Архангелы Сталина

Сергей Шкенёв

Дьявол уже посещал сталинскую Москву – в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Теперь настал черед посланников Небес. Но что делать Архангелу, ненароком оказавшемуся в СССР? Да то же, что и всегда, – беречь и защищать Россию! Ну и, по возможности, расширять ее территориально. Что не так уж сложно, когда в подчинении у тебя сам Лаврентий Павлович Берия, причисленный к лику мучеников, богомазы расписывают храмы светлыми ликами Иосифа Грозного, героев Советского Союза награждают орденами Ленина с мечами, наркомом культуры назначен Михаил Афанасьевич Булгаков, Патриарх, сверкая Георгиевскими крестами, рассуждает с товарищем Сталиным о богоугодности танковой промышленности, «сталинские херувимы» завоевали полное господство в воздухе, а непобедимая Красная Армия идет Крестным ходом в Европу… Говорите, Бог есть любовь? Верно – любовь к социалистическому Отечеству!

Глава 2

…Куда мы шли,

В Москву или в Монголию,

Он знать не знал, паскуда.

Я тем более…

Владимир Высоцкий

Житие от Израила

Уже на борту парохода я обернулся к часовым и остановился. Странности все продолжались. Вот он, борт. Вот трап, по которому я поднялся. Дальше — часовые. А за часовыми нет Мурманска. Ну не так чтобы уж совсем. Вон вижу несколько бараков на берегу. Изба есть старая, покосившаяся. Одна штука. Кранов портовых, правда, три штуки осталось. Но какие-то маленькие, почти не настоящие. А порт где? Люди куда подевались? Ага, вон та кучка с флагами, наверное, нас провожает. Но было же больше.

Незаметно дергаю Гиви за рукав и киваю в сторону берега. Тот бросает мимолетный взгляд за спину и с невозмутимым видом спрашивает у Белецкого:

— А что, Михаил Израилевич, тут всегда так безлюдно?

Белецкий с пониманием улыбнулся.

— Ну, у нас тут не Москва. Вот и Отто Юльевич безлюдью удивлялся. Но нас весь город провожать вышел. Шутка ли сказать, два новейших парохода одновременно отходят. Тут же почти все жители с морем связаны. На причалы ходят, словно москвичи на бульвар.

— Ну что же, — Гиви важно надул щеки, — не будем разочаровывать советский народ. Пусть этот ваш Кандыба выпускает капитана. Товарищ Шмидт, передайте ему мой приказ. А вы, Михаил Израилевич, тут еще и старпом? Так покажите нам нашу каюту. И непременно трехместную. Сами понимаете, секретные документы, то да се. Опять же времена сейчас тревожные, враги пролетариата не дремлют. А втроем вроде как на казарменном положении будем. Надеюсь, вы понимаете, как должны выглядеть казармы для старшего комсостава?

Восхищаюсь я Гаврилой в такие моменты. Какой талантище. Сталь во взгляде, гранит в голосе. Но и я молчать не намерен. Кем мне тут покомандовать? О, вот они, родимые. Может, оставить этого ефрейтора в порту? А потом его за дезертирство шлепнут. Да хрен с ним, пусть едет с нами.

— Так, товарищи красноармейцы, караул на сегодня заканчиваем. Живо на борт. Разводящего дожидаться не будем. И телефон не забудьте. Потом его в музей сдадим. И, кстати, товарищ Фарадей, где ваши погоны?

— Шутите, товарищ комбриг? — расплылся в довольной улыбке красноармеец. — Мы не для того с проклятым гнетом кровавого царизма боролись, чтобы пережитки прошлого на плечах носить.

Мне осталось только тяжело вздохнуть в ответ на мини-политинформацию и отправиться с Белецким искать трехместную каюту. Только все-таки почему этот красноармеец на причале был ефрейтором с погонами?

Житие от Гавриила

Изя чуть ли не с разбегу плюхнулся на койку возле иллюминатора, заняв тем самым лучшее место в каюте. И мотивировал эту беспардонную наглость тем, что у него самый чуткий сон, а потому враг, попытавшийся залезть в иллюминатор, будет немедленно обезврежен. Невозмутимый старпом с пониманием отнесся к требованиям безопасности и показал, как этот иллюминатор открывать на случай, если придется выбрасывать за борт труп капиталистического диверсанта-террориста. Ушел Белецкий, предварительно заверив, что через полчаса товарищей командиров будет дожидаться легкий завтрак в кают-компании.

Я тем временем пытался связаться с базой. Телепатия, она же мыслесвязь, она же «глас Божий», в полярных широтах не работает. Что-то там связано с проходимостью и ионосферой. Сотовый телефон по традиции показывал отсутствие сети, а применение нимба как средства экстренной связи означало «Вызываю огонь на себя». А вот этого бы не хотелось.

