Солнечный зайчик. Шанс для второй половинки

Сергей Юрьевич Ежов, 2021

Сознание престарелой женщины из 2020 года попадает в тело юноши в 1970 году. По стечению обстоятельств планы построения собственной тихой жизни нарушены, и герой становится тайным информатором могучей группы большевиков-сталинцев. Выражаю особую благодарность Але Куреповой, чьи замечания и советы помогли мне доработать это произведение. Содержит нецензурную брань.

ПГТ Троебратский, 11.50 20.08.1970 года, четверг.

Уже привычно я открыл гримёрку, и ребята разобрали инструменты.

— Пошли на сцену, камрады?

Молча, мои друзья прошли на сцену и встали на привычные места, а я остался в зале, как-то по-новому рассматривая ребят. Что-то изменилось в них за последнее время, как-то по-иному они стали говорить, двигаться, да и взаимоотношения в группе претерпели изменения. Гена, похоже, всерьёз увлёкся Олей, а Лена, до сих пор считавшая Гену едва ли не собственностью, смотрит на это с полным равнодушием. Хотя нет, не с равнодушием, а чуть ли не с облегчением. Кайрат, с тех пор как стал участником ВИА, всерьёз занялся физкультурой, и теперь выглядит более подтянутым. Впрочем, его можно понять: теперь у Кайрата появились первые поклонницы, но он ещё не выбрал для себя пары. А хорошо смотрятся ребята! Даже на репетицию они оделись тщательно, нарядно. Фая приодета наряднее всех, с лёгким макияжем, эффектная как модель с обложки глянцевого журнала, то и дело бросала взгляды на меня, начисто игнорируя внимание Валерия.

— Подключайте и настраивайте инструменты, сейчас начнём репетицию. Не забываем: сегодня важный день! К нам должна прийти наш художественный руководитель. Геныч, Ирина Сергеевна придёт, ты предупредил её?

— А я уже здесь! Здравствуйте ребята!

У стеклянных дверей стояла юная женщина, в белой блузке с короткими рукавами и яркой цветастой юбке чуть ниже колена и лёгких туфельках. Я, по давнишней привычке любителя детективов, сразу же набросал словесный портрет: рост метр шестьдесят семь — метр семьдесят, худощавого, гармоничного телосложения, талия тонкая, грудь второго размера, кисти рук красивые, холёные, пальцы тонкие, с ухоженными ногтями. Ступни узкие, изящные. Размер ноги — тридцать пятый-тридцать седьмой. Шея длинная, волосы средней длины, уложены в причёску. Лицо овальное с чуть заострённым подбородком, губы припухлые, совершенной формы. Глаза большие, серо-синие, ресницы длинные, пушистые. Косметики почти нет. Из украшений — только тонкая цепочка на шее и брошь на отложном воротнике блузки. Мдя… Удивлён, что у такой красавицы возникли проблемы вплоть до отчисления. Хотя… Скорее наоборот — проблемы говорят о высокой морали и развитом чувстве собственного достоинства.

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна! — здороваюсь я, склонив голову, пока парни приходили в себя.

— Тёть Ира, мы сейчас тебе покажем, что умеем! — жизнерадостно завопил Гена.

— Геннадий! — строго обрываю его — Это дома называй тётю так, как она тебе позволяет. А здесь она на работе и поэтому все её зовут по имени-отчеству, и только на Вы. Всем ясно, камрады?

Ребята закивали.

— Спасибо! — сказала Ирина Сергеевна — Вас зовут Юра?

— Совершенно, верно. Только я хочу отметить, что в нашей школе учителя обращаются к ученикам на ты. Так нам комфортней. И позвольте представить остальных участников ВИА: вот с краю стоит Ваш племянник и мой лучший друг Гена. Рядом с ним второй мой лучший друг Валера, и третий мой лучший друг Кайрат стоит с другого края. Рядом с Валерой стоит моя сестра Елена, справа от неё Ольга, а далее Фаина. Мы уже кое-что разучили, и хотим представить вам на строгий суд для последующего исправления. Вас это устроит, Ирина Сергеевна?

— Да-да, конечно.

— Разрешите предложить Вам стул.

— Спасибо, Юра.

— А теперь я поднимаюсь на сцену, и мы поступаем в полное Ваше, Ирина Сергеевна, распоряжение.

Поднимаюсь на сцену и командую:

— Начинаем с «Родимой школы», а дальше по списку, как у нас уложены листы с текстами. Поехали!

Ирина Сергеевна уселась на предложенный стул, и, достав из сумочки блокнот и карандаш, стала слушать, периодически делая в блокноте какие-то пометки. В коридоре, за приоткрытыми стеклянными дверями столпотворение. Там собрались любопытные, на сей раз, они пришли со своими стульями. В зал они не лезут, разговаривают полушёпотом, поэтому совершенно не мешают.

Десять песен мы отыграли, делая небольшие паузы между номерами, каждый раз, вопросительно поглядывая на Ирину Сергеевну, но та невозмутимо сидела, и только кивком обозначала: играйте, мол.

Наконец закончили.

— Теперь бы мы хотели услышать Ваше мнение, Ирина Сергеевна! — обращаюсь к ней я на правах прежнего руководителя.

— А знаете, ребята у вас всё просто замечательно! — улыбнулась Ирина Сергеевна — И тексты, и музыка, и ваш настрой. Исполнение слабовато, но тут всё понятно: вы любители, незнакомые даже с нотной грамотой, поэтому всё довольно сыро. Но для начального уровня очень неплохо.

— Ирина Сергеевна, Вы возьмётесь за нас, станете нашим художественным руководителем?

— Это очень лестное предложение, Юрий, и я охотно позанимаюсь с вами до конца лета. А потом мне надо будет искать работу.

Звякнуло разболтанное стекло в двери, и все повернулись в сторону входа: там стоял директор.

— Ирина Сергеевна, а чем Вам не нравится место учителя музыки в нашей школе? Дополнительными часами станут музыкальный кружок и руководство ВИА. Кроме того, я договорюсь в железнодорожном клубе, Вам дадут ставку кружковода. Соглашайтесь! Ребята, что вы молчите? Просите Ирину Сергеевну!

— Да я согласна, Жумагалей Ахмедович, не надо меня так уговаривать!

— Ну и прекрасно, пойдёмте в мой кабинет, Ирина Сергеевна, будем оформлять Вас на работу.

Ирина Сергеевна и директор вышли, а я скомандовал:

— Слышали, что сказал профессионал? Слабо мы играем! Давайте-ка порепетируем «Всё только начинается», особенно проигрыши. Поехали!

Вскоре вернулась радостная Ирина Сергеевна.

— Ребята, с этого дня я официально работаю с вами.

— Ура-а-а-а! — завопил ВИА в полном составе.

— Спасибо. Ваш репертуар я прослушала, однако, впереди у нас знаменательная дата: Первое сентября. У нас есть песня к школьной линейке?

Все взоры тут же повернулись ко мне.

— Ви хочите песен? Их-таки есть у меня! Слушайте.

И я запел песню, которую в той жизни, в теле Елены Ивановны разучивала с внучкой к линейке первого сентября:

Приветливо снова и снова

Весёлый звонок прозвенит.

Все дети на свете к урокам готовы —

Да здравствуют школьные дни!

