Быть жизнью

Сергей Юрченко, 2022

Жизнь Валентина полностью перечеркнула авария, в которой погибли его родители. После 4-х лет скитания по приемным семьям, он отчаивается в попытках понять и найти себя, поэтому прибегает к простому избеганию этих вопросов в голове: беспробудно пьет. Но в один момент тот, кто сидел с ним рядом в баре, представляется смертью, вместо бармена напитки разливает судьба, а с другой стороны сидит одиночество. Валентин окончательно понимает, что сошел с ума, когда в бар заходит Любовь.

Глава 2

Женщина со шрамом.

Я возвращался с работы домой. Тогда я еще работал на какого-то старпера комунистской закалки. Он вечно орал, а не говорил. И если говоришь ему не орать, он отвечал, что просто говорит.

И снова начинал орать.

Это предприятие, не требующее общения с людьми. Все, что я делал, это молча перебирал коробки по партиям на складе. Работа в тишине и одиночестве. То, что мне было нужно.

Я зашел в квартиру. В нос ударил запах прогнившей курицы из мусорного ведра. Как обычно.

Я открыл дверцу, за которой стоял пакет с мусором. Половина развалена на весь кухонный шкафчик: и банки, и бутылки, и кости от недоеденного мяса, и прочее дерьмо. Пришлось все собрать обратно в пакет и вынести в подъезд. Лишняя трата времени.

Я закончил и вернул пакет на место. Даже есть не хотелось после этого.

Я открыл холодильник: хотелось смочить горло. Кроме прокисшего молока там ничего не было.

И как я вообще водил сюда всех тех тупых куриц-красавиц.

Впрочем, алкоголь знает свое дело.

Зато в спальне был идеальный порядок, и там даже пахло прилично.

Сексом.

И спиртом. Разбавленным. Дешевым виски с коньяком и водкой.

Я закрыл дверь в спальню и пошел в ванную. Стоило привести себя в порядок. Плоть требовало крови, молодой женской крови.

После всех обрядов подготовки, я приоделся. Как обычно, без помпезных костюмов с шикарными запонками и разноцветным галстуком: обычная кофта, под нее майку и узкие джинсы. Единственное, на что я делал акцент, это парфюм. Матушка говорила, что главное в мужчине то, как он пахнет. И неважно даже во что он будет одет. Парфюм придает авторитет, поднимает в глазах.

Я вышел из квартиры. Звякнул ключами около двери, затем закрыл ее. Необходимый обряд, незначительный знак пустому коридору, что здесь скоро появится очередная моя жертва. Жертва, с помощью которой я утолю свою жажду.

В последнее время только это помогало мне не сойти с ума и не покончить с собой. Чем-то они захватывали — женщины. Интересовали. Незначительно. Не так, чтобы начать ради них меняться.

Так или иначе, каждая по утру казалась до чертиков тупой. Эта сволочь-тупизна так и лилась из них. И это выводило из себя.

Проклятая человеческая природа нетерпимости.

Таким образом, к вечеру мне уже снова нужно было утолить жажду.

Утром ее вызывает тот же, кто ее утоляет.

Да, я сволочь. Я животное. Лицемерное и эгоцентричное.

Уж так навострила меня жизнь. Я ничего с этим не поделаю.

В конце концов, в каждом свои чертики. Ведь так?

Я шел по влажному асфальту. Еще пару часов назад прошел дождь, но сейчас уже светилось солнце и припекало сверху. От этого контраста воздух пропитался приятным запахом сырого асфальта после дождя.

Я даже улыбнулся.

Странно.

По дороге я вижу вывеску бара на фоне заходящего солнца за горизонт. Самое время. Я захожу внутрь.

У него еще название такое странное — "Утоли кипящую жажду". Наверное, это бар для школьников.

Хорошо звучит. Бар для школьников. Максимум — детское шампанское. Минимум — киндер сюрприз.

Киндер сюрприз с отцовским ремнем внутри.

Но в самом баре все выглядело, к слову, не так уж и плохо. Не так уж и отталкивающе.

Я прошел до барной стойки и заказал себе водки. Затем ещё. И еще. Теперь можно попробовать развязать себе язык.