Лаврентий Павлович, сидя на койке, одной рукой что-то пытался достать из своего объемистого чемодана. Другой же чесал за ухом моего такса. А Изя, уже удобно развалился, закинул руки за голову и спросил:

— Что, нет связи? А Кандыба наверняка по рации с Москвой связался. Точно вам говорю, в прошлое мы попали.

— Наукой перемещения во времени не подтверждены.

— Какая наука, Палыч? — Изя повернул голову к Берии. — Наука и твое теперешнее существование объяснить не сможет. Нету тебя, Лаврентий. Нету.

— А вот в мою жизнь пусть наука не лезет, — нахмурился Берия. — А если больше заняться нечем, так я найду.

— Приземленные вы личности, товарищи комбриги. Нет в вас романтики. А вот представьте… Мы — настоящие попаданцы!

— Куда ты попаданец?

— Так в прошлое же! Нет, вы представьте, каких мы тут дел можем наворотить!

— Ну и каких же?

— Ну, что я, книжек не читал? Да я даже на форуме альтернативной истории зарегистрирован. — Изя привстал, выставил перед собой руку и принялся по очереди загибать пальцы. — Во-первых, по традиции мы должны научить аборигенов прогрессивному сексу.

— Это без меня, — сразу вскинулся Берия, — я человек пожилой, консервативный. И все больше по старинке предпочитаю, без новомодных штучек. Вот Карл Маркс был человек прогрессивный, а что получилось? Товарищу Энгельсу потом подарки на Восьмое марта дарил.

— Да я ничего такого и не подразумевал. — Изя в оправдание даже руками замахал. — Ладно, но во-вторых, нам надо обязательно изобрести порох, отлить пушки, построить самогонный аппарат и вселиться в тело Николая второго.

— Изя, ты совсем дурак? — спросил я сквозь смех. — Если сейчас точно тридцать третий год, то кому нужны твой порох и пушки? Не говоря уже о самогонном аппарате. А про Николая второго что скажу, ты что, бес, чтобы в людей вселяться? Нам не положено.

Я тоже прилег на кровать и достал сигарету. Но закурить помешал все тот же Изя.

— Гиви, ну что ты делаешь? Мы же настоящие попаданцы. И потому ты должен сигарету не спеша понюхать, соблюдая положенный ритуал, а уже потом прикурить от длинной спички и со вкусом затянуться.

— Со вкусом чего?

— Не знаю. Да и какая разница? Главное — со вкусом.

— Изя, это было написано про сигары. Даже могу сказать где и на какой странице.

— Сигары? — переспросил Изя. — Нас не поймут. Сигары слишком вызывающе и буржуазно. А мы, как красные командиры… Постойте, так мы что, не будем делать развилку истории? Я знаю ближайшую.

— Какую?

— Ну хотя бы «Варяг»…

— «Варяг» не трогай. Его в хороши руки отдали. Без тебя справятся. Да и как ты туда попадешь? У них там сейчас свой параллельный мир, и пересечься у нас не получится.

— Но сюда-то мы попали. Так, значит, и татаро-монголов не получится победить? А жалко. Но зато у Лаврентия ноутбук есть.

— А ты откуда знаешь, товарищ Раевский? — подозрительно прищурился Берия.

— Так у тебя же чемодан открытый. А зачем тебе ноутбук, Лаврентий Павлович? Или ты знал, что мы в прошлое попадем? Заранее готовился к прогрессорству? Может, там у тебя и эскиз атомной бомбы есть?

— Не говорите ерунды, Изя. То есть Изяслав Родионович. У меня действительно в ноутбуке есть много чего интересного. Да что там говорить, у меня там все есть. Но нужен он мне для совершенно других целей. — Берия поправил пенсне (наверное, оно мешало говорить). — Я пишу диссертацию, и мне просто необходимо иметь при себе кучу документов. Не таскать же с собой сотню чемоданов с бумагами.

— Ага, диссертация. — Изя радостно потирал руки. — Я знал, что товарищ Сталин был прав, называя тебя гнилым интеллигентом. А зачем вам, товарищ Берия, диссертация?

— Для повышения квалификации. Сейчас я просто один из новомучеников, на земле русской воссиявших. А сдам кандидатский минимум, то могут и к великомученикам причислить. А это Божьей благодати уже вдвое против прежнего. Тем более — подготовительная работа уже ведется. Да на любой сайт фантастики можете заглянуть, — ответил Лаврентий Павлович.