Здравствуй, школа, здравствуй!

Здравствуй, мир прекрасный!

Самые счастливые года,

Добрые уроки и учитель строгий

С нами остаются навсегда.²⁰

— Ну, как? — спрашиваю закончив.

— Прекрасно! Именно то, что надо. — Ирина Сергеевна сразу же взяла бразды правления в свои руки — А сейчас мы займёмся работой над этой песней.

Работа началась, и мы очень быстро поняли, что Ирина Сергеевна под личиной красивой женщины скрывает свою истинную сущность — свирепого диктатора. Но… назвался груздём — полезай в кузов.

***

Ночью меня разбудил какой-то шум и треск, доносящийся с соседней улицы. Быстро одевшись, выскакиваю из дома на двор. Несмотря на ночь очень светло, и немудрено: на соседней улице полыхает дом.

— Сынок, что случилось? — высунулся из окна отчим.

— Папа, там, кажется, дом хромого Иваниенки горит.

— Докурился в постели, пьянь дурная! — в сердцах выругался отчим — Может, успел выскочить, беги, Юра, проверь, да возьми что-нибудь дверь ломать. А я следом пойду.

— Хорошо, батя!

Схватив топор, я побежал на пожар. У горящего дома уже суетилось несколько женщин, двое мужиков притащили с собой погружной насос, и теперь прилаживали его в колодец. Удлинителей не хватало, и один из мужиков полез на столб, чтобы подключиться прямо к проводам.

Я подбежал к пожарищу, и первым делом срубил проводку, подходящую к дому: никому не надо чтобы, когда начнут заливать водой, кого-нибудь долбануло током. Женщины тут же, без команды, подхватили палками обрубки проводов, и оттащили в сторону: для безопасности.

— Дядя Валера вышел из дома, не знаете? — спрашиваю у суетящихся рядом баб.

— Не-а, он тама, у внутрях! — уверенно ответила одна из них.

Ну что делать! Бросаюсь к дверям — заперто. Ударил плечом раз, другой, дверь крепкая, даже не шелохнулась. Ну что делать, подскакиваю к окну, и в три удара выношу двойную раму: изнутри ударил дым и жар.

— Дядя Валера!

Нет ответа, хотя… вроде какое-то мычание послышалось.

Я уже собрался нырнуть в горящий дом, но сильная рука, схватившая за шиворот, остановила меня.

— Куда, Юрка! Опалишься весь, как та свинья. Дай оболью!

Обернулся. Рядом весело скалился сосед, Сашка Цаплин. Сашка такой: вечно лыбится, хотя не раз крепко получал за неуместные ухмылки. Он только на похоронах бывает серьёзным, да и то не всегда.

— Обливай.

Сашка быстренько опрокинул на меня ведро с водой, а из другого ведра достал мокрую тряпку, похожую на рваный мешок.

— А это сверху накинь. Я бы сам полез, да вишь ты, шибко маленькое окно.

И я нырнул в окно, оказавшееся кухонным. Страшно!

Четыре шага, и я оказался у двери, ведущей в большую комнату. Залу, как называют их в здешней местности. Потолок в зале уже горел, испуская жар, дым клубился под потолком. Горели телевизор, этажерка с книгами, угол стены и дальний конец дивана. Рядом с диваном лежал Валерка Иваниенко. Руки его были связаны за спиной, ноги связаны и привязаны к дивану, так что он не мог отползти далеко. Валерка в отчаянии дёргался, но диван стоял крепко: он ножкой застрял в щели неровного пола. Подскакиваю к Валерке, с немой мольбой глядящего на меня, и топором перерубаю верёвку, спутывающую ноги. Впрочем, с немой — это я погорячился — во рту Валерки кляп, он пытается кричать, но всё равно ничего не слышно, кроме довольно громкого мычания. Ладно, кляп потом удалим, сейчас времени нет.

— Вставай, дядя Валера! — подхватываю Иваниенку за подмышки, помогая встать, но тот коротко взвыл, и обмяк в руках.

— Твою же мать! — роняю тело и смотрю на свои руки, густо покрытые кровью. — Экий ты скользкий, прямо не мужик, а рыба какая-то, но вытаскивать тебя всё равно придётся.

Снова хватаю обмякшего Валерку, и тащу к выбитому окну: путь к двери уже отрезан огнём. Твою же ж маму! Жить-то как хочется!

— Ну что там, живой Валерка-то? — крикнул Сашка Цаплин, дежурящий у окна.

— Живой. Только он раненый и связанный — кашляя от дыма, отвечаю Сашке — Держи!

Сашка подхватил тело, и помощью подоспевшего мужика вытащил. Я полез, было, следом, и тут кровля начала рушиться. Уже почти выскочил, да упавшая балка ударила меня по ноге.

— Мать-мать-мать! Больно-то как!

— Юра, сынок, что с тобой? — подбежал отчим, и подхватив меня на руки, отнёс на противоположную сторону улицы, подальше от суеты.

— Па, мне бревном по ноге попало, ушиб, наверное, сильный.

Владимир Алексеевич посмотрел на мою голень, согнутую под углом, и грустно усмехнулся:

— Ага, ушиб у тебя… Перелом, бlя, дай боженька, не открытый. Лежи Юра тут, не двигайся, сейчас я машину подгоню, повезу вас в больницу.

Лёжа у забора, смотрел на тушение пожара: мужики, прибежавшие первыми, бросили шланг до крыльца до горящего дома, и теперь поливают стены и крышу. Кто-то топорами и баграми ломал и растаскивал дом, кто-то таскал воду вёдрами. Я хотел было крикнуть, чтобы постарались не затоптать место преступления, но промолчал: лето, сушь, не приведи господи, огонь перекинется на другие дома. Валерка Иваниенко выжил, вот пусть сам и расскажет милиционерам о своих обидчиках.

— Юрочка, родной, тебе больно?

Это примчалась Ленуська.

— Ничего страшного, Ленуська, немного ушиб ногу.

— Ага, немного ушиб! Папа сказал, что ты ногу сломал! — и Ленуська обняв меня, зарыдала, уткнувшись в грудь.

Но тут зарычал двигатель, и подъехал «Мормон» отчима.

— Ну, как тут? Больше пострадавших не появилось? — жизнерадостно спросил отчим. Он вообще, в тяжёлой работе, опасности или драке становится весёлым — такая уж у него натура.

Такие мужики, знаю это из собственного опыта, и есть самые надёжные, преданные и верные среди всего поголовья самцов. Уж поверьте, девоньки, но рожать нужно именно от таких мужиков, даже если бог не дал своего такого, то можно ради будущего сыночка и согрешить.

— Ленка, ты, почему здесь? Я тебе, что наказал сделать?

— Папа, я Аньку Боженко в больницу послала, чтобы она предупредила, что сейчас ты привезёшь пострадавших при пожаре.

— Лена — строго сказал отец — я тебе поручил это сделать.

— Но, папочка, а как я могла бросить Юрочку, ему же плохо?

— Очень хорошо, что ты заботишься о брате, но из-за задержки ему может стать ещё хуже.

— Папуля, Анька бегает как лошадь, вообще быстрее меня! Не ругайся, папуля, пожалуйста!!!

— Ладно! Давай грузиться. Эй, мужики, помогите грузить пострадавших!