И рот той, что ждет.

Я огляделся в поисках той самой.

Жажда.

Она сидела одна за столиком в углу, самый дальний от окна. И над ней висела одинокая лампочка в каком-то нелепом канделябре.

Черные длинные волосы, смуглая кожа и довольно привлекательное, я бы даже сказал, весьма прекрасное лицо.

Как может быть такое?

Я подошел к ее столику и уже с отработанной вежливостью спросил:

— Могу присесть?

Она подняла на меня свои зеленые глаза. Они казались очень хрупкими и в то же время невероятно сильными.

И вообще вся она выглядела очень миниатюрной и хрупкой.

Она ответила вопросом на вопрос:

— Подумай хорошенько, нужно тебе это или нет? А потом, — она пожала плечами, — садись, конечно.

Я на мгновение растерялся. Но потом сел.

— Вы всегда так отвечаете парням? — спрашиваю.

— И не только парням, к вашему сведению. — Она улыбнулась. — По обыкновению, очень часто они жалеют, что пошли на это. Не знаю, может, дело в них.

Она смотрела на то, что заказала себе. Перед ней стояло некое блюдо — какого хера вообще люди едят в баре? — небольшая порция. Она приглядывала, как ей взять вилку.

Я не понимал до конца, как ей ответить: пойти по ее ноте и поддержать диалог или все же просто встать и уйти? Да как-то некрасиво получится, что ли. Хотя с каких пор это меня должно волновать?

Я уже собирался встать — правда, собирался, не такая уж она и сногсшибательная, — но чуть позже она сделала один жест. Он выглядел примерно так: откидывая мизинец, она взяла в левую руку нож, а в правую — вилку, и попыталась отрезать небольшой лист салата. Около половины минуты она с ним боролась, а потом бросила вилку с ножом и со словами «да к черту» взяла руками целый салат и закинула в рот.

А затем так удивленно смотрела на меня, прожевывая этот гребаный лист. В ее глазах так и читался вопрос: «чего вылупился? Я есть хочу!».

— Как я вас понимаю, — говорю, громко глотая.

Она улыбнулась краем рта и сказала:

— Эти парни на самом деле такие пустышки.

Интересная стратегия — начать знакомство с жалоб на парней. Как будто я ее старый друг, который прекрасно ее понимает и знает всех ее бывших. Или подружка, которая даст свой непрошенный совет и разобьет ее надежды на любого нормального парня.

— Точно, — ответил я.

Из всех возможных вариантов, которые могли бы произойти сейчас, я выбрал наиболее проигрышный для себя — поддержать диалог.

Она явно не в себе.

Мы заказали себе выпить. Она взяла виски неразбавленный. Я взял водку.

— Виски — элитарный напиток для элитных людей. — Говорит она.

Салат в ее рту, похоже, закончился. Слава богу.

— Водка — для таких, как мы. — Отвечаю я.

Она мельком глянула на меня. А затем отвела взгляд куда-то вниз как бы скрывая улыбку в темноте.

Эти мелкие знаки, это сочетание аристократичной грациозности и невероятно глупые ошибки этикета вызывали неоднозначные ощущения.

Она была как глянцевая раритетная шкатулка, которую хотелось открыть и посмотреть, что у нее внутри. Однако ключ к этой шкатулке, казалось, добыть практически невозможно.

— Вы частый гость баров, не так ли? — спрашивает она. — Судя по тому, как вы сидели у барной стойки и как себя ведете сейчас, это особенно заметно.

— Что же не так с моим поведением?

И ровно в этот момент я почувствовал нотки раздражения. Потому что я ненавижу, когда меня, сука, пытаются прочитать.

— Вы не можете отвести от меня глаз. Глазеете и глазеете, как будто я какой-то бриллиант, который вы видите впервые в жизни. И это неудивительное поведение для частого гостя подобных мест.

— Что же не так с этим местом? Вам не нравятся бары?

— От баров я без ума, но меня смущают их постоянные посетители. Как правило, это люди, не всегда следящие за собой. Именно поэтому я не люблю знакомиться в баре.

