Воспитание жениха

Сергий Чернец

Эта книга на тему неприязни. Есть чувства, основанные на отрицательном отношении людей друг к другу. Самым сильным является вражда.

После дождя

Часть 1

— Нет, нет, эта игра всё-таки стоит свеч… — услышался голос пожилого академика с седой головой. Он шёл от берега реки к нашему костру.

Приближался рассвет, небо уже постепенно принимало голубой белёсый оттенок. Заря на востоке предвещала тёплый погожий денёк. В предвкушении рыбалки мы не спешили, ожидая, когда вскипит на костре чайник и когда утренние туманные сумерки озарятся лучами.

Пожилой академик вернулся от берега, от лодки. На лодке выезжали рыбачить двое — учитель Пенкин и «Профессор», как мы именовали нашего академика, а я оставался на берегу, бродя с поплавочной удочкой и возвращаясь к стоянке, к своим донкам с колокольчиками, заброшенным в конец ямки омута ближе к перекату, по звонкам которых бросал я свою поплавочную снасть на прибережную траву и «мчался» легким быстрым шагом за очередной «добычей».

Разговор у костра, в продолжение ночного, имел политически-философскую окраску: учитель разговаривал-рассуждал с Профессором, не забывая готовить снасти к предстоящей рыбалке.

— Вообще-то вы правы… —

До рыбалки ещё можно было не спешить. Когда ещё бывшие одноклассники смогли бы выбраться на природу. Мы просто лежали у костра на берегу и смотрели, как восходило солнце: как оно зажигало светом водную гладь и золотило верхушки деревьев; слушали утреннюю перекличку птиц.

— объективно учёные сделали всё для обеспечения вселенской катастрофы — задумчиво говорил Профессор. — Правда, есть одно обстоятельство обнадёживающее. Как говорит один мой коллега, трагедия человечества в том, что оно разбито на два политических лагеря, а счастье его в том, что в этих двух лагерях существуют две ядерные энергии. И там и там знают, что выяснять практически, какая лучше, — опасно. Но представьте себе, что эта энергия была бы только у них. Тогда вы не успели бы даже сделать из этого выводов….

— но какой же может быть выход из этой опасной ситуации всечеловеческого баланса? — спросил Пенкин.

— Для нас, учёных, — пока один: безжалостно выкидывать дураков из науки и неустанно двигать её вперёд, чтобы баланс не стал опасным для нас. Но политики пусть тоже ищут выход. Я вижу пока только одно — мой друг, лодка готова… —

Чай был разлит мной по кружкам, и мы приступили к завтраку.

— Я сейчас установил (как «учёный», Профессор употреблял слова своего лексикона), что со времени своего детства я первый раз вот так безмятежно встречаю утро, — прихлёбывая горячий чай сказал Профессор улыбаясь.

— Смотрите, не увлекайтесь этим настроением, — рассмеялся Пенкин, — а то кругом жульё, мошенники и коррупция в науке, того и гляди обманут вас. —

Поворот разговора не был неожиданностью, ещё во время розовой зари, до рассвета, так и перескакивали они в разговоре от темы к теме.

— Я педагогический кончал, — продолжал Пенкин. — Мечтал о сельской школе в сибирской тайге, а попал вот сюда на село в своём районе. И на реку ходить мне не новость. А вот ты, дорогой Профессор, случайно встретился — объясните-ка мне научно. Что было бы, если бы не было лужи и не было бы в ней острых предметов, которые проткнули вам шины машины… — и он снова рассмеялся.

Действительно. Встретились мы почти случайно. Я приехал на «побывку» в родную деревню, и с учителем Пенкиным мы встречались давно. А вот Профессор был случайным гостем. У них машина с проткнутым колесом в автосервисе задержалась, и решил он за 20 км от родного села — съездить-таки на родину. Решение для него неординарное, — это отказ от всех своих дел…, и на автобусе он добрался до деревни. Автобусы только пустили не так давно в наш район.

Пенкин долго невнятно хмыкал, подхохатывал, а потом сказал:

— По теории вероятности — не мы, так кто-нибудь другой.

— Нет, нет! Про «кто-нибудь другой» мне не надо. Я сказал бы лично про себя. Так вот. — и Профессор поддержал им одним известный смех (то, над чем смеялись было из ночного предрассветного разговора, где теория вероятности тоже служила предметом обсуждения).

После завтрака и чая все замолчали, охваченные блаженным ощущением своей близости к природе, к тихому летнему утру. Неподалёку, точно спросонья, зацокал и принялся за рулады соловей. Профессор лежал с закрытыми глазами, по его лицу блуждали солнечные пятнышки, они точно ласкали его, и он по-детски улыбался.