Подошли трое мужиков, отчим и один из них полезли в кузов, а двое других стали подавать пострадавших снизу. Разместились неплохо: в кузове уже лежали два старых ватных матраса и две подушки. Ленуська тоже забралась в кузов, и всю дорогу придерживала меня и Валерку, чтобы не сильно трясло. Владимир Алексеевич ехал осторожно, медленно, но уже через десять минут он был у больницы, где нас ожидали врач, медсестра и две санитарки.

В приёмном покое я, наконец, осмотрелся: больница как больница. Чисто, стены на человеческий рост выкрашены светло-зелёной масляной краской, а выше выбелены извёсткой, как и потолок. Пол красно-коричневый, двери и рамы — покрыты белой масляной краской. Пахнет хлоркой и карболкой — старыми проверенными дезинфицирующими средствами. До «Акваминола» ещё далеко, его, пожалуй, и не разработали. Но самое главное, тут создана стерильная зона, и это успокаивает. Значит, работают профессионалы.

Валеркой занялись первым — его повреждения выглядели значительно опаснее. Я лежал на каталке, меня раздевала пожилая санитарка, а за ширмой врач и медсестра со второй санитаркой занимались Валеркой. Слышно было, как Валерка скрипит зубами и матерится, а врач командует: «Срезайте одежду, да складывайте в кучу! С нею ещё милиция будет работать»!

Что там дальше делали с Валеркой, не знаю, так как меня, по моей просьбе и с разрешения врача, покатили в душевую, и помыли. По-моему, санитарка сильно удивилась: мальчикам положено смущаться перед женщинами, а мне-то чего стесняться? Я тоже женщина, хотя и глубоко внутри. И тут меня просто обожгло: а как же я буду ходить в общественные туалеты и в бани???

А, ладно, поживём-увидим.

Поместили меня вместе с Валеркой Иваниенко в трёхместной палате, на втором этаже железнодорожной больницы. Третья кровать пустовала, а потом её и вовсе убрали, поскольку милиция возбудила следствие, и допуск в палату запретили всем, кроме лечащего врача, одной медсестры и одной санитарки. Так как Валерка был нетранспортабелен, то из Пресногорьковки уже к обеду пригнали передвижной рентген, и на нём же, заодно, сделали снимок ноги и мне.

Валерка был безнадёжен: его жестоко пытали и ломали. Четыре ребра было сломано, причём осколок ребра находился в опасной близости от сердца. Коленные и локтевые суставы раздроблены, сорваны ногти на левой руке. Но лицо, при этом, было целым, даже синяков не наблюдалось. Тело же несчастного представляло собой сплошной синяк, впрочем, плохо различимый на фоне татуировок. Милицейский капитан, пришедший опрашивать Валерку, увидел татуировки на руках, попросил медсестру раздеть Валерку. Мне с моего места было не видно, что там, у Валерки на груди и животе, но капитан был сильно впечатлён:

— А дядя-то в авторитете! Законник²¹, если не фальшивый, конечно.

Капитан попытался задавать тихим голосом какие-то вопросы, но Валерка только закатывал глаза и только иногда невнятно мычал, пуская пузыри. Наконец он и вовсе обмяк, потеряв сознание.

— Больному нужно дать хотя бы несколько дней, чтобы собраться с силами. — укоризненно заметил врач, вошедший вместе с капитаном.

— Не Вы ли, Борис Иванович, говорили, что он безнадёжен, и умрёт, максимум через неделю?

— Говорил. А сейчас вижу, что ошибся, и ему осталось, может быть, сильно меньше. В любом случае, ничего вы от него не добьётесь.

— Борис Иванович, зачем вы пацана поместили вместе с Иваниенко? Вы же знаете, что тут явный криминал? А ну как бандиты, что пытали Иваниенко, решат, что он что-то передал пацану? Поймают ведь, и запытают. Там, судя по всему, замешаны либо старые разборки, либо деньги, либо и то, и другое вместе. Немедленно переведите пацана в другую палату, и персонал предупредите, чтобы молчали о том, что они лежали вместе.

— Да они и пролежали-то полночи и сегодня полдня, да всё в присутствии врачей и медсестёр. Ни секунды наедине не оставались.

— Хорошо коли так. Но вы уж дайте указание.

Капитан ушёл, а врач вызвал старшую медсестру и распорядился:

— Юрика немедленно перевести в изолятор. Потихоньку предупреди всех, чтобы помалкивали о том, что Юрик лежал с Иваниенко: так милиция распорядилась. Если что, дело будут иметь с милицией. Ясно?

— Ясно, Борис Иванович! Только изолятор подготовить надо, там после ремонта даже кровати нет.

— Ну, так распорядись!

Медсестра ушла, и тут же в дверь сунулась чья-то голова:

— Борис Иванович, там из дистанции звонят, по нашему заказу медикаментов.

— Ох, ты ж, как не вовремя! — и врач чуть ли не вприпрыжку убежал.

— Юрок! — послышался от постели умирающего соседа слабый, но жёсткий голос.

— Да, дядя Валера!

— Юрок, сможешь добраться до меня? Важное слово скажу. Только долго не думай, у нас на круг три минуты, не больше.

— Сейчас.

Поднимаюсь, сую подмышки костыли, стоящие у кровати, и неловко (откуда взяться практике?) ковыляю до кровати Валерки и сажусь на стул.

— Чего, дядь Валера?

— Мент, что до меня тут докапывался, он не простой мусор, он волчара тёртый и крученный, видать за мной он, сука, охотится.

— Он же сказал, что первый раз тебя видит?

— Я, еbaть-насratь тоже много чего могу сказать, в натуре. Язык — он бlя, ваще без костей. А только уработали меня не урки и не приблатнённые жиганы²², а ментовские бивни или ещё кто там у них красной масти. Короче так: были у меня филки²³. Много. Очень много. И филки, и рыжьё²⁴ и цацки²⁵. И достались они мне по чесноку²⁶, без мокрухи²⁷ и ваще они не наши, не савецкие²⁸. Но это не твоего ума дело, меньше знаешь — дольше век. Короче. Три мелкие ухоронки я сдал шакалам, а четвёртую, главную, не сдал. Отдаю её тебе.

— Зачем?

— А ты что хошь с ней делай — хошь своей совковой власти отдай за просто так, а хошь — на благое дело употреби, вот только упаси тебя господи, в церкву не сдавай. Там гнильё почище, чем среди самых гнилых отстойных блатарей, отвечаю за базар. Ты, я слышал, песни навострился сочинять, да душевные такие, в натуре. Вот нычку-то²⁹ на такое дело и употреби. Короче: нычка в колодце. Тама костыли в стенку набиты, чтобы колодец чистить, так на пятом сверху костыле стрелка. Смотришь по стрелке, тама будет замазанная цементом дырка в кольце, разобьёшь цемент, за ним дверка. Дверку сразу не открывай, подзорвёшься. Посмотри, справа от ручки торчит гвоздик. Гвоздик пальцем притопи до основания, это чтобы мину поставить на предохранитель, а там и дверку открывай, да выгребай все, что тама лежит. Всё твоё.

— За что мне это, дядя Валера?

— За то, что человек. Ты нахера полез в горящий дом?

— Ну, бабы сказали, что ты там.