Я поглядел на нее, отпил из своего стакана, затем сказал:

— Тогда что вы тут делаете?

Она, пожимая плечами, как бы говоря, что ей все равно где быть, ответила:

— Не знаю.

К нам подошла официантка и спросила, будем ли мы заказывать еще что-нибудь. Девушка напротив заказала еще один такой же салат. Я же просто отмахнулся от официантки.

— Знаете, — говорит она, — кажется, мы друг друга не совсем правильно понимаем. Я никак не хочу сказать, что вы мне не симпатичны, и никак не хочу выделиться на фоне других людей в этом заведении. Потому что это тогда являлось бы еще одним из способов самоубийства, а мне пока что это неинтересно. Я хочу лишь сказать, что вы, скорее всего, стараться будете зазря. У нас с вами ничего не выйдет.

Я помню, как мне в тринадцать лет отказала девчонка, сказав, что я скупой размазня, не умеющий даже постоять за самого себя. Я помню, как мне еще в одиннадцать лет мама сказала, что ложь во благо — это такая же ложь, за которую меня будет ждать отдельный котел в аду.

И я помню, как еще в 9 лет отец показал мне, что такое настоящее насилие. Тогда я подумал, что это посвящение во взрослую жизнь, потому что все актеры были взрослыми.

Она — моя вечерняя спутница, которая рьяно пыталась меня слить, — дождалась салата и снова рукой закинула его в рот. Сидела и с довольным лицом поедала его.

Все это время я сидел и просто пытался быть джентльменом. Но меня это изрядно достало.

— Да, я частый гость подобных мест. — Начал я. — И да, я не понимаю, как человек может в баре заказывать вместе с выпивкой местные блюда. Таким, как вы, место в ресторане, а не в баре, но тем не менее вы зашли сегодня именно в бар. Знаете, почему мне так нравится это место? Потому, что здесь неважно, какие заведения вы предпочитаете посещать. Здесь важно то, каким человеком вы являетесь внутри, понимаете? А эта ваша напыщенность и тщеславие вас совсем не красят. Скорее, наоборот, они вас съедают.

Я встал, взял свой стакан и допил одним глотком. А затем отправился к бару.

Но она меня остановила простой фразой:

— Узнать бы ваше имя.

Я повернулся к ней: она пристально следила за моими глазами.

— Кажется, у вас может получиться сделать первый шаг, который другим в баре не удавалось сделать. — Говорит она.

Она поставила руки на локти и с такой женской легкостью поправила свои темные прекрасные волосы, заправив их за ухо.

— Я уже сделал первый шаг, после которого вы меня отвергли. — Отвечаю я.

— Да бросьте, вы ли не знаете, насколько сейчас важна осторожность?

Я присел обратно на свое место напротив нее.

— Вот видите, вы опять говорите про осторожность, но забываете, что находитесь в баре. Вам здесь не место, моя дорогая. — Говорю я.

Что-то в ней казалось не таким, каким она показывала. Что-то она как будто бы скрывала, не хотела, чтобы это обнаружилось в ней. И скрывала она это очень тщательно.

— Я не люблю, когда меня пытаются прочитать, к вашему сведению, — заверяет она. — Поэтому попрошу вас воздержаться от подобных действий в дальнейшем.

Она грациозно взяла в руки стакан и сделала глоток.

— Что пьете? — спрашиваю.

С каждым мгновением злость во мне усиливалась, но по какому-то непонятному мне наваждению я не мог просто встать и покинуть ее.

— Виски. Мы же вместе с вами заказывали, или вы уже забыли об этом?

Ах, да, точно.

Я отвернулся, чтобы она не видела отражение моей глупости на моем лице.

— Не берите в голову, все хорошо, — она язвила, это чувствовалось в голосе, в ее взгляде, во всех ее движениях.

— Сколько же в женщинах неподдельной фальши, которую невозможно долго терпеть. Я не понимаю, как вы вообще прошли все стадии эволюции.

Она удивленно посмотрела на меня, однако не решилась отвечать мне грубостью и сказала:

— У нас сейчас с вами две проблемы. Первая — это решить, кто за наш с вами прекрасный ужин заплатит, а второй — у кого будет продолжение вечера. И исходя из простых гендерных соображений, даю волю вам решить хотя бы одну из этих двух проблем.

