Кого-то надо убить

Сергей Юрьевич Борисов, 2020

Рано утром в городе обнаруживают «парашютиста», так называют повесившихся те, кому положено выяснить, суицид это или преступление и что этому предшествовало. Но оказалось, все совсем не просто, да и «парашютист» какой-то странный… О следствии по этому делу рассказывается в повести «Репетиция смерти». Рассказы, вошедшие в сборник – это как «чистые» детективы – с расследованием, уликами, дедукцией и непременным торжеством истины, – так и криминальные истории, в которых нет ни следователей, ни прокуроров, но есть преступление, и нередко сам преступник выступает в роли рассказчика. И порой он нам симпатичнее, чем его жертвы.

Кого-то надо убить

Рассказ

Трехметровый забор был покрашен зеленой краской и будто растворялся в густом подлеске. Колючую проволоку тоже покрасили зеленым. Белели только фарфоровые изоляторы, предупреждая излишне любопытных, что проволока под напряжением. Впрочем, любопытствующих в этих местах не водилось, случайных грибников отлавливали еще на дальних подступах к резиденции и заворачивали без лишних слов. Случая не было, чтобы к забору подобрался кто-нибудь, загадочным образом не попав в сектор обзора видеокамер и не потревожив датчики движения. Так что беспокоиться, вроде бы, не следовало, тем более что по внутреннему периметру забора неспешно дефилировали молодые люди с непроницаемыми лицами. Автоматы «кедр» не слишком гармонировали с их строгими костюмами, что молодых людей нисколько не волновало. Инструкции не выбирают, им следуют.

В этот день в лесной резиденции было людно, но не шумно. Гости собрались ближе к вечеру. Каждый обменялся рукопожатием с хозяином, а потом и друг с другом. Далее последовал легкий ужин, после которого все перешли в библиотеку, поближе к пылающему камину. Обогревать зал в высокими сводами нужды не было — отопление работало безупречно, но Председатель знал, что в креслах у камина, озаренные сполохами, со стаканом портвейна в руке, люди становятся откровеннее и решительнее.

Предупреждать о полной конфиденциальности беседы хозяин не стал — и так ясно: не в бирюльки играем! Не стал он говорить и о мерах, сводящих к нулю усилия любой подслушивающей аппаратуры, в том числе и той, которая могла оказаться о гостей. Все это тоже подразумевалось.

— Я пригласил вас… — начал Председатель и, не спотыкаясь о встречные вопросы, изложил свою точку зрения на проблему, которая требовала немедленного и радикального решения. Закончил он свою речь предложением обменяться мнениями, ибо согласие в стратегии не обязательно сопровождается единством в тактике.

Молчание было долгим. Тишину нарушал только треск поленьев, да еще Дипломат нервно хрустел пальцами.

— Вы можете оставить в покое руки? — не выдержал Политик. — Переусердствуете — нечем будет договоры подписывать.

— Я хоть писать умею, — огрызнулся Дипломат.

— Началось… — протянул Философ.

— Что началось? — вскинулся Политик.

— Песня про белого бычка. Даже интересно, угомонитесь вы когда-нибудь или это из области заведомо несбыточных надежд.

— Прекратите, — укоризненно произнес Председатель, властно взмахнув рукой. — Иначе мне придется обратиться к представителю закона.

Он пытался шуткой разрядить неожиданно накалившуюся атмосферу. Но Блюститель Порядка шуток не понимал, а потому подобрался и, казалось, изготовился к прыжку.

— Балаган! — низким раскатистым басом проговорил Военный.

— Прошу прощения, — Философ взглянул на Председателя и чуть наклонил голову, придавая свои словам дополнительный вес. — Действительно, господа, не будем превращать происходящее в фарс.

Председатель тоже наклонил голову, принимая извинение, и спросил:

— Полагаю, предложений, отличных от моего, нет?

Военный кивнул:

— Согласен. Кого-то надо убить.

Председатель хлопнул ладонью по лакированному подлокотнику старинного кресла, точно припечатал:

— Решено!

— Весь вопрос — кого? — подал голос Политик. — Кого убить?

— Существенное замечание, — скривив губы в усмешке, заметил Дипломат.

— Позвольте мне, — дернул кадыком Философ. — Полагаю, это должна быть личность, импонирующая всем без исключения слоям общества, смерть которой станет личной трагедией для всех и каждого, независимо от социального положения, материального достатка, национальности, возраста и пола. Это должен быть любимец народа!