— Старая, пропитая, матершинная, блатная, нахер никому не нужная мразь. Так?

— Не так. В первую голову — человек.

— Вот тем ты от меня и таких как я и отличаешься. Вы, бля, комсомольцы и коммуняки, которые настоящие, конечно, все, suка, такие. Человек вам suка важен. За то я вас и ненавидел, за то же я вам смертно завидовал и завидую — в вас Бог живёт, в тех, которые настоящие. Ёпта, Юрок, я всё сказал, канай ложись, а не то почикают нас. Не, погоди чуток. На мои похорона может статься, припрётся поп. Такой пузатый, жопа шире плеч, а ростом он с тебя будет. Узнаешь легко: у него на переносице шрам. И пальцы в рыжей шерсти, особенно на правой грабарке. Короче: когда он начнёт гундосить свои молитвы, Христом-богом прошу, Юрок, скрести на руках и ногах пальцы накрест, чтобы его еbuчие заклинания моей душе вреда не нанесли. И если заговорит с тобой, то ты, Юрок, в глаза ему не смотри ни в коем разе! Он гипнозёр, suка, даже цыганок завораживает! Лучше посылай его нахер, типа ты в евоного бога не веришь. А самое верное средство, это сунь руку в карман, да за конец держись, типа все евонные слова тебе до того самого места. Не менжуйся, в натуре, в таком деле оно не западло³⁰. Всё, канай, ложись, а то я и вправду сил лишился. И это, Юрок, потом как-нибудь, помяни меня со своими комсомольцами. Ну, давай, беги!

И Валерка утомлённо закрыл глаза. Видимо длинная речь отняла у него много сил: лицо ещё сильнее осунулось, нос заострился, глаза ещё сильнее ввалились.

Я торопливо вернулся к своей кровати, поставил костыли так же, как они стояли до этого, и забрался под простыню: по жаркому времени года, одеяла лежали на прикроватных тумбочках. Прислушался: не помер ли Валерка? Нет, с противоположного конца палаты доносилось слабое, хриплое дыхание. Любопытно, что после неожиданного разговора, я не чувствовал ни малейшего волнения. Опасность? Да, осознание опасности было, но чисто умственное, не затрагивающее души. Я немного повозился на кровати, устраивая ногу в лубке, и неожиданно уснул. От волнения, наверное. Вскоре меня разбудили, и на каталке отвезли в процедурную. А в процедурной врач на пару с медсестрой, начали делать с ногой нечто очень-очень болезненное. Несмотря на новокаиновую блокаду, я тихонько скулил и плакал, стыдясь своих слёз. Вон, уркаган такие пытки претерпел, а я, комсомолец, на хирургическом столе, при хоть и местной, но анестезии, плачу.

Мне было страшно интересно, что там делают с моей ногой, но врач стоял неудобно, загораживая спиной злосчастную ногу, так что, ничего увидеть не получилось.

— А ты мужик! — уважительно сказал врач, завершив манипуляции, отирая марлевыми салфетками пот с моего лица — Когда правят кости, здоровые мужики воют, а ты только пару раз звуки издал. Силён! Слушай меня внимательно, герой: у тебя простой косой перелом, смещение было совсем незначительным, к тому же, без осколков. Пока полежишь у нас, понаблюдаем тебя, и, если всё будет благополучно, через недельку отпустим домой. Будешь лечиться амбулаторно. Как тебе такой план?

— Отличный план, согласен.

***

Не спится. Вчера почти весь день проспал, а вот наступила ночь, и не спится. Правда, вечером выдали таблетку димедрола, но я не стал её глотать. Обойдусь.

В голову лезут всякие мысли и мыслишки. Сначала путаные, потом лишние стали отсеиваться, и, наконец, во всю ширь возник вопрос: а зачем я, Елена Ивановна оказалась в теле Юрия? Есть ли какая-то цель, или её не было изначально? А может, цель должна появиться в процессе жизни?

Почти все попаданцы, о которых довелось читать мне, ставили себе целью спасение СССР. Были, правда, откровенные жулики, которые с самого начала начинали заколачивать бабло, окучивать баб, и вообще, устраиваться с полным комфортом. Хотя… надо быть откровенным, большинство «спасителей» СССР занимались исключительно тем же самым. Забавно… Многословно порицая хозяев жизни советской империи за привилегии, коррупцию, высокомерие и отрыв от народных масс, попаданцы добивались для себя особых условий, раздавали и принимали взятки, свысока смотрели на простонародье и совершенно не желали быть «с толпой». Их всех угнетала советская идеология, они все возмущались ограничениями советского общества… Они желали выделяться из «безликой массы плохо одетых людей», одеваясь в банальные джинсы, и прочие стандартные тряпки пошива польских и турецких швейных фабрик. Они дружно страдали от того, что советские люди живут «хуже», чем люди на Западе.

Смешные люди! Авторам попаданческих произведений почему-то не приходило в голову, что Советский Союз, в отличие от Запада, поднимал уровень жизни ВСЕХ своих граждан. Уровень жизни высококвалифицированного рабочего или колхозника, отличался от уровня жизни директора завода не в десятки раз, а совсем немного. А повысить свою квалификацию мог любой. Более того: советская система настойчиво требовала от каждого расти в своей профессии. Рабочие, инженеры, администрация и дирекция заводов и фабрик жили в одних домах, одевались в одних магазинах, на зарплату одного порядка. Разница в уровне обеспечения начиналась с уровня райкома крупного города и обкома, но и эта разница была не в несколько порядков, а всего-то в два-три раза. Скажем, если высококвалифицированный рабочий жил в двух-трёхкомнатной квартире, то директор предприятия в своей квартире, полученной по тем же нормам, имел дополнительно отдельную комнату под кабинет, и ни метра больше. А дом председателя колхоза или директора совхоза от домов односельчан не отличался вообще ничем! Да, имелись дачи у академиков и крупных конструкторов, но… вы их сравнивали с загородными домами современных бизнесменов даже средней руки? Не смешно? Или продуктовые пайки начальства — со шпротами, сайрой и колбасой? Точно такие же пайки выдавались и простым работягам, разве что малость пореже. Икра и крабы? А кому они были нужны? Я прекрасно помнила детство, когда нас в детском саду пичкали этими деликатесами, а дети плохо ели — надоело. Я и сейчас икру и крабов не ем.

И вообще, попаданцам, и людям в массе своей как-то не приходило в голову, что СССР они сравнивают только с самыми высокоразвитыми странами мира. А уровень своего достатка — с уровнем жизни привилегированной части населения высокоразвитых стран. Да и вообще, оценивая чужую страну по парадной витрине, по туристическим маршрутам, они сравнивали её с отечественной глубинкой, и сравнение, естественно было не в пользу глубинки. А почему бы, не прогуляться по Гарлему и арабским кварталам Парижа, и делать выводы только после этого?

Но куда важнее вопрос: а я, став попаданцем, хочу ли спасать СССР? Прислушался к себе… Нет, не особенно. СССР развалился в силу коллективного попущения: мы все стали жадными, тупыми и равнодушными. Мы все захотели ходить в ярких тряпках, сладко жрать, ездить на иномарках, и, если всё это за чужой счёт — так пусть будет хуже тому, за чей это счёт. Лоху! Тогда мы не знали, что лохи — это все мы.