Она договорила и отпила из своего стакана. Он оказался пуст.

— Вы будете удивлены, — говорю я, — но я уже решил обе проблемы.

Я также добил свой стакан и попросил счет.

— Заплатите за ужин вы, потому что я оказался слишком бедным для такого заведения. И поедем мы к вам, потому что у меня дома в мусорном ведре уже две недели лежит протухшая курица, а мы выпили слишком мало, чтобы этот запах не чувствовать.

Она со страстью, с какой-то нелепой, неуклюжей заинтересованностью поглядела на меня. Затем приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать, но промолчала. Лишь снова нелепо улыбнулась.

Нелепо, так казалось мне.

Официантка принесла счет. Та, что напротив, вдруг заговорила с ней:

— Извините, а не могли бы вы разделить чек. Тут я пила только виски и один салат. Можно мне только мой чек, пожалуйста?

— А ваш спутник не против? — уточняет официантка.

— Не против. Ах да, дорогой, — она кладет свою ладонь на мою, — оставишь чаевые для этой милой девочки. Они ей будут кстати.

Официантка распласталась в благодарной улыбке, глядя на мою"спутницу".

Водка вышла дешевле виски. Но учитывая чаевые и еще один салат, который она каким-то чудом повесила на меня, получилось поровну.

Девушка-гармония. Девушка-сука.

Мой типаж. Похожий на меня характер.

Мы вышли из бара вместе. Она все улыбалась и смеялась, изображая тупую заинтересованность для официантки, для тех, кто нас видел, для тех, кто нас слышал.

Для всех остальных, которые глазели на нее.

Они улыбались в ответ, наверное, прокручивая в голове мысли что-то вроде: «вот ведь счастливые. Аж тошно!».

Как только мы оказались за дверьми бара, ее улыбка тут же превратилась в оскал. Тут же забегали глаза по машинам в поисках такси.

— Иди за мной, — говорит она.

Иду за ней. Она тянет с силой меня за руку, как будто мы куда-то опаздываем.

Иду за ней, чуть ли не бегу через толпы зевак, через толпы прохожих, вечно куда-то спешащих.

В садик за детиной, в школу за детиной, к сестре за детиной.

Домой.

К детине.

Она довела меня до такси, и мы уселись на заднее сиденье. Она назвала адрес, мы тронулись.

Час пик кончился. И мы добрались до места достаточно быстро. В пути не обмолвилась и словом. Может, разве что, нелепыми мимолетными гляделками.

Город прекрасен в расцветающем мае. Прекрасен без людей глубокой ночью.

Конечно, не везде и не всегда.

Только в особые праздники, когда отходы этого города — люди — спят с похмелья, глубоко зарывшись в своих норах никчемности и неузнаваемости.

Она сидела и не поворачивалась в мою сторону, как будто меня с ней вовсе нет рядом. Всем видом она говорила о том, что это обычный ее вечер, обычное возвращение из бара. Или с работы.

Впрочем, у меня был такой же вид. Я был уверен в этом.

Мы остановились у засраной пятиэтажки где-то глубоко в богом забытых дворах. Она расплатилась с таксистом и вышла из машины. Я последовал за ней.

Мы зашли в подъезд.

— Здесь твое ложе? — спрашиваю.

— Специально для вас, мой хороший, — отвечает она.

— Весьма мило.

— У меня нет протухшей курицы, — говорит, — но, если захотите есть, можете сделать бутерброд. Там где-то колбаса валялась.

— В холодильнике?

— Что? Нет, что вы. В мусорном ведре. Это специально для гостей.

— Вы хотели сказать, для меня?

Она просто улыбнулась в ответ.

Мразь.

Мы поднялись на этаж. Кажется, третий, если не ошибаюсь. Она открыла дверь, и мы пошли внутрь.

Скажу сразу, даже моя квартира выглядела и пахла в разы лучше, чем эта. Здесь несло рваниной вперемешку с острым запахом женского одеколона. А в купе с запахом просроченных яблок получался просто отвратительный, невыносимый запах, от которого даже слезы появлялись в глазах.

