

(изложение, переложение)

Очень сложная это штука — жизнь, — каждый согласится, и чтобы понять, что такое жизнь, человеку одной своей жизни не хватит, и не хватало никогда. «Се ля ви» — как говорят французы.

У Островского и Гоголя провинциальное окно играет роль сюжетной завязки или московской вечерней газетки. И на самом деле очень любопытно в этой «оконной газете времени» увидеть саму жизнь.

Археологи изучают темную историю каменных степных баб, которые выкапываются в древних курганах. Эти бабы хранятся в запасниках, а то и во дворах Исторических музеев, сваленные штабелями, громоздкие, сотне-пудовые, страшные, изъеденные временем ветров и земли, состоящие из скул, грудей и животов. Археологи ищут эпоху возникновения этих баб, тот народ, создавший их, его историю.

Они ездят весною на летний сезон за Волгу раскапывать баб, чтобы видеть те голые степные пейзажи, которые веками хранили этих баб, растеряв создавший их народ, время и всякую память. За Волгой есть места, откуда ушли в Венгрию предки — унгры. И тут есть место для размышления ученым: о пустых ковыльных степях, некогда бывших цветущими и людными, о культурах кочевников, умерших за этими пейзажами и оставивших на тысячелетия и на раздумья каменных этих страшных баб. Бабы действительно были страшны — скуластые, узкоглазые, корово-животные, но в них присутствует некая своя грация. Можно разглядеть и складки одежды этих баб, сухой рисунок пустых их глаз; и низкие их лбы, и выпяченные их груди и животы — символы плодородия. Изучая своими законами мастерства эстетику народа прошлого, те же ученые археологи, раздумывают о том, как далеко ушло человечество от того неизвестного народа, который оставил свое искусство в этих бабах. Бабы эти возникли во утверждение матриархата, значит, и жили они по-другому, чем мы. Они остановили им время и оставили на тысячелетия в них свою эстетику. Этими бабами можно читать века дорог и кочевий человечества — от тех кочевников до теперешних дней.

Некоторые воспринимают эти каменные чудовища как останки идолопоклонства, розановской мистикой пола, славянофильским скифством. И возможно археологи отдают свое время этим древностям во имя мистики. Но ученые продолжают копаться в веках, чтобы отдать их будущему.

Может быть это проявление любви к человечеству — общечеловеческая любовь? Возникает, как всегда, много вопросов. Но что такое любовь и что такое жизнь (?), что такое смерть (?) и что такое правда? Я знаю много правд, которые суть — неправды. И я знаю очень много неправд, которые становились очень большими справедливостями. Я не говорю о разных там добродетелях, верности, долге, — все это пустяки, условности перед лицом смерти. Она противоположность жизни.

Человек болеет (вообще), иногда очень болеет. Он борется не с болезнью, нет, но с самой смертью!…

Смерть — это ничто. И мало верится людям, с трудом, — чтобы «там» что-нибудь было. Правдивых свидетельств нет, а слова — это почитается за вымысел человеческого разума. Все правды, все справедливости и всяческие морали — все ничто перед смертью, именно потому, — что смерть есть ничто, нуль, а по математике нуль как множитель, все превращает в себя самого.

А уж что такое любовь?!! Не одно слово — есть много любовей, одетых всякими правдами. Есть любовь, когда надо тысячи раз повторять имя любимой и больше ничего. Есть любовь, как молитва, когда боготворят. Есть любовь мечтаний. Все эти любови суть индукция к тому, что единственно дано природой и что замарано нашей моралью, оставшейся от средневекового христианства. Все сводится к инстинкту простой, плотской, физической близости — к любви как к физическому наслаждению.

Перед лицом Смерти — все ерунда, и плотская любовь останется до тех пор, пока не пришел нуль. Все остальные правды — это неправды, кроме этой одной. И чтобы кто не судил меня, — скажу что я предельно честный. Я говорю всегда перед лицом смерти, представляя ее перед собой, и представляя что я все-равно уйду, но оставлю слова….Кто знает, что будет с вами через день, через месяц? И тогда я не боюсь условностей и моралей.

Основная масса любой народности в любой стране всегда ближе к природе, чем элита городов, управляющая этими народами.

Россия страна природных людей.

Не случайно поэты и философы обращаются к природе. «Идет охота на волков, идет охота, на серых хищников…» — в этой песне пророческой поэт Высотский сказал о России. Как волков на охоте обкладывают флажками — и народ России всегда был обложен, во все времена. Улицы тяжелых домов и темных подворотен строятся шеренгою вывесок организующих эту войну, которой воюет Россия. Посмотрите! — Иностранные вывески каких только разнородных и противонародных названий вы не увидите! То что противно русской морали русскому народу — то и пришло на наши улицы. Обложили. Ну, грубо: кофехаус, чайнатаун, сушибар…. Если бы как гостей их было несколько, один-два, но они везде выставили свои флажки. Российское исконнорусское домашнее чаепитие у самовара давно забыто напрочь. Семья уже обедает порознь, не как раньше, вокруг стола по старшинству…. И солнце российских обрядов закатилось, американские обряды в исковерканном виде вошли в обиход народа — сендвичи, не пироги!