Вдруг, Профессор резко поднялся и опёрся на руку. На лице его было такое выражение, будто он прислушивается к чему-то одному ему слышному и явно тревожащему его.

— Боже ж мой, как я, оказывается, далёк от всей этой сумасшедшей прелести! — растерянно сказал он. — А ведь приехал-то я сюда именно для того, чтобы быть ближе к природе. —

— Мне вас жалко, — сказал Пенкин.

Профессор медленно перевёл взгляд на него:

— Поймите, если я даже перед самыми окнами своего института разведу райский сад, всё равно, находясь в лаборатории, я буду невероятно далёк от этого рая и так же неразрывно близок к аду, в который я, как учёный, лезу. Профессор снова прилёг, подложил руки под голову и смотрел вверх, где шумели пронизанные светом кроны деревьев.

— А зачем вы лезете в ад? — спросил Пенкин.

— Мы уже говорили об этом — баланс не должен стать опасным. — пояснил Профессор.

— Значит, вы всё же лезете туда, чтобы сохранить рай на нашей земле? —

— Статьи в повременной печати о борьбе учёных за мир я читаю исправно, — насмешливо сказал Профессор, намекая, что их нужно читать и учителю.

— А сами в этой борьбе не участвуете? — в тон ему, насмешливо, быстро спросил Пенкин.

— Миру на той стороне интересно не то, что я изреку публично, «с трибуны», а то, про что я молчу, что секретно. — Профессор тихо рассмеялся. — моё молчание тоже входит в расчёт баланса.

Пенкин поднялся и сел, и смотря на Профессора, сказал:

— Извините вы меня за грубость, но вы говорите чушь. Неужели вы не понимаете, как важно людям услышать и ваш голос, — так сказать, для количества: что вы думаете о сохранении на земле мира. —

— Извините и вы меня за резкость, — ответил Профессор, — но и вы ни черта не понимаете, что мы, лезущие в ад, постигаем нечто такое, ещё вчера непостижимое, а это начисто отучает нас от примитивного мышления. —

— Сверхчеловеки? — спросил Пенкин.

— Совсем нет. Но мне иной раз кажется, что между моей наукой и тем, что делаете вы, расстояние в целый век. —

— Не забудем, для порядка в споре, что всё для вашей науки дали мы… — народ, спокойно сказал учитель Пенкин, с любопытством смотря на Профессора.

— Ну, по истории, — тёмный купец Савва Морозов, как известно, финансировал революцию, — мгновенно парировал Профессор.

— Во-первых, не тёмный, — спокойно возразил Пенкин. — Во-вторых, ваше сравнение — из области демагогии. —

Профессор задумался и рассмеялся:

— согласен. Беру его обратно. И заменяю вопросом конкретным. Объясните мне, пожалуйста, закономерность существования в одной и той же строящей коммунизм стране, — меня, учёного, моей работы — и вот этих мошенников с их жульническими шайками. Объясните. —

— Легче лёгкого, — ответил, смеясь Пенкин. — Государства в наш век не геометрически закрытые сосуды, они сообщаются, и происходит взаимная диффузия идей. И наши мошенники-жулики, не желающие жить по законам социализма, есть не кто иные, как лазутчики из того, другого мира капитала. Другими словами, как бы вам ни казалось, что вы со своей наукой вырвались в некий непознаваемый космос и обрели там философскую невесомость, — на самом деле вы всё время вместе с нами, людьми, подчинены вульгарному земному притяжению, и вы вместе с нами ведёте старую как мир борьбу — классовую, идейную. Конечно, догма есть догма, но наша мудрая и хорошо видящая даль истории старушка — философия — заботливо ведёт нас вперёд и вас и нас, грешных.

И забудьте о том, будто для вас необходимо выработать какую-то особую философию, помогающую вам чувствовать свою связь с грешной и отсталой землёй.

Это — опасное кокетство своей исключительностью. Вы, наверное, читали книги ваших западных коллег? Посмотрите, как они раскрывают перед нами наипростейшую формулу своего бытия: сначала наивное горение во имя чистой науки, но, как только на этом огне зажарились какие-то конкретные каштаны, начинается вторая биография — рассказ о том, как его купили за чистоган, с потрохами или без, продешевил он или сумел сорвать куш. Но, как правило, все они, возвышаясь в науке, отрывались от земли и своего народа, не случайно многие из них так легко меняли и землю и подданство, слепо идя туда, где им давали деньги а их возвышенные эксперименты. А потом бывало, что они проклинали собственные открытия… — Пенкин встал, и прошёлся от костра к дереву, посмотрел на реку и вернулся к Профессору.