Нас встретила весьма просторная гостиная, по центру которой располагался старый кожаный диван. Перед диваном, как и подобает старперской квартире, стоял маленький газетный столик, а на стене напротив дивана стоял не телевизор, как мы обычно привыкли. Там висел старый грязный ковер, красный, с узорами из советской эпохи. Диван стоял спинкой к дверям в спальню, на пути в которую было сооружено что-то вроде маленькой кухни.

Весьма странное решение дизайнеров интерьера.

И тут же я захотел домой.

— Чувствуйте себя как дома. Хотя нет, не смейте, это место создано, чтобы ненавидеть мир и собственную жизнь, поэтому я желаю вам именно такого же ощущения.

Она скалилась, она язвила и бросала все силы на то, чтобы я возненавидел ее.

— Там спальня, там ванная, на приготовления тебе 20 минут.

Она изменилась в голосе. Как будто стала какой-то другой, в одно мгновение перешла на «ты», в одно мгновение почувствовалась жуткая агрессия.

Она тыкнула на своих цифровых часах время, и сама приступила к приготовлению.

Только к чему готовиться?

Если спросить ее, выставит ли она меня за дверь?

Может, она хочет убить меня. Или заключить договор, по которому я буду убивать ее ненавистников. Может, она хочет, чтобы я перемыл ее квартиру для продажи.

Так или иначе, дверь уже закрыта, а она начала раздеваться.

Кажется, все не так плохо.

Но, о боже, эти изгибы тела поначалу ввели меня в ступор. Вдоль всей спины на пояснице тянулась неглубокая ямка, прямо до черных трусиков в кружевах.

Как банально.

Темные волосы с головы спускались чуть ниже лопаток. И едва смуглая кожа придавала этой картине невероятный блеск.

Твою мать, она красивее всех, кто был до нее.

Мой дьявол.

Она обернулась, заметила, что я даже с места не сдвинулся, и сказала:

— Ты может уже начнешь что-нибудь делать? У тебя всего 20 минут, а ты себя ведешь, как будто первый раз видишь женскую грудь, малыш.

Малыш, чтоб ее черт оттрахал. Еще никто меня малышом прежде не называл.

Никто, кроме нее.

Да что она вообще о себе возомнила?

Я отправился в ванную, там же и разделся. И уже стоя под душем, меня посетила мысль, какого дьявола я вообще еще здесь? Почему не развернулся и не ушел? Почему не послал её еще в баре, когда уже вроде бы уходил.

Нужно было так и сделать: сразу послать ее.

Сраное чувство нужды. Нужды, которую необходимо утолить.

Жажда.

Хотя, я мог бы и подсесть к другой.

Я придушу ее, когда она уснет. Да, точно.

Так и сделаю.

Чтобы не нарушала гармонию во вселенной.

Чтобы не было баб, использующих мужиков. Чтобы были только мужики, использующие баб.

Ведь это природный постулат. Женщины моногамны. Мужчины полигамны.

Так и должно быть.

Но не наоборот.

Наверное, она росла в семье без матери. С одним отцом.

Хотя, с такой дочкой я бы точно выпилился. Или ушел из семьи.

Но сначала изнасиловал бы ее.

Только после ушел бы. Пропал. Испарился.

Вылил весь природный инстинкт в нее. Внутрь.

Я вышел из душа, когда она уже расставляла стаканы в спальне. Я слышал звон фужеров.

Я крикнул из комнаты в спальню:

— Зачем они?

— Слишком мало выпито, чтобы начать. Да и страсть, какой алчной бы ни была, нужно завести.

Я зашел в спальню, оставив на себе только трусы.

— Так и думала, что дрищ.

Она усмехнулась.

Я думал, как ей ответить, чтобы она выпала в осадок, но пока я думал, она лишь еще пуще прежнего рассмеялась. Судя по всему, мое выражение лица в замешательстве меня выдало.

— Лучше просто сядь и возьми фужер, — не скрывая улыбки, говорит она.

Она протянула мне фужер с вином. Я сделал глоток и тут же обплевался: вкус был хуже, чем у водки.

