Бородинское сражение. Памятный 1812 год. История России

Сергей Юрьевич Соловьев

Книга из серии «Окно в историю». Книга о наполеоновских войнах, как и книги «Белый колет, фригийский колпак» и «Ящик Пандоры». Великолепная повесть, посвященная Бородинской битве.

ГЛАВА 2 Вечер перед битвой

Уже вечерело, и здесь тоже, наконец, сделалось тихо. Ушедшие солдаты в стрелки и секреты, видать, устали перестреливаться с французами, и просто сидели по кустам, несли службу да грызли сухари. Ну а здесь, у костра, было и того лучше. Был здесь бивуак Симбирского пехотного полка, двадцать седьмой дивизии. А это всякий человек мог понять, даже сугубо в партикулярном платье. На погонах солдат красовалась цифра «27». Однако, среди солдат, в мундирах тёмно-зелёного сукна, почти половина была в тёмно-серых дескать:, ещё рекрутских. И то, дивизи понесла тяжкие потери, и распоряденем главнокомандующего Кутузова внесли в списки целых четыре тысячи рекрут. Но, и перевели в полки бывалых солдат, ставших фельдфебелями в ротах.

И унтера и фельдфебели яро и умело приучали молодых солдат к царской службе. Чтобы бестрепетно и преданно тянули тяжкую солдатскую лямку. Не роптали, не пререкались, а честно исполняли приказы. Но, сейчас дело клонилось к вечеру, и солдаты сидели и отдыхали у костра.

Яков, артельный кашевар, помешивал варево деревянной ложкой.

— И, то, Пантелеймон Ильич, знатный ведь кулеш выйдет. Сенька-то молодец, вовремя к егерям сбегал, кониной разжился.

— Да, была там сшибка наших гусар с уланами, — чинно заговорил фельдфебель, — Молодец, парень, проявил смекалку. А солдату без этого никак нельзя. Главное что — выправка, да строй держать, особенно, когда ОН по тебе палит. Главное, не робей, да держись за своими. И, оно конечно, что бы мундир завсегда в порядке был, для солдата, главное-выправка.

— А вы, вот, Пантелеймон Ильич, к нам в полк, тоже недавно переведены. Сказывают, из Московского Гренадёрского? Как же так? Из гренадёров и к нам, в пехоту?

— Так не наше дело, Тимка, решать. А офицерское. Перевели-значит так и надо, но — с повышением. И вот, ещё я и крест за Смоленск заслужил, а всё ведь никак не дадут, верно, писари куда задевали, — опечалилился опять фельдфебель.

— Да, глядишь и в бой скоро. А солонины всё и нет. Только вот, конина с гречкой, — напомнил солдат в сером мундире, — только что Семён и выручил артель. Плохо всё у нас. С едой совсем нехорошо.

— Точно, а то ведь зря бы мясо пропало. А так, хотя бы поедим вволю. Вас, после рекрутского депо, и не откормишь. Сколько ни ешь ты, Семён, а всё одно, кожа да кости. Вон, кивер-то, едва ни шире твоих плеч будет.

Солдаты у костра дружно рассмеялись. Все смотрели на бывалого воина с належдой и обожанием, и то, не пропадёшь с таким. Они посматривали тула, за перелесок, где блестели огоньки французских бивуаков. И огней-то множество, лишь бы завтра совладать, с французом-то…

— Так я ем, Пантелеймон Ильич, ем. А и то, я в нашей роте, зато стрелок наипервейший! — заметил Воинов.

— Ну как там Яков, не готово ли? — спросил фельдфебель, — а то уж точно… И запах-то какой толковый! Словно в смоленский трактир заглянул!

— Так я ещё и травки да лучку добыл, всё расстарался, — похвалился кашевар.

— Да уж, кажется, доспело… — проговорил фельдфебель, с одобрением посмотрев на Якова. — Ну всё, садись у котла, и хлебаем. А мясо, уж потом съедим…

Встал тут Пантелеймон Ильиич, снял со стриженой головы кивер, скрытый чехлом, и начал читать молитву. Голос у него был хороший, зычный, как у дьяка в большом храме. Да и сам осанист служивый, украшен уже начавшими седеть пышными да ухоженныи усами. И судя по нашивкам на рукаве, десять лет, не меньше, отслужил царю: батюшке. Расселись чинно служивые, достали деревянные ложки, и стали опускать в варево по очереди. Всё, как положено…

Ели с удовольствием, и то, дома, в своей деревне, не каждый день так кормили. Сам Пантелеймон Ильич ел неторопливо, стараясь усы не испачкать, свою великую гордость. Но вот, дело дошло и до мяса, которое было быстро съедено неизбалованными разносолами солдатами. Яков взял котел и отправился к ручью, а фельдфебель неторопливо стал набивать старую трубочку неплохим табаком, взятым у французов. Разжёг мальньким угольком, и выпустил вверх облачко дыма. Сам и подумал, что неплохой день был сегодня, очень неплохой.

Тут раздался грохот копыт, слышались крики:

«Смирно!»