— Вот так, дорогой академик. Извините, что я позволил себе пропагандировать. Но я всё-таки учитель, а все мы «ученые» простыми учителями! —

Профессор молчал. Он в этот момент уже думал о своем, и было непонятно, слышал ли он «пропаганду» Пенкина. Они простились со мной, пожелав мне удачи, взяли свои снасти и направились к лодке. И я вскоре, притушив костер, двинулся к берегу на свою рыбалку, особенную….

Часть 2

Есть люди везучие, которым удача способствует во всём. А вот у меня, в этом отношении, всё как-то — серединка на половинку. Везло мне в рыбалке, это да, а провидение во всю жизнь старалось мне навредить!

С погодой всегда что-то случалось и дождь преследовал меня, начиная с молодости. Именно когда я затевал какое-либо мероприятие на природе — случался дождь. В моей молодости так получилось, что из-за этого дождя я не смог жениться. Романтическая любовь моя, в юности, могла предложить яркие впечатления (как я думал) от похода на мою любимую рыбалку: когда теплым летним днем мы бы сидели у костра с любимой девушкой и провели бы ночь в палатке…. Поэтому я пригласил свою девушку в поход, и она с радостью согласилась, потому что романтики природы не была лишена.

Поехали мы на поезде с рюкзаками, потом шли через лес, перед рекой восхищались берёзовым лесом и сбором земляники — дело было в июне месяце и погода была солнечная. Всё было прекрасно! Но к вечеру небо затянуло чёрной тучей и подул холодный ветер и начался дождь. Так что, чтобы согреться я придумал развести на прибережном песке большой костер, нагревая песок, потом перетащил костёр в сторону а палатку перенес на теплое, горячее место. Но никакой романтики уже не было: была возня под дождём, — собирали мокрые дрова в лесу, потом палатку перетаскивали и во влажной одежде сидели в палатке…. Девушка моя совсем не была в восторге, ещё и от того, что я бегал к берегу, к своим колокольчикам: рыба клевала в дождь и попадалась в крупных экземплярах, от чего я отказаться не мог. Рыбачил я до самой темноты, оставляя девушку грустить в палатке, прибегая мокрый от дождя целоваться…. В общем, поход был неудачный. Но это не всё. Мы тогда повздорили, но в последствии помирились.

И вновь по моему предложению, решили поехать в другое место. Опять была хорошая погода, и синоптики не предвещали дождей и поселок был большой рядом. Днем мы гуляли по посёлку, а вещи оставили в лесу у речки спрятав в ямке под деревом. Все было хорошо, я даже рыбалку забросил днем, но к вечеру решил-таки половить рыбки на уху, и началось…. Рыба снова клевала и снова с рыбалкой мне везло, а небо снова затянула откуда не возьмись взявшаяся туча, и как после этого верить синоптикам…. Опять повторилось всё как и в первом случае с моим походом. И была снова ссора с моей девушкой. Эта вторая ссора, от моей рыболовной страсти (я думаю), ведь я снова рыбалку под дождём предпочёл любовной лирике «целования»: я бегал на речку к своим звонкам, на своих закидушках-донках, оставляя девушку одну в палатке… — и эта ситуация окончательно нас разлучила. Так я не женился. Но я принимал участие в соревнованиях рыболовов-спортсменов, и на очередных соревнованиях вошёл в десятку лучших в своей области, занял шестое место среди 50 участников. Для меня это было престижнее.

____________________

Вот так случилось и на этот раз с нашей встречей одноклассников: к вечеру пошёл дождь. Мои рыбаки на лодке, учитель Пенкин и Профессор, вернулись на берег. Нам ничего не оставалось, как возвратиться в свою деревню.

К тёмному позднему вечеру дождь затих и почти прекратился. Ночь выдалась беспокойная, дождик с черных туч перешёл в грозу, сверкающую молниями над вздрагивающим горизонтом. Казалось, будто тучи подсвечивались багровыми прожекторами. Порывистый ветер швырял в лицо уже мелкие струи дождя и сорванные листья. — Я шёл к дому учителя Пенкина на край деревни, в котором остановился на ночлег-побывку Профессор., меня приглашали на ужин. Свой дом они, Профессорская семья, давно продали и переехали в город насовсем.

Гроза удалялась и ветер стихал — грозы вообще быстро проходят.