Отвратительная, крысиная психология, но к концу восьмидесятых годов, эта крысиная психология, внедрилась в большинство голов моих сограждан. Здесь, в семидесятом году, её ещё нет, хотя кое-где крысиные глазки проглядывают через глаза начальства и интеллигенции.

У меня нет возможности выйти на кремлёвских небожителей, чтобы предупредить их о грядущей катастрофе. Что ещё важнее — я не верю практически никому из высшего слоя Политбюро ЦК КПСС, просто потому что не вижу там большевиков. Есть там социал-демократы, в самом похабном смысле этого слова, есть много селюков³¹, дорвавшихся до власти, но нет большевиков. У меня нет сил бороться с системой: на службе государства сотни тысяч сотрудников КГБ, и почти поголовно руководство этой конторы — крысы. Крысами стали и многие сотрудники КГБ. Может быть, и есть там достойные люди. Конечно же они есть, и немало, но… не уверен. Не встречал. А крысы сожрут меня, едва я проявлю себя, причём сожрут больно, и будут жрать долго — пока не выведают у меня всё до мельчайших подробностей.

Не хочу такого: если крысы доберутся до моих мозгов, моя страна умрёт гораздо раньше, и не будет у неё никакого второго шанса, что вроде бы забрезжил к двадцатым годам двадцать первого века.

Решено: я тихонько поживу для себя, когда страна начнёт рушиться, уеду куда-нибудь на остров в Эгейском или Адриатическом море. Буду там доживать свой век… как обыкновенная ноурусская крыса, разве что не в Лондоне.

***

Уже к вечеру меня, в изоляторе, пришли проведать мама, отчим и Ленуська. Мама накинулась на меня буквально с порога:

— Ты зачем, кровопивец, в горящий дом полез? А если бы, то бревно тебе на башку сверзилось, ты подумал?

— А чего там думать, я же успел. Да и человека надо было спасать, не бросать же его? Сгорел бы заживо, в самом деле.

— Пусть бы кто другой лез!

— Мамочка, там только Сашка Цаплин был, но он такой здоровенный, в окошко не протиснулся.

— А в дверь?

— Ма, дверь была заблокирована. И вообще, мамуля, как ты можешь говорить, если сама меня учила, как надо правильно поступать.

— Ну, мало ли я глупостей говорю!

И мама обрушила на меня целый водопад обвинений во всех мыслимых и немыслимых грехах, а мне осталось только кивать и покаянно вздыхать. Мало-помалу мама иссякла, я был расцелован, облит слезами и, в конце концов, прощён.

— Ну, как лежится, как отдыхается? — иронически спросил отчим.

Я-то вижу, что за его иронией скрывается нешуточная тревога. Спасибо, батя, твоя поддержка мне очень важна! И я благодарно жму его руку. Глаза отчима влажнеют. Мать молчит, только внимательно рассматривает меня заплаканными глазами. Ленуська выглядывает из-за материнской спины, и помалкивает.

— Извините за беспокойство, мои дорогие и любимые родные. А у меня всё нормально. Доктор сказал, что у меня простой косой перелом, скоро выпустят. Максимум — через неделю.

Отчим откашлялся и сказал явно не то, что собирался:

— Тебе тут ничего не надо, сынок?

— Надо, папа. Сделай мне, пожалуйста, костыль.

— Запросто! А эти чем тебе не нравятся? Вроде бы новые.

— Видишь ли, папа, эти костыли из стальных трубок, а мне хотелось бы полегче, из дюраля. Кроме того, эти костыли подмышку, а я бы хотел с локтевым упором.

— Что это за чудо такое? Никогда не слыхал.

— Ленуська, там на столе лежит тетрадь и карандаш, передай мне пожалуйста!

Сестренка метнулась к столу и передала мне просимое. Я принялся рисовать, попутно поясняя:

— Вот смотри: это телескопическая трубка, для регулировки под рост, а вот тут упор под руку. А вот это упор под локоть. Вот в этом месте трубка должна быть изогнута, ну там определитесь под каким углом: должно быть удобно держать, опираясь стоя. Ручку и локтевой упор лучше обтянуть чем-то упругим, например, пористой резиной.

— Хм… А что, умно придумал. Вот съезжу в Курган, там и сделаю тебе в лучшем виде.

— Ты на заводе будешь делать?

— Нет, на аэродроме, в мастерских, у дядьки твоего, Андрея Ивановича.

— А у них трубогибные станки есть?

— Сынок, это авиация, там есть всё.

— Прекрасно, папа! Тогда сделай ещё костыли, немного другой формы.

И я нарисовал костыль, целиком, согнутый из единой трубки, только внизу имеющий телескопический участок, для регулировки по росту. Уж на костыли-то я насмотрелась после того, как мне в той жизни поменяли коленный сустав. Вот и получается, что по части ультрасовременных для этого времени вспомогательных устройств я большой специалист. Хм… Я там внимательно рассматривала ручные и ножные протезы, так что смогу кое-что подсказать местным эскулапам по части их конструкции.

— Эко как хитро его надо гнуть! — восхитился отец — Ну раз надо, сделаем в лучшем виде. Чем, говоришь, надо обтягивать ручки?

— Чем-то упругим, папа, вроде вспененной резины. Ну, раз будешь делать на аэродроме, то там поспрашивай, что имеется из современных материалов. Я уверен, что тебе подскажут.

— Всё, договорились. Слушай, а ежели ты бы голову сломал, то железный череп себе придумал бы? — засмеялся отчим

— Вова, что за глупые шутки? — возмутилась мама.

— Ма, не сердись, наоборот прекрасно, что папа в хорошем настроении!

— А, — безнадёжно махнула рукой мама — Вам, мужикам, всё хиханьки да хаханьки, а если бы что?

— Ну, Таюша, не видишь, что ли, сынок наш весёлый и бодрый. Вон, костыли новые изобрёл, я завтра к главному инженеру автобазы подойду, он чертежи нарисует, может статься, даже зарегистрирует. У Юрика свой патент на изобретение будет! Не шутка!

— Да на кой ему патент, чёрту колченогому? Костылей с него хватит! Ох, вернёшься, Юрка, я тебя костылём-то отважу по пожарам таскаться! — опять заругалась мама.

Да уж, крутой у матери характер: настоящая сибирячка.

— Как на кой? А в институт будет поступать, там и предъявит. Профессора-то, поди, оценят, какой у нас с тобой умный сынок, Таюшка.

Я ещё раз был расцелован, облит слезами, ещё раз прощён, и родители отправились домой, а Ленуська задержалась.

— Юрочка, ты самый настоящий герой! — восторженно заявила она.

— Ну что ты, Леночка! Ничего особенного, чистый случай.

— Ничего не случай. Юрочка, а я с Генкой поссорилась. Он, дурак, ляпнул, что шитьё не мужское дело. Ну, я ему и врезала.

— Как врезала?

— Да кулаком, прямо под дых, он и скопытился. Хотел мне в ответ треснуть, да Кайрат заступился, и скрутил его.

— Ну, Ленуська, ты вся в мать! Та тоже на драку резкая. Слушай, а может Гендос прав?

— В чём прав?

— Ну… Я шью, вот давеча в горящую избу вошел, осталось только коня на скаку остановить, и совсем бабой стану.