Земля закатывалась к вечеру, вороны над городом растаскивают день, души разрушения. В закат подул ветер, понес тучи, земля посерела от сумрака, и дождь пошел осенью (чем, а не когда). Так бывает, когда вдруг сразу, от мелочи, или приходит весна (при Крещении Руси), или приходит осень, незаметные еще десять минут назад. Так бывает пред гибелью цивилизации. Все идет к гибели, к смерти.

Как то видел я древние похороны. (Почему древние, потому что сейчас на джипах-катафалках везут прямо к кладбищу). Процессия проходила под окнами домов. Впереди несли гроб, и сзади рядами шли женщины, больше тысячи. Было пасмурно, тучи закрывали свет неба. Эта древняя площадь, этот древний город и эти древние женщины — огромное впечатление оказали на людей, выглядывающих изо всех окон.

Женщин не было стройных и тонких (обложили, болезнь современности — ожирение), за гробом эти древние бабищи шли рядами. Их загар на лицах и руках отливал в сумраке дня сизым как слива (тоже дань современности — солярии на каждом углу) — они совсем не белокожие. На них были одеяния, которым тысяча лет от роду, плахты и панёвы (ретро сейчас в моде). Почти все были босы (шлепки, голые ноги). Они древни — эти бабищи. Впереди несли гроб. Какую старину они хоронили, если они пошли за гробом, эти бабищи в паневах и в безмолвии?! Я весь день ходил и думал.

Понятно, что эти женщины хоронят древность. Я не очень уверен, но кажется это так, — может я плохо знаю мораль, или она у меня своя. Под эти похороны я подумал о том, что кто-то там умер, но женщины опять родят сыновей, за смертью шла жизнь. Мать — это очень древне, как те бабы в степи, и как эти женщины за гробом.

Да, но символично, народ спит и не бодрствует. И тогда эти женщины не будут рожать. Они тогда хоронили символически всех нас. И это хуже для будущих детей, ибо они хоронили и их тоже. Семьи уже нет. Однополые браки, девочки не хотят рожать и иметь детей.

И это страшно, как в бессоннице, приходит к разуму непонятное, фантастическое, как эти похороны. Ты читаешь «оконную газету времени». У нас будет ночь пира во время чумы, с теми флажками, которыми нас обложили. И к этому уже пришли. На вывесках одни развлечения: салоны и клубы, шопинги — все для удовольствия; и наркотики всюду — в квасе по рецепту положено, рецепт от фирмы, имидж ничто — фанта все. Народ болен. Народ бредит, русские песни под рок-музыку с голыми плясками поет. Если начнешь говорить кому о чем-то выше развлечений — они будут кивать и хвалить и хлопать меня по плечу, как дурака, еще не познавшего наслаждения жизни.

Извечный вопрос российский: что делать? — опять висит над головой.

Мы сказали, что добродетели, верности, справедливости — все это ничто перед нулем смерти. Но нет. Мы неправы перед лицом живущих и детей. Жизнь продолжается. Земля проходит орбитой своей снова и снова. И вновь польет дождь, возрождая зелень жизни. И дождь смочит асфальт городов, в лужах на тротуарах отразятся дома. И дома отраженные в асфальте луж, будут подобны платоновским теням, где подлинные дома (если по Платону) на подлинных улицах — это идеи.

И жить страшно маленькому человеку, как детки боятся войти в темную комнату. Но все бывает страшно первый раз, если впереди ждет тебя смерть!… Был человек, был маленький мальчик, был гимназист-подросток, был ученик духовного училища, был ученик семинарии, не закончивши ни то ни другое: из одного переведен, а другое оставил по болезни. Были — детство, отрочество, молодая юность, были экзамены по закону Божьему, где спрашивали вразбивку объяснение десяти заповедей, была болезнь, долгая больница, а потом работа-работа-работа, — все было!…

Когда же человек умирает, его везут на кладбище (оскорбительное слово — склад какой-то, где штабелями кладут гробы), и закапывают в землю, предав человеческий труп медлительному поеданию червей. В земле — черви роются в человеке, как в шахтах и катакомбах. Или еще, по смерти, отвозят в крематорий и там сжигают. И в крематории тогда дано человеку испытать последние человеческие судороги. (Преддверие таких мне довелось пережить: когда в мороз 28г я провалился в прорубь. Пока меня на телеге везли до домов, в мокрой заледеневшей одежде несколько верст, — я испытал, как сводило все жилы рук, ног и внутренностей даже. В тот раз я потерял сознание). В камере крематория в температуре до двух тысяч градусов Реомюра (1000г С), в две минуты истлевают вничто — гроб и человеческая одежда. Остается голый труп, и голый человек начинает двигаться: у мертвеца подгибаются ноги, и руки его ползут к шее, пытаясь захватить себе горло; голова втягивается в плечи. Если у того окошка, через которое видно, как две тысячи градусов Реомюра уничтожают человека, стоит живой человек со сломанными слабыми нервами, — у этого живого седеют волосы, и последние человеческие судороги кажутся ему нарушающими смерть, кажется что мертвец оживает в огне. Мертвец принимает бесстыдные позы, иногда вставая на четвереньки, поворачиваясь, пока весь не вспыхнет, а через двадцать минут от человека остается горсть пепла. Будто убивали живого, сожгли в мучениях.