— Между прочим, мы тоже народ, — хмуро сказал Военный. — Не представляю, из-за кого я мог бы расстроиться, если это не мои родные или друзья.

— Из-за нас точно не огорчитесь, — язвительно заметил Дипломат. — Не родня и не друзья. Так, попутчики в поезде, которые болтают себе, потому что делать нечего.

— Я предупреждаю! — брови Председателя сошлись на переносице. — Сейчас не время для колкостей. В наших руках судьба страны. — Он посмотрел на Философа. — Продолжайте, прошу вас.

— Благодарю. — Философ поправил узел галстука. — Итак, задача — найти человека, наиболее удовлетворяющего нашим требованиям. Круг кандидатов мог бы быть чрезвычайно широк, но мы можем его существенно сузить. Во-первых, это не должна быть женщина.

— Почему? — удивился Политик.

— С чего им такие льготы? — буркнул Блюститель Порядка.

— Поверьте моему опыту, подкрепленному научными выкладками, — миролюбиво молвил Философ. — Женщина успешно соперничает с мужчиной в чем угодно, но только не в умении располагать к себе людей. Красавица вызывает зависть представительниц своего пола и затаенную неприязнь подавляющего большинства мужчин, поскольку она им недоступна. Замухрышка и того хуже — презрение с одной стороны и жалость с другой. Причем совершенно не имеет значения, умна женщина или глупа как пробка. Для окружающих ее мыслительные способности всегда будут следовать за внешними данными, а не наоборот.

— Сущая правда, — согласился Политик.

— В общем, — продолжил Философ, — смерть женщины, как бы она ни была известна, знаменита, не заставит людей выйти на улицы.

— Неубедительно, — пробасил Блюститель Порядка, истово ненавидевший свою жену. Об этом все знали, и Председатель с Дипломатом, у которых были схожие трудности, правда, не обострившиеся до последней крайности, взглянули на Блюстителя Порядка с сочувствием.

— Разумеется, — Философ обиженно поджал губы, снова дернул кадыком и снова поправил галстук, — я обрисовал ситуацию скупыми мазками, так сказать, вчерне. Но если желаете…

Председатель посчитал нужным прекратить намечающиеся дебаты:

— Отложим споры. Тем более что на женщинах свет клином не сошелся.

— Исключить следует также детей и стариков, — заторопился Философ. — Гибель ребенка породит в сердцах горечь и боль, но не решимость смести все на своем пути. Общественное сознание заботится о себе, защищается от тяжелых травм, ему легче расценить смерть ребенка как трагическое стечение обстоятельств, нежели как проявление чей-то злой воли. Образно выражаясь: это слишком страшно, чтобы быть правдой!

— Дети неприкосновенны, — кивнул Военный. — И все же…

— Даже если гнев и отчаяние выплеснутся наружу, — сказал Философ, — они устремятся отнюдь не в необходимое нам русло. Это будут обычные беспорядки, в лучшем случае — бунт, но локальный и скоротечный. Спокойствие быстро восстановят, государственные же устои останутся неколебимы.

— А старики? — спросил Политик. — Хватит, пожили… — и невольно покосился на Председателя, гордившегося свое седой шевелюрой и тщетно боровшегося с бурыми старческими пятнами на руках.

— Именно поэтому их не стоит трогать. Люди скажут себе: «Хоть пожил — и то слава Богу» — и выпустят пар.

Дипломат хрустнул пальцами, покосился на Политика и сказал:

— Меня ваши доводы убедили.

Философ улыбнулся в знак благодарности.

Дипломат улыбнулся в ответ, мол, не за что, и заговорил вновь:

— Получается, нам нужен мужчина в полном расцвете сил. Приятной наружности — иначе не покорить сердца женщин. Деятельный и удачливый — иначе не завоевать мужчин.

— Не связанного с бизнесом, — добавил Военный.

— С большим бизнесом, — конкретизировал Блюститель Порядка. — Там без обмана нельзя…

Политик, перебивая, тоже внес лепту:

— И чтобы без большой политики. Люди с подозрением относятся к государственным деятелям, тем более к партийным функционерам. Интриги, коррупция… Трудно не замараться. Да и то сказать, правы: жулик на жулике сидит! Уж я-то знаю.