— Я так и думал, — Изя ханжески возвел взгляд к небу, — даже в раю меркантильные интересы. А вот скажи, Лаврентий…

Закончить вопрос Изя не успел, так как в дверь вежливо постучали. В коридоре с несколько растерянным видом стоял Шмидт.

— Что, уже завтрак готов? А почему до сих пор у причала стоим?

— Извините, Гавриил Родионович, — замялся Шмидт, — но капитан Воронин заперся в карцере изнутри и выходить отказывается.

— И чем товарищ Воронин объясняет свой отказ?

— А непечатными словами и объясняет. Вы бы поговорили с ним, Гавриил Родионович. Прикажите, в конце концов. Владимир Иванович дисциплину понимает, он еще в германскую на «Савватии» торпедирован был. Человек-то почти военный.

— Разберемся. Товарищи, пойдемте. Такс, остаешься на посту. В случае постороннего проникновения кусать на поражение. И еще, Отто Юльевич, пусть тогда старпом командует.

Ох и нелегкая это работа — вытаскивать упрямого капитана, забаррикадировавшегося на продуктовом складе.

— Не поведу я это корыто никуда, и не надейтесь, — доносилось из-за запертой двери.

— А кто же тогда?

— Вот Шмидт пусть и рулит. — Воронин замолчал на минутку, после которой послышался шумный выдох и довольное кряканье. — Он мне эту калошу сосватал, вот пусть и разгребается сам.

— Какая же калоша? — не выдержал Шмидт. — Завтра только два месяца, как на воду спустили.

— Сам дурак. — за переборкой что-то звякнуло. — Надо было не на воду, а под воду спускать. Как в унитазе. Мы же чуть не утонули, пока из Ленинграда в Копенгаген шли. Ни хрена твой ботик волну не держит. Так это еще в Балтике. А выйди на нем куда посерьезнее, так пойдет на дно за милую душу. Вместе с патефоном и портретом Веры Холодной.

— Да что вы такое говорите, Владимир Иванович? — похоже, возмущение Шмидта было искренним. — Мы заходили на верфи, и инженеры «Бурмейстера и Вэйна» заверили в полной готовности корабля к дальним походам.

— Кого ты тут лечишь, Юльич? Ты бы так могилевского ребе в детстве обманывал. Вот попробуй объяснить теперь товарищам чекистам, почему это тебе вместо нормального корабля одноразовое изделие подсунули. Два месяца пароходу, а уже машины ремонтировали.

— Какого еще ребе? — повысил голос начальник Севморпути. — Я, между прочим, наполовину немец.

— На которую половину? — засмеялся Воронин. — Если ты могилевский немец, то я — поморский эфиоп.

Я подошел ближе и постучал в переборку.

— Владимир Иванович, я комбриг Архангельский. Может, пустите меня к себе? Посидим, поговорим. Объясните, наконец, что в «Челюскине» не так.

— Нет, — откликнулся капитан, — не пущу. Я вам сейчас открою, так навалитесь всей гурьбой и в психушку сдадите, пока от берега не отошли.

— Владимир Иванович, даю честное слово красного командира, что войду только я один.

— Ладно, но только один. В старые-то времена офицеры слово-то держали. — За переборкой громко звякнули задрайки, и дверь чуть приоткрылась, оставив проем, в который я протиснулся только боком.

Хорошо устроился капитан. На бочке с селедкой была постелена газета и разложена неплохая закуска. Богато снабжает страна победившего пролетариата своих первопроходцев. А над всем этим богатством и разнообразием мешков, коробок и ящиков витал вкусный, луково-шоколадный аромат.

За спиной послышалось вежливое покашливание, и я отвлекся от осмотра продуктовых запасов «Челюскина». Передо мной стоял среднего роста крепкий моряк в черной форме и фуражке с крабом. На загорелом худощавом лице воинственно торчали шикарные усы. Правда, впечатление воинственности скрадывалось застрявшими в этих усах хлебными крошками. Воронин протянул мне правую руку, а левой показал в сторону «стола»:

— Перекусить по рюмочке не желаете?

— Здравствуйте, Владимир Иванович. Я и есть Архангельский. Можно просто Гавриилом Родионовичем называть.

Поздоровавшись, я сел на какой-то мешок с крупой и улыбнулся Воронину.

— Так вот вы какой, капитан, обветренный, как скалы.

— Да вы поэт, товарищ Архангельский, — ответно улыбнулся капитан. — В молодости все мы поэты. Вам вот сколько лет?

Вот спросил! Мне это и самому интересно. Тысячелетия до сотворения мира считать? Я, правда, их плохо помню, только десятка два последних. Когда же у нас сотворение мира было? Вот опять память подводит. Помните, тогда еще русы первый раз всю Евразию завоевали. Нет, ну, может, она тогда и вообще без названия была, не спорю. Потом года три партизан отлавливали. Да, точно, а на четвертый год мир и сотворился.