— Юра, всё-то ты шутишь, а дело серьёзное.

— Плюнь и разотри.

— Ага, плюнь! Генка сказал, что из ансамбля уходит, и Олька Чернышевская тоже. Она в Генку втюрилась, и за ним как на прицепе бегает.

— Ленуська, как же так? У тебя с Геной было всё всерьёз.

— Да ну его, кобелину перхотного. Он же за любой юбкой бегает, а я для него как надёжная пристань.

Мдя… Генка действительно кобель ещё тот. В той жизни Ленуська прожила с ним без малого тридцать лет, а он все эти годы не уставал бегать налево. Трижды у них доходило до развода, но каждый раз Ленуська прощала: то ради детей, то ради внуков. Может в этом мире она найдёт мужа получше?

— Ну, смотри сама. Ты знаешь, я всегда на твоей стороне. Слушай, а может, вы ещё помиритесь?

— Не-а. Я другого разглядела, вот уж парень так парень!

— Ну и ладно. Раз уж так складывается, то кем мы заменим Генку и Олю?

— Пфе! Ты знаешь, сколько ребят к нам просится? Но мы возьмём Серёжу Рыжова и Иринку Перепеляк.

— Чем они хороши?

— Серёжка классно поёт. Правда, ни на чём не играет. А у Иринки и голос хороший, правда, негромкий, и она ещё играет на скрипке.

— Ну что, прекрасно! А что говорит Ирина Сергеевна?

— Сказала, что возможно так даже и лучше. Мол, ей неудобно гонять родного племянника.

— Ну и ладно, Ленуська. Репетируйте, тебе я поручаю поддерживать дисциплину в группе, и выполнять все распоряжения Ирины Сергеевны.

***

В больнице, как и обещал Борис Иванович, я отлежал неделю. Ежедневно ко мне приходили посетители, однажды даже пришла Ирина Сергеевна, и только Гена не пришёл ни разу. Неужели он так обиделся на меня из-за плюхи, которую ему отвесила Ленуська? Если так, то тогда и чёрт с ним, с таким обидчивым, хотя… Нет, всё-таки обидно: Бобрик с ним всю жизнь дружил, впрочем, никогда не имел никаких дел, особенно денежных.

С другой стороны, случай с Геной показывает, что моё знание будущего близких мне людей значит немного: в той жизни у Бобрика не было перелома ноги, да и Валерка Иваниенко благополучно сгорел, да так, что от него осталась лишь горстка костей. И Оля Чернышевская тогда не увлекалась Генкой: Бобрик рассказывал, что она всегда водилась парнями старше себя, и к концу десятого класса забеременела от ударника из челябинской группы, которая заезжала с «чёсом» в наш посёлок.

На четвёртый день моего больничного лежания приехал отчим. И привёз пять пар костылей: трое взрослых и двое детских. Тут же, оповещённый персоналом, пришёл врач.

— Ну-ка, Владимир Алексеевич, показывайте, что за чудо-приспособления вы нам привезли?

— Здравствуйте, Борис Иванович! — вставая поприветствовал его отчим — Вот для сына, по его чертежам, сделал новомодные костыли, надо бы испытать.

— А пять пар зачем? У Юрика только две ноги, или я ошибаюсь?

— Остальные для испытаний. Мне Давид Иосифович, наш главный инженер, сказал, что для оформления патента на вот эту пару — отчим подал врачу костыли с локтевым упором, согнутые из цельной трубки, только в нижней части имеющие телескопические удлинители — нужны натурные испытания, вот мы с Юрой и хотим вас просить испытать их и выдать отзыв.

— О, да тут попахивает научной работой? Охотно возьмусь! Но для начала покажите, как пользоваться.

— Давайте мне! — беру пару костылей, регулирую их под свой рост, и делаю несколько шагов по палате.

— Хм… А ведь действительно неплохо! — врач в восторге — Ну-ка, Владимир Алексеевич, дайте попробовать!

Борис Иванович покрутил костыль в руках, так и эдак приладился, попробовал разные регулировки под рост, и, вытянув вперёд одну ногу, резво поскакал по коридору.

— Гениально! — заявил он, вернувшись — Вместе изобрели, или один вы, Владимир Алексеевич?

— Наоборот, один Юра! — счастливо улыбаясь, ответил отчим — Я только прикинул под каким углом гнуть трубку, да ещё пару-тройку мелочей, а всё остальное сын придумал сам.

Врач подошел ко мне и пожал руку:

— Эти твои костыли очень облегчат жизнь многим тысячам людей. Спасибо тебе, Юрий.

Неожиданно для самого себя я покраснел. Проблема плагиата меня не волнует совсем, хотя бы потому, что пять моих инициативных разработок там, в будущем, были украдены канадской фирмой, так что один канадец ответит за других, вот и все дела. А если, паче чаяния, костыли уже запатентованы, то запатентуем наконечники, амортизаторы, форму ручек и упоров… Патентное право — очень хитрая штука, надо только будет подкинуть эти мысли тем, кто будет возиться с патентами.

— Ну, это самое малое, что я могу сделать. — промямлил я в ответ.

— А что, у тебя есть и другие идеи? — сделал стойку Борис Иванович.

— Есть, и немало. — скромно сообщил я — Складные кресла-каталки, носилки-каталки, приспособления для обучения ходьбе…

— Юра, ты это всерьёз? Расскажи, что за приспособления для обучения ходьбе?

— Да всё довольно просто: вот, скажем, здесь в коридоре, под потолком крепим направляющую, типа тавр или двутавр. По направляющей пускаем тележку. К тележке крепим трос с амортизатором, а к нему подвесную систему по типу парашютной. Пациент ногами касается пола, а основную нагрузку принимает на себя подвесная система. Таким образом, люди смогут заново учиться ходить.

— Точно-точно! — загорелся Борис Иванович — Отличная идея! Разве что для спинальников подвесную систему надо проектировать специально. И я даже представляю, как. Юрий, возьмёшь меня в соавторы? На основную идею я не претендую, а вот над разными видами подвесок поработал бы охотно.

— Буду только рад, Борис Иванович. Только если Вы не возражаете, третьим соавтором будет папа, а четвёртым моя сестра Елена. Понимаете, от меня — голая идея и наброски, от Вас создание специализированных приспособлений, от папы детальная проработка и изготовление механической части, а сестра займётся всем, что связано с шитьём. У Ленуськи светлая голова и золотые руки, и Вы, Борис Иванович, ещё не раз в этом убедитесь.

Во время моей речи отчим смотрел на меня с умилением и благодарностью: я нахваливаю Ленуську. Впрочем, Ленуська действительно замечательная девочка и помощи от неё будет очень много.

— И тут неплохо придумано. Согласен. Владимир Алексеевич, а Вы как смотрите на наш общий проект?

— Я, конечно же, полностью согласен, только не выйдет ли ущемления прав Юры?

— Не беспокойся, папа. Посмотри вот с какой точки зрения: во-первых, вы берёте на себя огромную часть работы. Разве тебе не пришлось поломать голову над деталями?

— Ну, мала-мала было.

— А во-вторых: я подросток, и меня может запросто обмануть какой-нибудь взрослый. А с вами двумя поостерегутся связываться.