В защищённом от ветра дворе, на крыльце сидел сын учителя Петька, в куртке, без шапки с откинутым капюшоном. И не один, а с девчонкой, моей соседкой Любашей. Им было по 17 лет. Они в этом году окончили школу. Любаша уже работала на ферме, а Петька ещё не определился — то ли ехать в город, поступать в институт или оставаться в деревне помогать отцу по хозяйству, а работать в колхозе на тракторе и комбайне механизатором. Колхоз посылал на курсы в недалёкий райцентр, в местное ПТУ, в районном поселке.

Я поздоровался с ними.

— Здравствуйте, вас ждут. А мы погулять собрались, да вот… — и он мотнул головой в сторону сверкнувшей вдалеке над лесом молнии.

Не успел он договорить, как в это время в открытую дверь послышался громкий разговор — спорили два друга.

— Тебе нужен его заработок, — чуть не кричал хрипловатый голос Профессора, — а я хочу из него человека сделать. —

— А ты что думаешь? — отозвался гудящий бас учителя Пенкина, — я из него собаку делаю? —

Петька кивнул на окно, освещающее крыльцо со стороны дома:

— Из-за меня воюют Профессор с отцом. Подождите минуточку. — Он явно хотел послушать, как там в доме спорят, поэтому и дверь в сени оставил открытой.

— Тёмный ты человек, Паша Пенкин, даром что учитель, да ещё член правления колхоза. Тебе бы, конечно, — цель известная: удержать молодёжь в колхозе, — хриплый голос прокашлялся.

— Известно! Из всей деревенской округи — ты один у нас «учёный». А Петьку я всё равно с тобой не отпущу. Как он там, в городе будет жить? — отозвался иронично отец.

— Ну, что ты «тормозишь»? Парень учился лучше всех и чуть не на золотую медаль, — в аттестате одни пятёрки. И беседовал я, по уму — ему учёным быть. А я устрою его при нашей заводской лаборатории, — будет он и работать на заводе и учиться в институте… — обещал Профессор.

— На учёбу и тут дорога ему «не заказана». Сейчас уже он самостоятельно трактор водит, а зимой курсы механизаторов. Повзрослеет, и потом сам решит! — отец считал, что сын ещё не возмужал как следует.

— А сколько он зря времени растеряет? Ты остынь, подумай. Давай спокойно посчитаем моё время и твоё время. Сам увидишь. Значит так… —

В доме исчезли видные в окно силуэты, наверное, люди присели за стол, и разговаривать стали тихо. Разобрать можно было только отдельные слова. Петька не без гордости сказал:

— Вот, схлестнулись «одноклассники», который хриплый — Профессор.

— Я знаю. А сам-то ты на чьей стороне? —

Петька почесал затылок и слегка усмехнулся.

— Трудное дело. Они меня из дома выгнали за то, что я ни нашим, ни вашим, — сказал он. — Их обоих надо понять. Профессор, он давно городской, он рассуждает по-городскому. А отец мой, другое дело, — для него это главная болячка какая-то? Людей в колхозе маловато, особенно мужиков мало. Но он правду про меня говорит. На тракторе нас в школе учили, вместо уроков труда и на курсы пошлют от колхоза. И с отцом спорить сложно: он крепкий как кремень, на своём стоит. Он и дальше будет меня толкать, в механики. И он за колхоз стоит, потому что у нас дела в гору пошли, новый комплекс построили и силосные ямы там большие и коров 300 голов закупили. Ну, а Профессор, — он городской и «учёный»… —

— Разве плохо, учёным быть? — спросил я.

— Почему обязательно плохо? Нет! У Профессора свои принципы и им нужны молодые наверное.

В это время Любаша, подергивая Петьку за локоть, за рубашку, обратила наше внимание на погоду. Тучи незаметно для нас покинули небо и открылись на темном с голубизной фоне яркие звезды. Затих и ветер и по-летнему тепло стало и птицы защебетали в ночной тишине.

— Петька, что ты? — обиженно спросила Любаша.

— Сейчас… — неторопливым голосом сказал Петька и снова прислушался к разговору в доме — Люб! Погоди! Послушаем. —

В это время в доме опять разговор перешел в громкие тона

— Ты, как поп, знаешь только свой приход! — говорил хриплый Профессор. — Заладил, попугайски — колхоз, колхоз. А науку тоже надо поднимать и продвигать и умная молодежь в науке тоже нужна…

Там в доме замолчали.