— Что это?! — я буквально кричу.

— Дешевое вино. Я добавила в него этилового спирта. Правда, получилось не слишком приятно, но зато, убив пару стаканов, мы будем готовы.

— Ты издеваешься? Мы будем убиты!

— Так хорошо же. Боже, не говори, что ты так никогда не делал и боишься. Ты же не маленький мальчик.

Ее ядовитые змеиные глаза ни на секунду не отводились от меня.

— Ты хочешь взять меня на понт? — спрашиваю.

— Нет, конечно.

— Да, сука. Еще как хочешь. Но у тебя не получится. Обычно бабы не усложняют все своими сраными тараканами в голове. Да и ладно бы они были, но не такие, как у тебя. Ты же совсем пизданутая.

Она посмеялась.

— О да, я знаю. Но ты же еще здесь, а значит, моя тактика работает. А вот твоя пока не очень.

Она встала со стаканом в руке и зашагала вокруг меня, пританцовывая.

— Тебе и музыка не нужна. — Говорю.

— Когда душа поет, ее должна слушать тишина. А когда поет сердце, его должно слышать другое сердце.

Она сделала несколько умелых движений телом, иногда касаясь меня своей грудью в лифчике. Она терлась об меня то грудью, то животом, то задницей.

Я хочу придушить ее, трахая. Взять за глотку, когда буду вбивать в нее свой хер и держать, пока она будет биться в конвульсиях.

Почему-то мне казалось, что она хочет того же самого.

— Давай же, — говорит, — пой вместе со мной. Пой своим сердцем. А когда души споются, споются и тела.

— Ты со всеми прокручиваешь этот спектакль?

— Это неважно сейчас. Давай же, пей, пой, целуй.

Она схватила меня за задницу и вцепилась своими губами в мои. Ее язык провалился ко мне в рот. Теплый и влажный.

От нее тащило спиртом.

— Пей, — прошептала она.

Я почувствовал, как ее рука скользнула по моему телу к члену. Но тут же она отпрянула, выставив указательный палец и сказав:

— Ты ничего не получишь, пока все не выпьешь.

У меня уже стоял, как камень.

Я взял фужер и, закрыв глаза, чтоб не слезились, выпил его до дна.

Ужасный, просто отвратительный вкус. Тут же меня едва не вырвало, но я сдержался.

— Мама говорила тебе, что не стоит держать всё в себе? — говорит она.

— Да что ты за человек?

Я сел на край кровати. Матрас был ортопедический. Правда, уже не новый: пружины слишком уж давили снизу.

Она села ко мне на колени. Сквозь края ее трусиков просвечивали едва заметные коротенькие черные волоски.

Легким движением руки, смотря прямо мне в глаза, она отстегнула свой лифчик сзади. Он повис у нее на плечах.

— Ты всегда так развлекаешься со своими мужиками? — спрашиваю.

Она обняла меня за плечи, и теперь ее лифчик спал ей на руки. Ее розовые сосочки стояли то ли от холода, то ли от возбуждения. Она наклонила голову на бок.

— Обычно они называют имена. Меня это неимоверно бесит. Я была и Лизой, и Дашей, и даже Анфисой.

— Имя настоящей шлюхи.

— Так звали мою матушку. — Она улыбнулась. — Но в тебе меня завело то, что тебе не нужны имена. Безликий, страстный, животный секс. Именно то, что мне нужно. А сколько имен ты сменил?

— Я не менял имен. Я представляюсь своим именем.

Она отвела взгляд на полупустой стакан неподалеку. Протянула руку за ним. Лифчик и вовсе спал.

Меня это выбесило. Я сорвал проклятый лифчик. Она на секунду изумилась.

Я прошептал:

— Я хочу тебя придушить.

Она подвинулась вагиной к моему члену — я чувствовал ее сквозь трусы — и прошептала на ухо:

— Я тебя тоже.

Затем она добила свой стакан и толкнула меня на кровать.

— Девушка без имени и парень без достоинства. Что может быть хуже и прекраснее, чем их соитие?