— Да немало мне уже лет, Владимир Иванович, просто выгляжу моложе, — пришлось просто отшутиться.

— Ну, я все же постарше буду. Пятый десяток давно пошел. Старые кости к непогоде ноют. Куда уж мне на севера. — Капитан протянул руку за спину и достал бутылку, от одного вида которой меня слегка замутило. — По капельке, командир?

— Только не коньяк, Иваныч. Пивка если только. А то мое пиво комбриг Раевский выпил.

— Это он зря, товарищ комбриг. Пиво на северах весьма редкий продукт. Потому как замерзает. Вот спирту могу предложить.

— Пожалуй, воздержусь.

— Это вы зря. А впрочем… Вот, помнится, в двадцать четвертом году к нам доктор один приехал. С Крыма, с Черного моря перевели. Так он зарок себе дал ни капли спиртного до захода солнца. Представляете? В полярный день почти полгода ходит трезвый и злой, а зимой не просыхает, клистир с градусником путает. Так и умом помутился. Вообразил себя японцем и по кораблю в черном исподнем бегал. Иногда даже и по стенам. Что вы смеетесь, товарищ комбриг? Он до сих пор в Каргополе, в тамошней психиатрической.

— Верю я вам, Владимир Иванович, — я с трудом отсмеялся, — только вот одно мне скажите, это точно не заразное, что у доктора было?

— На что вы намекаете? — поперхнулся своим коньяком Воронин.

— Я разве намекаю? Просто спрашиваю. Да вы и сами попробуйте рассудить логически. Вот вы прибываете на судно, на котором вам надлежит отправиться в поход, и с удивлением узнаете, что капитан заперся на продуктовом складе, пьет и на все предложения отзывается непечатными словами в адрес своего корабля. И от капитанства своего категорически отказывается.

Воронин долго не отвечал, делая вид, что занят набиванием трубки. Я не отвлекал, давая собраться с мыслями для ответа.

— Нет, Гавриил Родионович, это вы подумайте, может ли быть в своем уме капитан, которого попросили только перегнать обычное грузовое судно из Ленинграда в Мурманск, если он согласится пойти на нем в высокие широты осенью. А судно-то не только не предназначено к таким плаваниям, но и в Балтике на нем ходить опасно. Я уже говорил — волну не держит. Широковат. И машины говенные. Эту посудину только по Волге гонять, да и то только до Подновья. Дальше на Телячьем броде застрянет. — Капитан вспомнил про почти погасшую трубку и опять замолчал, сосредоточенно затягиваясь.

В этот момент он мне показался похожим на свой пароход. Тоже весь в черном и с клубами дыма из трубы. Но, судя по первому впечатлению, капитан был покрепче своего корабля. «Челюскин» и правда заходил в Копенгаген для ремонта судовых машин и кое-каких мелких доделок.

— И в конце концов, — продолжил Воронин, — меня Шмидт просил только довести «Челюскин» до Мурманска, клятвенно обещая потом на собственные деньги купить билет на поезд до Ленинграда. Целый месяц письмами долбил, уговаривая. А когда я отказался вести пароход дальше, ко мне пришел этот ваш мордоворот Кандыба и посадил меня в кутузку.

— Это совсем не мой мордоворот, Владимир Иванович. Тем более я его еще в глаза не видел. И, согласитесь, кутузка ваша хоть и не комфортабельна…

— Зато питья и закуски много, — перебил меня капитан. — Вот это меня и беспокоило. Точнее не это, а абсолютное отсутствие гальюна. Паршивого иллюминатора, и того нет. Согласитесь, нехорошо бы получилось.

— Совсем бы нехорошо получилось, Владимир Иванович, если бы Кандыба вас арестовал, усмотрев вредительство, саботаж и контрреволюционную пропаганду в виде охаивания нового парохода, купленного распоряжением мудрого советского правительства по прямому указанию товарища Сталина. Вот так-то вот.

— А вы, Гавриил Родионович?

— Что я? Я мог и не приехать.

— У меня есть варианты?

— Помилуйте, товарищ Воронин, у вас даже нет варианта сесть на нары. Потому как мне срочно необходим капитан на мостике «Челюскина». Или, вы думаете, Белецкий справится?

— Этот мотольский портной? Не смешите селедок, товарищ комбриг. Это когда же партийные работники рулить умели? — Капитан с показным кряхтением поднялся со своего мешка. — Так куда держим курс?

— На Северный полюс.

— Чево-о-о?