Был человек, был мальчик, подросток, юноша; были радости, горести, успехи, обиды, гордости!

Маленьким мальчиком я видел похожую смерть кота Рыжика, очень печальную, — взрослые дяди бросили его умирать в костер «пожог-ямы». Кот передушил курей на ферме, а тут была пилорама. Рядом для сжигания сучков и отходов вырыта яма, в которой постоянно горел огонь. Кота убили, разбив ему голову. А когда его кинули в огонь — я мальчишка увидел, что кот вроде бы ожил в огне и кувыркался, пока не вспыхнул. Дети мыслят конкретными образами. После этого я долго сидел в саду, — солнцем ведая весь холод смерти.

В городе Коломна есть башня Марины Мнишек. Предания рассказывают, что в этой крепостной кремлевской башне — высокой, угловой, стройной и глухой — погибла Марина Мнишек вместе со спрятанными богатствами. Предание утверждает, что она заключена была в эту башню, и была она оборотнем, оборачивалась сорокою-вороною и летала над Россией, неся разрушение. И предание рассказывает такую историю: как дьяки, воевода Коломенский Данила и попы со епископом, прознали, что Марина оборачивается вороной-сорокою, подкараулили. Зашли они в башню, когда она спящая была. И освятили окна, бойницы и двери святою водою, чтобы не могла Марина вылететь из башни вороной. Они учинили тем самым большую ошибку, эти попы. Тело Марины Мнишек лежало в башне, будто спало, а Марина вороной летала над Россией. С тех пор по сей день душа Марины вороной и летает, не может соединиться со своим телом, давно уже сгнившим. Все вороны над Россией — душа Марины Мнишек.

Жизнь и смерть построена на крови.

Умеющий умирать должен уметь и убивать, — так было издревле, а убийство — гадость, мерзость…. Но в мире все на крови вплоть до любовного ложа, нарушение девственности и то кровь, и рождение в крови. Если сейчас человечество отвергает кровь — то убийство все-таки остается. Есть убийство без крови. Смертную казнь отменили, а убийство осталось, да, особенно без крови — убийство желтое, сукровичное, статистическое, цифровое (как модно). Если рабочему скажут, что он не нужен, выброшен за борт — все убит без крови…. Можно убивать поцелуями, и ласкою, и ложью, можно воровать у самого себя. Мы живем в России — мы русские (не по нации, по определению) и мы должны строить свою Россию русскими мужичьими руками, а не продавать свою землю и свои недра, не воровать у себя.

Сейчас дискредитировано слово социализм. Зря, неправильно его сравнивают с «диктатурой пролетариата». Сам социализм — это сочувствие друг другу. Социальный значит общественный. И не власть важна и не власть делает социализм, его не было еще в природе ни в одной стране, тем более у нас, где диктатура имперская сменилась на другую диктатуру личности. А потом на диктатуру бюрократии, с ее «панибратством», с телефонным правом. А сейчас происходит распад империи бюрократии, но это очень трудное дело, потому что заменить-то ее нечем. Старое уже все изжито Цезари, Наполеоны, Сталины — уже сыты мы по горло ими. А демократию быстро прибирают к рукам бюрократы, дельцы и мошенники, они если у власти, то свергнуть их не просто — «рука руку моет».

Похороны за «оконной газетой времени» — это похороны древностей, но никак не жизни новой — сыновей и дочерей тех же бабищ, что шли за гробом. Мы говорили о волках, вначале. Есть некое волчье правило, я читал у Брема, — волки съедают своих стариков, когда старики дряхлеют; потому что старики отступили от законов равенства дряхлостью и моральным развалом, а природа не терпит неравенства сил. Но общество людей — не волчья стая?!?

Хорошо. Никогда, ни в единую минуту человек не может сказать, что он есть поистине то, что он есть в эту единую минуту.

Люди не подозревают, как они гипнотизируются. Люди могут гипнотизироваться на мерзость и на благородство — не гипнотизерами, но человеческим обществом. Волки от природы соподчинены равенству сил. А человеку, кроме всего природного дана Любовь. Мир велик, но он меньше той любви, которая в душе человека. И если узнаем об этом, всему обществу надо узнать в себе большее, если будем помнить и если станем социалистами — сочувствуя друг другу — мы будем жить лучше и счастливее.

Конец ознакомительного фрагмента.