Она подняла руки вверх и принялась елозить всем своим телом вдоль моего, словно танцуя.

Она танцует пиздой на мне.

Эта девушка явно росла без матери, но с отцом, который каждый день показывал ей порно.

Приучая маленькую дочурку к взрослой жизни.

Чтобы вернуться к ней и изнасиловать через десяток лет.

Кажется, я помешан на насилии.

Мой член уже болел, моля о том, чтобы дать ему волю.

Я толкнул ее на кровать рядом с собой и рывком стянул с себя трусы. В воздухе забарабанил ее пьяный, очарованный смех, переполненный истомой.

Я взгромоздился над ней и впился взглядом в ее пьяные полузакрытые глаза.

— Давай же, сосунок, — зарычала она.

Вдруг ее пальцы вцепились мне в спину и шею. Она силой прибила мой рот к своему. Ее язык слился с моим.

Конечно, я тоже был пьян, но даже пьяным я чувствовал, как от этого бренного тела несло алкоголем.

И вдруг меня посетила мысль, что в моей спальне не так уж и сильно пахнет сексом, как казалось.

Я стянул с нее черные кружевные трусики. Она взяла мой член в свою руку и сунула внутрь себя. Я сразу же начал вколачивать.

Не церемонясь.

Как и она.

Сучка извивалась подо мной, как змея, как многоножка.

Я чувствовал ее тепло, и мне хотелось большего. С каждой секундой все больше. Все глубже. Все сильнее.

Я трахал и трахал. Без любви. Без чувств. Просто истребляя нужду в сексе. Обычная природная нужда.

Я не мог уже влюбиться. Я не чувствовал ничего, кроме физического осязания. Не было привязанности. Не было ничего.

Совсем.

Я схватил ее за горло. Она смотрела мне в глаза, но не сопротивлялась.

Я схватил ее за горло, чтобы хоть что-то почувствовать. Большую страсть, большее желание долбить ее, больший страх.

Но снова ничего.

Она закатила глаза. Ее тяжелое дыхание слилось с моим. Кроме удовольствия и ненависти я ничего не ощущал.

Самое настоящее изнасилование.

Она начала постанывать, а я нагонял и нагонял.

Она царапала, резала, терзала мою спину и шею. И стонала.

Еще чуть-чуть и она взорвется. А с ней взорвусь и я.

Я сдавил ей глотку еще сильнее. Я чувствовал приближение.

Второе пришествие! Долгожданное, которого все ждали. Черт возьми, это прекрасно. Да!

Я выпустил все в нее. И, переводя тяжелое дыхание, сполз с нее, весь в поту.

Она прокашлялась. И еще полежала со мной какое-то время. Молча. Также переводя дыхание.

Затем она произнесла:

— Хуже среднего.

Она встала и ушла в ванную. Я остался лежать на простыне, отдыхиваясь. Мне уже было неважно, что она думает об этом сексе.

Когда она вышла из ванной, моему взору предстало все ее обнаженное тело. Это сравнимо только с красотой богов.

Идеальный мой вариант.

Я медленно провел глазами по всем чертам ее прекрасного тела. Эта кожа. Гладкая, нежная, хрупкая.

Эти ручки, эти пальчики, эти груди.

Член снова начал твердеть.

Я опустил глаза и заметил шрам чуть выше ее лобка. Длиной, может, в пару-тройку сантиметров вниз. Он скрывался за маленькими черными волосиками, аккуратно выбритым лобком.

Я спросил:

— Операция?

Она глянула вниз и ответила:

— Слишком большой член.

Я откинулся на кровати, уставившись в потолок.

— Дай мне сигарету, — говорю, указывая на свою куртку в прихожей. — Там, в левом кармане.

— Это тебе или мне нужно? Сам встань да возьми.

Она стремительно одевалась.

— Ты херли разлегся? Одевайся, нам еще нужно убраться здесь. — Говорит она.

— Я думал, квартира твоя.

— Ей богу, малыш, если ты так думаешь, то странно, что ты вообще не девственник.

— Иди нахуй!

Я встал и отправился в ванную. После я оделся. И мы убрались в квартире где-то за час. Не разговаривая. Единственное, может быть, только перекрикивали друг на друга матом.