— Юрий говорит очень дельно. — поддержал меня Борис Иванович — кроме того, если вы сумеете организовать изготовление пробной партии, скажем пять-десять комплектов, то я смогу через наш главк пробить апробацию в сети железнодорожных больниц. А это значит, что справка о внедрении у нас в кармане.

— Если такое дело, то я, конечно же, готов. Надо только прикинуть, на сколько у меня хватит денег.

— О деньгах, Владимир Алексеевич, не беспокойся. У меня имеются кое-какие сбережения. Хотел «Волгу» купить, да потом передумал.

И всё же, какие у нас люди! Недрогнувшей рукой кидают свои сбережения на алтарь помощи больным! Жаркая краска стыда залила моё лицо — какая же я сволочь! Люди живут работают во благо общества, а я позволил себя переформатировать, и думаю только о собственной шкуре. Нет, нужно избавляться от мерзкого мелкособственничества! Решено: все ортопедические приспособления я сделаю бесплатно, а если, паче чаяния за них заплатят — отдам эти деньги на общее дело.

А отец с врачом, не замечая моих терзаний деловито обсуждают как и что они будут делать.

Три оставшихся дня я не вылезал их ординаторской, где с Борисом Ивановичем чертил различное ортопедическое оборудование, известное мне из будущего. Кстати, выяснилось, что знаю я, очень даже немало, всё же опыт двух госпитализаций в хирургических отделениях не пропал даром.

— Чёрт дери! — волнуется Борис Иванович — Все эти приспособления сильно облегчат восстановление пациентов, но скажите, пожалуйста, где их производить???

Мы тогда не знали, что всё решится благополучно, быстро и легко.

***

На второй день после моей выписки из больницы, приехал мамин брат Егор. Приехал он не один, а в компании двух мужчин лет пятидесяти.

— Валерий Константинович Артосов и Петр Петрович Иванов. Главный инженер и главный технолог Омского авиаремонтного завода. — представил их дядя.

— Чем обязаны? — насторожилась мама.

— Дело у нас несложное, и в основном, к Юрию.

— Что не так с Юрием? — ещё сильнее напряглась мама.

— С Юрием всё прекрасно, более того: он может нам помочь в очень важном деле.

— Что за дело?

— Видите ли, друзья мои, — заговорил Валерий Константинович — имеется указание открывать на заводах оборонного значения цеха по производству товаров народного потребления. А судите сами, что может производить авиазавод? Ну не вертолёты же для колхозников, в самом деле.

Все, кроме мамы, охотно засмеялись шутке.

— Вот мы и подумали, а почему бы, не начать производить твои, Юра, костыли? Продукция очень нужная. Очень! Когда в областной клинической больнице и в окружном госпитале узнали о наших планах, нам тут же выдали заявку почти на тысячу комплектов!

— Ничего не получится — покачал я головой — костыли являются медицинской техникой, и вам никто не разрешит её производить без санкции Минздрава, а санкцию они не дадут без всесторонних испытаний. А испытания медтехники проходят лет по десять.

Пока я говорил, выражение лиц взрослых поменялось с иронически-скептического до уважительного. Мужчины переглянулись, и Петр Петрович ответил:

— Вижу, что ты знаешь специфику планирования. Но ничего Юрий, нам врачи сразу же объяснили, как обойти это препятствие. Мы будем выпускать костыли как бытовые приспособления, а для этого, в первый год требуется только ТУ³², ГОСТ³³ присваивается позднее. А там и до сертификата Минздрава доживём.

— Если так, то я с соавторами соглашусь. — заявил я.

— А у тебя есть соавторы, Юра? — удивился дядя Егор.

— Есть. Мы придумали целую линейку приспособлений, которые вы вполне можете производить.

— Мы это кто?

— Я, папа, Лена и Борис Иванович Климов, главный врач железнодорожной больницы.

— А Борис Иванович как отнесётся к идее производства ваших приспособлений у нас?

— С восторгом. Мы недавно обсуждали возможность изготовления приспособлений за собственный счёт, а тут вы явились, как добрые ангелы.

— Вот и отлично. — обрадовался Валерий Константинович — А что там у вас ещё имеется?

— Разные виды ортопедических приспособлений, примерно пятнадцать-двадцать видов. Кроме того, можем предложить несколько видов складных детских колясок.

— Поразительно! А что бы вы хотели взамен?

— Сложный вопрос. Хотя… Если вы обеспечите наши две больницы приспособлениями в достаточном количестве, то будем в расчёте.

— Согласен. Ну и премию за разработку мы выделим для всех. А Вы, Владимир Алексеевич, что молчите, получается, что переговоры ведёт самый младший?

— Самый младший у нас Ленуська. — усмехнулся отчим — А Юра у нас мозговой центр. К тому же он до сих пор всё правильно говорил, я полностью согласен. Премию, конечно, хотелось бы побольше, но тут как бы жадиной не прослыть, сами понимаете.

Все присутствующие опять рассмеялись.

***

Уже поздно ночью, по дороге из туалета, я услышал, как отчим расспрашивал приезжих:

— При сыне было спрашивать неудобно, но всё-таки, какая будет премия?

— Выплата будет немалая, по нашим меркам — ответил Валерий Константинович — нужно ещё будет посчитать, но никак не менее пяти-семи тысяч рублей на каждого. Всё-таки почти двадцать наименований продукции, которая непременно будет пользоваться большим спросом. А ещё будут выплаты за серийное производство, не помню, сколько процентов, но тоже накапает немало.

— Это, как сказать, мужики… Ещё один человек чертежи готовил, много дельного подсказал, ему как?

— Ну, как? Я так думаю, что выплата будет в половину от авторских, а процента с серии ему не положено, уж не обессудь.

— Ага… Самое малое две с половиной тысячи… Дак это, совсем даже неплохая сумма. Завтра Давида Иосифовича порадую. Он вообще взялся помогать задарма. Говорит, мол, студенчество вспомнил, в радость ему творчеством заняться. Только не подведите, мужики.

— Ты не волнуйся, Владимир Алексеевич, не обманем. Тут понимаешь, такое дело, такой товар, он не только в нашей стране нужен во всех больницах, а их у нас немало. А расширим производство, так и за рубеж начнём поставлять, а это уже валютные поступления, большая помощь стране.

— Вы только за рубеж не в ущерб нашим делайте! А то знаю, как на экспорт, так конфетку, а как своим — гамно на палочке.

Собеседник отчима досадливо крякнул, видимо стрела попала в цель, но ругаться не стал, а с достоинством ответил:

— На нашем заводе продукция всегда была высшего качества. Рекламации случались, не без того, но эксплуатационники никогда не были в обиде.

— Не обижайся, Валерий Константинович, ты же понял о чём я. — примирительно сказал отчим.

И я отправился спать.

***

Через день после отъезда, к вечеру, вслед за отчимом, на «козлике» ГАЗ-69, приехал носатый, с обильной сединой в чёрных волосах, мужчина лет шестидесяти.

— Здравствуй Юра, меня зовут Давид Иосифович Осетинский, я работаю с твоим отцом.

— Очень приятно, Давид Иосифович. Спасибо Вам за прекрасно выполненные чертежи.

— Это тебе спасибо, Юра! Я с таким удовольствием работал над чертежами, как будто в юность, в Бауманку³⁴ вернулся! У меня к тебе дело.