— Вам, конечно, виднее, — с едкой улыбкой согласился Дипломат.

— Что вы имеете в виду? — вскинулся Политик.

Блюститель Порядка, игнорируя перепалку, продолжал о своем:

— Обман обманом, но чтобы без явного криминального прошлого и настоящего! Никаких махинаций, спекуляций, проектов с запашком, сомнительных связей, девочек по вызову.

— Чтобы педерастом не был! — отчеканил Военный.

— Вот это верно. Традиционная ориентация надежнее, — поддержал Дипломат. — Электорату нравятся благополучные семьи и розовые краски. Нежные супруги, они же внимательные родители. Детишки-симпатяшки…

— И с армией чтобы без конфликтов, — все так же отчетливо сказал Военный. — Раз надо — отслужи. Отслужил — честь тебе и хвала. А то мода пошла — на каждом углу хаять. Армия тех любит, кто с ней по-доброму.

— Это само собой, — поддержал коллегу Блюститель Порядка. — Наша контора тоже со всем уважением, коли к нам с почтением.

Председатель взглянул на Философа, и тот снова взял слово.

— Господа, вы правы и… не правы. Если мы остановим свой выбор на человеке во всех отношениях безупречном, цель не будет достигнута.

— То есть? — недоуменно спросил Политик.

— Дело в том, что ярость, которую вызовет смерть суперположительного героя, невозможно будет направить против неугодных нам лиц и структур. Ведь он никому не мешает. Его все любят. Он всем угоден. Так кто же ответит за случившееся?

— Мы… — тихо проговорил Председатель.

— Разумеется, все будет сделано профессионально, — сказал Философ. — Тем не менее зарекаться нельзя. Возможен и такой вариант.

— Знаем, на что идем, — отрезал Военный. — Но лучше рискнуть, чем сидеть сложа руки и смотреть, что они со страной делают. Сволочи!

С этим все были согласны:

— Мерзавцы!

— Предатели!

— Иуды!

— Спокойнее. Спокойнее! — Председатель повысил голос, и этот нехарактерный для него поступок погасил страсти. — Никто не сомневается в вашей личной смелости, господа, в противном случае вас бы здесь не было. Пожалуйста, поясните вашу мысль, — обратился он к Философу.

— Если бы я знал, — твердо сказал тот, — что моя или чья-либо из собравшихся здесь жизнь станет той каплей, что переполнит чашу народного терпения, я не задумываясь взошел бы на эшафот и призвал любого поступить так же. Однако очнувшийся от спячки народ должен увидеть истинных виновников творящегося на этой земле беззакония, увидеть и уничтожить их! Вот почему я сказал, что вы правы и не правы. Кандидат должен отвечать высказанным требованиям, но лишь отчасти. Наш герой непременно должен быть уязвим! Он не должен якшаться с политиками, но иметь к ним доступ. Не должен оскорблять армию и органы правопорядка, но критиковать их. Не должен быть в противостоянии с коллегами, однако занимать такой пост, при котором без недоброжелателей и завистников не обойтись. Он не должен быть крупным коммерсантом, но участвовать в бизнесе. Не должен налево и направо изменять жене, но быть достаточно смазливым, чтобы иметь возможность в любой момент сделать это.

Голос Философа гремел набатом — притворство всегда громогласно.

— Только так мы сможем всколыхнуть массы, одновременно заронив подозрения и вызвав брожение в умах. Возникнет множество версий, и любой мотив будет казаться правдоподобным. Следствием этой неразберихи станет вывод: ЕГО ПОГУБИЛА СИСТЕМА! Ответственность за убийство будет возложена на политиков, дельцов, чиновников, на всех скопом, без разбора. И они будут сметены вихрем народного гнева.

— И тогда придем мы! — сказал Военный.

Остальные промолчали. Но их глаза были красноречивы.

Председатель пошевелился:

— Журналист, — выдохнул он.

— И не просто журналист, — воскликнул Философ, — а телевизионный журналист. Кумир миллионов!

— Нет возражений? — спросил Председатель. — Тогда перейдем к персоналиям.

…Три месяца спустя Председатель и Военный сидели в тех же креслах перед камином и пили все тот же портвейн. Разговор не клеился. Наконец Военный мрачно спросил:

— Ну, скольких еще надо убить?

2000 г.