— Готово? — спрашиваю.

— Насрать, пойдем.

Мы вышли. Она даже не стала дверь закрывать, просто кинула ключи под коврик у соседской двери, брезгливо отряхнула руки и пошла вниз. Я за ней.

На улице уже темнело. В мае темнеет поздно.

Она спрашивает:

— Тебя мама не потеряет?

— Твоя? Нет. Куда теперь?

— К тебе. Или ночуем на улице.

— У тебя нет дома? — спрашиваю я.

— Есть. Но не для тебя.

— Кажется, я понял. Ты просто живешь с матерью.

— Разве что с твоей.

— И поэтому не хочешь позориться. И кто из нас малыш еще? — говорю.

— Даже если я живу с матерью, то позориться я не хочу лишь перед ней, что я выбрала такого мудака.

— Разве мудак может развести взрослую женщину на секс, даже не представляясь?

— Все. Молчи. — Она махнула рукой и опередила меня на пару шагов.

Пускай идет. Может, наугад она придет в морг.

И тело не придется тащить.

Тупая сука.

Мы дошли до остановки, на которой я укрылся.

— Я не буду тратиться на такси. — Говорю ей вслед.

— Ну и пидор.

Мы простояли около 15 минут на безлюдной, проклятой остановке. Благо все ограничивалось лишь редкими взглядами в мою сторону.

Так она бесила меня меньше.

Когда закрывает свой вонючий рот.

Подошел автобус. Последний рейс. Мы сели.

Доехали тоже молча. Может быть, вечер даже не так уж и плох.

Вышли и пошли в сторону моей квартиры.

Спустя время я все-таки решился спросить ее:

— Ты росла с отцом?

Она не торопилась с ответом. Лишь когда мы подошли к двери в мою квартиру, она решилась ответить:

— Мать ушла, когда мне было 8. И до совершеннолетия я жила с отцом.

В чем я, впрочем, и был уверен.

— Тяжело, наверное, это.

— Насрать. Это в прошлом.

Мы вошли внутрь. Запах курицы выветрился.

— Ах ты гребаный лжец!

Она прошла сразу в спальню, скинув сумку на диван в гостиной.

— Ты спишь здесь. — Сказала она.

— На твоем месте я бы не стал так верить в себя. Все-таки, ты находишься в квартире маминого мальчика. И в любой момент может прийти мамочка.

Она оскалила зубы.

— Можно оформить.

— Сколько ж в тебе истомы.

Говорят, трогать родителей и семью — слишком святое дело. И слишком греховное. Если это действительно так, тогда меня ждет отдельный котел в аду.

И он раскален.

Если это так, тогда эта сука вообще не должна была появиться на свет.

Маминькин сыночек и папина дочка.

Отличный, рьяный, яростный дуэт, чтобы сорвать шконку с петель, чтобы разбудить всех соседей вокруг, чтобы в дверь постучали полицейские.

Все для нас двоих.

Она кричит с кухни:

— Сколько стоит этот виски? А эта водка? Кажется, около 200 рублей за литр, нет?

— Тебя это так волнует? — спрашиваю.

— Само собой. Как мне пить то, во что ты не вложил хотя бы половину своей зарплаты?

— Сколько мне заплатить, чтобы смерть забрала тебя уже из моего дома?

— Поменьше.

Я услышал, как ударились туфли о пол в спальной. Затем дверь скрипнула. Она выглянула из нее и спросила тихим голосом:

— Идешь?

Тихим, сука, нежным голосом. Я даже слегка обмяк. На мгновение захотелось даже перестать ненавидеть ее, и поэтому я спросил:

— Есть не хочешь?

Она потупилась на меня.

Дверь в спальню хлопнула. Она растворилась за дверью. Скрипнула койка. Тишина.

Ну и хер с ней.

Побыстрее бы утро. Побыстрее бы она ушла отсюда.

Впервые я жду утра, чтобы разлюбить девушку. Обычно, наоборот.

Впервые я довольствуюсь перед сном лишь дрочкой, пока за дверьми в моей спальне лежит стерва, мразь, шалава и блядь.