— Всё что в моих силах сделаю. — кивнул я.

— Ты сшил своему отцу отличный костюм на работу. Сшей мне тоже, не откажи старику! Я уже и ткань привёз. Заплачу — сколько скажешь, даже больше. Только чтобы и надписи были.

— Какие надписи?

— А как у твоего отца — «Троебратское АТЭП»³⁵, так же, как и у него на груди и на спине. Очень хочу на совещании в области перед коллегами покрасоваться. Пусть знают наших!

— Сошью, не вопрос. Сейчас мерки снимем, послезавтра к вечеру получите комплект: джинсы, джинсовая куртка, жилет и бейсболка. Как лучше сделать надписи: набить краской или как у отца, аппликацию?

— Юра, сделай точно, как у твоего папы.

— Как скажете, Давид Иосифович. Сразу скажу: денег не предлагайте, с вас не возьму. Договорились? Мне для хорошего человека сделать тоже в радость.

— Договорились.

В условленное время Давид Иосифович явился получать заказ. Явился не с пустыми руками: в большом бумажном пакете была коробка с пирожными и коробка конфет.

Я выложил перед ним заказ, а сверх заказа ещё овчинный жилет, крытый джинсой и зимнюю бейсболку, отороченную шкуркой нутрии. На всех вещах красовалась красная с белым кантом аппликация: «Троебратское АТЭП».

— Эх, Юра, не утерплю: сразу тут переоденусь. Ты не против?

— Разумеется не против. Разве что меховым вещам придётся подождать до холодов.

Посмеялись над немудрёной шуткой.

Когда наш гость переоделся, и мама его пригласила за стол, уже во время ужина я внёс предложение:

— Давид Иосифович, а почему бы вам не организовать при АТЭП цех по пошиву спецодежды? Я предоставлю выкройки, и, если надо проконсультирую персонал.

Осетинский замер с недонесённой ко рту чашкой. Потом поставил её на стол, и провозгласил:

— Клянусь, Владимир и Таисия, вы самые счастливые родители в мире: у вас такой умный сын! Юра, а ведь ты прав! У нас в АТЭП работает чуть меньше тысячи человек, всем нужна спецодежда. — тут он усмехнулся — Только предвижу, что не на работу они будут ходить в такой спецовке, — Давид Иосифович погладил свой новый жилет — а в гости и на танцы.

— Ничего страшного! Пусть ваш цех выпускает спецовку двух видов: из ткани попроще, скажем, из диагонали, а джинсовую люди будут брать по себестоимости.

— Юра, жалко, что тебе всего шестнадцать лет!

— Семнадцать…

— Неважно! Всё равно несовершеннолетний. Я тебя начальником цеха без разговоров поставил бы. Хотя… — Осетинский задумался на минуту и повернулся к отчиму — Владимир Алексеевич, ты же учился в техникуме?

— Не закончил. Год не доучился, призвали служить в милицию.

— Это не страшно. Закончишь заочно. Возьмёшься организовать новый цех? Юра тебе подскажет если что.

— А справлюсь?

— Без сомнений. К тому же зарплата будет больше, чем у простого водителя, да и солиднее всё же. Ты мужчина авторитетный, отставной офицер, старший лейтенант милиции, с персоналом справишься. Юрий, а, сколько ты думаешь, должно быть работников в цеху?

— Давайте прикинем. В АТЭП работает около тысячи человек. Рядом оптовая база со своим автохозяйством, это ещё человек двести. Нефтебаза — человек двадцать-тридцать. Элеватор — все две сотни, на железной дороге по всем отделениям, не меньше полутора-двух тысяч. Считая по максимуму — три с половиной — четыре тысячи человек. Спецовка нужна всем, разве что надписи нужно делать разные. Чтобы обшить такое количество людей, надо не меньше двадцати швей, плюс двух-трёх закройщиков, ну и обслуга — слесаря-станочники, грузчики, кладовщик, электрик… Итого около сорока человек.

— Вот! — Давид Иосифович поднял палец — А ты, Юрий, не посчитал ещё сторонние заказы, от других организаций, которые повалят валом. Словом, так, Владимир Алексеевич, завтра с утра приходишь ко мне со штатным расписанием своего цеха и списком оборудования. Приказ о твоём назначении будет уже готов, вместе пойдём к директору, он всё подпишет, и работай.

— Давид Иосифович, дорогой, да откуда мне знать, что там надо из оборудования?

— А ты, Владимир Алексеевич не паникуй. У тебя вон, какой советник, он быстро тебе составит список. Кстати, Юра прав, начинать надо с малого, с двадцати швей. Заглянешь с отцом в здание, что за нашим клубом, посмотрите, как и что будете размещать. И когда будете расширяться, свободная площадь позволит.

Давид Иосифович встал и, попрощавшись, отправился домой.

— Ну, Юрка, ну подсуропил! — расстроенно вздохнул отчим.

— А что, Вова, ты против, чтобы стать начальником цеха? — спросила мама.

— Не против, конечно же. И зарплата побольше, и годы уже не те, чтобы баранку крутить. Тяжеловато становится, если откровенно.

— А чего ты недоволен?

— Да сколько возни, а? Одно оборудование чего стоит? Где его брать? А ткани? А сколько там прочего, о чём я и знать не знаю?

— Папа, сегодня мы составим список оборудования и материалов. Завтра заверишь его у своего директора, да и пойдёшь через дорогу на Оптовую базу. Только прошу тебя, сразу иди в своей новой спецовке, так сказать, предъявить товар лицом. Да они тебе любое оборудование в мгновение ока раздобудут, поскольку и сами захотят подобную спецодежду.

— Хм… А ты прав, Юра, так и сделаем.

Примечания

20

Слова и музыка И. Потехина.

21

Законник или вор в законе — титул некоторых членов преступного мира, относящихся к его элите

22

Жиган — мошенник, пройдоха, уголовник мелкого пошиба (жаргон).

23

Филки — деньги (жаргон)

24

Рыжьё — золото, или шире — драгоценные металлы (жаргон).

25

Цацки — в данном случае речь идёт о драгоценностях (жаргон).

26

По чесноку — честно, без жульничества (жаргон).

27

Мокруха, мокрое дело — убийство (жаргон)

28

Савецкие — советские (жаргон)

29

Нычка — тайное место, схрон, тайник (жаргон)

30

Западло — действие в нарушение неформальных норм поведения уголовников и подражающих им людей. Другой вариант — стыдно, унизительно, ниже чьего-либо достоинства

31

Селюк — в какой-то мере синоним деревенщины, с той разницей, что деревенщину можно пообтесать, а селюк навсегда останется тупым, до невозможности хитрым, подозрительным, жадным и вороватым типом. Следует уточнить: у «своих» селюк не крадёт (как правило), и по возможности (но не всегда) честен с ними. Чужих селюку обманывать и обворовывать можно и нужно.

32

ТУ — Технические условия. Документ, регламентирующий параметры, технологию изготовления и потребительские свойства товара, находящегося в производстве.

33

ГОСТ —

34

Бауманка — МВТУ имени Баумана. Один из лучших технических ВУЗов в СССР и в мире. Расположен в г. Москва

35

АТЭП — автотранспортное эксплуатационное предприятие.