Вот, пара всадников подъехала и к их бивуаку. Фельдфебель вскочил, убрал трубку, одел кивер, и лихи, пружинистым шагом подошёл к офицерам.

— Ваше высокоблагородие, ввереная мне первая рота отдыхает после приема пищи. В карауле и секретах двадцать солдат…

— Ох и молодец ты, фельдфебель Пустовалов! Вот, хорошо что тебя к моим-то рекрутам перевели. Верно, господин квартирмейстер? — обратился к нему генерал Неверовский.

— Так точно,. И за Симбирский полк можно быть спокойным. Всё же первая, знамённая рота…

— Сам-то понимаешь, фельдфебель? И вот, возьми, дружок, а то припоздала твоя награда! Носи с честью! — и генерал передал Георгиевский крест Пустовалову, — всё, нам дальше. Держитесь смело, солдаты!

И генерал с майором поехали дальше, а фельдфебель аккуратно приколол награду к мундиру, где уже висели две медали. Отвлёкся обрадованный Пустовалов, всё прихорашивался, да оглядывал свои награды.

— Пантелеймон! — услышал он крик, и враз обернулся.

Тут уж сам пошёл навстречу этим нежданным гостям. Перед ним стояли три заслуженных воина, отмеченных тоже фельдфебельскими лычками. Один, в гренадёрском мундире, со знаком 2 гренадёрской дивизии на погонах, другой — в мундире Павловского гренадёрского полка, а уж третий-то, в красивом лейб-гвардейском, с галунами, судя по-мундиру, Литовского полка. Его же солдаты, вскочили, увидев такое.

— Привет, дорогие друзья! — поздоровался Пустовалов, — рад, аам, и очень!

— Когда ещё свидимся, Пантелеймон, — произнёс унтер в мундире Павловского полка, — хорошо, что разрешили. Вызвались сопроводить фуру с порохом для вашего полка.

— Понятно, Кирилл. Или как тебя теперь, Кирилл Борисович?

— Как и тебя, Пантелеймон Ильич? — усмехнулся он, — вот, раскидали нас из нашего, Московского гренадёрского полка… Как произвели из унеррв в фельдфебели, так и развели. Я, видишь, в Павловском полку теперь.

— Ну, много теперь рекрутов по полкам, — рассуждал фельдфебель в мундире второй гренадёрской дивизии, — потери куда как немалые, с боями отходим.

— Ну, теперь ты, Евграф Фомич, у князя Мекленбургского, в Московском полку. И то, почётно!

— Ну, нас всех Пётр Захарович обскакал. И то, повыше ростом. Даже тебя, Пантелеймон, и то перерос!

— Ну, у нас служба такая… — проговорил Пётр, — Да и то, полк-то наш, Литовский, новый, государь недавно знамя даровал. Да и не всё просто. Константин-то Павлович, государь-цесаревич, строгонек. В Московском всяко лучше было. Где, считай, Евграф и остался.

Смотрели молодые соллаты с восторгом на этих, уже поседевших воинов. Каждый ведь, отданный в рекруты, думал да гадал, а придётся ли домой вернутся? Или, сгинешь в чужой стороне без вести, а то и без могилы? А эти, вот, уже каждый больше десяти лет отслужил!

— Что приуныли? Отставить вешать носы! — строго проговорил Пантелеймон Ильич, — вы теперь на царской службе, гордиться должны! Солдаты, а не мужичьё неумытое! Проверить замки у ружей в козлах! Быстро! Исполнять!

И рядовые забегали, засуетились, разбирая оружие. Принялись за привычное дело — проверить пружину, кремень. Всё ли хорошо да ладно!

— Толково ты их, — похвалил Евграф Пантелеймона.

— А то! Как говаривал мой, старый фельдфебель, солдат должен службу исполнять, быть при деле. А всякая мысль для солдата — сущий вред, от этого только головная боль приключается! — ответил Пустовалов, снова приглаживая усы.

Все четверо служивых рассмеялись, и старые знакомые покинуди бивуак Симбирского полка. Ну, а Пантелеймон принялся снимать мундир, и достал из ранца сбережённое чистое бельё.

— Никак нельзя на смерть в грязном исподнем идти. Грех это, — прошептал он, быстро переодевшись.

Да и куда приятнее было на теле чистое ощушать. Самому легче сделалось. Проверил пуговички на обшлагах, всё, на месте было. И тут раздался голос квартирьера:

— Водку привезли! Ступай к чарке! Кто желает, ребята!

Солдаты чинно, не толпясь, получали винную порцию и отходили в сторонку. Пантелеймон с оловянной чаркой постоял немного, затем, не поморщившись, выпил. Едкая была водка, да знал, что от желудочных болезней, первое дело. Ну, или вода с уксусом. Но вот, в лагере прозвучал сигнал горниста «К отбою!» и кто хотел, кроме караульных, отправились спать. Пустовалов тоже вздохнул, и пошел в палатку. Где снял сапоги, да прилёг на еловые ветки, прикрытые шинелью — проста ведь и жестка солдатская постель. Постарался заснуть, давая пример подчиненным.