Петька осторожно тронул меня за плечо и сказал негромко, чуть ли не шепотком:

— Ну, ладно, мы пойдем с Любой прогуляемся, до фермы и обратно. — А это значило пройти всю деревню к другому её концу.

Любаша не спешила идти, когда Петька быстро сбежал с трех ступенек крыльца к калитке. И я успел спросить-сказать:

— Уедет твой Петька? —

Девчонка посмотрела на меня:

— Ну и пускай. Не привязанный же он верёвками. — Помолчала и добавила: — А только никуда он не уедет… — и умиротворенно засмеялась и сбежала с крыльца поспевая за своим любимым.

А в доме опять раздавался громкий разговор.

Войдя в дом, я поздоровался с хозяйкой, которая суетилась в соседней комнатке за перегородкой и вышла мне на встречу услышав, что я закрыл входную дверь с хлопком (от порыва ветра в сени воздух подтолкнул дверь, которую я только легонько направил). Хозяйка вышла в красивом переднике с цветами поверх обычного платья.

— Кваску свежего для запивки, — сказала она, — с изюмом настоян, на чистом сахаре. —

Тут заметался и бросился к ней муж Пенкин.

— Сядь, не егози, — сама поставлю, — строго сказала она ему и водрузила жбан на стол, уже собранный к ужину будто праздничный.

(Как же, — гости из города, да ещё и Профессор, учёный, о котором знали все взрослые и которым гордились: «из их деревни вышел академик» — говорили).

Наверное, ни в одном ресторане на всей планете не увидишь такой еды, какая живописно заполнила этот стол. Маленькие, пупырчатые, янтарного цвета огурчики в пузатой стеклянной банке были похожи на золотых рыбок, затаившихся в укропе, как в водорослях. Тут же квашенная капуста, украшенная морковкой и красными бусами клюквы, пронзительная кислость её ощущалась на расстоянии. Свет лампочки из абажура над столом играл в слезах растительного масла. И в центре стояла кастрюля с ухой из нашей свежевыловленной рыбы. Рыба была и в жаренном виде рядом с открытой большой посуды с отварной картошкой.

А запивать было что: «первак что спирт, по градусам» — как сказал Профессор., когда мы стали ужинать, рассевшись вокруг стола.

— Вам бы всё только пьянствовать — подала начало разговора Хозяйка. И мы с Профессором продолжили.

— Что за зелье пьем? Чаем пахнет — спросил я Пенкина.

Профессор почему-то отвернулся переводить дух.

— Вино, наверное, так изготовляют?! — с деланным юмором сказа Профессор.

— Чем бы не пахло, лишь бы душу жгло. — выразился Пенкин.

— Уж конечно, — фыркнула хозяйка. — Ты уже и так наскрось горючий. —

Так мы узнали, что учитель Пенкин часто пьет, каждые выходные. Как пояснила хозяйка. Я принялся как мог расхваливать еду и этим несколько смягчил сердце хозяйки. Обстановка за столом немного полегчала. Пенкин налил по второй, как обычно — пили за здоровье.

Сказали о борьбе с пьянством, о запрете на продажу спиртного, который и до деревни дошёл: продавали только после 10 часов дня, по указу.

— Для тех, кто хочет выпить, никакими указами не остановишь, — сказал я.

— Ну-у-у, не скажи, — Пенкин покрутил головой. — указ он действует. А только ведь совсем не «закон природы», что каждый, кто хочет выпить, обязательно пьяница-алкоголик. Вот уж нет, так нет. В другой раз просто душа просит для легкости дыхания….

— Ну что вы говорите? — вынес своё мнение умный Профессор, хотя сам выпивал с нами, но был противник всякого пьянства, и он сказал так, примерно:

— Вы же не вчера родились и не первый раз выпиваете. Вот это самая обычная самогонка из хитрости чаем подкрашенная. Начата борьба с самогонщиками, аппараты конфискуют людей штрафуют. И «пьянству бой» объявлен по всей стране. —

Тут последовала целая лекция, Профессор любил произносить длинные речи. И мы почувствовали, что он прав, а не мы с учителем Пенкиным.

Когда ужин закончился, я встал из-за стола, поблагодарил хозяйку и вышел во двор. Мне казалось, что в светлеющем фиолетовом небе и яркие, отмытые дождём звезды осуждающе пучат на меня свои глаза.

Бывал я во многих деревнях и районах, и в последнее время во всех почти мужики пили, пьянствовали. Сколько пьяных на пути моём вихлялось по дорогам. Настроение у меня от всего увиденного всё хуже и хуже — будто и я виноват в том, что столько пьяных людей в стране.

Конец.